Читать книгу Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2. Том 10 - Александр Солженицын - Страница 18

Так и переломилась жизнь Ярика – не революцией как бы, а его отпуском. Уехал он из нормального полка, от нормальной роты, а вернулся – всё подменённое и больное. И с тех пор, полтора месяца, всё хуже и хуже.

В подлад к разнимающей солдатское сердце весне тишина на фронте стояла небывалая. Неделя за неделей ни одного орудийного выстрела, не прочертит мина свой светящийся изломанный след, не упадёт с отвратительным хрюканьем, да даже и из винтовок совсем уже редко хлопнут, и как что-то неприличное. Если в полку трещат выстрелы – то это стреляют в галок. А гранатами – глушат рыбу в речке, в полосе резерва. Винтовки чистить, протирать – и унтеры уже не заставят, только у кого у самого совесть есть. А уж к химической атаке – совсем не готовы, и не спрашивай. В землянках – играют в очко.

Каков был отвеку русский солдат! Никогда не жаловался на тяжесть военной службы, на строгости. Караульный устав и обязанности часового цепко держали его воображение. И какие прежде бывали нарушения дисциплины – то только в пьяном виде. Веками было так. И всё отвалилось – за месяц.

И как же несправедливо обернулось на офицеров! Разве ежедневно не одною смертью мы умирали? – да доля павших офицеров больше, чем доля павших солдат. И на фронт разве рвались не те, кто смелей, а другая порода притарчивалась в тылу. И какой офицер «буржуй», как тычут партийные агитаторы? – у кого есть собственные дома? кто передаёт состояние по наследству? Офицер живёт с одной службы. И уходить со службы – некуда, хоть бы и захотел.

Жили как внезапно попавши в тюрьму. Заметил Ярик: офицеры стали и сидеть в неуверенных, характерных полупонурых позах, в каких частенько сидят свежие пленные. А каждый десятый, если не пятый, усильно ищет в себе сочувствие к новому невыносному порядку, чтобы всё-таки мочь существовать как-то.

На любое деловое, служебное заседание офицеров – имеет право явиться представитель солдатского комитета – и контролировать. Комитетами верховодят полуобразованные, «которые с носовыми платками». А если кто из служилых унтеров оборотится сказать за дисциплину или против братания, – им самим угрожают из солдатской массы, что, мол, «продались» офицерам, из комитета – переизбирают вон. И так все привыкают прислуживать сверху вниз.

Не стало положения безпомощней, опустошённей, чем быть русским офицером.

Ярик-то всегда был с ротой хорош, и к нему после революции не переменились. Никто ему не угрожал, часто звали и в ротный комитет.

Но – для чего ж он становился офицером? Издавний спор его с матерью, что он должен служить офицером – и никем другим? А теперь – кем? А теперь зачем?

Но и отделиться от офицерского ряда никаким благоволением роты Ярослав Харитонов уже не хотел. И рота была – его, но и офицерство – его.

Раньше немецкие прокламации бросали с аэропланов – теперь их приносят свои же солдаты с братания или газету «Русский вестник», всё на отличной бумаге напечатано и с полной грамотностью: «Кончаем войну! Русские, не наступайте! Мы тоже не будем наступать. И не доверяйте Англии!». Солдатам очень нравится.

А с тыла в полк уже не раз приезжали «делегаты» и близ полковой канцелярии собирали митинги, все валили из окопов туда: земля будет ваша! фабрики – ваши! и жизнь совсем новая – без всякой полиции, не платить податей, и у каждого полный дом добра.

А то и такие приезжают, да и в большевицкой «Солдатской правде»: бросайте фронт и езжайте домой землю делить!

Вот этот отчётливый зов и увлекал солдат: спасайся, кто может! И больше всего поддавались молодые, недавно набранные: «Да лучше заплатим немцам 50 миллиардов и ещё будем работать на них – только бы не воевать».

Продавала себя Родина за Землю и Волю. Не тянули Вера и Отечество против Земли и Воли.

А всё-таки оставалась и надежда: ведь могла бы фронтовая армия и вовсе бросить оружие, и уже разойтись, – никто б её не остановил. А не расходились! Что-то удерживало.

В тоске ожидали офицеры подкрепляющих вестей из Петрограда, твёрдых и неотменных распоряжений. Но не было их.

И так раскладывали офицеры: сейчас бы нам уйти со службы всем до одного – пусть без нас попробуют. Начальник дивизии внушал: ни в коем случае! всем до одного оставаться на своих должностях, и задерживать, сколько можно, крушение армии.

Но и – куда идти, когда вся Россия стала сумасшедший дом?

Нет, всё больше понимали, что обречены именно тут, на мученичество.

Оттаяли поля – и открылась прошлогодняя трава. Вот: эта самая трава – и росла, и увяла, когда не было у нас ещё никакой революции…

Куда идти?.. Разве, в одиночку, – на немецкую проволоку?