Читать книгу Грань - Александр Сороковик - Страница 2

В небольшой горнице было жарко натоплено. Печка давно погасла, но жар продолжал волнами накатываться от белёной стены по всей комнате. Плотно занавешенные оконца не пропускали свет на улицу. Сегодня собрались самые верные. Они приходили по одному, огородами; прячась за невысоким заборчиком, быстро проскальзывали в двери, раздевались в сенях, проходили в комнату. Собаку Степан Игнатьев не держал, некому было выдать их лаем; но, с другой стороны, когда все зашли в дом и закрыли дверь, некому стало и предупредить их, если зайдёт во двор кто-то из чужих.

Дальний конец комнаты отгородили занавесками, к которым прицепили с двух сторон иконы Спасителя и Богородицы. Там сейчас алтарь. В другом углу – накрытый стол: тарелки, чугунок с картошкой, бутылка самогона. Это маскировка. Если придёт кто-то чужой, они быстро уберут иконы, раздёрнут занавески, сядут за стол – вроде как праздник.

Хотя и в самом деле, у них сегодня праздник: приехал тайный священник, отец Пётр. Время сейчас такое, церкви закрыты, священники арестованы, а то и убиты. В городе работает одна большая церковь, там служит гладко выбритый вертлявый попик, на исповеди интересуется только, не грешил ли против Богом данной Советской власти? Знает ли тех, кто грешил? Туда никто с их окраины не ходит. Кто вообще забыл дорогу в храм, кто и рад бы, да некуда.

На Пасху, на Рождество, на Троицу по улицам ходит горластая комсомольская агитбригада, вваливается в дома, проверяет – не празднуют ли? Если найдут икону, обязательно поломают, сожгут, а хозяев выволокут на улицу, будут насмехаться, улюлюкать. А когда на их окраину завернёт спецотряд, радостно укажут на этот дом – вот здесь самая контра и живёт!

Народ затаился. Иконы сами сожгли, или попрятали. В храм ни ногой. Раньше роптали: зачем, мол, эта церковь нужна? Вот ужо выкинем толстых попов, без них проживём! А сейчас задумались. Прежде тот же поп, чему молодёжь учил? Слушайся старших, работай честно, женись, деток воспитывай. Теперь молодые не женятся, замуж не выходят. Так и живут, как собаки: сбежались-разбежались. Отца с матерью не то, чтобы слушаться, выгнать на улицу могут, а то и в ГПУ сдать: контра, мол, несознательная! А там разговор короткий: разменять контру! И к стенке.

Затаилась Русь. Ходят ещё по ней, по затаившейся Руси последние оставшиеся в живых честные батюшки, тайно служат Литургии по хатам. Ловят их, ссылают, расстреливают. И народ, что этих батюшек принимает – туда же. Кто не оскотинится, не запишется в Хамово войско, не продаст своё Первородство за чечевичную похлёбку – тем три дороги на выбор: бежать за границу (да только все, кто мог, уже убежали); к расстрельной стенке, либо в концлагерь, (да только всё одно – смерть); или затаиться, как мышь (да только где сейчас затаишься?).

Вот и в доме у Степана Игнатьева собралось с десяток таких, затаившихся. Не дошли пока до них руки, много контры ещё надо повыловить! Но скоро, скоро до всех доберутся! А пока служит отец Пётр литургию. Он ещё не стар возрастом, но согбен и сед. Где-то в смуте Гражданской войны затерялась его семья – жена, сын и две дочери. Где они – Бог ведает. А он служит по домам Литургии, по ночам, в будние дни. Вот и сейчас, служба к концу приспевает, скоро надо опять уходить…

Не заметила Мария, чья очередь была следить за двором, как там мелькнули тени; отвлеклась, на батюшку глядя, больно уж благостно служил отец Пётр! Не заметил никто, как ворвались в дом вооружённые люди в форме. Разбежались по дому, гремя винтовками.

– Где поп? – зло спросил старший – раскосый, кривоногий (видно, из кавалеристов), плохо выбритый тип.

Молчит Степан, молчат гости. Что тут скажешь? Вот он, поп-то, стоит посреди комнаты, в стареньком, чудом сохранившемся облачении. Как вышел причащать народ, так и застыл. Поднял над головой чашу со Святыми Дарами, строго смотрит на пришельцев сквозь марлевое покрывало, сестрой Марфой, тайной монахиней, сверху наброшенное – это она вроде как скрыть его попыталась.

– Где поп? – снова заорал раскосый, и Степана, выхватив у ближнего к нему бойца винтовку, прямо в лицо прикладом – хрясь! Тот кровью залился, упал, но молчит.

Бойцы бегают по комнате, прямо на батюшку смотрят – не видят! Вот один пробежал рядом, плечом задел, оглянулся зло: кто это тут под ногами путается, вот я его сейчас!

– Где поп? – орёт главный, – быстро говорите, иначе всех расстреляем!

Степан поднялся, утёр рукавом кровь, поклонился смиренно.

– Нету здесь попов, хоть весь дом обыщите, нету! Родственники собрались, именины празднуем, – спокойно так говорит, словно не стоит в двух шагах от него священник со Святыми Дарами.

– Я видел, как вечером сюда поп прошмыгнул, – чуть не визжит раскосый, – а за ним другие, вы тут подпольную общину собрали, тайную службу правите!

– Это не поп сюда заходил, – ещё смиреннее возразил Степан, – это Григорий, свояк мой. У него пальто длинное, чёрное, вот вы и спутали. Да вот это пальто, извольте глянуть, всё табаком пропахло, а попы разве курят?

Свояк, умница, уже тут как тут: держит пальто в руках, стараясь не воротить нос от пропитанного табачным дымом сукна. Раньше оно принадлежало расстрелянному соседу-курильщику, и в нём Григорий пахнет пролетарием-богоборцем, не так привлекает внимание своим интеллигентным видом.

Главный поостыл, действительно, всё обыскали, нет попа! Подходит к столу, подозрительно нюхает бутыль, наливает себе полный стакан самогона. Выпивает, крякает, шумно отрыгивает. Хватает тёплую картошку, запихивает в рот. Грозит Степану винтовкой и…уходит вместе со всем «войском»! С минуту все молчат, потом шумно выдыхают воздух, будто всё это время не дышали. Отец Пётр, словно ничего не было, сбрасывает марлю и продолжает читать молитву ко Причастию, затем опускает Чашу. К нему подходят по очереди, он скоро причащает всех, заканчивает службу, снимает облачение.

– Быстро расходитесь, все, – говорит торопливо, – они сейчас опомнятся, вернутся.

Все начинают собираться, торопливо кланяются, подходят благословиться. Никто не говорит о произошедшем – Бог явил чудо, не дал погубить всех. Расходятся по одному, исчезают в рассветном тумане.

– Ты тоже уходи, Степан, – строго говорит священник, – тебя-то они точно не помилуют, когда вернутся!

– Куда мне идти, батюшка, – улыбается разбитыми губами Степан, – я сегодня причастился, можно и помирать спокойно. Куда мне прятаться! Надоело поди…

Они трижды, по-русски, целуются и священник исчезает. Долго ли ему ещё бродить по Руси, тайно служить в домах? Бог знает. Но верит он, что не умрёт Россия, земля славянская! Что вернётся мир на эту землю, что кончится мрачная ночь, что люди, уставшие от безумия, возвратятся к своим истокам, будут создавать семьи, растить детей, мирно работать, не будут упиваться и блудить. Чист душой отец Пётр, в людях добро только видит…