Читать книгу Проклятое поместье. Ужасы, мелодрама - Александр Смолин - Страница 2

Все случилось, когда я гуляла в саду среди яблонь, в субботу. Себастиан наблюдал за мной из чердачного окна. В этом не было ничего необычного, потому что он часто наблюдал за мной из своего укрытия, и его лицо в тот осенний день было привычно печальным. Я не сразу обратила внимание, что не было лестницы, по которой он вылезал из окон, и не придала значения глухому удару о землю у себя за спиной, но когда я обернулась чтобы проверить, что там стряслось, то увидела своего супруга под деревом распластанного, словно манекен. Его пальцы вонзались в грунт, а глаза преисполнились ужаса и стали похожи на кровавые впадины. Тело выгнулось в неестественную дугу, как будто кто-то тащил его за ногу.

Прижимаю ладонью рот и уже шепчу: «А затем он умер».

С минуты на минуту гробовщик по имени Кристоф привезет мне гроб, а пока я жду его приезда, то невольно оглядываюсь по сторонам, блуждая взглядом в рассветных сумерках подобно вспугнутой птице. Сиреневая дымка окутала яблоневые сады, а едва уловимые всполохи молний на горизонте уже предупреждают о приближении грозы. Как ни странно, но грозы в октябре для Гренвиля всегда были привычным явлением.

Кажется, солнце встает. Поднимается белым шаром из-за гряды полей и посадок, освещая холодным блеском заросшие тропинки моих владений, и в его свете, корявые яблони кажутся застигнутыми врасплох призраками блуждающими впотьмах. Сегодня солнце больше похоже на диск луны, такое белое, словно небесный прожектор на фоне черных туч. Оно поднимается в вышину, и исчезает, там, за кочевыми громадинами, оставляя Гренвиль лежать во мраке под проливным дождем. А я открываю зонт.

Никогда прежде я не ощущала себя такой одинокой, хотя это поместье и стало моей темницей еще полвека назад, год за годом, опутывая меня своими невидимыми плетениями и, высасывая последние силы из моих костей, я уже давно стала частью этой земли и земля поглотит нас. Но, что это?

А вот и он. Я уже вижу свет фар через толстые прутья ворот скрипящих на ветру подобно ржавой калитке, хлопающих и ревущих. У этих ворот характер вредной старухи. Пропуская машину внутрь, они захлопываются очередным порывом ветра, и теперь черный как ночь катафалк приближается к моему дому, продавливая колесами старинные плиты покрытые мхом.

Фары, сперва, ослепляют меня, и Кристофер, завидев мою ладонь у лица, приглушает их свет до терпимого, а вместе с ними и глушит мотор, и теперь я вижу его силуэт через лобовое стекло автомобиля, и ощущаю запах парящего бензина. Как же эти машины смердят горючим. Невольно шмыгая носом, я приближаюсь к нему, опускается водительское окошко, открывая взору бледное вытянутое лицо с длинным шрамом на щеке. Кристоф носит аккуратно постриженные усы, с виду сдержанный и молчаливый. Мое внимание привлекает жетон у него на шляпе с номером телефона похоронного бюро, по которому я звонила из единственной на всю округу телефонной будки.

– Госпожа Беладонна, его светлость готов к погребению. – Голос полон равнодушия, конечно же, с такой-то работой любой станет равнодушным… с покойниками не особо поговоришь. Зато он учел мои пожелания. В нашем мире уже никто не обращается к знати с почтением, но Кристофер знает, как угодить клиенту. Пунктуал и педант. Мне нравятся такие люди.

Яркая молния очертившая небо, засвечивает кузов катафалка, и через боковые окошки я вижу гроб… Боже! Он должен был повесить занавески…

Я не хочу смотреть на эту жалкую картину, как собственно и не желаю умирать… Мой муж, с которым я прожила всю жизнь, теперь лежит, в этом ящике… словно кукла.

Молния гаснет. И чернота скрывает от глаз этот ужас.

Не могу произнести ни слова. Жестом руки я приглашаю гробовщика за собой и иду впереди машины, опираясь на трость, чтобы не поскользнуться.

* * *

Кристофер – человек-лопата – ему не помеха ни дождь, ни снег. Пока он роет могилу, я смотрю на белую куклу в гробу.

– Бездушный мертвец, – слышу свой хриплый голос. – Ты и при жизни скупился на слова. Запер меня в комнате как собачонку. Лишил жизни женщины. Ты был самым близким человеком в этой дыре, и что же ты сделал, Себастиан? Разве ты спас меня из лап одиночества в те холодные вечера, когда ветки клена стучались в мое окно? Человек загадка – крыса, живущая на чердаке. Мое наказание… Черт бы тебя побрал, Себастиан, ты мог бы стать смыслом моей жизни, но вместо этого предпочел затворничество.

Одергиваюсь. Уж слишком крепко я вцепилась в стенку гроба, рискуя сломать запястье. Но прежде чем я отпущу ее, я прошепчу своему мужу кое-что в лицо:

– Пускай тебя сожрут черви, Себастиан… будь ты проклят за мою сломанную жизнь, – ладонью я прикрываю рот и отворачиваюсь.

Никто не увидит моих слез! Дождь умывает мое лицо.

.* * *

Это раннее утро больше похоже на поздний вечер. Машина удаляется к воротам, а я, так и стою в бензиновом облаке дыма над камнем.

«Себастиан Джонатан Вереск. 1890 – 1974. Иди к свету…", – гласит надпись на могильной плите.

Вот и свобода от супружеских оков. Такая долгожданная. Но что изменилось? Разве в таком возрасте старуха может начать все заново? Минувшим летом мне исполнилось восемьдесят шесть лет. И сейчас, когда Себастиана не стало, я впервые испытываю настоящее одиночество. Одна. В окружении поместья, которое коммунальные службы мечтают сровнять с землей.

Повсюду гниль и вода, как и моя прошедшая жизнь… Я стара… и меня ждет могила… и гниль, гниль, гниль… а я не люблю гниль… Мир пожирает нас червивой пастью. Запирает под могильным камнем и оставляет лежать в земле, как опавшие сливы.

И снова дождь барабанит каплями по зонту и падает россыпью белых бус на прелые листья клена под землю – в царство жуков и червей.

И больше всего на свете я ненавижу червей.

Для меня уже нет места в этом мире и мне придется уйти в бездонную яму забвения вслед за мужем.

В раздумьях я сама не замечаю, как возвращаюсь к дому. Вот он – возвышается надо мной подобно исполину. Двух, а с торцов и трехэтажный особняк походит на серую глыбу, усеянную трещинами и покрытую мхом. С виду он кажется настолько древним, что ни один человек в здравом уме не отважится войти под его своды по доброй воле. Через разбитые окна ветер гуляет по этажам. Некогда белые колонны сейчас едва удерживают вес камня, потресканные от тяжести, обшарпанные и грязные. С крыши свисает кусками металлическая кровля, а на стенах длинными дорожками застыли полоски ржавчины.

– Поместье Де Беладонна.

Можно сказать, откровенно, что мой дом походит на склеп.

Я прожила здесь долгих шестьдесят лет.

Поверить не могу, что отдала жизнь этому скверному месту. Но так было не всегда.

Этот особняк мне дарила сама королева Елизавета Григоре Де Фарфор, и скажу вам, что она дарила его не безвозмездно. Я была ее лучшей подругой и самой доверенной фрейлиной при дворе. Здесь в глуши, собиралась вся королевская знать, втайне от посторонних глаз, и самое главное, от короля, и происходило тут такое, какое не должно было покидать стен особняка ни при каких обстоятельствах.

Элиза воздвигла культ почитателей богини-блудницы – Сиси. В этих развратных оргиях участвовала вся благородная публика дам и господ. И, разумеется, кто-то должен был присматривать за Сахарным домиком – так называла его королева.

Выбор пал на меня. Элиза выдала меня замуж за королевского гвардейца, которому она доверяла больше других и дала мне титул графини Орлиянской, тем самым решив мою участь.

Я вижу просторный балкон с мраморными перилами, давно потускневшими от старости, местами с порушенными фигурными столбиками. Балкон прочно стоит на четырех колоннах и еще четыре возвышаются над ним, упираясь в треугольную бетонную крышу, закрывающую балкон от дождя. Я помню, как став новоиспеченной графиней осматривала с него свои владения, которые тогда походили на цветущий сад, а теперь?

Вы только взгляните на эти обглоданные кусты и корявые яблони, оранжерею с побитыми стеклами и погоревшее здание столовой… окружение превратилось в тлен вместе с домом. Вместе с домом постарела и я. Теперь он смотрит на меня своими мрачными окнами. А ведь когда-то давно в этих самых окнах гремели балы и лилась разношерстная музыка, пение, хохот и стоны, стоны, стоны – стены второго этажа пропитались стонами наслаждений развратной публики. Я слышу из окон мелодию давно забытого вальса. Я слышу ее даже сейчас.

Кажется, там, что-то мелькнуло. Что-то мелькнуло в окне.

Да, да, там, в самом деле, что-то есть… вон там… чуть правей балкона…

Быть может, Себастиан поднялся в бальный зал, наконец, одолев свои кошмары? О чем я говорю? Себастиан мертв. Нет… это не Себастиан…

Из окна на меня пристально смотрит тень человека. С недавних пор я вижу ее все чаще. Призрак юного наследника Мартеона. Воплотившийся голос совести.

– Я знаю, кто погубил тебя, принц.

И Тень отступает в глубину дома… словно черный паук.

Я помню ту ночь, 13 августа 1914 года. Когда при загадочных обстоятельствах наследник престола Мартеон Георг Де Вандюльбальд погиб на втором этаже бального зала, в возрасте шестнадцати лет, в самый разгар Сахарной ночи.

И его гибель стала началом моего долгого конца.

* * *

Парадный вход заперт с давних пор, поэтому я иду к двери черного хода, за которой скрывается моя комната. Когда-то давно она отводилась для слуг, носивших еду подносами из соседнего здания столовой, пока столовая не погорела. Давний пожар уничтожил там все. И иногда на закате я слышу мяуканье сгоревшего котенка. А однажды ночью я даже видела его зеленые глаза.

В последнее время призраков становится все больше. Они обступают меня, крадутся по дому, выглядывают из-за деревьев, выжидая момента, когда мой рассудок окончательно тронется и поплывет как льдина.

Мне с каждым днем все трудней им противостоять.

С приходом осени становится все холодней и мне нужно топить камин. Но я развожу огонь каждый вечер не только потому что холодает. Этот дом с приходом темноты говорит голосами воспоминаний.

Света здесь нет уже много лет. Ни о каком электричестве и речи идти не может – власти отключили его за неуплату, когда долгов по налогам на землю накопилось слишком много. Я наотрез отказалась платить хоть орлен. Они только и ждут моей смерти, чтобы сровнять тут все с землей и похоронить меня Трис Беладонну под обломками моего прошлого.

Но вот уж дудки!

Несмотря на горькую правду жизни, я все-таки борюсь. Я не могу представить, что лягу в землю к червям, и что они начнут выползать из своих нор на запах тухлого мяса. И некуда будет деться из гроба. Этот страх поселился в моем сознании с давних пор и теперь не дает мне покоя. Очень скоро Бледная леди придет на порог. И все что мне сейчас остается, только топить камин, чтобы отпугивать мрак до поры до времени.

* * *

Когда-то я была прекрасна, а сейчас стесняюсь показываться на людях. Я отвожу взгляд от зеркал, не в силах смириться с увядающей внешностью. Ноги не позволяют ходить дальше пределов поместья, а спина едва разгибается, стоит только нагнуться за тростью. Благо продукты привозит соседский мальчишка Марк, по доброте душевной, помогающий мне на старости лет, из которых я и готовлю себе, те немногие блюда, которым пришлось научиться за долгие годы жизни без слуг.

Сегодня я не дойду до кровати, я уже добрых полчаса дремлю в своем кресле-качалке, так сладко и глубоко, укрытая материнским пледом, что все невзгоды остаются позади. Я крепко сплю, такая же неделимая и мертвая, как все в этом доме, окутанная мраком комнаты, словно глубинным космосом мироздания, без страха или волнения, потому что меня заочно уже не существует.

* * *

Мне снится замечательный сон про вишни в саду и яркое летнее солнце. В его лучах на пруду плескаются лебеди. Что за чудесный сон?

Но безмятежный день моего сна сменяется кровавым закатом и вот уже с другого берега кто-то идет в мою сторону, и чем ближе он приближается, тем явственнее становится силуэт – израненный принц Мартеон. Он идет прямо ко мне. Я пытаюсь встать со скамейки, но из земли вырастают ветвистые корни и надежно опутывают мои ноги.

А принц все ближе! Рывками он приближается, словно, пытаясь прорваться через завесу миров, и над его головой опускается алое солнце, что тает кровью ему на китель. Принц смотрит на меня с укором. Теперь кровь льется и из его глаз.

Я вижу, как лебеди в пруду покрываются кровавыми пятнами, а затем они тонут.

Мне страшно.

– Они оставили меня здесь, – говорит мертвый принц. – Уехали в пыльную даль. Я не могу вернуться домой. – Его лицо переполняет злоба. Теперь он тянет мертвые руки к моему горлу, и голос мальчика сменяется басом чудовища: – Я мог бы стать королем, а ты убила меня! Ты убила меня!

Я вскакиваю с кресла, словно ужаленная пчелой.

Мой покой нарушают бьющие старинные часы.

– Я еще жива? – В последнее время, я задаю этот вопрос себе чаще.

Меня окружают немые тени, пляшущие на стенах в безумии… и пустота, которая переполняет дом холодным воздухом. Мне горько осознавать, что все стареет вокруг меня и рассыпается будто песок. В песок превращаются вещи, которыми я дорожила. В песок превращаюсь и я. А за окнами ночь. В лунном свете летают пылинки.

Тьма обнимает меня. Где-то под полом резвятся крысы.

Последние языки пламени доедают обугленные головешки сосны, и огонь может погаснуть в любой момент. Я спешно встаю с кресла в надежде подкинуть свежие чурки сосны, но резкий рывок приносит боль в пояснице и отдышку. На мгновение в комнате становится совсем темно, и я думаю, что исчезаю навеки. – Быть может, тьма унесет меня в царство мертвых. И рассветные сумерки застанут, только пустую комнату. Но вот стена света бежит от моих ног на мебель, а после и на потолок. Именно так является миру новорожденный огонь, приносящий с собой волну успокоения и самое главное – свет.

– Сегодня я победила тьму.

* * *

Я смотрю на часы в углу.

– Подарок на свадьбу от герцога Жарнера.

После смерти Себастиана, они стали исправно бить ровно в три пополуночи, в то самое время, когда погиб наследник престола Мартеон.

– Мартеон.

Я только что услышала крик на втором этаже и сейчас мой взгляд прикован к потолку, а страшные мысли сгущаются подобно тучам: «Кто может кричать в совершенно пустом доме в такой поздний час?»

Но ответ приходит сам собой: так может кричать только Тень.

– Помогите! Кто-нибудь, пожалуйста, помогите!

Эти жалобные крики готовы свести меня с ума. Я слышу, как стулья катаются по высохшему паркету наверху. Там. В пустоте бального зала окутанные мраком, они скользят и падают, цепляясь за трещины в полу.

– Я не испытываю к тебе жалости, Мартеон, – отвечаю я. – Ты обрел свой конец в моем доме… и загубил мне жизнь. Я непричастна к твоей гибели, юноша. Когда погасили свечи, я вышла на балкон.

А в ответ только крик.

* * *

Я ощущаю холод и гладкость лака.

– Совсем как новый и ни царапинки. Но, как же так? Пока все в доме старело, вы оставались нетронутыми, точно волшебные. Точно предмет не из мира сего.

Кто же вас создал такими? Чья рука искусного мастера поработала над изгибами дерева, над полировкой стекла и изящностью стрелок? Я замечаю, что стрелки застыли на месте – ровно на трех часах. «Время смерти Мартеона».

– Похоже, заклинил механизм. – Мои пальцы касаются стеклянного колпака, открывают его.

– Почини нас, – шепчут на ухо часы, – мы повелеваем временем.

Подушечки пальцев бережно прикасаются к цифрам заморского счета, скользят по поверхности циферблата, пока не находят защелку размером с булавочную головку. Я поддеваю ее ногтем, раздается приятный щелчок и циферблат открывается. Внутри я вижу сложный механизм шестеренок. Что-то мешает их свободному ходу.

Мне нужно сходить за вилкой.

Я поддеваю, на мой взгляд, застрявшую шестерню, и механизм частично приходит в действие, но еще не до конца. Работа еще не выполнена. Что-то подклинивает внутри.

– Ужасное существо, поселилось в нас, – снова заговаривают часы.

Теперь я открываю дверцу корпуса часов и вижу сердце деревянного стража – маятник, опутанный паутиной, а в центре – черный паук.

– Не беспокойся, старичок Харис, я постараюсь не потревожить твой сон. Мне нужно здесь только кое-что пошевелить.

Я осторожно касаюсь маятника, но старичок Харис все равно сбегает. Досадно. Я не хотела тревожить его покой. Надеюсь восьмилапый на меня не в обиде. Еще пара движений маятника рукой, пара воздействий вилкой на шестерню и будто по мановению волшебной палочки – старый механизм приходит в движение.

И стрелки начинают идти.

– Спасибо… – отвечают часы. – Мы у тебя в долгу.

Комнату наполняет приятный звук тиканья, а я словно пробуждаюсь от чар.

Взволнованно осматриваюсь по сторонам.

Все тихо.

– Зачем я раскрыла часы? – С меня словно сходит наваждение.

Постойте…

Мое внимание привлекает странный предмет между шестеренок – эдакий маленький компактный футляр, который я тороплюсь достать.

Задумчиво опускаюсь в кресло и принимаюсь рассматривать находку.

Похоже, что футляр это часть часов – об этом говорит точно такой же лак на его поверхности. Быть может, секрет придумал сам мастер-часовщик для передачи тайных посланий между заговорщиками. А может и для тайных посланий королеве. Я не могу знать наверняка, но могу сказать одно: я должна его вскрыть и посмотреть что внутри.

Это может быть черная пустота или спрятанные украшения. Я тяну за веничек, и пробка выскакивает с негромким хлопком, и моему взору предстает белесый пергамент с запахом свежих чернил.

«Свежих?»

Значит, послание оставили недавно.

Я сяду поудобней, чтобы начать читать.

* * *

«Запись 30. 16 октября 1974 года.

Дорогая Трис. Сегодня ты вышла в сад, и я воспользовался моментом, чтобы оставить для тебя это послание. Боюсь, что время мое пришло. Но я даже рад. Все эти годы я ждал смерти с нетерпением. Ибо устал от мук совести за совершенное грехоубийство. Эти чертовы призраки прошлого свели меня с ума.

Прости, что лишил своей любви, ибо боялся за твою жизнь. Я стал опасен, моя графиня. Я боялся причинить тебе боль. Каждую ночь я надеялся, что она оставит меня в покое, но каждый раз эта душа возвращалась к моей кровати и требовала правосудия за содеянное. Безвинно загубленная жизнь ради отмщения. Я бы хотел тебе все рассказать. Но не могу. Я так устал.

Пролитую кровь не замыть никакими молитвами.

Все кончено, Трис. Наше время пришло. Если б я мог все изменить. Своими руками я положил конец нашей жизни. Но я не мог поступить иначе, моя Бедняжка. Они сводили меня с ума. Эти чертовы призраки.

Я не смогу тебе всего рассказать. Моим нотариусом стал дневник, но листы унесло ветром в ту ночь, когда я впервые увидел Его, снимающего шляпу в тени деревьев. Господин Отражение. Он пришел за мной.

Я больше не в силах… страдать… прости…

Прощай Белатрис.

Ты свободна…

С любовью, Себастиан Джонатан Вереск, твой муж».

На пергамент капают мои слезы.

– Разве можно тебя простить? Разве можно тебя простить, сукин ты сын?!

Я слышу собственный вопль, как вопль израненной птицы.

– Ах ты чокнутый, эгоистичный мерзавец! Как мог ты так со мной поступить?! Надеюсь, твои причины стоили моей жизни!