Читать книгу Вундерлайф - Александр Сигалов - Страница 4

И тут мы увидели трамвай. Он шел по рельсам желтый и веселый. На нем была нарисована реклама Пепси. Кондуктор с хмурым лицом жала на ручку газа твердой рукой направляя металлическое солнце по рельсам сквозь дождь. Без слов мы рванули за ним и, догнав на остановке, заскочили внутрь. Народу было мало. За мутным окном грустно сменяли друг-друга пятиэтажки и высотки, нежно двигалась в небытие Москва река, и уже сменилась большим рекламным щитом. Там, существо похожее на единорога со приторной улыбкой приближалось к невинной блондинке с кудряшками, помахивая искусственным членом во лбу. При приближении член обернулся крупным чупа-чупсом. Трамвай повернул и мы оказались в индустриальной зоне. Заводы и заборы дрейфовали в ядовитой взвеси из тяжелых металлов. Я обратил внимание на надписи: «Юля, ты навсегда моя зая», «Маша + Петя = сватьба», «Я тебя любил, сука!» а так же менее понятные: «Хуй дебалом дум скип дебалом» и «Нехухыло понесло – никупыло несусло». Последний опус меня поразил более всего.

Я оглянулся на друзей. Они тоже молча смотрели в окно, думая о своем. Мы четко чувствовали друг друга. Каждый знал, что у другого внутри, энергия прозрачно циркулировала в нашем кругу, мысли телепатически передавались по кругу. Волчек думал про свою мать, больную перетонитом. Он ощущал связь с этим человеком, который, вероятно, скоро умрет. Им довлело странное чувство – мать, что дала ему жизнь, оказалась совсем другим, отдельным человеком и может умереть. А он, Волчек – останется. Это не давало ему покоя и он рассеянно смотрел вокруг, пытаясь осознать свою отдельность. Митька думал о девушке, с которой он вел какие-то сложные отношения. Где она сейчас? С кем ты сейчас? Сестра или мать или кто-то, кто ждет на земле? Но скоро и он упокоился и забылся, засмотревшись на мутные разводы на стекле. Маринка с грустью размышляла о нерожденных детях, целой тройне, о любви заполняющей существо и о счастье материнства. Дождь за окном наполнял ее грустью, и та потоком заливала ее душу.

Между тем трамвай заполнялся людьми. Их лица напоминали маски, быстро меняющиеся по ходу движения, вернее не так, это были чисто ходячие мертвецы. Прошла злость, промелькнуло непроницаемое безразличие, промчался мимо тупой восторг. Сердце у масок было закрыто и ничего человеческого в них не было кроме рук, ног, да круглой головы с зырками на покатых плечах. Они разговаривали на незнакомом языке.

– Енг гу футкы гоцуп? – обратился ко мне мужчина стоящий рядом.

– Что он хочет? – лихорадочно соображал я. – Может это японский? Или вьетнамский? Язык племени индейцев Муяки?

– Чаво?! – только и смог сказать я. Мужчина повторил фразу, тон его становился угрожающим.

– Я не понимаю! – развел я руками.

Мужчина попер на меня всей массой, бормоча нечто невразумительное. И тут до меня дошло – я наступил ногой на сумку, стоящую на полу, и ему это очень не нравилось. Остальные пассажиры тоже тыкали в нас пальцами и оживленно кивали в нашу сторону, кроша язык зубами. Какофония нарастала, я чувствовал как масса враждебной энергии растет как снежный ком, и вот-вот похоронит нас под собою. Мы одномоментно вскочили с мест и, расталкивая чужих, неопрятных людей, продрались к выходу. По дороге я чуть не блеванул какому-то трупу на белую сорочку. Надо было спасаться. Мы выскочили на остановке, и Маринка упала, подвернув ногу. Подхватив ее под руки, мы помчались в подлесок.

Опершись спинами о сосну и вытянув ноги по земле, мы пустили корни. Земля была мокрая, но нам нужен был этот контакт. Лицом к четырем сторонам света, под углом 90 градусов друг к другу, мы образовали крест. «Громыхает гражданская война, от темна до темна..» – затянули мы.