Читать книгу Голоса на обочине - Александр Станиславович Малиновский - Страница 11

Добираемся с женой из Галича в Москву. Попутчик в купе пожилой, уступчивый. Предложил моей жене нижнюю полку. Часто выходит курить, когда возвращается, дышать в купе становится тяжелее. Сам говорить не начинает, а на разговор идёт, но не сразу… Я же, почувствовав за сдержанностью нелёгкую судьбу, исподволь пытаюсь его разговорить.

Рассказывает:

– Наступили девяностые. Шахта стала убыточной. Я – горный мастер, брат – начальник участка. Оба работаем на одной шахте. У нас в городе многие так. Предприятие – градообразующее. Шахту закрыли. И сразу залили водой. Нас, как сусликов, вылили из шахты. Кто сразу задохнулся, кто, отдышавшись, пополз в сторону… Директор наш, всего мужику пятьдесят лет, ходил темнее тучи. Недолго ходил. Инфаркт – и не стало его.

– Что же, – спрашиваю, – совсем негде было устроиться на работу?

– Нас сколько таких? – усмехнулся. – По такой специальности, как у нас с братом, горный инженер, негде. Да и по какой другой – тоже.

Мне сорок два года, ему – тридцать пять. Зарабатывали до того хорошо. У меня выходило около четырёхсот рублей в месяц. И вдруг на обочине, как вы говорите, оказались. Что-то скопилось раньше. Первое время жили. Мать: «Только б не было войны». А что ей остаётся говорить больше?.. Она вроде не видит, что война-то уже идёт. Выкашивает на ходу нашего брата…

А тут ещё дефолт обрушился. Окаянные дни! И у меня, и у брата всё сгорело в сбербанке. Брат запил по-чёрному. Недолго это длилось, месяца три. Хватанул палёной водки и сгорел в больнице. Полметра кишок вырезали, а всё едино – не выцарапался.

– Как же вы выживали? – спрашиваю.

– Как? У матери огородишко. Он спасал. У неё ноги никудышные – куда я от неё поеду? У моего дружка, тоже горного мастера, только с другого участка – инфаркт. Похоронил я его. На свои. Сначала я запил. Только чувствую: моя очередь настаёт… Обидно…

Устроился на лесоповал обрубщиком. Платили не шибко, но нам не до жиру. Насмотрелся в тайге и натерпелся. Когда до пенсии дожил (она у меня льготная, в пятьдесят лет), как-то вздохнул. Ну, в смысле – хоть какие-то деньги. А так-то лёгкие после шахты никудышные…

Теперь уж, когда за шестьдесят, ничего, кажется, не надо. Перегорел на выживании. Ничего не интересно. Разве это жизнь? Мамы давно нет. Никому не нужен. Уже и не на обочине, а не знай где… Вот только внучка… Свет в окошке. К ней на недельку в Ярославль еду… Сына второй год уж нет…

Он смолк. Мне хотелось спросить что-нибудь про сына. Но мельком взглянул на собеседника, и стало неловко. Столько в выражении его глаз было боли…

А он, словно услышав мои мысли, только-то и обронил:

– Война продолжается…