Читать книгу Жизнь: вид сбоку - Александр Староверов - Страница 4

Современные офисные центры похожи на храмы. Теряющиеся в вышине потолки, мраморные колонны, вместо алтаря – блистающий ресепшен. Дух захватывает, когда входишь из мутного задымленного города в это кондиционированное великолепие. Однажды мне в голову пришла идея, что и называть эти современные храмы нужно в полном соответствии с устоявшейся религиозной традицией. Не «Монарх» какой-нибудь или нелепая «Tverskaya Plaza», а «офисный центр спаса на крови» или «бизнес-храм хрустов-спасителей» или «собор всех святых Юкоса и Ходора-страстотерпца», да мало ли названий существует для хорошего офисного центра. Деньги в нашем мире уже давно заменили Бога, пора и названия приводить в соответствие. Между прочим, я не шучу, что-то мне подсказывает, что этим все и закончится. Не сейчас, конечно, а лет через двести-триста. Прохорова пустынь, Гусинский собор, святая обитель братьев Ротенбергов и во главе всего Рокфеллер-центр новой религии на Пятой авеню в Нью – Йорке. Кстати, он уже построен, я видел его собственными глазами. Красивый, отличается высочайшими арендными ставками и главной елкой США, наряжаемой на Рождество. Процесс, что называется, пошел…

Вот о такой хрени я думал, заходя в одну из башен Москва-Сити и направляясь на самую важную в моей жизни встречу. Вообще-то самой важной в моей жизни встречей, как и у всякого человека, была встреча моих родителей. Не встреться они в свое время, возможность других встреч отсутствовала бы у меня даже теоретически. Но людям свойственно забывать о главном, сосредоточиваясь на второстепенном. Из второстепенного состоит жизнь, а до главного добираются единицы, если вообще кто-нибудь добирается. Когда на кону стоят горы потраченного труда и финансовое благополучие разросшейся за последнее время семьи – не до философских обобщений. Точнее, и они сгодятся, но только для того, чтобы успокаивать трепещущее в груди сердце и расслаблять напряженные нервы. Сдается мне, что и вся философия с религией предназначены, по большому счету, для того же.

…Я подошел к блистающему алтарю ресепшен и протянул документ, удостоверяющий мою личность. Я – личность, кстати, у меня и документ об этом имеется. На фоне других личностей выгляжу достойно. Бизнесмен, upper midll class, застывший на границе, где начинаются высшие сферы общества, и пытающийся прорваться через эту границу. А ресепшен в новом офисном храме – пункт пограничного контроля. Миновав его, я попаду на личный досмотр и, если там все будет в порядке, окажусь в зоне вечного блаженства и dute free, где розовое шампанское, нарядные молодые женщины, воспитанные упитанные детки и самолеты, самолеты… В Ниццу, в Майами, на Мадагаскар, в другую, совсем другую, счастливую и беззаботную жизнь. Только нужно пройти досмотр. Это нелегко. Не зачуханный погранец его будет проводить, а сам Михаил Валентинович Сосиху-Зашкваркин, легенда русского бизнеса, серийный… нет, не убийца – предприниматель. Он начал с торговли китайским шмотьем на вещевых рынках в начале девяностых, потом продавал телефоны, производил сосиски и конфеты, раскрутил несколько водочных брендов, создал известную сеть быстрого питания «Подивись-подавись», а сейчас выращивает конкурента Сбербанку СосихуСтандартБанк. И у него получается. У него все получается. Наша гордость, self made man, ультралиберал-рыночник и обрусевшая американская мечта, ставшая явью. Знаменитый, но крайне непростой русский танец «цыганочка с выходом на IPO» был исполнен им филигранно, а главное, вовремя. Точно перед кризисом 2008 года. У одного из немногих в стране у него имелся кэш, и он скупал подешевевшие активы. Он и меня хотел скупить, вернее, не меня, а мой бизнес, и не он, а я мечтал ему продасться, но это не важно. Важно, что моя личность к концу 2010 года остро нуждалась в наличности. Закредитована моя личность оказалась выше крыши, а бизнес – сеть офисов, продающих различные финансовые продукты от страховок до паев инвестиционных фондов, колебался на грани рентабельности. Еще чуть-чуть – и отдавать кредиты будет нечем. И тут такой случай, сам Сосиху обратил на нас, ничтожных, внимание. Продажа бизнеса инвестору решала все проблемы. Это как выйти замуж за принца. Только лучше, потому что Золушка после замужества должна удовлетворять принца всю оставшуюся жизнь, а я – только один раз. При продаже. С другой стороны, и у Золушки имелись свои плюсы. Она могла позволить себе ошибиться, сказать не то слово, повернуться не тем боком, вяло подмахивать или не сбрить отросшую щетину на стройных ножках. Все можно исправить, в году 365 ночей, и лет ей с принцем предстояло не мало. Я права на ошибку не имел. Сосиху-Зашкваркин должен был остаться полностью довольным. Только довольный и окончательно расслабленный человек мог заплатить за мой неустойчивый бизнес такие несусветные деньжищи.

Удовлетворить серийного предпринимателя родом из девяностых – дело непростое. Смесь флибустьера, гопника и фаната Айн Рэд, с каждой удачной серией в таких персонажах замешивается все гуще, и в конце концов получается настолько твердая и причудливая субстанция из наглости, самомнения и уверенности в собственной непогрешимости, что пробить ее практически невозможно. Но необходимость – мать чуда, и поэтому я ее пробью, и не такие смеси в своей жизни пробивать приходилось. Юристы – экономисты великого Сосиху уже сделали свою работу, два месяца торчали у меня в офисе и после нескольких совместных пьянок, удобренных мелкими подношениями и одолжениями с моей стороны, дали своему боссу рекомендацию покупать. Они же меня честно предупредили, что их рекомендация мало чего значит. Серийный предприниматель жил и работал по старинному мафиозному принципу – хочешь сделать что-нибудь хорошо, сделай это сам. От предстоящей встречи зависело все. А еще они мне сказали, что окончательное решение Сосиху-Зашкваркин принимает после того, как претендент на покупку бизнеса продаст ему ручку. Мол, если и ручку продать не сумеет, чего о бизнесе говорить. Известная тема, очень распространенная среди предпринимателей девяностых. Забавный тест, выдуманный американскими маркетологами, идеально лег на менталитет русских гопников и стал в те времена иконой стиля и высшим шиком. «Купи ручку», в принципе, мало отличалось от знакомого «купи кирпич», но более соответствовало новым реалиям наступившей рыночной экономики. Потом, конечно, все трансформировалось и приобрело новые смыслы. В офисном храме, например, смысл заключался в спасении меня от финансового краха и обретении долгожданной свободы. Миновав первый заслон к счастью в виде ресепшен, я сел в лифт и вознесся в небеса на сорок какой-то этаж успеха и всеобщей зависти. Я шел продавать ручку. Самую дорогую ручку в своей жизни.

* * *

Ожидая в приемной пока меня соизволят принять, я в очередной раз поражался иронии судьбы. Жизнь закольцовывалась и рифмовалась. Моим первым сознательным воспоминанием было то, как я в пять лет спер из прачечной привязанную там веревочкой ручку. Не смог удержаться, пришел домой, разрисовал обои своими детскими мечтами – от зефира до танков и складного велосипеда «Кама», свято верил в реальность нарисованного, был допрошен, бит строгой матерью и отправлен в наказание возвращать ворованное с извинениями. Один. В первый раз один к чужим людям в незнакомый и враждебный мир. Тогда все кончилось хорошо, и вот теперь опять ручка…

…Сосиху, как бы оправдывая свою фамилию, не принимал меня уже больше часа. Я прекрасно понимал, что это просто трюк такой, естественное желание вывести из равновесия потенциального контрагента, расшатать его психику, чтобы в последний момент снизить цену. Понимать-то я понимал, но психика и в самом деле начала расшатываться. Простые приемы всегда работают безотказно. Не желая попадаться на дешевый трюк, я стал думать о совершенно посторонних вещах. О ручке, например. С удивлением обнаружил, что почти вся моя сорокалетняя к тому времени жизнь крутилась вокруг этого воистину сакрального предмета. Да что моя… весь мир вокруг него крутился. Все продавали и покупали ручки. И в принципе ничем больше не занимались. Вот так задумаешься от нечего делать о какой-нибудь ерунде – и делаешь потрясающие открытия. Но обо всем по порядку.

В восемьдесят девятом году, будучи на втором курсе института, я увидел криво прилепленное к автобусной остановке объявление: «Требуются помощники брокера для работы на бирже». Незадолго до этого судьбоносного для меня события я расстался с первой своей девушкой и находился не то чтобы в печали, но в некоторой дезориентации в пространстве и времени. А тут брокер, биржа… В отличие от большинства своих советских сверстников, я знал, что означают эти слова. Трилогия Теодора Драйзера «Финансист – Титан – Стоик» была зачитана мною до дыр, а ее главный герой Фрэнк Каупервуд выполнял в моем личном пантеоне героев роль Павки Корчагина. В общем, я позвонил. И был приглашен на собеседование.

Со мной разговаривал пятидесятилетний дядька во взрывающем воображение клетчатом пиджаке канареечного цвета. Плохо разговаривал, вернее, плохо по-русски разговаривал, с каким-то чудным акцентом, издалека принимаемым за одесский, но вблизи им безусловно не являющимся. Видимо, мои честные глаза выдали мое честное недоумение.

– Меня зовут Гольдштейн, молодой человек, Фридрих Гольдштейн, – на манер Джеймса Бонда представился дядька и продолжил нагнетать: – Фридрих Гольдштейн из Нью-Джерси, США. Ви что-то имеете против?

– Против чего? – уточнил я, пытаясь пошутить. – Против Нью-Джерси, США или вас?

– Против всего, – не понял юмора дядька.

– Нет, – ответил я. – Меня с детства учили быть «за». За все хорошее, за мир во всем мире и дружбу народов. Так что я «за».

– О, boy, ви мислите позитивно, молодой человек. Это хорошо, это поможет вам в жизни. А продавать ви умеете, на бирже нужно продавать. Знаете, шо такое биржа?

– Знаю, – ответил я гордо, – конечно, знаю, Драйзера еще в детстве читал.

– Ви еврей, молодой человек?

– Нет, – удивленно ответил я, не понимая, где связь между чтением Драйзера и зачислением меня в евреи.

– Но ви любите евреев?

– Я всех люблю, всех людей в принципе считаю хорошими, пока они мне не доказали обратное.

– Жаль.

– Что жаль?

– Жаль, что ви не еврей, такой хороший неглупый молодой человек, и не еврей. Жаль…

– А что, только евреи могут быть хорошими и неглупыми? – не выдержал я, но тут же спохватился. – Нет, вы не подумайте, умная у вас нация, очень, один Эйнштейн чего стоит, но ведь есть и остальные народы…

– Ви же сами сказали, читали Драйзера, еврейская фамилия, в нашем городе раввина так зовут, он тоже книжки пишет о технике обрезания, вот я и подумал…

– Теодор Драйзер – великий американский писатель и, по-моему, не еврей! – отчеканил я с вызовом и внутренне возмутился. Как можно быть настолько зацикленным на своей национальности, что перепутать божий дар с яичницей?

– Ладно, – расстроенно сказал дядька, – пусть не еврей, пусть великий, это таки не важно, ви правы, молодой человек. Ви лучше продайте мне ручку.

– Какую? – спросил я, озираясь по сторонам и не видя никакой ручки.

– А вот эту, – сказал дядька, вынимая из кармана канареечного пиджака паркер.

В то время я еще не успел увлечься дзэн-буддизмом, и неразрешимые логические парадоксы вводили меня в состояние ступора. У человека была ручка, я сам видел, он вытащил ее из кармана собственного пиджака. И он предлагал мне ее продать, причем ему же. Что это значит? Зачем ему покупать свою ручку? И что должен делать я? Сумасшедший, явно сумасшедший, псих из американской Жмеринки, приехал из-за океана маньячить на родину предков, сейчас вцепится зубами в горло. Или завербует. Возможно, он агент ЦРУ, специально меня запутывает, ослабляет волю к сопротивлению. А потом завербует. Точно завербует, бежать надо. Я совсем было собрался бежать, но маньяк-агент, почуяв неладное, развеял мои сомнения.

– О boy, это тест, молодой человек, что же ви все так пугаетесь, будто я вам в Ленина стрелять предлагаю? В Ленина, если ви не знаете, уже стреляла тетя Фаня, он уже лежит здесь неподалеку, буквально как живой, живее всех живых, только мертвый немножко. Это тест, молодой человек, просто безобидный тест на способность к sales. Продайте мне эту чертову ручку, и я поверю в вас, как в неминуемую победу коммунизьма. Ну же, молодой человек.

– Но зачем, – решился спросить я, – зачем продавать вам вашу собственную ручку, она же и так ваша?

– Не разочаровывайте меня, молодой человек. Я уже. Пятнадцать лет назад я уже разочаровался и уехал к дяде Сэму очень печальный. Очень. И вот теперь ви опять? Хорошо, если вам так проще, я дарю вам эту ручку. Вот берите, а теперь продайте ее мне.

– А если не продам, – решил уточнить я, – она останется у меня?

– А если не продадите, у вас, молодой человек, останется такой же глупый кочан капусты вместо головы, как и до нашей встречи. Ручку в этом случае я буду вынужден забрать назад. Зачем кочану ручка, сами посудите? Тест это, просто тест, ви же, молодой человек, знаете слово «биржа», Драйзера читали, хотя и не того, которого бы мне хотелось бы. Напрягите воображение, забудьте о пионерах-героях и социалистическом реализьме. Это тест, абстракция, ничто… ну…

Я забыл и напряг, как просил дядька, воображение в голове моей зашумело, щеки покрыли красные пятна, а из сведенного судорогой рта вылетел еле слышный сдавленный стон:

– Купите ручку… у меня…

– Отлично! Great! Великолепно! – воскликнул дядька и от полноты чувств выскочил из-за стола. – Good job, ви таки сделали это! – С минуту он бегал вокруг меня и хлопал от радости в ладоши, но потом вдруг огорченно остановился и вытащил из другого кармана пиджака еще один паркер. – Ой, какая незадача, у меня уже есть ручка. Мне так не хочется вас огорчать, ви такой милый юноша, но у меня есть ручка. Шо же мы будем делать, а?

Мне снова захотелось убежать, весь мой опыт жизни в СССР взывал ко мне иерихонскими трубами. Стыд-то какой, позор-то какой, торгашество-то какое умолять мелкого беса в канареечном пиджаке купить ручку, как будто я нищий, как будто мне жрать нечего. Николай Гастелло мне бы этого не простил, Александр Матросов презирал бы меня, пионер-герой Марат Казей проклял. Советский мир в моих глубинах дрожал от напряжения, но сопротивлялся. Очень хотелось швырнуть паркер, в наглую рожу мелкого капиталистического беса, я уже поднял руку, чтобы сделать это, но вдруг… вспомнил фильм, даже не фильм, а картинку из фильма, классическую картинку, где светящиеся небоскребы Нью-Йорка отражаются в водах Гудзона, а на залитом огнями реклам Таймс-сквер встречают Новый год хохочущие свободные люди. И каждый второй в умопомрачительных смокингах, а женщины в блестящих платьях и с фужерами пенящегося шампанского в руках. И над всем этим великолепием плывет бархатный голос Элвиса – «Blue Cristmas…».

Я посмотрел в окно и увидел обшарпанную московскую улицу 1989-го перестроечного года. Около винного магазина напротив стояла, загибаясь за угол, длиннющая очередь из помятых, невзрачных существ обоих полов. По тротуару медленно и обреченно плелись нагруженные авоськами женщины. Одна из них, как матрос Железняк пулеметными лентами, была крест-накрест обмотана рулонами туалетной бумаги. По дороге, чадя черными дымами, изредка проезжали ржавые уродливые автомобили. Моросил дождь. Мой внутренний СССР зашатало, держащие его атланты вроде Гагарина и Маресьева согнулись, издав какой-то жалобный и даже неприличный стон. Все рухнуло. В одну секунду, в один миг рассыпалось в пыль, как будто и не было ничего. Мне стало легко, вместе с погибшей великой страной исчез стыд. Слова полились из меня как бы сами собой, без моего участия. Журчали, переливались. И гладко так. И убедительно.

– Одной ручки для такого солидного дельца, как вы, мало. Ну вот представьте себе, шанс человека может ждать за любым углом, за любым поворотом. В кино, в бане, в поезде и самолете. Разговорились вы, допустим, с человеком, а он оказался не просто человеком, а очень нужным человеком. Директором завода, американским миллиардером, министром, наконец, чем черт не шутит. И вот вы делаете с ним бизнес, быстро набросали на листе бумаги договор. Он прочитал и согласен. И нужно подписывать, пока он согласен, потому что миллионы на кону. Завтра может опомниться, остыть, передумать. Сегодня, сегодня нужно. Сейчас. Вы достаете ручку, она, конечно же, при вас, вы все предусмотрели, ко всему готовы, но вдруг… Вдруг она отказывается писать. Кончились чернила, сломалась, засохла, замерзла, мало ли что может случиться. И все. Шанс упущен. Другого может не быть никогда. Вы это понимаете, глазами полными слез смотрите вслед удаляющемуся шансу. А потом… потом… Потом от расстройства прыгаете, к примеру, с моста. Из-за чего? В сущности, из-за ерунды. Из-за ручки. Но вы, как разумный человек, крупный делец с большим опытом, безусловно, этого не допустите. Вы купите вторую ручку. Вот эту, которую я держу в руках. Вы купите ее прямо сейчас, потому что шанс может появиться тоже прямо сейчас. Шансы ведь не автобусы, они по расписанию не ходят.

Мне казалось, что я произношу этот монолог на одном бесконечном выдохе. Что-то поперло из меня, я сам был в шоке. Как очнувшийся от транса медиум недоуменно озирался по сторонам. Много позже я понял, что действительно тогда впал в транс. Не забавная пурга лилась из меня, не бесполезный воздух сотрясал обшарпанные стены арендованной советской конторы. Из меня исходило будущее. Канареечный дядька из Нью-Джерси понял это гораздо раньше. Благоговейно сложив руки на груди, он подошел ко мне и с религиозным почти экстазом тихо произнес:

– Ви первый, я неделю уже здесь торчу, но ви первый, кто продал. У этой страны таки есть будущее, а у вас оно точно есть. Я знаю, шо говорю. Мне пятьдесят лет, я жил в Черновцах и в Нью-Йорке. Теперь я здесь, потому что здесь будущее. Ничего особенного, молодой человек, ви ответили, как по учебнику. Только ви его не читали, ви его написали сейчас при мне. А стиль, а свобода… Поздравляю, ви продали-таки ручку и себя вместе с ней. Договор кровью скреплять не будем. Лишние спецэффекты ни к чему. Ви приняты на должность помощника брокера.

Так я продал свою первую ручку, получил первую нормальную работу и похоронил великую страну, в которой родился и вырос.

* * *

«…и на обломках самовластья напишут наши имена». Ошибался Александр Сергеевич, не имена написали на обломках самовластья, а цифры. Вот сижу в приемной Сосиху-Зашкваркина, жду своей цифры. А кто он такой? Просто чувак со смешной фамилией, в школе, наверное, дразнили, сейчас, небось, не дразнят, потому что цифра он. Не самая большая, но внушительная, внушающая уважение. На столике в приемной лежат деловые журналы, там тоже цифры. Таблицы, списки, рейтинги… Список Шиндлера канул в вечность, зато всплыл список Форбса. Напротив каждой фамилии цифра. И даже напротив фамилии президента цифра рейтинга. Все эти люди хорошо умеют продавать ручки, я в этом уверен, потому и цифры у них такие бесконечные. Цифровая эпоха рождает цифровых героев. Лишь богатые спасутся и войдут в царство Божие. Правда, оно будет немного виртуальным, тоже цифровым, но это ничего, другого спасения все равно нет. Бог из машины – вчерашний день, сегодня бог – из цифры. Я тоже могу спастись, для этого надо напрячься, продать ручку и получить свою цифру. Маленький, но достаточный пропуск в рай. Мне плевать на иерархию, я не хочу быть архангелом и стоять близко к трону цифрового царя. Я бочком, бочком, с краешку. Немного прошу. Еды и образования для деток, хороших врачей и здоровья для родителей, мир посмотреть, а главное – не унижаться. Не хочу больше унижаться, не желаю больше продавать ручки! Сейчас в последний раз продам, и все… Завяжу. Только вспомнить надо, как это делается, давно я ручек не продавал. Закрываю глаза и вспоминаю…

…Мир быстро менялся. Перестроечная романтика в три августовских дня превратилась в жесткач девяностых. Помню, тогда ручку было популярно продавать как оружие. Типа пришли к вам рэкетиры, избили, утюг вам на пузо приладили, паяльник в одно интересное место засунуть готовятся, а вы ручкой им в глаз, стержнем им в горло, шариковым острием в поломанные боксерские уши… Покупали. Потом устаканилось все слегка, о выгоде думать начали, постигали первые азы экономической логики. «А вы знаете, что самые большие состояния делаются на самых мелких вещах? Семечки, заколки, зажимы для галстуков, ручки… Маржа фантастическая, купите ручку, да не одну, а оптом, продадите в пять раз дороже!» Покупали. В середине двухтысячных наступила эпоха гламура. Ручка снова перестала быть товаром и превратилась в понты высокой степени очистки. Если у вас нет как минимум Картье из двадцатичетырехкаратного золота, никто с вами не подпишет даже договор на поставку капусты в занюханную овощную лавку. Покупали и понты. Кризис восьмого года немного всех отрезвил. Особенно слова Путина, обращенные к Дерипаске после подписания невыгодного для олигарха контракта в бастующем моногороде Пикалево: «А ручку-то оставьте». Один шустрый малый в то время на собеседовании продал мне ручку в жестком антикризисном стиле. «Купите, – сказал, – эту простую копеечную ручку, а то Путину оставить нечего будет». Я тут же взял его на работу. Кстати, оказался действительно неплохим сэйлзом.

Главный секрет ручек я понял еще в середине девяностых. Не важно, как их продавать, способов существовало миллион. Не важно даже, продал ты ручку в конце концов или нет. Нужно как можно скорее оказаться не среди тех, кто продает, а среди тех, кому продают. Это и являлось основной целью продажи. Очутиться по другую сторону баррикад в виде стола, разделяющего вас с потенциальным боссом. О, это восхитительное чувство, когда ты, небрежно развалившись в кресле, слушаешь блеяния очередного сосискателя хорошей жизни. Ты уже все… прорвался, испил свою чашу дерьма до дна, а этому еще предстоит, и от тебя только зависит, удастся ему или нет. Дедушка ты, умудренный опытом, в непобедимой и легендарной советской армии, аксакал, высшее существо. Если тебе продают ручку – ты высшее существо… Чуть позднее, когда мой начальственный стол стал повыше и пошире, я понял, что не существует, к сожалению, чистых продавцов и чистых покупателей. Все люди от последнего бомжа до первейшего миллиардера как паста «Колгейт» – два в одном. И продавцы и покупатели. Сегодня сидишь и выслушиваешь жалкое лепетание претендента на скромную зарплату, а завтра пришел к тебе в офис средней величины чиновник, и уже ты лепечешь что-то невразумительное. Пытаешься продать чиновнику ручку, дружбу, любовь, все свои самые лучшие и позабытые чувства, потому что от чинуши зависит благополучие семьи и сытость твоих детей. А нелепый вчерашний соискатель в это время, потягивая пивко, развалился в трусах на диване и лениво смотрит по телику рекламу, где его, в свою очередь, умоляют, убаюкивают, заклинают, лишь бы он купил что-нибудь. Свечи от геморроя, дезодорант, «Шкоду Октавия», «Сникерс», «Твикс», крем до, после или вместо загара. Ту же ручку, все ту же проклятую ручку… И даже великий Сосиху-Зашкваркин, когда на него наезжали лубянские генералы, умолял их, заклинал и убаюкивал. Я это точно знаю, мне его менеджеры по пьяни разболтали. Круговорот унижения в природе. Все друг друга унижают. И получается… такими низкими все стали, что и не разглядеть уже людей. Похудели, сплющились, превратились в цифры.

…Уже полтора часа зажравшийся и раздувшийся прыщ со смешной двойной фамилией Сосиху-Зашкваркин не желает меня принимать. Я – сиротливо съежившаяся в дальнем углу необъятной приемной единичка, а он, огромный, с округлыми солидными боками нолик, мне бы прорваться к нему, понравиться ему, встать рядом – и тогда… Тогда моя ценность возрастет на порядки, и можно будет расслабиться, забыть обо всем, вспомнить, что человек я, а не белка в проклятом ускоряющемся колесе, что дети у меня не только для того, чтобы думать об их пропитании, но и чтобы наслаждаться ими, передать им нечто важное, что сам понял. И жена у меня не для того, чтобы просить очередную пачку бумажек для очередных неотложных покупок, а еще она может чего-нибудь у меня попросить, и я у нее. И природа не ограничивается вечной пробкой по пути на работу. И сам я не оцифрованный странник в унылой, похожей на тюремную решетку матрице, а Божье создание, вершина эволюции, духовное, можно сказать, существо. Я вспомню, я обязательно все вспомню, нужно только продать этому пресыщенному самоуверенному засранцу переходящую волшебную палочку, и он будет водить. А я уйду на покой. «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Я знаю, что есть, раз Александр Сергеевич сказал, то точно есть, сомнений быть не может… Но как же все-таки продать прожженному аферисту ручку? Он многое повидал, тут простые схемы не работают. В последнее время стало модно толкать ручку под соусом инноваций и нарождающейся интернет-экономики. А что, если ручка будет с доступом в Интернет? Бред, конечно, зачем ручке доступ в Интернет, это же ручка, а не компьютер. Ну допустим, чтобы сразу выкладывать великие мысли великого Сосиху-Зашкваркина в Твиттер или блог. Человечество не переживет и секунды без его великих мыслей. Сдохнет человечество от тоски и бесперспективности. А тут написал – и сразу опубликовано, еще и фотку можно добавить великого человека в момент, когда ему мысль в голову пришла. Полный онлайн, полнее некуда… Нет, бред, хотя рациональное зерно имеется. Давить на тщеславие потенциального покупателя, в принципе, верный путь. А у Сосиху, кроме тщеславия, ничего больше не осталось. Не на что больше давить… Ладно, запомнили как вариант…

Или от обратного пойти? Никакой моды и изысков, гениальная обезоруживающая простота. Мол, купите у меня ручку, вам все равно, а для меня вопрос жизни и смерти. Купите ручку, и моим деткам будет что покушать и на что выучиться. Из них хорошие люди получатся, обещаю, клянусь… И родители мои проживут на несколько лет больше и в несколько раз лучше. И сам я стану значительно добрее, перестану бросаться на людей, орать, беситься. Может быть, по запущенной вами цепочке пойдет импульс добра. И кто-то кого-то не убьет, а возможно, чем черт не шутит, и пожалеет. И мир немного улучшится. И ваша, уважаемый Сосиху, потрепанная миром карма тоже…Нет про потрепанную миром карму говорить нельзя. А в остальном хорошо. Можно попробовать. Как вариант, как вариант…

Оригинальным нужно быть, непредсказуемым. На этих пресыщенных сэлф-мэйд-мэнов только шоковые методы и действуют. Тараном бронебойным стену из величия и самоуверенности пробить нужно, кувалдой, ядром пушечным, чтоб до костей пробрало. Например, услышав предложение продать ручку, молча встать, подойти вплотную к великому бизнесмену и упереть ему шариковое острие в сонную артерию. Почти до крови, а если надо – и до крови. «Купи, падла, ручку, – сказать ледяным шепотом, – купи, а то умрешь. Я псих, у меня и справка имеется. Мне ничего не будет. Ручка или жизнь? – И поднажать сильнее, а когда поверит, испугается, отпустить сразу, аккуратно поправить ему воротник рубашки и произнести светским тоном: – Ну вот, Михаил Валентинович, я и продал вам ручку». Проймет, сто процентов проймет, стыдно ему станет в своей слабости признаваться, заржет и купит ручку. Какой соблазнительный вариант, тут главное не переборщить, не проткнуть ему острием накачанную шею, я ведь ненавижу его. Мы все ненавидим тех, от кого зависим, а поскольку все зависят ото всех, мир захлебывается в ненависти. Забавное открытие: продавцы ручек ненавидят покупателей, поэтому и продают столь ненужный им предмет. Покупатели, кстати, тоже ненавидят продавцов и в отместку ставят перед ними такую сложную, почти невыполнимую задачу. Продать ручку.

Господи боже мой, куда катится мир, куда я прикатился? В детстве думал о покорении космоса, на Марс хотел полететь. В юности мир пытался изменить, у Белого дома в 91-м три ночи стоял, умереть готов был за свободу. В молодости влюбился и поклялся себе, что сделаю жизнь своей возлюбленной самой прекрасной на свете. Делаю. Продаю ручку, бессмысленный, отживший свое в век смартфонов предмет. В космос не полетел, свободы не получил, жизнь возлюбленной испоганил, а собственную жизнь потратил на куплю-продажу фетишей неизвестно чего. Да что же это со мной, что я здесь делаю, зачем? Потерялся я, голова моя кружится, а внутри ее кружатся мысли, невозможно зацепиться ни за что, сконцентрироваться…

– Михаил Валентинович вас ждет. – Равнодушный голос секретарши доносится очень издалека. Словно стал я все-таки космонавтом и подлетаю к Марсу, а ЦУП пытается до меня докричаться сквозь миллионы километров пустоты. В полном соответствии с законами физики я понимаю смысл сказанного с задержкой.

– Что? – переспрашиваю недоуменно и ору снова, пытаясь преодолеть помехи связи. – Что?! Что?! Что?!

– Ждет вас Михаил Валентинович. – Так же равнодушно, меняя на всякий случай (для тупых) порядок слов в предложении, повторяет секретарша. И до меня доходит наконец-то. Ждет. Я буквально врываюсь в вожделенный кабинет, словно в плотные слои атмосферы незнакомой планеты. Слои очень плотные. Раскаляюсь я от трения и от злости. На себя в основном. Дофилософствовался, домечтался, чуть не просрал самую важную встречу в своей жизни. Но ничего, вовремя я опомнился, а злость – это даже хорошо. Она поможет. Я снова собран и нацелен на результат. Я покорю эту неведомую мне планету, выхода у меня другого не остается. Покорю и вместо древка флага воткну в ее жирную плодородную почву гигантскую золотую ручку. Это я умею, это единственное, что я умею – втыкать, толкать, втюхивать гребаные, никому и мне самому тоже не нужные ручки.

* * *

– Ну здравствуй, здравствуй, так вот ты какой, примерно так я себе и представлял. Ничего, что я на «ты»? Ничего, ничего? Я со всеми на ты, в английском, например, «вы» нет, и очень правильно. Все люди, как говорится, братья. Но штука в том, что есть среди них младшие и старшие. Согласен, есть ведь?

Сосиху-Зашкваркин сочится энергией. Заводной мужик с харизмой, и кабинет у него такой же. В углу висит боксерская груша с его собственным портретом, на стенах плакаты «Секс Пистолз» и фотографии блюющего Сида Вишеса. Над головой Сосиху, словно нимб, расположился триптих знакомых портретов – слева Медведев, справа Путин, посередине все тот же Сид Вишес. Хозяин кабинета облачен в ярко-красные джинсы и желтую майку, на которой крупно написано «Желтая майка лидера». Сосиху расчетливо косит под анархиста и бунтаря. Одно дело, если, скажем, сто миллионов долларов есть у скучного дядьки в дорогом итальянском костюме и английских лакированных туфлях, а другое – если у бунтаря в красных джинсах. Это уже не сто миллионов, а как минимум двести. Мы с ним одного примерно возраста, около сорока, и все друг про друга понимаем. Сегодня ручку продаю я, поэтому он будет куражиться, моя же роль восхищаться его выкрутасами. Я и восхищаюсь.

– Согласен, – отвечаю на ребром поставленный вопрос. – Все люди братья, ну или сестры, скажем. Братья на земле есть, а братства нет, и равенства тоже нет. Бог создал людей неравными. От этого вся движуха и происходит. Поэтому, может, как младшему брату, мне стоит называть вас на «вы», Михаил Валентинович?

– А почему ты младший? – одобрительно, но все же опасаясь глубоко зарытой издевки, спрашивает Сосиху.

Я развеиваю его сомнения, как могу.

– Вы мне больше нужны, чем я вам, следовательно, я младший. Любая иерархия так определяется, вот, например, Путин нужен всем, а Путину нужны не все, да никто в принципе, сам с усам, поэтому он и Путин.

Хозяин кабинета, пытаясь сохранить серьезное выражение лица, дергано улыбается, но все-таки не выдерживает и ржет, утирая навернувшиеся на глаза слезы. Ему очень смешно, так смешно, что смех его через несколько секунд переходит в совсем уж неприличное хрюканье. Но он молодец, он не стесняется никого, этот хозяин кабинета. С другой стороны, а кого ему стесняться, меня, что ли?

– Ой уморил, ой здорово ха-ха-ха… сам с усам… Путин всем, а ему не все, ну ты даешь, младший… ха-ха-ха…

Сосиху смеется, и я расслабляюсь, выдыхаю я и впитываю в себя его хрюканье. Как перезвон хрустальных колокольчиков оно для меня. Последний раз так радовался чужому смеху в классе восьмом или девятом, когда Анька Поливанова, тайная моя зазноба с начальной школы, впервые благосклонно на меня отреагировала. Вот, оказывается, как все просто, немного лести, немного юмора – и в дамки, а я боялся… Правильно боялся, Сосиху не малолетняя дурочка Анька, его так просто не возьмешь. На самой высокой ноте своего веселья он резко обрывает смех и злобно спрашивает:

– Умный ты такой, понятливый, хваткий, а чего бизнес продаешь тогда, раз такой умный?

Это похоже на автомобильную катастрофу. Однажды я въехал в фонарный столб на скорости восемьдесят километров в час. Вот примерно такие же ощущения, только ремней и подушки безопасности нет. Я в шоке, мордой о лобовое стекло, это не очень-то… Хуже, чем о лобовое стекло, о реальность шваркнулся, больнее это намного. Ну ничего, и не такие удары переживать приходилось. Подушки безопасности только для езды, в жизни подобные причиндалы не предусмотрены, и ничего, жив пока… Через пару секунд я уже знаю, что ему ответить, но знания своего обнаруживать не тороплюсь. Пускай порадуется гад, пусть почувствует свое превосходство над бедным продавцом ручек. Съесть столько дерьма в жизни, сколько он, и не получить хотя бы маленькой и по-человечески понятной компенсации, это даже несправедливо. Ничего, продам ему ручку и тоже буду кайфовать, строить из себя ковбоя и гуру бизнеса. Кайф заслужить нужно, в том числе и таким способом. Выдержав достаточную, по-моему мнению, паузу, я произношу свой ответ многоопытному проходимцу:

– А кто сказал, что я умный? Я такого не говорил, вы сказали. Дурак я, если честно, дурак, что продаю, и вдвойне дурак, что так дешево. Вы умный, Михаил Валентинович, купить за копейку то, что грош стоит, безусловно, умный поступок. Но и меня можно понять, одна глупость тянет за собой другую. Дурак я трижды, что вообще ввязался в это дело. Нет, дело-то хорошее, прибыльное. Но ротик у меня оказался маловат для такого куска, не пережевал, поперхнулся, поэтому и продаю дешево.

– А у меня, значит, ротик по размеру?

– Нет, не по размеру, больше он у вас гораздо, для вас мой бизнес тьфу, семечки пощелкать…

Это я хорошо ввернул про величину его пасти. Не будет же он присоединяться к ничтожествам с маленькими цыплячьими клювиками. Цуцванг у него, только вперед остается переть, и каждый его ход приближает меня к продаже ручки и опостылевшего бизнеса.

– Слушай, а почему так? – как бы недоуменно спрашивает Сосиху. – Возраст у нас одинаковый, бэкграунд за плечами похожий, я справки наводил. И сам ты парень не глупый, сразу видно. А ротик у тебя намного меньше моего.

Он думает, что вывернулся, улыбается победоносно и ехидно заглядывает мне в глаза. Фиг ему, не знает он, что я неделю настраивал себя на эту встречу. Медитировал, убеждал свою совесть, успокаивал нервы и искал моральные оправдания. У меня трюк в запасе есть, козырной туз в рукаве. Мне ничего не стыдно. И даже признаться, что я маленький обосравшийся мальчонка, и что моя пиписька намного короче его, и что встает она с большим трудом и то сразу падает. Пожалуйста, все, что угодно за ваши деньги. С самого начала я предполагал, что без унижений наше знакомство не обойдется. Молва о Сосиху-Зашкваркине тиране и деспоте бежала впереди него, и я подготовился. Я представил себе, что бессердечные бандиты украли моих детей и я молю босса мафии отпустить их. Это не так уж далеко от истины, между прочим, мое и их будущие решается здесь и сейчас, в этом кабинете. А ради детей, как известно, можно вынести все. Только непонятно, зачем люди их рожают. Чтобы тонны дерьма на своих плечах перетаскивать? Но дети вырастут, родят собственных детей, и история повторится. Если сократить немножко формулу, в сухом остатке остаются сгорбленные плечи и придавливающее их к земле дерьмо. Так выходит? Нет, плохая мысль, не сейчас, не нужно… Я отбрасываю накатившие сомнения и бодро, по-пионерски, с точно рассчитанной пропорцией наглости и смирения отвечаю:

– Если бы я знал, почему так, то отрастил бы себе хлебало побольше вашего, Михаил Валентинович. Не знаю, к сожалению. Расскажите. Бизнес можете не покупать, черт с ним. Купите – хорошо, не купите – ладно. Но я сюда пришел именно за этим секретом. Расскажите, ну что вам стоит…

Все успешные люди, которых я знаю, очень любят рассказывать о своей успешности. Хлебом их не корми, дай о своей успешности рассказать. Мол, через тернии к звездам, не сдаваясь и преодолевая всяческие трудности. Особенно они любят вещать о своих успехах менее успешным людям. Не то чтобы неудачникам, но стоящим на нижних ступеньках лестницы успеха. О, в этом случае павлиний хвост раскрывается во всей красе! В жизни успешных людей отсутствуют такие понятия, как случайность или удача, только труд, ум, изворотливость, упорство и снова тяжелый, каторжный почти труд с нечеловеческим упорством. Даже если в начале своей карьеры успешный человек выиграл миллион долларов в лотерею, все равно это не случайность, а закономерные плоды упорного труда и недюжинных умственных способностей. Хочешь расположить к себе успешного человека, спроси его, как он стал успешным. Хочешь сделать его врагом, скажи – да плевать мне на твой успех с высокой колокольни. Денег просить у успешного человека бессмысленно. Он потому и такой успешный, что денег просто так не дает. Только в обмен на любовь и признание его жизни, полной высокого смысла. И то не всегда, а когда думает, что помимо любви еще и на грош горсть пятаков купить можно. Я изучил успешных людей во всех подробностях. Я сам такой и иногда с усмешкой гляжусь в зеркало, замечая в себе классические черты успешности. Глупость, самодовольство, ощущение, что Бога за бороду поймал и в карман себе засунул. Но небеса ко мне небезразличны. Любят они меня или ненавидят, большой вопрос, но каждый раз, когда я раздуваюсь от гордости, уверенности в себе и в своих несомненно выдающихся способностях, с небес на меня что-то валится. Что-то не очень хорошее, дурно пахнущее, как правило, тяжелое, колючее, но и сдирающее одновременно с меня едва успевшую прирасти к телу тонкую, блестящую, такую вожделенную и такую смешную кожу успешности. Вот и сейчас… вот и сейчас…

Увлекшись рассуждениями о природе успешности, я не заметил, как Сосиху-Зашкваркин начал отвечать на мой вопрос. Не много потерял, все стандартно. Примерно вот так: бедный студент из семьи рабоче-крестьянской интеллигенции в начале девяностых пытается торговать шмотками на вещевом рынке в Лужниках. Бандиты отнимают у него товар, но он не сдается, работает у бандитов продавцом на рынке, реализует у него же отнятые шмотки. И отнятые шмотки других бедных студентов реализует. Бандиты страшные, но тупые, а он симпатичный и оборотистый малый. Дело идет, расширяется, из вещевого рынка трансформируется в небольшую сеть магазинов одежды. И у него там есть небольшая доля. У бедного студента оказались стальные яйца и работающий со скоростью пули мозг. Он первым додумался заказать в Китае чехлы для только что появившихся мобильных телефонов. Бандиты тем временем перестреляли друг друга, зато воспряли духом и набрали силу всевозможные силовики. На таможне арестовывают огромную партию товара, вымогают бешеные деньги за растаможку, но он не сдается, он никогда не сдается. Продолжение следует…

Сосиху заливается соловьем, тетеревом на току кудахчет, вставить слово невозможно. Он ничего не слышит, он поет песнь своей жизни, в тысячный раз он оправдывает ее, и ему нужно от меня, в принципе, немного: любовь, понимание и восхищение. Всякая живая тварь нуждается в любви. И даже Сосиху. Проститутки дешевле жен и любовниц, беспроблемнее намного, зачастую значительно моложе и красивее, однако же тысячи лет мужчины женятся и заводят любовниц. Потому что у проституток нет даже иллюзии любви, а у жен и любовниц есть. Я жена сейчас, возлюбленная для Сосиху, я слушаю его внимательно и своим ласковым взглядом смазываю елеем его полученные на пути к успеху кровоточащие раны. Он уже забыл, что за деньги я… Бедные глупые мужики всегда об этом забывают. А я помню, я все помню. За моими мироточущими глазами холод и математика. Я точно понимаю, что воззванием к человеческим чувствам и жалости ручку Сосиху не продашь. Тщеславие, скорее всего, самый подходящий вариант, что-то вроде изобретенной мною в приемной ручки с доступом в Интернет для трансляции миру великих мыслей великого человека. А если не сработает, дожать можно, уперев шариковое острие ему в шею. Ничего не поделаешь, такой он уж человек. И мир, сделавший его таким, такой же, и я…

Внезапно я отчетливо, физически почти ощущаю себя подлецом и негодяем. От отвращения к себе нестерпимо хочется блевануть. Я даже прикрываю рот рукой, якобы закашлявшись.

Несчастный Сосиху замечает мой неловкий жест и резко комкает свое самозабвенное курлыканье. Он чувствует, он замечает, выглядит нелепо и растерянно.

– Как-то так, как-то так… – говорит задумчиво. – Все в таком роде… Но надо же и о делах поговорить… По поводу сделки…

Мое отвращение к себе распространяется на весь мир. Весь мир подл, жалок и нелеп. Он, я, Сити, где мы с ним находимся, пятнадцатимиллионный город Москва, Россия, Америка, Европа… Напридумывали себе фетишей, тратим жизнь неизвестно на что, впариваем друг другу ручки и думаем, что в этом и есть основной смысл бытия. И портимся. Я физически чувствую, как тухну. Рыба гниет с головы, а мир с меня. От меня исходит невыносимый, резкий запах, но я полюбил дерьмо. Я даже не пытаюсь чистить авгиевы конюшни. Дерьмо так легко использовать, особенно в других, только для этого самому дерьмом стать нужно. И я стал. Самое подлое, что параллельно с этими грустными мыслями, на другом и, похоже, более высшем этаже моего сознания возникают и думаются сладко совсем другие, шустрые и упругие мыслишки. «Это ничего, что он заметил, как я чуть не блеванул, – радуюсь про себя. – Не страшно. Забудет он через пять секунд, невозможно ему помнить, эго раздутое не позволит. Не может же он признать, что его жизнь блевоту вызывает». Что-то со мной не то сегодня происходит. Ответственность, видимо, плющит и сминает ранее прочные перегородки. Никогда такого не бывало, жил в ладу с собой. Разные, конечно, идеи возникали. Иногда и одновременно. Но существовали они во мне, ничуть друг другу не мешая. Как соседи в современной элитной многоэтажке. Здороваются по утрам вежливо и, возвращаясь с работы, кивают, а что происходит за бетонными стенами квартир, никого не волнует. Невежливо волноваться. Не культурно. Все современные воспитанные люди так живут. Это называется не подпускать близко к сердцу. Близко к сердцу сейчас только деньги подпускать принято. И правильно, как говорил Шарапов в «Место встречи изменить нельзя», «ты сберкнижку сейчас давай, она мне сердце греть будет, когда Фокса с кичи выручать пойдем». Рушится что-то во мне, ломается, высокие мысли перемешиваются с низкими, я пью получившийся коктейль, ощущаю гнилой вкус своей жизни, и меня выворачивает наизнанку. Надо собраться, надо обязательно собраться. Сейчас он предложит продать ручку, и нужно быть готовым. Зажать нос и сделать. Сделать это в последний раз, чтобы уже потом никогда не зажимать нос. Я вслушиваюсь в сливающееся бормотание Сосиху, и очень вовремя. Наступает финальная часть наших с ним тараканьих бегов.