Читать книгу Чирик - Александр Шушеньков - Страница 5

Сунув Чирика в карман рваной грязно-желтой телогрейки, рядовой Исломов вылез из провонявшего дымом ЦУБа и зашагал в темноте к вагончику инженера по технике безопасности сорокалетней Светлане Александровне Прохвальчук. Идти приходилось осторожно, чтобы не нарваться ненароком на случайный патруль или подгулявшего прапорщика. Офицеры, как показывал опыт, не обращали на него внимания. Надо отметить, что Исломов не был нарушителем воинской дисциплины и честно отрабатывал обязанности истопника. Он круглые сутки находился в ЦУБе, исправно поддерживая в нем температуру, что было соверщенно необходимо, поскольку жильцы-офицеры днем отсутствовали, находясь на службе, а ночью спали. Ввод централизованной котельной еще только планировался, да и невозможно было подвести от нее к каждому вагончику теплопровод, тем более, что они постепенно должны были заменяться бараками. Таким образом он, и сотни других ему подобных, денно и нощно лазили по жилому городку и окрестной тайге в поисках дров, вливаясь в состав своих рот только на время приеме пищи. Все было законно, и в то же время, все было незаконно! Незаконно, потому что ни одно штатное расписание не предусматривало должностей солдат-истопников вагончиков и все эти исломовы, хабибуллины и магомедовы должны были трудиться вместе с отделениями на производстве, ковать, так сказать, ракетно-ядерный щит страны. Все, начиная от начальника УИРа полковника Концевича до самого последнего, официально признанного дебилом рядового Километа, понимали, что это неправильно, что так быть не должно, что сибирская тайга и вагончик-прорабка, переоборудованный под жилье – вещи несовместимые… Но по-прежнему истопники числились малярами, сантехниками, каменщиками и состояли в списках производственных бригад, по-прежнему нормировщики рассчитывали объемы работ исходя из мнимого числа работающих, и по-прежнему считалось, что всякий солдат, находящийся на территории жилгородка без пропуска, является нарушителем. При всем при том пропуска, естественно, никому не выдавались.

Исломов двигался короткими перебежками, как боец во время атаки. Было раннее утро, и в большинстве вагончиков еще не зажегся свет. Тем не менее его осторожный глаз углядел во тьме небольшие группки солдат, крепящих флаги на отдельных возвышающихся строениях. Он напряг извилины, пытаясь сообразить, что за праздник предстоит отмечать, но так и не вспомнил, поскольку прямо на него вдруг вылезла из сугроба, застегивая штаны, здоровенная фигура прапорщика Лавреньева, известного в округе под прозвищем «король бараков». Исломов рванул вбок, провалился в сугроб, юлой прокатился по откосу под прикрытие густых елок, обмирая и поминая Аллаха… Издалека донесся сиплый голос прапорщика:

– Флаги вешают… Вот так-то, Костик, отжил свое!

Кажется пронесло! До вагончика Прохвальчук осталось ходу минуты две. Исломов стал под деревом отдышаться…

Еще полгода назад он жил не тужил в горах горного Бадахшана на пастбище у отца Саида, играл на скрипке и верил, что жизнь прекрасна и удивительна. Мирно жевали траву овцы, ласково улыбался отец, дедушка Ширали угощал его молодым вином… Но в один черный день прилетел вертолет, из него вылез небритый и злой майор Азизов и райской жизни пришел конец. Как ни уговаривали дед с отцом, как ни предлагали майору барашка (и даже мотоцикл «Восход»!), не удалось им защитить своего любимого Хусейна от происков заклятых врагов рода – семейства Хизира Имомова, ибо, да будет свидетелем тому Аллах, именно по его, и только его собачьему наущению явились на высокогорное пастбище военкоматовцы!

В вагоне, среди таких же, как он бедолаг, Хусейн впервые услышал русскую речь, узнал, что теперь он рядовой Исломов, что на свете есть Сибирь, а в этой Сибири, среди морозной тайги расположен город Краснохренск, недалеко от которого – всего в двухстах километрах севернее – ему предстоит выполнять свой воинский долг. Еще он узнал, что любой, у кого на погонах что-то изображено – полоски или звездочки – может запросто отобрать у него щербет, дать в глаз или просто послать далеко-далеко. Очень быстро он познакомился с русским языком, который оказался на редкость простым и состоял буквально из трех десятков слов, таких как «встать!», «смирно!», «заткнись!», «хавать», «салага», «сука» и так далее. А наиболее употребительные понятия и выражение, с которым они произносятся, Хусейн усвоил вообще в первый день, сразу после того, как назначенный старшим по вагону сержант Запойло построил их в коридоре. Все, суки, отгулялись, сказал тогда сержант, пришел вам… Слово, которое он добавил, соответствовало по смыслу слову «конец», но было куда глубже и красочнее!

Подъезжая к Краснохренску, Хусейн понял, что возможно, Аллах ошибся, назначив местом службы именно этот район земного шара, а когда дело дошло до разгрузки в конечном пункте назначения – станции Заплатово, ему стал ясен и смысл скрытого доселе понятия «ад». На его беду советская армия еще только начинала осваивать этот дикий уголок тайги. Тысячи солдат концевического УИРа в составе своих военно-строительных отрядов приступали к созданию военного городка и шахт для будущей ракетной дивизии буквально на голом месте, хотя, кто рискнет назвать голым местом тайгу? Вековые ели и сосны, непроходимые кустарники, болотистая почва – вот что встретило военнослужащих. Плюс ко всему – морозы и снегопады!

В бестолковой суете шло разворачивание техники и личного состава. График, утвержденный в главке, постоянно срывался, прибывающее оборудование при разгрузке билось и загромождало подъездные пути, дорога, соединяющая Заплатово с деревней Кепкино, постоянно заносилась метелью… Полковник Концевич проводил непрерывные совещания, грозя отдать под трибунал каждого из подчиненных командиров частей, те, в свою очередь громили своих подданных… Подобно горной лавине, громы и молнии начальства спускались все ниже и ниже, захватывая новые слои – офицеров, прапорщиков, старшин, сержантов. И наконец сейсмический удар достигал низа – солдат! На этом дне, в числе тысяч других барахтался рядовой Исломов. В первые дни, пока проходил карантин, еще можно было жить. Молодых новобранцев держали в отдельной палатке, которую бдительно охраняли прапорщики и сержанты, и если с кем-то случались неприятности типа отобранного ремня или синяка под глазом, то это были только редкие эпизоды. Правда, еда оставляла желать лучшего – разжиженная картошка с вареной рыбой неизвестного происхождения была основным блюдом, от чего у молодых воинов не прекращались трудности со стулом. Да еще проклятый холод… Были также немалые проблемы с воинскими уставами, написанными на русском языке.

Через месяц Хусейн принял присягу. Собственно, сам он этого не понял, да и как можно понять, что происходит, если утром тебя ставят в строй на морозе минус двадцать пять градусов, потом командир роты скороговоркой что-то зачитывает по-русски, а потом тебе дают ручку и предлагают расписаться. Хусейн не придал бы этому мероприятию большого значения, но, увы! – оно знаменовало собой переход к новой, и, как оказалось, гораздо худшей доле.

А все объяснялось чертовски просто. До принятия присяги новобранцы еще не были в полном смысле военнослужащими, и к ним не могли применяться санкции, которые упоминались в уставах и были обозначены в уголовном кодексе. А теперь они становились тем самым пушечным мясом, которое долженствовало по мысли московских стратегов нагнать страху на ненавистный Запад. Хусейна в числе нескольких земляков направили в роту прапорщика Забулдаева. И началась служба! Рота занималась расчисткой леса под строительные площадки. Хусейну выдали топор – гиганское сооружение, с которым в каменном веке ходили на мамонта, и назначили напарником к активисту стенной печати старослужащему Никифорову – мрачному детине с лицом популярного артиста Виторгана и длинными руками орангутанга, до армии отсидевшим три года за убийство. В редкие минуты отдыха Никифорову нравилось писать заметки в ротную стенгазету «Стройбатовец».

Увидев напарника, Хусейн понял, что на скрипке ему больше не играть. Каждое утро, кроме суббот и воскресений, рота выходила в тайгу. Остервенело молотя по замерзшей коре, Исломов с тоской вспоминал родные места. Там тоже были деревья, но не в таком же количестве! Впрочем, работа, как оказалось, еще не самое страшное. Хуже было, когда они возвращались в палатку (казарма еще не была построена) и после ужина, заканчивающегося вечерней поверкой и отбоем, оставались одни, без прапорщиков и офицеров. Наступало время разборок между «дедами» и молодыми, между узбеками и таджиками, между армянами и азербайджанцами, между теми, кто имел богатое уголовное прошлое и теми, кто его не имел. Каждый вечер Хусейн получал свою порцию кренделей и если бы не периодические заступничества активиста стенной печати, считающего его своим личным секретарем, вполне возможно, вернулся бы он домой раньше срока под обозначением «груз 200». К новому году Исломов уже прекрасно знал, что такое на армейском языке «велосипед», что обозначает выражение «дать пива», и довольно сносно научился варить чифир. Он привык к периодическим кражам валенок, ко вшам – подлым и отвратительным созданиям, к тому, что во время приема пищи масло надо отдать Никифорову, а все остальное мгновенно проглотить, к тому, что старшина роты младший сержант Бахметьев поднимает «салаг» в три часа ночи криком «Рота в ружье!» и потом гоняет под вой пурги вокруг палатки в течение часа… В редкие часы, когда у него ничего не болело и никто не орал на него, он ощущал дискомфорт.

В первых числах февраля его вызвал к себе замполит роты старший лейтенант Карлсов и предложил интересную работу.

– Вижу, Исломов, ты парень старательный, – сказал Карлсов без лишних предисловий. – Есть для тебя дело. Справишься – получишь поощрение. Не справишься – херово будет!

Хусейн уже хорошо знал русский язык, и что такое «херово» представлял. Разумеется, он согласился. Работа была нехитрая: слушать, что говорят сослуживцы о командирах и сообщать об этом замполиту.

– Учти, Хусейн, – доверительно говорил замполит, – ты не один такой у меня. Есть еще козлята… Так что, если чего захочешь скрыть – гляди! Сразу на «губу»! А там, брат, разговор короткий: за узду – и в стойло! И по-хрюкалке, по-хрюкалке!

Замполит по образованию был ветеринаром, в армию был призван год назад, в армейской среде освоился быстро, но профессиональную терминологию не забыл. Завести стукача его побудило болезненное самолюбие. Дело в том, что он был лыс, и знал, что сие печальное обстоятельство служит для воинов поводом к грубым насмешкам. Уже не раз и не два он видел на стенах штабного вагончика черную круглую угольную баранью харю с глумливой подписью «лысый». И не раз слышал в строю, или когда проводил политзанятие это же гнуснейшее словцо, но никак не мог застигнуть ни одного негодяя.

Исломов серьезно воспринял ответственное поручение, и добросовестно пытался доводить до Карлсова, кто, что и как сказал. Правда, этому чудовищно мешал его малый словарный запас и отвратительная память, а впрямую поставить задачу замполит стеснялся. Так шло время, пока не наступил период всенародных выборов в Верховный Совет. Вот тут-то и засияла звезда Хусейна! Накануне выборов Карлсов вместе с Забулдаевым допоздна засиделись в канцелярии, планируя, как на высоком уровне провести голосование.

– Слушай, Иван, – говорил осоловевший прапорщик, – нам надо первыми проголосовать и доложить в политотдел. Понимаешь? Первыми…

– Как не понять! – тыкал вилкой в жареное мясо (накануне выдали паек) Карлсов. – Постараемся. В пять тридцать поднимем, в шесть проголосуем.

– Ха, какой ты шустрый! Как вша на гребешке! Как же мы их поднимем в полшестого? По уставу не положено! А вдруг Пучилову стуканут? А?

– Чего ж тогда делать? – Карлсов налил еще спирта.

– Вот именно? Думай, комиссар, думай! – прапорщик, шатаясь, заходил по комнатке. – Поднять должны в шесть, но ведь тогда не успеем… Даже если сразу к урнам гнать… Они ж, падлы, сонные…

Карлсов хряпнул сто грамм, закусил огурцом и подпер голову волосатой ладонью. Верно, сонные они, и нерасторопные, как неживые… Будут тащиться к урнам, как черепахи… Черепахи… Тут вспомнилась ему вдруг по неизвестной причине картинка из старого школьного учебника. В каких глубинах памяти она хранилась, неизвестно, но всплыла оттуда, как аэростат в грозовое небо, и вынесла с собой вместе совершенно революционную идею. А был на картинке изображен древнегреческий голый бегущий мужчина в гребнистом шлеме, догоняющий черепаху…

Ровно в шесть утра дневальный по роте рядовой Валиахметов пронзительно возопил:

– Рота, подъем!

Тотчас же Забулдаев с Карлсовым, а также командиры первого и второго взводов прапорщики Шиш и Кренадзе усилили своими глотками данный призыв, и, не ограничиваясь этим, ринулись колотить по спинкам кроватей металлическими трубами, а также сбрасывать с солдат одеяла. В одну минуту перепуганная насмерть рота выстроилась повзводно в три колонны, и Карлсов взял слово.

– Солдаты, – кинул он прочувствованно. – Все мы знаем, какой сегодня день. Все мы, как один, готовы отдать свои голоса за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных. Сейчас мы сделаем это быстро и организованно…кстати, хочу подчеркнуть, все делается строго в рамках устава – подъем ровно в шесть ноль ноль. Командиры взводов – раздать бюллетени!

Замполит отступил в сторону, и воины обратили внимание на три ящика, стоящих перед ними в некотором отдалении.

– Перед вами – урны для голосования, – вступил Забулдаев. – Задача проста – проголосовать первыми. Взвод, который закончит эстафету последним – сегодня ночью будет чистить снег на плацу. Ясно?

– Так точно!!!

– Внимание… Марш!

Стоящие первыми сержанты пулей рванули к ящикам, как эстафетные палочки вытянув перед собой бюллетени. В мгновение ока они добежали до ящиков, проголосовали и кинулись назад. Добежав до следующего волеизьявляющегося, сержанты хлопали его по плечу, после чего тот также устремлялся к заветным урнам. Атмосфера в палатке моментально накалилась – куда девались сон и апатия?

– Ткач, жми!

– Худойназар… Худойназар…

– Аллах акбар!!!

– …твою мать!..

Суетливо толкаясь, с вылезающими из орбит глазами, неслись к ящикам бывший хулиган Пичугин, учитель физкультуры Петя Сасин, бухгалтер Назаров, браконьер Кондаков, убийца Никифоров, дебил Шариков…

Несчастный Шариков, то ли от усердия, то ли от волнения прикусивший язык, не добежав метра до заветного ящика, зацепился валенком за валенок и рухнул под душераздирающие крики своего взводного прапорщика Шиша. К этому времени уже стало ясно, что его взвод выходит на первое место…

– Убью, гнида! – заревел Шиш, схватив табуретку, и попытался швырнуть ее в Шарикова.

Побелевший придурок с непостижимой скоростью вскочил на ноги, волчьим броском дотянулся до щели в ящике и толкнул в нее бюллетень с такой силой, что всем стало не по себе. А Шариков уже летел назад, показывая скорость, которая не снилась даже знаменитому Валерию Борзову.

Через две минуты Карлсов звонил в политотдел:

– …товарищ подполковник… так точно, Карлсов… так точно, уже проголосовали…все, как один…так точно…есть! Служу Советскому Союзу!

В этот же день Хусейн установил, наконец, кто ругается на замполита словами «лысый баран». Им оказался известный баламут и хам рядовой Стульчак из занявшего последнее место взвода старшего сержанта Курощупова.

– Это все он, лысая гнида придумал! – распалялся в палатке после ужина Стульчак. – Знал, что у нас во взводе у всех грибок, вот и подстроил, паскудник! У-у-у, баран лысый!

И уже утром Хусейн получил вознаграждение – стал истопником у офицеров-двухгодичников. Жизнь победила! Теперь у него была только одна проблема – дрова. К сожалению, топор из роты взять не дали, а другого инструмента не было. Приходилось идти на хитрости, уворовывать дрова у других истопников, что было сопряжено с определенным риском. Несколько раз Хусейна ловили и били, но он был уже достаточно опытен, и знал, как вести себя в подобных ситуациях. С дровами дело постепенно наладилось. Конечно, некоторый риск представляли еще патрули, но они были опасны днем, а днем Хусейн запирался в ЦУБе и не высовывал носа. Он разводил пожарче огонь в топке, устраивался калачиком в прихожей на телогрейке, и засыпал, погружаясь в воспоминания и мечты о возвращении домой. Еще была одна опасность – сгореть заживо. Такое случалось с некоторыми истопниками, а также и жильцами их ЦУБов, когда во-время сна вдруг нечаянно открывалась дверца топки и из нее вываливался уголек. Чертовы ЦУБы, сделанные достаточно комфортно, чтобы в них жить, были на редкость горючи, поскольку основным материалом внутри была пластмасса. При возгорании, чтобы выскочить из спального помещения, жильцам требовалось миновать узкие двери на кухоньку, потом такие же – в прихожую, где уже бушевало пламя, и только затем они оказывались на улице. Увы, не всем удавалось проделать этот рискованный маневр.

Впрочем, беды пока обходили Хусейна стороной. Более того, ему даже посчастливилось познакомиться с женщиной, той самой, к которой он теперь и направлял свои дырявые валенки.

Подойдя к вагончику Прохвальчук, он легонько постучал в окошко.

– Кто?

– Это Хусейн! – тонко ответил Хусейн.

Он стеснялся. Стеснялся того, что приходится будить в столь ранний час инженершу по охране труда. Стеснялся, что надо покупать у нее бутылку. И очень стеснялся того, что у него с ней… того…

– Чего так рано? – голос был еще сонный.

– Не терпится?

– Бутилка нужна! Глизов просит бутилка!

– Ну, заходи, я сейчас… Побудешь?

Хусейн покраснел:

– Время нет, Светлана Александровна. Глизов бутилка надо!

– Ну, давай деньги…

Тут Чирика извлекли на мороз, однако не успел он прочувствовать холод, как оказался в теплой руке, которая заботливо внесла его в душистое помещение.