Читать книгу Зверь с той стороны - Александр Сивинских - Страница 2

Пока мы шли к машине, Милочка совершенно успокоилась, аккуратно утёрла слёзки вперемежку с макияжем и стала как прежде красавица. Только чуть бледновата разве, да и Бог с ним, румянцем! Здоровый цвет лица – дело наживное… Я нежно приоб-нимал её за плечико, несколько смущаясь собственного удовольствия от этого процесса, но руки не отнимал. Да и она не делала попыток освободиться.

Разместившись в автомобиле, я первым делом припрятал пистолетик Большого Дядьки в хитрую прореху под сиденьем, отыскать которую непосвящённый человек мо-жет лишь при выдающемся везении. И, как выяснилось, не зря старался! Наверное, в го-роде объявили новый этап операции «Вихрь – антитеррор» (не упомнишь, который по счёту), а потому нас дважды останавливали серьёзно настроенные городовые с автомати-ками и предлагали «подышать воздухом», пока они шерстят Рэнглер в поисках запре-щённых к владению предметов. По какой причине им казался подозрителен именно мой не самый новый, совсем не большой и далеко не самый броский в потоке разномастных автомобилей джип, осталось для меня неразрешимой загадкой.

На поцарапанную мою личность городовые посматривали с хмурым интересом, но Милочка жалась к боку так доверчиво, что понял бы и министр внутренних дел: я – славный, я – законопослушный, я – паинька. К тому же все документы находились в полном ажуре – не придерёшься. Но на всякий случай я стал с большей ответственностью относиться к выполнению требований правил дорожного движения.

– Интересно, – сказала Милочка, одновременно производя с помощью пуховки и пудреницы ликвидацию последних следов недавних рыданий, – как будут объясняться наши комсомольцы-добровольцы, если их остановят стражи порядка? С полным-то кузо-вом жестоко избитых хулиганов? И кто они, между прочим, такие, эти нежданные добры молодцы?

– Один момент. – Я похлопал себя по карманам. Та-ак, а где же визитка? Не ина-че, выронил, когда прятал оружие. Остановившись на светофоре, я скосил глаз вниз, но беленькой гладенькой картонки не было и под ногами. – Похоже, сия тайна останется в веках, на потеху нашим пытливым потомкам, – сообщил я без особого, впрочем, огорче-ния. – Пропала визитка, пропала без следа. Испарилась чудесным образом.

– Твоя уверенность в том, что у нас будут общие потомки, имеет под собой какие-то солидные основания? – спросила Милочка с милой наивностью, подкреплённой оча-ровательным взмахом только что восстановивших идеальную форму и оттенок ресниц. Которая наивность, тем не менее, не могла никого провести: Филиппа А. Капралова, эск-вайра, вновь решительно ставили на место.

– Хочется надеяться… – осторожно выговорил я.

– Ого! Я могу расценивать эти слова как предложение руки и сердца?

– Н-ну, – замялся я, судорожно соображая, как бы выпутаться из щекотливой си-туации с наименьшим уроном для собственной свободы. – Ну-у… О, гляди, мы приеха-ли!..

Милочка удостоила меня взглядом, который нёс столько неприкрытого ехидства, что не будь в нем ещё и доброжелательности взрослого по отношению к слишком явно хитрящему ребенку, я бы тут же провалился сквозь сидение. А возможно, и сквозь пол вдобавок.

Возле Милочкиного дома прогуливался папа Фердинанд с крепким «кавказцем» на смехотворно тонком поводочке. Папа (я узнал его по неподдельно радостному вос-клицанию моей спутницы) выглядел лет на сорок, вряд ли много больше, был молодце-вато усат, по-мужски красив, а шириной мог бы поспорить с платяным шкафом. У «кав-казца» напрочь отсутствовал обязательный по правилам выгула собак намордник… как, впрочем, отсутствовало и благодушное выражение физиономии у его поводыря.

– Если я вылезу из машины, они меня немедля растерзают, – скорее с уверенной, нежели с вопросительной интонацией молвил я.

– Да, папуля мужчина строгий, – заметила Милочка не без законной дочерней гордости за горячо любимого родителя. – Чтобы не сказать – суровый. Двадцать лет ар-мейской службы, это тебе не шуточки! Да и военная специальность у него соответст-вующая. Парашютист-десантник. Элитный, заметь, не хухры-мухры: последняя кадровая должность – командир ДШБ, гвардии подполковник! Сейчас, правда, он в запасе… но продолжает заниматься нужным государству делом. Преподаёт губернскому ОМОНу ру-копашный бой в замкнутом пространстве и при неблагоприятном расположении окру-жающих предметов. Ну, знаешь, – лифты, салоны автомобилей, городские малогабарит-ные квартиры, вода по грудь и тому подобное.

– Так вот откуда потрясающее чудо самообладания, выказанное тобою в процессе схватки с пьяными мерзавцами! – воскликнул я, счастливый осенившей меня догадкой. – Дочь штурмовика-парашютиста! Преклоняюсь, честное слово!

– Да какое там самообладание, – засмущалась Милочка. – Я знаешь, как перетру-сила! Ой, папка, кажется, меня разглядел, – спохватилась она. – Пойду, пожалуй.

– Мне всё-таки лучше остаться в машине или как?

Она на мгновение задумалась, умилительно уткнув пальчик в чистый свой, до-нельзя симпатичный лобик.

– Лучше останься. Сомневаюсь, что Абрек с доверием отнесётся к чужому муж-чине, пахнущему кровью и недавней дракой. Да и папка… Я вас потом познакомлю, ко-гда у тебя благообразность облика восстановится, ладно? А то долго объяснять придётся, что да как… Кому это надо?

– Только не мне, – живо согласился я.

– Спасибо за чудесную прогулку, Филипп! Знаешь, цветы были – прелесть! – Она чмокнула меня в щечку. Увы, опять всего лишь по-сестрински. – До свидания.

Немного понаблюдав трогательную сцену встречи любящих родственников, я от-был восвояси. Я бы, может, остался ещё, да только Абрек, отпущенный с поводка, при-нялся проявлять настойчивый интерес к машине, доставившей возлюбленную хозяйку. И я всерьёз опасался, что псина того и гляди, начнет метить территорию, – потом от колес неделю вонять будет…

И в третий раз за этот вечер меня остановили низовые представители силовой ветви власти. В отсутствие обезоруживающей одним своим видом Милочки обхождение было соответствующее. Меня повернули лицом к машине («Руки на капот; молчать, от-вечать по существу, пукать, кашлять и чихать только по команде!»), обшарили карманы – без грубости, но и без пиетета, развернули. Наименьший ростом мент с пегими усиками ниточкой и лейтенантскими знаками различия ткнул мне в нос потерянной визиткой «народных дружинников»:

– Ваша?

– Вроде того, – сознался я. – Но я её где-то выронил. Думал, уж не отыщу.

– Под водительским креслом лежала. (Сердце пропустило удар – а вдруг и писто-лет нашли?) Работаете в этой организации? – Лейтенант произвел визиткой недвусмыс-ленный взмах.

– Нет, что вы, – сказал я, стараясь выразить голосом безразличие к чёртовой бу-мажке. – Дали… или как это правильнее?.. А, вручили, во как!

– Кто, где, когда, при каких обстоятельствах?

«Неужели вляпался? – подумал я с тревогой. – Хоть бы знать, во что! Ну, блин, дружинники хреновы! Удружили, называется…»

– Сегодня в спортзале… – на всякий случай увильнул я от правдивого ответа, – …паренёк незнакомый подсунул. Зазывал в гости.

– Рекомендую сходить, – посоветовал лейтенант враз смягчившимся голосом. – Не пожалеете. Отличные там ребята служат! Счастливого пути!

Отпустили.

Тронувшись с места, я, разумеется, не удержался и с живым интересом изучил за-гадочную визитку. «Агентство “КАЛИБР.45”. Профессиональная защита Вашей жизни и Вашего дела». Телефон, адрес. И меленько, многократно по периметру – красивый сло-ган: «Убойная сила большого калибра!» Ишь ты! Прям-таки поэтическая метафора. Од-нако, что за агентство такое? Частное? Государственное? Почему, например, «защита» а не «охрана», как, в общем-то, принято? И где я видел уже это название? Я напряг изви-лины и почти сразу вспомнил, где именно. Сегодня, у Большого Дядьки. В списке жела-тельных для трудоустройства организаций. Следует ли считать подобное совпадение вульгарной удачей? Хм!.. Большой ещё вопрос, между прочим…

В таких тягостных раздумьях я и подъехал к уродливому высотному домишку а-ля «коробка от обуви», где снимаю под холостяцкое жилье однокомнатную квартирку на четырнадцатом этаже. Окна моей квартиры выходят на живописную излучину грязной речушки, которую от дома отделяют, размещенные террасами по крутому высокому бе-режку: автомобильная дорога, железная дорога в одну нитку, однорядный гаражный комплекс. И небольшое болотце, по высотной отметке практически совпадающее с рекой. Болотце летом подсыхает, зимой замерзает, на нём растут чахлые березки и живут голо-систые лягушки. По нему прибрежные жители любят выгуливать собак и девушек. Но весной и осенью болото – болото. Или же Болото. Непроходимое.

Впрочем, сгинувших в трясине я пока не знал, и подумываю, что топкие его за-слуги местным населением несколько преувеличиваются.

Вдали от богато иллюминированного городского центра меня подстерегала самая настоящая беспроглядная ночь. Я загнал джип в снимаемый тут же гараж и начал караб-каться по крутому склону, хватаясь для надежности за прошлогодние стебли лебеды. Возле «чугунки» пришлось переждать бег раздражённо рявкнувшего на меня тепловози-ка, волочащего парочку пустых вагонов. Тепловозик летел, как вставший на четвереньки механический циклоп, пронзая ночной мрак слепящим взглядом единственного, зато мощного глаза-фары и отдувался вонючей жирной гарью. Я погрозил ему вслед кула-ком… и поспешил дальше – отмываться и отсыпаться от треволнений удивительно на-сыщенного событиями вечера.

Расправившись с идеально сбалансированным ужином бодибилдера (белки, угле-воды, жиры – в строго определённых пропорциях, витамины и микроэлементы – по мак-симуму, пилюли со свободными аминокислотами и чудодейственное вещество креатин – по состоянию кошелька), я устроился возле телевизора, надеясь разузнать, чего вдруг ми-лиция всполошилась? Поспел в самый раз – по одному из каналов шли городские ново-сти. Выездная корреспондентка с огромными, сверкающими, что твой прожектор локо-мотива глазищами, едва не захлёбываясь от профессионального азарта, комментировала последние ужасы:

– Именно в этом заброшенном заводском цехе около часа назад четверо мальчи-ков заметили обнажённый труп неизвестного мужчины. Как выяснилось позднее, тело было пристреляно к железобетонной стене дюбелями из монтажного пистолета. Мальчи-ки вызвали милицию и «скорую», а также позвонили нам. К сожалению, мы немного за-поздали и показать вам жуткое зрелище не сможем. Труп уже увезли, а к месту преступ-ления никого не подпускают…

– Спасибо, Марина, – перебил корреспондентку ведущий новостей в студии. – Я не думаю, что столь э-э… неаппетитная картинка необходима для нашего эфира, да ещё поздним вечером. Уважаемые зрители, я напоминаю, что это уже шестой известный нам случай за текущие сутки. Все случаи однотипные – люди распяты вниз головой и приби-ты гвоздями. Никто из погибших страшной смертью пока не опознан. По крайней мере, ничего о личностях убитых не сообщалось. Вероятнее всего, это бомжи. Правоохрани-тельные органы пока никак не комментируют происходящее, но число вооружённых ми-лиционеров на дорогах города резко возросло. Особого внимания патрульных удостоены джипы темно-синего цвета, так что можно догадываться, что кое-какие данные по подоз-реваемым в преступлениях у милиции имеются. Наш же комментарий таков. Исходя из некоторых специфических деталей, мы предполагаем, что преступниками производился обряд, схожий с «чёрной мессой» сатанистов. К сожалению, массовость кошмарных про-исшествий и их одновременность наталкивает на мысль о том, что действует не сума-сшедший одиночка, а довольно большая группа, если так можно выразиться, «едино-мышленников». Но нарушения психики налицо. Мы попросили прокомментировать си-туацию бывшего заведующего кафедрой психиатрии Медицинской Академии, доктора медицинских наук, Гойду Сергея Сигизмундовича…

Сергея Сигизмундовича я слушать не стал, поскольку живо помнил о своём сего-дняшнем визите к Большому Дядьке, это во-первых. Да и на работу психов произошед-шая акция совершенно не походила, это во-вторых. И ещё мне вдруг показалось настоя-тельно необходимым поразмыслить самостоятельно, без подсказок со стороны, в-третьих. К тому же господин Гойда был мне известен, со слов милейшей психологини Юлечки Штерн, как завзятый принуждатель к сексуальным услугам студенток, в-четвертых. А посему казался неприятным. Неприятен он был и большинству студенток. За что, собст-венно, доктор медицинских наук Сергей Сигизмундович Гойда, имевший непомерно темпераментного беса в ребре, и лишился в свое время поста заведующего кафедрой.

Итак, соображал я, похоже, мне в такой каше уже делать нечего. Большой Дядька и те, кого он представляет, увы, опоздали. Сатанисты принялись за дело и принялись с шумом. С одной стороны, стороны насквозь циничной, это хорошо. Теперь даже высокие покровители замять такие крайне недобрые выходки детей вельзевуловых вряд ли суме-ют. Шесть человек порешили, это вам не шуточки! Тут и до международной огласки не-далеко. Поэтому органы возьмутся за дело раскрытия преступлений со всем старанием. По крайней мере, сперва. И, не извольте сомневаться, найдут, кого прихватить. Возмож-но, покажут нам пару обколотых наркоманов с руками по локоть в крови уже завтра. По-тому что излишне тупых, излишне рьяных или возомнивших, что они могут работать без приказа сверху исполнителей всегда сдают без сожаления свои же. Сдают или уничто-жают.

И всё понемногу утихнет.

А вот дальше… Дальше подлинные любители «чёрных месс» будут куда как ос-мотрительнее. Что уже плохо.

«Ах, жаль, катастрофически мало у меня входной информации. Почему Игорь Игоревич накормил такими крохами? – азартно и с долей обиды подумал я. Но практи-чески тут же себя одёрнул: – Так ведь для того и не перекармливал, чтобы не подавиться мне сдуру незнакомой острой пищей или не отравиться. Харч-то – явно не по моим зу-бам!»

Значит (при повторном, уже трезвом анализе), мое вхождение в игру вовсе не от-кладывается, как я решил сгоряча, а лишь переносится на некоторый срок. К чему даль-новидный сеньор Тараканни меня, собственно, и подталкивал, предлагая вояж к родным осинам, якобы шибко необходимый для чтения какой-то писанины. Возможно, он даже догадывался о том, с какой энергией начнут развиваться события, подсовывая мне свою «беретту». Зная, со всей определённостью, что в беспокойную пору владеть ею, незареги-стрированной – донельзя неуютно. А зарегистрировать пистолетик (кстати, крепко убеж-дён, нужный мне, как мёртвому припарка) для меня проще всего у школьного приятеля по кличке Матрос. То бишь у старшего лейтенанта милиции Коновалова, участкового в отеческом селе. Добавочный намек для умного человека. Езжай, дескать, как велено и куда указано – тебе же лучше будет.

Не говорит ли это о том, что прочтение пресловутой рукописи, по мнению Боль-шого Дядьки, на сегодняшнем этапе важнее внедрения в «шрастры» дьяволопоклонни-ков? А ведь пожалуй! Интересненько, что там прописано? Новая редакция «Молота ведьм»?

Я развязал тесёмки дешёвой папочки и обнаружил внутри стопку листов, покры-тых бледно-серого цвета словесами, отпечатанными на плохонькой печатной машинке. «Капитон Немов, – гласила шапка. – Фуэте очаровательного зла».

Прочтя столь претенциозный заголовок, я понял, что углубляться далее в текст мне жутко не хочется. А хочется мне сейчас поспать. Час уж поздний.

Проглотив в соответствии с рекомендациями спортивных журналов кружку про-теинового коктейля, сбитого из отменного по ценовым характеристикам порошка «Super Mega Mass», совершив гигиенические процедуры и тщательно побрившись, я нырнул под одеяло.

– Как ты потрясающе долго копался, – с недовольной гримаской проворчала Юлечка Штерн, тут же устроившись повторять горячим пальчиком рельеф моих мышеч-ных напластований. По нисходящей. Сверху вниз.

Ах да, кажется, забыл упомянуть, кто в последнее время готовит для меня ужин и скрашивает унылый холостяцкий быт. Ну да, это она, чернокудрая озорница…

Я на её вызов отреагировал соответствующе, за что был тут же награждён трога-тельным взвизгом:

– Ой, куда ты… Фил, ну прекрати, руки же холодные!..

– Дорогая, – прошептал я прямо в Юлечкино ушко, одновременно нежно покусы-вая мочку и шалея от аромата её волос, – срочно требуется справка об исключительном состоянии моего психического здоровья. Сделаешь?

– Вряд ли. Неужели игнорирование изнывающей от любовного томления женщи-ны в пользу дурацкого телевизора и противных бумажек – проявление нормальных пове-денческих реакций половозрелой мужской особи? Да о норме тут и речи быть не может! И не смей… – она прерывисто вздохнула, – не смей таким нечестным… О-о-о, Фил!.. та-ким нечестным способом добиваться от меня нарушения врачебной… профессиональ-ной… эти… этики…

– Как же быть? – прошептал я, усугубляя нечестные домогательства к млеющей крошке Штерн всё более действенными и углублёнными методами.

– Ну, хорошо-хорошо, попробуем провести небольшой тест, – выдохнула она, на-конец сдаваясь. – Ответь… М-м-м… О, Фил, ты серьёзно решил это сделать?.. Да? Ну так не останавливайся… Нет, это был не тот вопрос. – Она собралась и почти хладнокровно спросила: – Жаль отвлекать тебя даже на секунду и всё-таки: всегда ли ты кричишь в страсти, милый?!

– А какой ответ тебя устроит вернее прочих? – проговорил я, из последних сил сдерживая наступательный порыв требующего немедленной атаки организма.

– Как можно более громкий!.. – простонала она и пошла в наступление сама…

Проснувшись, Юли я уже не застал. На кухонном столе лежала начертанная её ру-кой записка: «От тебя пахло чужими духами, негодник. Тест сдан успешно. За справкой жду в 13.00. Целую – сам знаешь, куда! Вот именно, такая я развратница!»

Удивительная женщина! Как ни странно, она сама выступила инициатором наше-го совместного греха прелюбодейства. Пришла однажды поздним февральским вечером, бросила мне на руки дубленку и заявила: «Я с мужем поругалась. Он Тотошку усыпил. Говорит, опасен. Можешь себе представить?»

Я мог, но не сознался. Поделом ему, злорадствовал я. И не говорите мне, думал я, что все псы попадают в рай. Тотошке уготована дорога в собачьи тартарары, убеждён. Где черти, обличьем вылитые коты, отгоняют лохматых грешников от ржавых мусорных баков со скудными дурнопахнущими объедками, окатывая кипятком; хлещут по морде свёрнутыми поводками и перчатками; вешают на шеи тяжеленные ледяные цепи и пин-ками выгоняют на непогоду. Где несмолкающим громом звучит: «Нельзя! Сидеть! Фу!» Где скачут блохи размером с лягушку и никогда, никогда не появится ни один Хозяин!

«Господи, Тотошка – опасен! – восклицала тем временем сквозь слёзы Юлечка. – Чушь! Я Сёме за это всё лицо расцарапала. Жаль, псину уже не воротишь. Поживу пока у тебя. Ты не возражаешь?» Последние слова она проговорила, прочно устроившись с но-гами в любимом (потому как единственном) моём кресле и прихлебывая мой недопитый апельсиновый сок. «Вообще-то мне не свойственно разрушать семьи. А уж к Семёну Ар-кадьевичу я отношусь более чем хорошо. Не то, что к покойному Тотошке. И мне не хо-телось бы…» – попробовал я возразить. «Вздор! – перебила она. – Не бери в голову. Я к тебе отнюдь не навсегда. А Сёме, в его возрасте, полезно чуть-чуть взболтать эмоцио-нальную сферу. Это омолаживает, это бодрит. Наконец, это укрепляет любовь! К тому же, если ты так щепетилен, мы можем спать раздельно».

Щепетильности мне хватило на неделю.

Вру. Меньше.

А познакомились мы при довольно необычных обстоятельствах.

Всю жизнь меня любили женщины и собаки. Особенно собаки. Кстати, взаимно. Иногда я думал, ласково трепля за уши какого-нибудь цепного волкодава, что сумею пройти насквозь какую угодно свору самых злобных, самых вымуштрованных псов-убийц совершенно без проблем. Разве что лицо и руки будут собачьей слюной измазаны. А тут…

Бежал это я как-то по стадиону в компании десятков граждан, совершающих ве-черний оздоровительный моцион, дышал полной грудью, думал только о хорошем… и вдруг на меня набросился оскаленный ризеншнауцер. Физкультурники врассыпную, женский визг, разнополый мат, рычание взбешённой твари и клацанье зубов. Сквозь на-мордник, слава Богу. Подбегает хозяйка, пса оттаскивает, едва не плача. «Тотошка, ты что, с ума сошёл? Ой, простите, не знаю, что с ним. Всегда такой милый был, спокойный. Правда, сюда мы недавно переехали, может быть, у него стресс от смены места». Я ос-мотрелся, заметил, что кроме испачканных одежд никаких последствий схватки нету, а хозяйка – ничего себе, и сказал, полный великодушия: «Бросьте волноваться, сударыня, со мной всё в порядке. Стресс у животного, чего уж не понять. Но, чтобы не провоциро-вать его на новые выпады в мою сторону, уточните, пожалуйста, в котором часу с ним гулять собираетесь? А я уж сменю расписание пробежек. Для физкультурного народа наша с ним ежевечерняя борьба была бы, конечно, отменным развлечением. И посеще-ние стадиона возросло бы, наверное, многократно. Да только нам-то с вами какой с того навар?»

Но она решила по-другому. Дескать, если я у них дома побываю, Тотошка вмиг поймёт, что имеет дело с новым другом семьи, и облагоразумится.

Побывал я у них дома. С мужем её, Семеном Аркадьевичем, тепло познакомился. Отличный дядька. Сорок шесть лет, жены старше ровно на двадцать. Носат, бородат, са-мую малость пузат. Жизнелюб. Остроумен, эрудирован энциклопедически. Хирург-полостник, страстный турист и байдарочник. Неплохой исполнитель собственных, очень неплохих, песен под гитару.

«Уговорили» мы под туристские песни бутылочку «Кинзмараули» и даже опреде-лили общих знакомых, поразившись по традиции, сколь тесен мир. Чтобы не быть в дол-гу, пригласил их в гости и я. Ну, а потом постарался более не навязываться – больно уж откровенно на меня стала Юля поглядывать. С этаким легко идентифицируемым интере-сом. Как бы прицениваясь. И прицеливаясь. А Семён Аркадьевич – он ведь тоже не сле-пой и далеко не лопух.

Я, понятно, решил, что мне такие приключения ни к чему, чтобы с мужней женой шашни водить; да и сменил время пробежек. А заодно стадион.

Квартиру только не сменил.

Вот Юля и взяла меня прямо в берлоге и прямо за то самое место, которое силой назад вырывать – себе дороже. Решила всё самостоятельно, в одностороннем порядке. Что поделаешь – женщина независимая. Огонь-женщина. Во многих смыслах. Меня это чуток обескураживает, но претензий я, в общем, не имею. Мне, как всякому уважающему себя мужчине, владение такой норовистой лошадкой самолюбие греет.

Пока здоровья достает еженощно не высыпаться.

До назначенного Юлей часа оставалось ещё порядком времени, и я не торопясь позавтракал. Опять в полном соответствии с рекомендациями спортивных диетологов. Единственным нарушением явился лишний кусочек манника (готовит Юля просто пре-восходно) да большая кружка любимого мною чилийского кофе «Коронадо», сваренном на чистейшем деревенском молоке повышенной жирности. Преимуществом этого окра-инного городского района в моих глазах является близость частных домов с их традици-онным хозяйством. И, как следствие, возможность покупать более-менее приличные про-дукты питания. Ибо я, рожденный и выросший в условиях обильного употребления на-турального козьего молока, чувствую себя без ежедневной порции лактозы не в своей тарелке. Что поделаешь, говаривал я Юле, привычка! Не самая дурная, а для здоровья так и вовсе полезная.

Гораздо хуже оцениваю я неистребимую свою приверженность к просмотру по телевизору «Утреннего экспресса».

Получив в виде наказания кучу бесполезной, а то и вовсе глупой информации, я дотерпел до блока новостей. Вознаграждением была гордость за себя, прозорливого. Не-большие отклонения от умозрительного вчерашнего заключения, в котором я смоделиро-вал развитие событий – не в счёт.

Лично главный прокурор губернии заверил с телеэкрана граждан, что поводов для беспокойства больше нет. Да, вчера действительно произошли экстраординарные для нашего спокойного («Спокойного, – воскликнул я изумлённо, – кто бы мог подумать!») региона события криминального характера. Но! В результате проведённых оперативно-розыскных мероприятий уже задержана группа подозреваемых, в отношении которых сейчас производятся следственные действия. Более того, все подозреваемые уже едино-душно признались в содеянном. Увы, признавшись, не раскаялись. Напористо пропаган-дируют перед следственной группой человеческие жертвоприношения и прочий мисти-ко-нездоровый бред. Называют себя «Предстоящими свету Люциферову». По всей види-мости, это не вполне нормальные люди. Как принято говорить, неадекватные действи-тельности. Не за горами их самое серьёзное медико-психологическое и психиатрическое освидетельствование. На которое выделены деньги лично господином губернатором. Ко-торое расставит всё на свои места. В котором примут участие ведущие специалисты.

Теперь по поводу жертв, которых не семь, как сообщалось недобросовестными или поддавшимися панике журналистами, а всего пять. Четверо – лица без определенно-го места жительства. Иначе говоря – бродяги, бомжи. Поголовно были больны при жиз-ни венерическими заболеваниями в самой запущенной стадии. Ещё один – наркодилер, уличный торговец наркотиками и сам наркоман. Носитель ВИЧ-инфекции, а также гепа-тита «бэ» и экзотического гепатита «цэ» вдобавок. Такой подбор жертв позволяет подоз-реваемым нахраписто объявлять себя распространителями общественного блага, «сани-тарами» каменных джунглей.

Поскольку у задержанных, назовём их «люциферитами», могут быть сообщники, некоторое усиление правоохранной деятельности в ближайшие день-два сохранится. Граждан просят с пониманием отнестись к досмотрам автомобилей или даже личных вещей… До свидания. Всего хорошего.

Показалось мне или так оно и было на самом деле, но уж не с симпатией ли почти откровенной говорил прокурор о названных «люциферитами» и их деяниях?

Следовало незамедлительно позвонить Большому Дядьке. В самом деле, мне ли голову над проблемами ломать, когда есть на это люди более информированные и заин-тересованные?

Увы, Тараканова на месте не оказалось. Милочка, солнышко, сидела в редакции одна-одинёшенька, не с кем ей было словом перекинуться, и звонку моему она обрадова-лась невероятно. Защебетала, зачирикала. Я же мямлил и заикался. До того мне совестно было чистого душой ребёнка, которого вчера ещё охмурял, зная наверняка, чем стану но-чью заниматься – слов нет. Вскоре, оценив мою коммуникабельность, Милочка посерь-ёзнела и спросила:

– Филипп, тебе, кажется, плохо? Что случилось? Ты на меня сердишься?

На неё! Ну не ангел ли?

– За что? – взяв себя в руки, воскликнул я. – За что?! Да разве на тебя вообще можно сердиться? Милочка, волшебница, да существует ли на свете человек, способный на тебя сердиться? Если так, то назови мне его имя, и он горько пожалеет о том, что ро-дился. И даже о том, что его родители когда-то встретились. Если успеет.

– А если я скажу, что это мой папочка?

– Хм… Отеческий гнев не есть дурной проступок, но пункт воспитания, – переме-нил я тон. – Он проходит по другому ведомству… хотя, если сделаешь заявку, я рискну указать ему на неверный стиль поведения. Чем бы мне сие не грозило. Это из-за вчераш-него? – спросил я уже без кривлянья.

– Да. То есть нет. То есть не только… Не переживай, Филипп, я ему заявила, что ты мне нравишься, он и смягчился! – выпалила она вдруг. – И это правда.

– А… – сказал я и смущенно примолк, не зная как быть дальше. Как назло, на гла-за мне попала Юлина записка. «Целую – сам знаешь, куда!» Да уж, знаю. Ситуация… Наконец я решился: – Сейчас же приеду.

– Не нужно, – сказала она поспешно. – Правда, не нужно. Поверь, тебя мои слова ни к чему не обязывают. Я знаю, у тебя есть женщина. И слава Богу… наверное. Ты – мужчина, а я – девушка…

Мне тут же вспомнилось Прутковское: «Ты девица; я мужчина…» – «Ну, так что же впереди?» Но, памятуя о его же: «Не шути с женщинами: эти шутки глупы и непри-личны», – я крепко прикусил язык.

– …Зато у меня есть принципы, – горячо говорила между тем Милочка, – с кото-рыми привычная для тебя жизнь не состыкуется. А идти против них я пока не готова. Прости, что всё это я тебе говорю так по-дурацки, по телефону. – Она вздохнула. – Но мне так легче и проще. А теперь к делу. Игорь Игоревич просил передать, что… так, сей-час вспомню… Ага! Что осины и ёлки ждут, что в деревню, в глушь лежит твоя дорога, и что время исключительно дорого. Как понимаю, это означает, что увидимся мы не скоро, – добавила она как будто с облегчением. – Наверное, так будет лучше. Да, значительно лучше. Счастливого пути, Филипп.

Не успел я ответить, как Милочка повесила трубку.

За ананасы Анжелика меня чуть было не поколотила. Но, поразмыслив, решила, что человек без чувства юмора достоин всяческого сожаления и помиловала. После чего, почти без перехода, бросилась обнимать, жарко целовать, сообщая, что невероятно сча-стлива. Что счастливей её никого в целом мире нет.

– Неужели знакомство со мной тому причина? – поинтересовался я несколько обескуражено.

– Размечтался! – Она спешно отстранилась, сообразив, что мои ответные объятия и лобызания имеют оттенок неуместной для её рабочего кабинета чувственности. – При чём тут ты? Илья «Европу» среди юниоров взял! Представляешь! Ночью мне из Праги звонил. Говорит, всё ещё не верит.

Илью я знаю хорошо. Не по годам серьёзный парнишка. А уж к спорту относится с обстоятельностью непередаваемой. Такие и становятся чемпионами, если не надрыва-ются. К «Европе» его готовила Анжелика, поскольку лучше её в Императрицыне мало кто умеет по предсоревновательной дистанции «качка» провести. До титула, если пове-зёт; до больничной койки, если не очень.

– Поздравляю, – искренне сказал я. – Вернётся, передавай ему от меня поклон.

– А ты куда? Опять тренировки пропускать собираешься?

В ответ мне пришлось смущенно улыбнуться, виновато потупив взгляд. Затем я послал Анжелике воздушный поцелуй и испарился.

Город удалось покинуть без приключений.

В кармане у меня лежала справка о всестороннем психиатрическом обследовании гражданина России Капралова Филиппа Артамоновича, выявившем идеальное вышена-званного гражданина здоровье. А также справка из военкомата, сообщающая, что всё тот же идеально здоровый Капралов проходил действительную военную службу в погранич-ных войсках РФ, следовательно, грамотному обращению со стрелковым оружием обучен. Справки служили основанием для разрешения гражданину Капралову владеть огне-стрельным нарезным оружием калибра не более 9,2мм, не автоматическим, не специаль-ным.

«Беретта» Большого Дядьки требованиям закона полностью соответствовала, од-нако со мной её сейчас не было. Хорош бы я был, заявившись в отчий дом при пистолете под мышкой! С лёгким сердцем оставил я «беретту» в квартире, в надёжном тайнике, вместе со своей долей фамильных драгоценностей, несколькими килограммами героина, парочкой считающихся утраченными подлинников эпохи Ренессанса во главе с «Ноч-ным дозором». Там же, кстати, хранятся полные списки британской разведагентуры и северокорейских диверсантов в России. А так же ведро универсального лекарства от всех болезней, включая излишнюю доверчивость к чьему бы то ни было трёпу.

Могу уступить чарку и вам.

Под колёса ровно ложился влажный асфальт, мерно поскрипывали «дворники», а на заднем сидении негромко ворковала парочка симпатичных «голубеньких» молодого совсем ещё возраста. Подсадил я их возле заправки, на выезде из города, сжалившись над мокрыми печальными фигурами. Были они вдобавок угнетены большущими рюкза-ками и металлическими чемоданами для переноски какой-то специальной аппаратуры. Просили подвезти до поворота на Петуховку. Заплатили вперёд, и во время переговоров вели себя прилично. В смысле – глазки не строили.

Отчего не взять, решил я, с попутчиками веселей.

Сначала, озябшие и промокшие, ничего такого, шокирующего агрессивно гетеро-сексуальную мою сущность, они себе не позволяли, и я легко терпел их присутствие. Тем более, я даже не подозревал об их необычной ориентации. Однако, пригревшись и при-ободрившись, начали они мало-помалу ухаживать друг за дружкой, посчитав, что води-тель, всецело занятый заливаемой дождем дорогой, ничего не замечает.

И я, гордясь собственной терпимостью, старался ничего не замечать. «Какое, соб-ственно, мне, либералу из либералов, дело до их ориентации? – думал я. – И не нужно, чёрт побери, так психовать! Находясь, тем паче, за рулем. Ну, влюблены они. С кем не бывает? Что теперь, под дождь их прикажете высаживать, в чисто полюшко?»

Произведя дюжину дыхательных упражнений, успокаивающих нервы, я немного остыл. Настолько, что мне даже пришло в голову включить кассету со старой записью «Pet Shop Boys». Ребятки, заслышав вокализы одноцветных «братьев по оружию», возли-ковали и принялись подпевать, демонстрируя неплохой музыкальный слух и классиче-ское английское произношение. Увлеченные песнопениями, они прекратили обниматься, и я спокойно довёл «Рэнглер» до потребного отворота.

– Здесь сойдёте или дальше поедем? – спросил я дружелюбно, чувствуя себя гото-вым номинантом на Нобелевскую премию мира.

– Так вы что, тоже в Петуховку? – с радостным изумлением спросил тот, что по-старше. – Если да, то мы были бы вам крайне благодарны, если бы вы довезли нас до места.

– Ну что ж, будьте благодарны, – сказал я, лихо сворачивая на грунтовку. – А вы, между прочим, к нам за какой надобностью? Не подумайте, что интерес мой праздный. Скорее, во мне говорит беспокойство за ваше здоровье. У нас, знаете ли, население кон-довое, свято чтит традиции, заповедованные пращурами… Выражаясь прямее, могут и лицо набить, ежели докопаются, что вы геи. А это трудно не заметить.

– Мы к этому готовы, – вступил в разговор младший. – Пострадать за правое дело не только можно, но и должно для всякого человека, исповедующего те или иные высо-кие принципы.

– Вы имеете в виду однополую любовь? – на всякий случай уточнил я.

– Я имею в виду любовь к природе, – вскипел исповедующий высокие принципы юноша. – Мы из регионального представительства Гринпис. У вас в районе произошла экологическая катастрофа. Неужели вы, коренной житель, об этом ничего не знаете?

– Нет ещё, – сказал я. – Но учтите, здешние ухари бить вас будут не за то, что вы «зелёные». За то, что «голубые».

– Пусть только попробуют! – запальчиво воскликнул младший. – У меня чёрный пояс по тхэквондо!

– Снимаю шляпу, – сказал я, – и искренне сочувствую. Значит, вас будут бить значительно дольше и сильнее, чем друга. Я бы даже применил здесь термин не «бить», но «мудохать». Простите за вульгаризм.

– Вы это всерьёз говорите или просто шутите? – озабоченно уточнил старший. Мне он с самого начала показался более рассудительным. – В конце концов, не в тюрьму же мы направляемся и не в армию.

«Ми-илай! – подумал я. – Да в тюрьме и армии таких, как вы, и не бьют вовсе, а по-другому используют».

– Шучу, разумеется, – сказал я успокоительно. – Но во всякой шутке… Понимае-те? Так что, ежели кто примется вас вдруг тиранить, предлагаю, прежде чем демонстри-ровать воинские искусства, сослаться на знакомство со мной. Скажите, мол, Капрала зна-ем, и он к нам благоволит.

– Думаете, это поможет?

– Ха! Надеюсь. – Я был сама уверенность.

– В таком случае, вы, должно быть, здешний «крёстный отец»? Или как это… «первый парень»?

– Не совсем. Просто у меня участковый – лучший друг. А мой папа – хоть и не «дон» в классическом смысле, но вроде того. Председатель поселкового совета. Мэр, если хотите. Погодите-ка, – спохватился я, – а что за беда приключилась с нашей экологией?

– Рыба, простите и вы меня за вульгаризм, дохнет, – сказал старший. – Будем раз-бираться, отчего. Я ихтиолог. Алеша – биохимик. Меня, кстати, Яковом зовут.

– Меня Филиппом, – нехотя сознался я и, повернувшись вполоборота, подал им руку. – Что ж, будем знакомы.

«Очень приятно» и «Весьма рад», – воспитанно сказали они.

Пожатия их оказались вполне твёрдыми.

Дневник Антона Басарыги. 27 апреля, воскресенье.

Не писал две недели. «Куда это годится? – строго спросит предполагаемый чита-тель и резонно заметит: – Так ведь можно дискредитировать саму идею дневника». Но попытаюсь оправдаться: на то были веские причины. Настолько веские, что от их мас-сивности у меня до сих пор коленки дрожат и нервишки дёргаются.

Итак, выполняя призыв: «Весна идет, весне дорогу!», вскрылась река. Однако по-плыли по реке вовсе не льдины. Вернее, льдины поплыли тоже, но на них никто не обра-тил внимания. Затмевая невзрачный весенний лёд матовым блеском обращенных к небу животов, поплыла рыба. Во множестве. На мою беду, в нашем уезде для какой-то своей надобности находилась в эту пору гражданка Швеции с распространенной на сканди-навщине фамилией Фергюссон. Активистка Гринпис, причем не из последних. По со-вместительству представительница ЮНЕСКО. Сопровождал её внушительный штат на-ших, доморощенных радетелей за чистоту природы и прочих прихлебателей разных мас-тей.

Можно себе представить, как они взвились, увидев рыбью демонстрацию. Бес-предел предприятий-вредителей в Российской глубинке! Ату!

Виновника определили мигом. Оказался Петуховский завод. Что-то здорово не-подходящее для рыбьего метаболизма плеснули мы со сточными водами в речку. И стер-вятники слетелись. Столько дорогих импортных джипов одновременно видел я на ули-цах нашей деревни только во время прохождения через неё этапа «Кэмел трофи».

Директор завода, старый хитромудрый еврей, без раздумий слёг в больницу с сер-дечным приступом. А чего вы хотите от стокилограммового коротышки возрастом под шестьдесят пять, посвятившего жизнь административной работе? Здоровье же – ни к чёрту, козе понятно. Но предварительно он успел назначить крайнего и «сдать» его нату-ралистам-профессионалам. Со всеми его, крайнего, потрохами.

В том, что в главные живодёры непременно угодит Антоша-Анколог, не сомне-вался даже самый последний заводской кочегар. Не сомневался и я. Кому же отдуваться при таких фокусах, если не ответственному за природоохранные мероприятия?

При моей первой беседе с госпожой Фергюссон свидетелей не присутствовало. Конфиденциальность была определена ею, как залог успеха. Посткоммунистическое об-щество, не избавившееся всё ещё от родимых пятен былого тоталитаризма, могло нам помешать тем или иным способом, считала она. Особенно здесь, в провинции. Только так – с глазу на глаз, доверительно, по-дружески, прихлебывая кофей, следовало нам с нею общаться. Официальные лица выразили согласие и одобрение. Я, разумеется, тоже. Ну, дурит баба, напугавшись наших глухих мест, что с неё возьмешь?

А напугаться ей е составило труда. Во-первых, символом того самого неизжитого тоталитаризма над заводской нашей проходной до сих пор висит плакат пять на три мет-ра с мускулистым пролетарием, строго спрашивающим со всякого приблизившегося ра-бочую гарантию – как залог качества продукции. За спиной у него реют алые флаги и дымят грандиозные трубы. Плакат недавно отреставрировали, забыв (или нарочно не за-хотев) поправить цвета флагов на отвечающие сегодняшним реалиям. Вдобавок живёт, здравствует и исправно даёт жару по будним дням наш фабричный гудок – то ещё раз-влечение для человека непривычного!

Госпожу Фергюссон гудок, плакатные трубы и флаги, надо понимать, насторожи-ли куда как пуще дохлой рыбы.

Она сравнительно неплохо калякала по-русски, и переводчики были не нужны. Мы мило поболтали, и мне показалось, нашли общий язык. Она вполне согласилась со мной, когда я сообщил, что планово-предупредительные ремонты и своевременные про-филактические работы на заводских очистных сооружениях хоть и проводятся, но мало полезны, поскольку сооружения те пора было менять ещё двадцать лет назад. Изучив графики и планы мероприятий, она нашла их не только приемлемыми, но и в своем роде замечательными, единственно возможными. Узнав, что я убеждённый вегетарианец (ну, каюсь, тут я соврал – ради красного словца и надежды на смягчение участи), она пришла в совершеннейший восторг.

Расстались мы, чрезвычайно довольные друг другом.

Тем больнее было мне узнать, что «именно господин Басарыга своею преступною халатностью, своим безответственным отношением к профессиональным обязанностям явился главным, более того, практически единственным виновником трагедии. Ещё бо-лее того – он её практически спровоцировал!» Чьи слова? Нужно уточнять или и так яс-но? Госпожи Фергюссон, собственной белобрысой персоной. Получите, что называется, и распишитесь! Однако, «понимая сложность ситуации, в которой господину Басарыге приходится работать, я не рекомендовала бы пока возбуждать уголовное дело».

«Пока!» Ишь ты, стервоза…

А позавчера приехал на побывку Филипп и привёз с собой двух странных маль-чиков. Они из Императрицына, специалисты по рыбе и другим водным тварям. По-моему (да и не только по-моему), они того… В общем, пара. В смысле, живут вместе. Од-ной семьёй. Петуховское население в замешательстве и пока не решило, как следует рас-сматривать сей казус. Ужели это беспрецедентный, наглый вызов общественной нравст-венности? Или всё же стыдная болезнь?

Несмотря ни на что, я готов расцеловать их привсенародно.

Взяв многочисленные анализы, они выяснили, что рыба, во-первых, не сдохла, а вовсе даже жива – но находится в состоянии спячки, что ли… «Это поразительно! – с жа-ром восклицают молодые ученые. – Это не имеет аналогов и объяснений, и это надо глу-боко исследовать!» Чем они и намерены вплотную заняться. Сейчас же. Во-вторых, при-чина рыбьего анабиоза вряд ли кроется в промышленных стоках нашего завода. Никаких химикалий с превышением ПДК в сточных водах не обнаружено. Как и в дремлющей рыбе. Зато обнаружен в рыбьей печени неизвестный мировой науке гормон. То есть аб-солютно неизвестный.

Совершив сенсационное открытие, нетрадиционно ориентированные рыбоведы сделались лихорадочно возбуждены. Наверное, мечтают о Нобелевке.

Госпожа Фергюссон, так вот нежданно-негаданно обломавшись со священной войной против погубителей ихтиофауны, чуток погрустнела, но ненадолго. Сейчас её бе-зумно волнует новый вопрос. Что же, если не ядовитые стоки, явилось причиной появле-ния нового гормона? Уж не преступные ли секретные эксперименты КГБ и русской во-енщины? К счастью, волноваться об этом она уехала в райцентр. Все «хвосты» укатили за нею следом. Одни ихтиологи остались. Работают без сна и отдыха, но выглядят счаст-ливыми. Грезятся им, должно быть, полеты человечества в дальний космос и усыпление неизлечимых больных до времен открытия чудодейственных лекарств. Что станет воз-можным уже скоро – благодаря их замечательному анабиотическому гормону, получен-ному из рыбьей требухи. Помогай им Бог!

А вот принести извинения невиновно, как оказалось, оклеветанному Антону Ба-сарыге никому даже не пришло в голову.

У директора завода, между прочим, сегодня произошёл перелом в болезни, и он стремительно идет на поправку. О чём изволил сообщить мне самолично, позвонив по телефону. Скоро-де свидимся. Он, между прочим, всегда считал, что я ни при чем. Одна-ко, с сожалением сообщает он, приказ о лишении меня ста процентов премии, подписан-ный им ещё в больнице, уже проведён по всем финансовым бумагам и обратного хода не имеет.

Ну и шут с ним.

На фоне всей этой чехарды произошло событие, которое я не берусь объяснять, но которое пугает меня безмерно. На улице Пролетарской приключился пожар. Горел доб-ротный частный дом, горел среди белого дня, горел непонятно отчего. В доме во время пожара находились маленькая девочка и её бабушка. Вспыхнуло мгновенно, мощно и сразу всё – от фундамента до крыши. Почему-то только снаружи, словно было бензином облито. Зато полыхало так, что даже самые отважные храбрецы, случившиеся поблизо-сти, не решались прийти оставшимся в пожаре людям на помощь. Но так же мгновенно, по необъяснимым причинам дом потух. Сам. Прибывшие на редкость оперативно огне-борцы лишь залили кое-какие разлетевшиеся угольки да вывели из пожарища чудом уце-левших людей. Обе – и бабка и внучка – живы-здоровы, но пребывают на грани нервно-го криза. Их отвезли в уезд, там и врачуют.

Зевак было мало, зеваки были разочарованы.

А у нас в это время происходил семейный скандал огромной напряжённости. Оль-га, в бешенстве неописуемом, «воспитывала» дочку Машеньку, не брезгуя даже руко-прикладством. Я насилу отнял у практически невменяемой супруги бедного ребенка. Впрочем, дочка была скорее зла, чем напугана.

Причина женской ссоры выяснилась ночью, когда умиротворённая любовными ласками Ольга поведала мне её предысторию – сколь удивительную, столь и страшную. Пожар устроила Машенька! Не то чтобы пошла и подожгла, а сверхъестественным обра-зом спровоцировала. С девочкой Альбиной, что едва не погибла в пылавшем доме, дочка наша посещает один детский сад. Альбина – мягко говоря, далеко не подарок. Ребёнок единственный, очень поздний, почему избалована донельзя. В день накануне трагедии она, мало задумываясь об этичности своего поступка, как и о его возможных последстви-ях, стащила у Машеньки из детсадовского шкафчика любимую куклу. На требование вернуть игрушку Альбина вызывающе рассмеялась, показала язычок и уплыла домой, сопровождаемая бабушкой, забирающей единственную внучку изо дня в день раньше остальных детей. Что же бабушка? А бабушка на повышенных тонах пожурила Машень-ку за некрасивую жадность и пообещала, что после выходных кукла будет ей, скорее все-го, возвращена. Резонные возражения воспитателей были бесповоротно проигнорирова-ны.

Обиженная смертельно, дочурка рыдала до самого прихода Ольги, не прекращая ни на миг. Но слёзы не были ей помехой заглянуть в шкафчик негодяйки Альбинки. Там она обнаружила носовой платок. План страшной мести созрел тут же. Весь вечер и утро следующего субботнего дня были посвящены подготовке. Из пластилина вылеплена бы-ла кукла-вуду, из вражеского платочка пошита ей одёжка, из бересты и щепочек построен в огороде за баней домик для неё. Прочитав над домиком колдовские стихи, чьё содер-жание осталось для меня тайной (подозреваю, жене моей они превосходно знакомы), Машенька оросила его обильно дезодорантом «Fa» – для лучшей горючести – и подожг-ла.

В ту же минуту полыхнул дом на Пролетарской.

По счастью для скверно воспитанной Альбинки и её неумной бабушки, в огород той порой выглянула Ольга. Шаманские пляски дочери над костерком оказались для мо-ей благоверной подобны уколу иголкой в мягкое место. Со скоростью кроссмена-рекордиста она преодолела хлюпающую огородную грязь и набросила на огонь сорван-ный с плеч кожушок. «Хорошо ещё, сообразила не топтать ногами, – говорила она мне дрожащим голосом, показывающим её убеждённость в безусловной связи большого и малого пожаров. – Кровля бы рухнула у дома и всё! Всё, понимаешь?!» Ольга готова бы-ла заплакать.

Успокоив супругу единственно доступным способом, чрезвычайно действенным, хоть и несколько утомительным, а затем и усыпив, сам я заснуть не смог. Я пребывал в растерянности. Как прикажете расценивать её слова? Как полнейший вздор, скорее даже бред? А если присовокупить к ним неумолимые факты? Как совпадение? Жуткое, стран-ное, но совпадение?

Я беспокойно ворочался до самого утра.

Наступившее воскресное утро выдалось солнечным, по-настоящему тёплым и ра-достным. Несмотря на слегка гудящую от недосыпа голову, я был довольно бодр. Ночной разговор уже казался мне сущей ерундой, и я постарался о нём забыть. Благо, грядущий день сулил приятное времяпрепровождение – мы всей семьей собирались в лес, за берё-зовым соком.

Транспорт вызвался предоставить Филипп.

Что может лучше восстановить мир в семье, чем такая поездка? Вот так сразу, от-ветить не берусь. Проведя в лесу полдня, полакомившись печёной картошкой и шашлы-ками, возвращались мы назад крайне довольные – как собою, так и добычей. Шесть лит-ров отменной прохладной берёзовицы, дарованной нам волшебницей-Весной, булькали в багажнике. Не меньше шести литров сока булькало в наших животах. От одежды пряно припахивало дымком. Филипп болтал, не переставая, девчонки весело и звонко хохотали. Я хохотал тоже, попутно растирая озябшие руки, и всё никак не мог их согреть. Дело в том, что слабый пол принялся наперебой демонстрировать в лесу разные фокусы. Вроде спринтерского пробуждения бабочки из случайно найденной куколки. Бабочка вылупи-лась совершенно тропическая, огромная, махровая – я здесь таких в жизни не видывал. Впрочем, я тот ещё энтомолог. Бабочка преспокойно ползала по крупитчатому весеннему снегу, пока мы на неё любовались, а потом улетела.

Другие чудеса я описывать не буду, всё равно никто не поверит. Упомяну лишь одно, наиболее безобидное и даже похвальное. Заживление порубленных берёз. Под ру-ками Ольги или Машеньки самые жуткие, самые глубокие шрамы от топора рубцуются за 1–1,5 минуты практически бесследно. У Филиппа на это уходит впятеро больше вре-мени, и на дереве после его врачевания ещё остается довольно безобразный наплыв коры. У меня не получается вовсе. Быть может оттого, что я никак не могу отстраниться от ощущения холода в ладонях (сок, который продолжает вытекать, почти ледяной – руки начинают мёрзнуть почти сразу и долго не отходят).

Итак, мы возвращались и беззаботно хохотали. Вечер обещал продолжение не-хитрых семейных радостей.

Омрачила его идиллическое течение злая весть, со скоростью звука разнёсшаяся по посёлку. В школе, в кабинете географии, ошалевшей со страху уборщицей была обна-ружена чёрная кошка, прибитая к классной доске ржавыми гвоздями-«двухсотками».

Поверх несчастного зверька вилась корявая и безграмотная, но разборчивая над-пись, выполненная кошачьей кровью.

ЛЮЦЕФЕР ПРИЙДИ!

СОПУТСТВУЮЩИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

– Блин, баклан, ты чё – совсем тупой? – рявкнул узколицый прыщавый парнишка, раздраженно отбрасывая в сторону высосанный до фильтра чинарик. – Я же сказал – чёрную. Чёр-ну-ю! – проскандировал он.

Объектом его недовольства выступал круглоголовый, румяный, белобрысый и грязноватый мальчик, по виду – почти одного с ним возраста. Он угрюмо посмотрел на прыщавого и примирительно сказал:

– Не хайлай – не в лесу. Чёрных не видели. Рыжие есть, полосатые, с пятнышка-ми, а чёрных – не, нету. Скажи ему, брателло!

– Точняк, Клаус, нету чёрных. Да во всей Петуховке чёрных кошек – раз-два и об-челся. Какой дурак такую пакость себе заведет? Разве что ведьма. Их вообще с нуля в по-ганом ведре топят. Только вылезет из мамки, его – бульк, и кранты! А на Лёху больше не ори, врубаешься? Ты чувак крутой, с Демонами зажигаешь и всё такое, это я понимаю, но брателлу моего не тронь. А то клюв начищу – сам бакланом станешь. Без перьев, по-нял?

– Ладно, замяли, – сказал Клаус. Братья пока признавали в нём главаря, однако, по правде говоря, старший мог легко урыть двух таких как он, до костылей. И даже не особенно вспотев. Поэтому чересчур выделываться не стоило. – Но эта не пойдет. Надо чёрную. Однозначно, поняли меня, подонки? – отрывисто и очень похоже на оригинал выкрикнул он.

Все заржали.

– Дак я тогда выпускаю? – спросил Лёха.

– Выпускай, – разрешил Клаус.

– Погоди, – остановил его старший. – Шустрый какой! Она мне все пакли исцара-пала, пока я её в сумку пихал. А сейчас выпускать! И с чего ты решил, что не пойдёт? – спросил он у Клауса. – Чёрная, серая – не всё ли равно?

– Нет, конечно. Ты, блин, кореш, в свой мопед чё – солярку заливаешь? Бензин! А мопед – железяка. Демон мне конкретно сказал – только чёрную. И лучше – совсем без белых пятен. Иначе ни фига не получится. Выпускай, Лёха.

Лёха перевернул дерматиновую хозяйственную сумку и принялся трясти. Кошка вылезать не желала. Она шипела и скоблила растопыренными когтями по стенкам сумки. Парнишка тоже шипел и тряс сильнее.

– Тормоз! Брось на землю, сама выскочит, – научил его старший. – Клаус, а кто он, Демон? Откуда он всё знает? Ну, как духов вызывать и всё такое…

– Ха, всё тебе скажи! Он мне вообще не велел распространяться… Узнает, что я вам про него говорил – убьёт! – Клаус, щедро пользуясь мимикой, показал, как Демон перережет ему горло. Вываливал язык, кривил губы, таращил глаза. Братья с готовно-стью рассмеялись. – Ладно, слушайте. Только никому, ясно? Давайте, забожитесь на пи-дараса.

Братья сказали вразнобой: «Пидаром буду» и приготовились слушать.

– Он осенью из армейки вернулся. Десантура, понял! Вроде, воевал даже где-то. Клёвый парняга – я ваще тащусь! Такая машина, типа «Титанов реслинга». Носяра крючком, ухи – во! Одного зуба впереди нету. Наколки везде. Черепа, змеи рогатые, кинжалы, тёлки голые. Ночью встретишь – обоссышься. Я его давно знаю, из нашего двора. Ну, погудел он месячишко после дембеля, бабульки кончились, поехал в Императ-рицын, в охранники устраиваться. А там ему и предложили… в общем, не важно. Он ме-ня в подвале зажал, когда я собирался кошку одной там старухи повесить. Мне этой ста-рухи зять за неё две пачки «Бонда» заплатил. Заколебала, говорит, тёща со своей Муркой. А мне чё? Мне не трудно. Валерьянкой подманил, цап – и готово! Ну, в подвале прово-лочку за трубу привязал, петельку скрутил, а тут Демон – оп-па, вваливает! Я, говорит, щас тебя самого в эту петлю засуну, зверёк. Я кошку ему в рожу бросил – и бежать. А он уже в дверях стоит! Схватил меня одной рукой и в воздух поднял. Вот так, понял! – Кла-ус, вытянув вперёд выпрямленную правую руку со сжатым кулаком, показал, как. – По-смотрел-посмотрел, потом говорит, ладно, говорит, живи, зверёк. Только, говорит, за-помни: по-тупому давить котейков щас отстойно. Только лохи так делают. А я, говорит, могу научить ваще прикольно. В жертву духам приносить. Я со страху согласился. Он и давай учить… Всё ещё грудина болит. Чуть что спутаешь – он хрясть в бубен! Знаете, как запоминается всё быстро! Если бы так в школе учили, все бы профессорами стали, бля буду! – Клаус умолк, видимо, заново переживая «уроки». Ухмыльнулся: – Зато когда я семь штук в жертву принесу, меня в братство примут.

– А нас? – спросил мучимый любопытством Лёха.

Клаус с жалостью посмотрел на него:

– Кого «нас»? Ты, блин, точно тупой! Если я проболтаюсь, что с вами базарил, мне сразу репу оторвут. Ты чё, думаешь, тут шуточки? Слышал по телику, люцифериты всяких бомжей казнят?

– Ну.

– Хуйну! Демон и есть оттуда. Это они Сатану вызывают, врубаешься? Когда Са-тана придет – всё по кайфу будет. Жратвы всем навалом, бухла, прикид самый крутой. Чурок всяких вкалывать заставят, а Россия станет самой главной в мире. Америкосы за щеку у нас будут брать и радоваться, что разрешаем.

– А чё, Сатана, что ли, такой хороший? Он, вроде, в ад всех тягает, а там на ско-вородках жарит, – поведал Лёха с сомнением. – Ни фига не клёво, если он здесь появит-ся. Меня чё-то пока на сковородку не манит. Скажи, Серый!

– Базара нет, – согласился с ним старший.

– Ну, вы как лохи! Это всё попы насвистели, ясно? На самом деле Сатана ваще конкретный мэн. И духи его, черти разные – тоже братва клёвая. Вот вызовем одного, сами увидите. Будете по своей деревне на гоночных Хондах рассекать!

– Ладно гнать, – сказал старший. – Ещё никого не вызвали. Да и твой Демон, он чё – Мерс у духов выпросил? Он, может, сам свистит.

– Не. Ему ничего не надо. Он за принцип, понял? Россия – чемпион, все осталь-ные – в жопе. Когда так будет, все на Мерсах и на Хондах ездить будем. – Клаус помол-чал. – Я, типа, тоже за принцип. Победа или смерть, поняли? Вот так.

– А я вспомнил, где чёрная кошка есть, – сказал вдруг Лёха. – В школе, в столо-вой!

– Точно, – поддержал его старший брат. – Постоянно мясо хавает да рыбу. Жир-ная, сволочь!..

– Тогда сегодня вечерком забуримся? – предложил Клаус.

– Базара нет, – сказал Серый, а Лёха кивнул.

В двенадцатом часу вечера по заднему школьному двору прошмыгнуло три маль-чишеских силуэта и растворилось в тени стены. Коротко вжикнула застёжка-молния на сумке, звякнуло железо.

– Дурак, нафига ломать? – громко и недовольно зашептал Серый. – У меня ключ есть. Не совсем подходящий, но маленько поковыряться, дак откроется.

– Вы чё, уже лазили? – спросил Клаус, пряча обратно в сумку небольшой гвоздо-дёр.

– Не раз, – сказал Серый, осторожно отворяя дверь запасного выхода. – В учи-тельской видик, и окошки хорошо зашториваются. Мы порнуху смотрели. Лёха вон все трусы обкончал.

– Сам ты обкончался, – вскипел Лёха. – Мне наоборот противно было. Фигню ка-кую-то смотрели. По баням подсекать и то баще.

– А сторож? – вдруг опомнился Клаус.

– А у сторожа дом через дорогу. Он как в десять уйдет, так только к пяти заявится. Дома-то спать всяко баще.

– И вы до сих пор ничего не стырили? – поразился Клаус. Братья отрицательно и с долей недоумения покачали головами. – Вы точно лохи! – вынес Клаус вердикт.

– Сам ты лох. Тебе хорошо, ты нездешний. А у нас если мамка узнает, что мы че-го-нибудь украли – палец отрубит, – пожаловался Лёха. – Скажи, Серый!

– Базара нет, – подтвердил с уверенностью в голосе старший. – А батя узнает – вообще убьёт.

Клаус завел глаза и резко выдохнул: «п-х!», выражая крайнюю степень изумления и презрения. Про себя он решил, что непременно воспользуется валящейся прямо в руки удачей. Чуть позднее. Например, на будущей неделе.

Из-за темноты никто из братьев его пантомимы не увидел и не оценил.

Быстрым шагом мальчишки добрались до столовой. Серый посветил зажигалкой. Возле двери, свернувшись калачиком, спала крупная собака. Клаус вздрогнул и замер, прикрываясь сумкой. Суки тормозные, думал он о братьях, медленно пятясь. Блин, сей-час нам всем хана!

Собака лениво подняла голову, насторожила острые уши, понюхала воздух. А за-тем устроилась в прежней позе и, кажется, снова задремала. Братья, мало обращая на неё внимание, действуя умело и слаженно, вынули из двери узенькую дощечку. Было ясно, что дощечка выполняет чисто декоративные функции. Лёха просунул внутрь руку, не-долго покопался, замок щёлкнул и дверь распахнулась. Старший присел к собаке и при-нялся поглаживать, трепать за ушами, что-то успокоительно нашептывая. Собака без особого энтузиазма постукивала хвостом по полу.

– Быстро проходи, – скомандовал Клаусу Серый. – Только не бегом.

Клаус повиновался. Стоило ему очутиться в столовой, Серый оставил собаку, в два шага догнал его, и захлопнул за собой дверь.

– Пересрался? – спросил он, внимательно изучая в трепещущем свете пламени за-жигалки лицо Клауса. – Здоровенная, да?

Клаус не ответил. Он немилосердно корил себя, что связался с этими придурками. Но Демон сказал: всех кошек надо кончить в Петуховке. Семь штук, одна в одну. Это – важно. Иначе никакое братство люциферитов Клаусу не светит. А светит петелька на шею. «Пусть она здесь и останется, – усмехнулся Демон, подёргав проволоку, что гото-вил Клаус для “заказанной” Мурки. – Как напоминание, что ты – мой должник. Во вре-мени не ограничиваю. Главное, чтобы ритуал был соблюдён. А поймают…» Он много-значительно посмотрел Клаусу прямо в глаза. Молча, щерясь широким тонкогубым ртом с дырой на месте одного из верхних резцов. Клауса продрала дрожь. Он совершенно чёт-ко понял, что попадаться нельзя ни в коем случае.

– Где она? – спросил Клаус. – Кис-кис, эй, топай сюда! Гляди, у дяди Клауса ва-лерьяночка для тебя! Кис-кис-кис! А вдруг её нету? – забеспокоился он. – Может, она гу-лять ушла?

Опровергая его слова, откуда-то из-за дальних столов показалась кошка. Видимо, запах валерьянки раздразнил её чуткие ноздри даже на таком солидном расстоянии. Чем меньшая дистанция их разделяла, тем быстрее двигался зверек. Последние метры до ду-шистой лужицы, растёкшейся на полу, кошка преодолела тяжёлой рысцой. Короткий, кривой на кончике – не иначе, сломанный и неправильно сросшийся – хвост торчал тру-бой. Она действительно была очень толста, короткая гладкая шерсть лоснилась. Сытая жизнь при кухне шла ей впрок.

Кошка противно мяукнула и начала лизать пол, ничуть не смущаясь присутствия мальчишек.

– Короче, чуваки, – сказал Серый задумчиво. – Облом. Она же, как налижется, сдуреет. Нам её не взять тогда, железно. Да и вообще, как мы её прибивать будем? Исца-рапает же в кровь. Надо чё-то типа мешка.

– Я могу курточку отдать, – с готовностью предложил Лёха.

– Новую-то? – пронзил его недовольным взглядом Серый. – Да ты офигенно крут, брателло! Ты ещё трусы свои отдай.

Лёха поскучнел. Серый не унимался:

– Клаус, ты чё молчишь? Ты об этом не подумал, что ли? Или мы её сначала кок-нем? А чем, гвоздодёром?

– Отставить кокать! – с ноткой превосходства сказал Клаус. – Я в валерьянку сно-творное добавил. Щас отрубится.

Кошка, досуха вылизав пол, принялась тереться об него мордой, смешно буксуя задними лапами, выгибаясь и перекатываясь через спину. Не прошло и минуты, как её движения сделались замедленными, неуверенными. Наконец она замерла, лёжа на боку, только передние лапы с растопыренными когтями чуть подрагивали.

Клаус тронул её ногой. Кошка не отреагировала. Тогда он взял её за хвост и под-нял высоко в воздух, демонстрируя братьям. Затем почти бережно уложил в сумку.

– Где пришлёпаем? – спросил он. – В учительской?

– Не, лучше на географии. Во, Георгин порадуется! – сказал Лёха. – Брателло, прикинь, на географии клёво будет?

– Базара нет! – сказал Серый, злорадно ухмыляясь.

Школа сделалась уже совсем тёмной, и идти по ней было жутковато. Спотыкаясь, подбадривая друг друга матерками и насмешками, они поднялись на третий этаж. В са-мой глубине рекреации, возле огороженной решёткой железной лестницы, ведущей на чердак, располагался кабинет географии. Тут, в тупике без окон, темень стояла запре-дельная, такая, что казалось, её можно черпать горстями. От чердачного люка припахи-вало пылью и голубиным жильём. Лестница, ведущая из тупика вниз, была заперта хлипкой двустворчатой дверью с висячим замком. Пожарная безопасность нарушалась прямо-таки вопиюще, зато уборщице не приходилось мыть дополнительные лестничные марши.

– Мрак – могильный, – попытался разрядить обстановку Клаус, но вышло только хуже.

– Ты думай, чё говоришь! – озлобленно набросился на него Серый.

Огонёк зажигалки, который он из экономии убавил до минимума, ругая себя за то, что не догадался прихватить фонарик, только усугублял положение. В зарешеченном углу метались тени и, кажется, что-то копошилось. Лёха вдруг запаниковал, отбежал к широкому центральному окну, из которого сочился кое-какой свет от луны и фонаря в школьном дворе, и звенящим голосом сказал, что всё, останется тут. А если его попыта-ются от окна оттащить, он так заорёт, что мало никому не покажется. Он вцепился в ба-тарею парового отопления как клещ и смотрел на товарищей огромными, блестящими от слёз глазами. Его было не узнать.

– Ладно, брателло, будешь на шухере стоять, – решил Серый. Он как-то неожи-данно сделался на этот момент главным. Наверное, потому что владел зажигалкой. Да и собой он владел лучше остальных. Впрочем, Клаус не возражал. Он сам еле сдерживался, чтобы не броситься прочь, визжа во всё горло.

Ключ, которым отпирали запасной выход, подошёл и к кабинету. Серый, едва войдя, тут же проскользнул к окнам и опустил жалюзи – класс географии был специаль-но оборудован для просмотра учебных фильмов.

Клаус принялся разгружать сумку. Первой появилась кошка – всё такая же непод-вижная, расслабленная – словно тряпичная. Когти у неё уже втянулись. Клаус для чего-то взвесил её на руках и положил на первую парту. Потом достал четыре чёрные витые све-чи, вставил в баночки из-под майонеза, разместил по углам учительского стола и зажёг. Затем на столе появились потрёпанная общая тетрадь, пластиковая бутылка с водой, куч-ка ржавых – среди них даже было несколько погнутых – гвоздей. Молоток, рулон изоля-ционной ленты на матерчатой основе, неширокая малярная кисть и ярко-белый комок не то ваты, не то синтепона. Клаус задвинул сумку ногой под стол и стал обматывать коша-чьи лапы ватой, а поверх ваты – изолентой.

– Зачем это? – не понял Серый. – Для крепкости?

– Ты не тупи, – сказал Клаус, продолжая работу. – При чем тут крепкость? Чтобы в кровище не измазаться.

– Клёво придумал! – восхитился Серый. – А мне щас чё делать?

– Не базарить, понял? – К Клаусу вернулось ощущение собственной значимости. Он процедил: – Смотри и учись. Потом подержишь её, пока я буду приколачивать.

Серый подошёл к классной доске, постучал по ней костяшками пальцев.

– Фиг ты тут чё приколотишь, – засомневался он. – Доска-то из текстолита, а гвозди у тебя говённые. Сказал бы мне, я бы хороших взял. И то – фиг знает, войдут или нет. Дрелью бы надо сперва…

– У меня войдут, – уверенно сказал Клаус. Он закончил с кошкой, обмотав напос-ледок лентой морду, достал из внутреннего кармана курточки крошечный бумажный па-кетик, осторожно развернул и поднес к носу.

– Ты чего? – опасливо спросил Серый.

Клаус зажал одну ноздрю пальцем и громко втянул воздух свободной. Постоял, опустив руки и тряся головой, облизнул бумажку, смял и запихал в карман.

– Ничего. Без дури нельзя, понял? – сказал он и с бульканьем отхлебнул из бутыл-ки. Вода побежала у него по подбородку. – Иди сюда, хватай кошака. Прижмёшь брю-хом к доске. Ну, шевелись, чё тормозишь?

Серый подошёл, двумя пальцами потрогал кошку и сказал:

– Блин, Клаус, ты не ругайся только. Я, короче, чё-то не могу. Прикинь, мне чё-то страхово так… Вообще шило! Ломы такие… Может, я пойду лучше? На фиг я тебе ну-жен?

Клаус со стуком поставил бутылку на стол, повернулся к нему и ожесточёно про-шипел:

– Ты, тупой! Как я без тебя гвозди забивать буду – одной рукой что ли? Давай хватай и держи! Если ссышь, глаза закрой. Баклан, твою мать! Ур-род!..

Серый вдруг почувствовал себя совсем крошечным – может, пятилетним, а может, и того меньше. Он, обмирая, поднял тёплое мягкое тельце, двинулся обратно к доске, держа его на вытянутых руках и поскуливая: «Клаус, слушай, чувак, давай бросим это дело, а? Всё равно же ни фига не получится. Давай лучше видик из учительской уведем, а? На фиг тебе это братство дурацкое, а?» Клаус, шумно дыша через рот, глядел на кошку бешено-восторженными глазами. Молоток в его руке мотался и дёргался, как живой.

Серый вздрогнул: пальцы припечатались к холодному текстолиту.

– Брюхом. К доске! – отчеканил Клаус. – Так. Лапы врозь. Зашибись!

Он размахнулся.

Удары смолкли. Серый, опустив глаза, чтобы не видеть того, что, слегка подёрги-ваясь, висело сейчас на классной доске, попятился, развернулся и почти бегом ушёл на «камчатку». Там он сел лицом к двери и сгорбился.

Клаус ополоснул руки, обтёр о штаны. Отхлебнул глоток воды, прополоскал гор-ло, сплюнул и раскрыл тетрадку.

Он начал монотонно нараспев читать, лишь изредка повышая тон – в конце фраз, а у Серого вдруг дико заломило во лбу и в затылке. Хоть вой. Замолчи, хотел крикнуть Серый. Заткнись, Клаус! Но язык наполовину вывалился наружу и болтался без толку, сухой, шершавый, как бумага. И всё-таки, всё-таки с него капало. С языка. Слюна. Или это сыпался песок? Серый поднялся и, пошатываясь, охая на каждом шагу – удары ступ-ней о пол, даже самые осторожные, отдавались новыми вспышками боли, – поплёлся к ставшей вдруг недостижимо далёкой двери.

Клаус читал:

– Птицы воздуха белые, птицы воздуха чёрные, птицы воздуха пёстры-е… Здесь ваше сердце! Здесь! Рыбы воды белые, рыбы воды чёрные, рыбы воды пёстры-е… Здесь ваше сердце! Здесь! Гады земли белые, гады земли чёрные, гады земли пёстры-е… Здесь ваше сердце! Здесь! Саламандры огня белые, саламандры огня чёрные, саламандры огня алы-е… Здесь ваше сердце! Здесь! Здесь!.. Листья воздуха живые, листья воздуха мёрт-вые, листья воздуха трепетны-е… Здесь ваши корни! Здесь! Струи воды живые…

Серому оставалось пройти совсем чуть-чуть, почти ничего – шаг, полшага, – ко-гда дверь рывком отдалилась. Серый разочарованно вскрикнул. Его обдало сладким воз-духом – прохладным, без душного тепла плавящегося стеарина. В возникшем на месте двери глубоком как колодец проёме стоял кто-то, серебристый от шеи до паха, и Лехи-ным голосом истошно вопил: Серый-серый-серый! А-а-а! Наверно, обеспокоено подумал Серый, это всё-таки брателло. Ветровка его и голос вроде его. Вот только что с ним слу-чилось? Вниз от блескучего кокона курточки брателлы Лёхи просто не было, а было что-то ветвящееся десятками тонких грязно-зелёных прутиков, пребывающих в беспрестан-ном движении. И вверх от курточки Лёхи не было тоже. Только крик. Се-ерый! Се-ерый! Серы-ы-ы… Брателло! Та-а-а-ам!

Серый сделал ещё один шаг, переступил границу кабинета… и сразу стало легче. Брат приобрёл нормальный вид – серебристая ветровка, камуфляжной расцветки широ-кие штаны, испуганная, но бесконечно родная рожа.

– Чё ты орешь? – встряхнул Серый Леху. – Чё, ну?!

– Там тетка. В окошке тетка. Большущая. Страшная. Бля, брателло, здесь же тре-тий этаж, как она могла, а? Брателло, надо сваливать!

– А ну, глянем, – сказал Серый. Ему было стыдно за себя («Чё я, дряни какой-то надышался у Клауса, что ли?», – думал он), и он желал реабилитироваться. Перед бра-том. А в первую очередь перед собой.

– Дурак, не ходи туда. Отсюда гляди. Вон, – махнул рукой Лёха. – Третье от нас окошко. Не, не – второе! С-с-сучка… Всё ещё тута!

Серый присмотрелся – и попятился. За стеклом маячило бледное, серо-свинцовое женское лицо, словно бы подсвеченное изнутри мертвенным, серым же. Огромные чер-нильные глаза, гладкие чёрные волосы, зеленовато мерцающие зубы. Просвечивающие сквозь кожу тонкого с небольшой горбинкой носа червеобразные каналы ноздрей. Виш-нево-чёрные губы – плоские, как раздавленные. Лицо, превосходящее размерами обыч-ное человеческое раза в два, то приближалось, растекалось по стеклу жирным пятном – и стекло делалось мутным, то отдалялось – и становилось видно колыхание рваных сизых тряпок, вырастающих из затылка и короткой, жестоко разодранной шеи. Худые ломаные пальцы без ногтей елозили по раме, отбивая неприятный ритм, созвучный с заклинания-ми Клауса, и плохо закрепленное стекло глухо дребезжало.

– Белая Баба, – выдохнул Серый. – Молитву читай, Богородицу!

– Богородица Дево, радуйся… – начал Лёха торопливо, но вдруг сбился: – Э, бра-телло, фиг там! Богородица – бесполезняк, отвечаю! Блин, это не Белая Баба! Она же на Троицу вылетает. А щас! До Троицы ещё… Это же дьяволица к Клаусу прилетела! – осе-нило его вдруг. – Тикать надо! – взвизгнул он.

Серый тоже читал Богородицу, укладывая на грудь один за другим размашистые двуперстые кресты, напрочь забыв о том, что ещё совсем недавно собирался приобщить-ся к богомерзкому промыслу. Но и до него уже стало доходить, что надёжнейшее средст-во прогнать пришелицу не помогает, а потому уговаривать его не пришлось. Он ринулся на дверь, запирающую лестницу, мощно протаранил её плечом раз, другой; проушина, на которой висел замок, вылетела, и братья понеслись вниз, перелетая через три ступени.

Вслед им неслось и неслось унылое:

– …угли огня жаркие, угли огня стылые, угли огня в прахе, в золе-е-е…

Дневник Антона Басарыги. 2 мая, пятница.

Отдыхаем, праздничаем. Теплынь стоит – непередаваемая. Родственники ещё по-утру отбыли в уезд. Повезли Машеньку глядеть кукольный спектакль. Гастролирует театр Образцова. Если это даже не «липа», думаю, приехал отнюдь не первый состав. Ну, да и это в нашей-то глуши удивительно – почти за гранью фэнтэзи. Ещё в культурной про-грамме мороженое, колесо обозрения и комната смеха. Я остался стеречь дом от цыган, которых понаехало, пускать скотину – когда она воротится с пастбища, и ждать Ольгу. Она сегодня на службе, у неё какой-то очередной финансовый отчет.

В начале месяца.

Надеюсь, это не означает прискорбного факта, что у меня проклёвываются рога.

Город наш уездный, где гостит театр кукол, зовется прелюбопытно: Сарацин-на-Саране. Сарана – река, Сарацин – незнамо кто. Хоть существовал в реальности и сказок о нём – уйма. С достоверными документами хуже. Скупо, мало, неправдоподобно. Версии краеведов о его этнических корнях расходятся. В народе любовью пользуется следующая легенда, официально подвергнутая остракизму и осмеянию за нагромождение хроноло-гических ляпсусов и идиоматических нелепиц:

(Воспроизвожу в собственной редакции.)

Сарацин, смуглый мавританский однорукий рыцарь с кривой саблей, приехал в здешние края при Царе Горохе и Царице Полянице из страны Гишпании, провинции Гранада, с конной полусотней чёрных лицом головорезов. На родине он был приближен-ным самого Абу Абдаллаха, но вызвал монарший гнев, окрестившись в православие и окрестив личную гвардию, гарем, а также любимого наложника Абы. Сарацин был уда-лец. Здешнему вольному люду поглянулся оттого сразу. Способствовала росту народного расположения и его товарно-денежная щедрость и пушка, коей сарацинские янычары расстреливали царёвых сборщиков податей, несогласных со свободолюбивой политикой новоявленного князька. Самочинно возвел он деревянную крепость на высоком берегу Сараны, церковь Святаго Александра Невского, и наладился создавать Великую Право-славную Тмутаракань. Крепость назвал Новым Белым Саркелом. Султан-королем, ни-чтоже сумняшеся, провозгласил себя. Без дозволения опять же государя Гороха и госуда-рыни Поляницы. Горох, знамо, осерчал: «Где налоги? Какая ещё тьфу, Таракань? Ах, не-зависимый эмират! Вольный шахиншах! Бунтовать вздумали, негодные! Ну, погодите у меня ужо!» Свистнул Горох с Дона казаков, туго учёных борьбе с басурманами, и Сара-цину в два счета дали по шапке. И не только по шапке. Башку ему оттяпали тут же. Но не потому, что поторопились, а потому что в горячей сече. Нахлобучили её на высочайший кол подле крепостных ворот и не велели снимать. Рядом, на колах пониже, торчали голо-вы соратников. Их клевали вороны, а главу Сарацина почему-то нет.

Зато она светилась по ночам глазами и вещала. Некоторые пророчества звучали не по-русски, население их не понимало. Приглашали соседей-башкир, марийцев и про-чих черемис – те не понимали тоже. Один из уцелевших янычар понимал, но у него был усечен язык, вырваны ноздри, выколоты глаза, на лбу выжжено царско клеймо, он был оскоплён и навек закован в колодки. Сами соображаете, какой от этакого толмача прок. Пророчества, однако, сбывались вне зависимости от языка, на котором реклись. Не все были хорошими. Плохие определялись по отрицательной реакции сарацинского спод-вижника. Он принимался исступленно мычать и биться в падучей. Когда тот умер – по результатам. Так, слова о пришествии известного в те годы смутьяна Емельки Пугачева – сбылись. Как обещала голова, крепость пала, с остатками гарнизона поступили мятежни-ки без разных там экивоков. Емельян, пьяный от победы, пришёл к голове (уже в то вре-мя черепу) с благодарностями и подарком – шёлковым тюрбаном. Голова пообещала ему скорую перемену в судьбе, расставание с удачей, а также схожесть грядущего конца со своим собственным. Емельян расхохотался: «Это я и сам знаю! Ты конкретней давай – царем перед тем стану али нет?» Голова привычно увильнула от ответа в дебри инозем-ной лексики. «Будь ты живой человек, я б тебе за такую хитрожопость…» – пригрозил невнятно Емельян, но не уточнил, а махнул рукой да отправился дальше пировать.

Тюрбан вышел голове велик. Чтобы не спадывал, приклеили его столярным кле-ем. Клей в те годы варили качественный, шапка держалась намертво…

Этим легенда практически кончается. На изумруд во лбу новой сарацинской чал-мы кто-то позарился, или ещё как, однако же вскорости на колу было пусто.

Где говорящий череп сейчас, никто не знает.

А город в конце концов либерально назвали именем неудачливого мавританского свободолюбца.

Выдавшееся свободным время мещански проводил у телеэкрана. Ну не с дозором же ходить вокруг усадьбы, отпугивая вороватых детей степи и ветра деревянной коло-тушкой, в самом деле!

По MTV давали Кайли Миноуг. Аппетитная австралиечка с сексуальным голосом и сексуальным же телом пела и приплясывала в австралийской какой-то забегаловке, возбуждая в мужчинах мужское. Оператор клипа работал мастерски, концентрируя вни-мание зрителя на наиболее выигрышных точках Кайлиной фигуры. Поскольку возраст девушки перевалил уже за роковой тридцачик, а силикон нынче не в моде, камера сколь-зила преимущественно по участку пониже спины и участок этот, полуприкрытый коро-тюсенькими рваненькими джинсовыми шортиками, был выше всяких похвал, признаю. Грудь её, коя без силиконовой подмоги поддалась уже гнёту лет и земного притяжения, в кадр практически не попадала, зато попадали губы – яркие и чувственные – загляденье просто!

Я помаленьку вожделел, капельку завидуя посетителям забегаловки, перед кото-рыми она вытанцовывала. Потом веселье кончилось вместе с клипом, но австралийская Минога появилась в следующем ролике – на пару с инфернальным красавчиком-брюнетом Ником Кейвом. Красавчик сдержанно гудящим голосом выводил под завора-живающую музыку минорные рулады, нежно лаская тело прекрасной утопленницы, ко-торую девушка-Минога и изображала. Картинка была некротически-прекрасна: прозрач-ная вода, прозрачное одеяние, облипающее бледное женское тело, полумрак австралий-ского прибрежного леса, скольжение бабочек, солнечных лучей, дробимых листвой. Скольжение речных струй, колыханье камышей и осоки… и всё возрастающее ощуще-ние, что мужичок сам же и притопил подружку, дабы создать подходящее этому пейзажу настроение.

Потом на экране возникло около десятка голых отечественных, ущербных голоса-ми и фигурами однодневок, сипло блеющих что-то о любви трагической и несчастной. Бездарность этих горе-канареек была столь велика, что я совсем отключил телевизор.

Опустевшее информационное пространство тотчас заполнили ворвавшиеся через окна громкие голоса с улицы. Напротив дома, ровно посреди дороги, как это у нас при-нято, стояла стайка девок лет пятнадцати-семнадцати и беседовала. По-простому, по-нашему же. По-пейзански.

«Я, такая, ему говорю: «Да пошёл ты, козлина!» А он, такой: «Я ща пойду! Я ща так пойду, что ты окуеешь!» А я ему, такая: «Сам не окуей, гондурас». А он, такой…»

Или что-то в этом роде.

Девахи были ничего себе – кровь с молоком и сало с пряностями. Что и демонст-рировались всем желающим посредством юбчонок и майчонок позапрошлогоднего мод-ного фасона. Особого внимания и особой отметки заслуживали ножки – пропорций пря-мо-таки аллегорических. Каждая из ножек, взятая в отдельности, превышала объемами, должно быть, две моих, накачанных по методе исторического силача Евгения Сандова (он же Юджин Сэндоу), вычитанной мною в стареньком номере журнала «Спортивная жизнь России». Децибелов девичьего разговора не способны были бы удержать в узде никакие оконные блоки от фирмы «Евровиндоу». Тем паче наши, производства местного деревообрабатывающего комбината.

Я откинул крючок, распахнул рамы и позвал: «Эй, подруги!»

Они приумолкли, обернулись.

«У меня ребенок маленький спит, – не моргнув глазом, соврал я. – Давайте, орите потише. И где-нибудь в другом месте».

Девки недовольно фыркнули, буркнули, плечиками дёрнули и, показательно от-считав шагов как бы не десяток в сторону, возобновили высоко информационную свою и громозвучную беседу.

Я окна не закрывал и продолжал с укоризной изучать их сплоченную общим кру-гом интересов группу. Было им от этого, по всему видать, неуютно. Так неуютно, что од-на из девушек, самая толстомясая, решилась на крайнюю отпугивающую меру. Повер-нувшись ко мне спиной и закинув подол свой (длиною хорошо коли в четверть) наверх, тряхнуть несколько раз необъятным задом, туго обтянутым широкими розоватыми тру-сами, из стороны в сторону. Представление сопровождал глумливый смех подружек и шумный звук пущенного смелой девушкой ветра.

Я с немалым трудом одолел дрожь – не похоти телесной, нет – ужаса почти экзи-стенциального. В долгу оставаться нельзя было ни в коем разе. Тем более, супротивник с нетерпением ждал – либо ответного хода, либо признания поражения. Соорудив на лице гримасу высокомерия, я захватил щепотью нос и шумно-шумно, с переливами, булькань-ем и хлюпаньем высморкался. Быстрые умом деушки сообразили, что содержащееся сей-час в моей горсти – не что иное, как плата за их интимную красоту, и, сдержанно ропща, тяжелым полугалопом отправились восвояси. Стриптизёрка, приобретшая вдруг цело-мудренность, пыталась на ходу опустить нижнюю границу задираемого недавно предме-та одежды до уровня минимального приличия, однако же тщетно.

Торжествуя, я закрыл окно. В ладони моей ничего не было. Ничегошеньки. Чиста она была, аки рука сказочного чекиста из утопии, пригрезившейся товарищу Железному Феликсу в припадке раскаяния за содеянное в прошлом, настоящем и вероятном буду-щем.

Приему этому, с соплями в горсти, которых на самом-то деле и нету, обучил меня в Чебаркульской учебке младших командиров «замок» наш, старший сержант Грошев-ский, по прозвищу Блямба. Очень это весело получается, когда сует тебе руку для пожа-тия какой-нибудь малоприятный в общении, но надоедливый человечек, а ты эдак фее-рически сморкаешься в ладонь да и жмёшь с открытой улыбкой протянутую грабельку. Смена выражений на лице контактного организма просто потрясает – уверяю вас! От безграничного ужаса через безграничное же блаженство к полной враждебности. Особ-ливо к враждебности, ежели имеются в зоне контакта пристрастные зрители, не обреме-нённые чувством ложного интеллигентского такта. Каковых в армейских частях, как во-дится, – исключительное большинство.

Некоторое время я лежал на диване и наслаждался эйфорическим мироощущени-ем триумфатора.

А затем пришла моя Оленька, которая могла без малейшего труда заткнуть за поя-сок, охватывающий её талию, десяток австралийских миног – в плане сексуальности, уточняю. И я, истосковавшийся, повлек её в интимный дортуарчик наш, в бесстыдный вертепчик наш, на просторное наше ложе любви…

…Оленька моя сидела на краешке кровати – голышкой неземной совершенно и совершенной неземно – и расчёсывала волосы. Волосы у неё длиннющие, тоненькие и мяконькие, что у младенчика, и в страсти путаются – беда! Вот она их и расчёсывает по-сле: перво-наперво гребешком, затем «массажкой», а затем уж и щёточкой густой – кон-ского жёсткого волоса. То на грудь она их перебросит через левое плечо, то мотнёт голо-вой – летят они крылом платиновым, драгоценным – и падают на правое плечо, то свесит их водопадом перед лицом, склонив головушку так, что трогательный её затылочек обри-суется, а я смотрю – любуюсь, глаз отвести не смею. И нежность – невыразимая…

«Антон, – сказала она негромко и посмотрела на меня так, что я сразу вскочил, полный нехороших предчувствий. – Антон, вчера ночью в школе сатанисты опять кошку распяли. Я за Машку боюсь, Антон». Губы у неё задрожали.

Я бросился обнимать её и успокаивать, но она таки расплакалась.

Сволочи, думал я, прижимая её к себе. Какие же сволочи! В каких подвалах взросло это дьявольское отродье? Эпидемия же прямо какая-то! В нашей-то деревне, по-нятно, подростки-дегенераты модному веянию подражают. Скорее всего. А вообще? Гу-берния содрогается. Страна пока не содрогается, следит издали, но тоже, надо думать, не в восторге. Мразь же чёрная лютует. «Люцифериты», ни дна им, не покрышки! Кто та-кие? Власть безмолвствует. Губернатор наш, орёл, коего корреспонденты посетили в Альпах, где он катается на лыжах, проводя отпуск, отмахнулся раздражённо. Чепуха, дескать! Бабьи сказки, дескать. Не стоит разводить панику, дескать. Гляньте на меня – не волнуюсь же, вот и вам не нужно. Всё чики-чики, под контролем. Преступность у меня знаете, где? Вот она где у меня, в кулаке! Уяснили? То-то же! Идите с богом, не мешайте с горки скользить.

Говорю же, орёл.

А люцифериты? Положили они на губернатора. Денег у них, говорят, до чёрта и адвокаты лучшие. И транспорт, связь, компьютерные сети. И лапы когтистые во всех властных структурах. Боевики у них, говорят, высший класс, притом едва ли не поголов-но смертники. Аналитические отделы у них, говорят, высший класс, притом едва ли не поголовно гении. Всё у них высший класс. Прокламации цветные, на глянцевой бумаге, как снег летят.

«ОН идет! ОН почти пришёл! 666 ступеней осталось ЕМУ преодолеть. Знайте, ОН преодолеет те ступени! И взрастет Великая Россия! ОН – семя! Мы, “Предстоящие свету Люциферову”, ЕМУ поможем! Бомжи, извращенцы, преступники и наркоманы будут распяты во имя ЕГО. Не бойтесь этих смертей, они – ступени; они – во благо. ЕМУ. Нам с вами. Преклоните головы перед НИМ, и ОН не обойдёт вас своей милостью! Мессии, приходившие до него, были слабы. ОН будет могуч! Церковники оклеветали ЕГО, изол-гали путь ЕГО, а ведь это ОН превратил нас в людей! ОН любит нас! ОН изринет сквер-ну из нашей жизни, наполнит её новым содержанием, распахнёт невиданные горизонты перед нашими детьми! Радуйтесь, соотечественники, ибо мы – избраны ИМ!»

Восклицательные знаки, везде восклицательные знаки.

«ОН».

Как же это прохлопали те, кому положено знать всё обо всех? Ладно бы одна группа сатанистов была. Ну, две, пяток. А то ведь десятки! Счёт человеческих жертв уже по слухам на десятки идёт! И какого рожна им в нашей отдаленной губернии надо? По-чему гнездо их гнилостное здесь? Неужто и в самом деле тут, у нас, народится Анти-христ?

Чёрт, этак с катушек слететь недолго.

Чёрт?!!