Первый сборник стихотворений русского поэта Александра Стесина, живущего в Нью-Йорке. По словам автора, начиная с этого века он пишет только по-русски (до этого были публикации на английском и французском). Оторванность от языковой метрополии явно уберегла его от всего наносного, формального и, по недоразумению, модного в нынешней России.
Близкий к патриарху американского авангарда Роберту Крили, Александр тем не менее выбрал путь в поэзии, основанный на классической просодии, что с некоторых пор подчеркивает внутреннее достоинство пишущего и его способность четко выражать свои мысли и чувства. Великолепно владеющий музыкой русской речи, ориентирующийся в переменчивой западной культуре, Стесин, по мнению Сергея Гандлевского, смог за последние годы перешагнуть через ученичество, к которому относился с завидной серьезностью, и его «задатки обернулись лирическим дарованием».
Бахыт Кенжеев считает, что «безупречный и живой язык этого поэта» замешан на «беспримесной любви к нашей родне и старикам», на связи с далеким советским детством, хотя Александр и прожил в Новом Свете в два раза дольше, чем на далекой Родине.
Оглавление
Александр Стесин. Часы приема
Об авторе
«В последние годы…»
Стихи Александра Стесина
I. 2001–2005
«Дождь пройдет, не истопчет травы…»
«Я впишусь в эту осень, к стене прислонившись спиной…»
«Когда причаливают лодку харонову…»
«Одноклассник Джеф Б., самопровозглашенный битник…»
Панк-рок
«В джинсах-шароварах, в кофте с капюшоном…»
«Целлофановый куль, как упавшее облако…»
«Постою на улице, покурю…»
«За хорошее поведенье…»
«Зашкурит ветер суховейный…»
Две вариации
«Дверь, прилагательную к косяку…»
«Средь немытых вилок и тарелок…»
«Так давай же делить пополам…»
«Без песен, ибо музыка сильнее…»
«Это так из яичницы желтый глаз…»
«Дед прошел до Берлина войну…»
Некролог
«Просыпается страх, и глаза велики…»
Ирлантида
«Так наступают времена глагола «быть»…»
«Вспомнить проникшего света каемку…»
«Когда, спустив последнюю деньгу…»
Две колыбельных
«Птицы летят над Хутонгом по весне…»
«О том, что, когда будет поздно, пойму…»
12.09.92
«Узнавай солнца оттиск крестовый…»
Частушечное
«Как согласный отзвук и гласный звук…»
Reunion
Из Роберта Крили
II. 2006–2009
«В день последний, если знать наперед…»
«Только во сне ключевой материал закрепляется…»
«Когда придет черед попасть…»
«Раскрывается целиком…»
«А. Леонтьев…»
Байкал
«Она говорит: «Тяжело, а ему тяжелей»…»
«Вспомню: некто с шестого, выгуливавший с утра…»
«Как минимум, те «джингл беллс» в начале…»
Триптих
«Фотопленка и видеолента…»
«Это живут и отходят ко сну…»
Блюз на Сен-Марке
Бубен
«Как ждешь салюта по вечерам…»
«Покидая место, обомри…»
Хвидта
«Помню побочное: фильм про джедая…»
«Уже исполнен весь репертуар…»
Присутствие
Отрывок из книги
В последние годы имя Александра Стесина время от времени склонялось в разговорах литературных приятелей-эмигрантов. Поминали его с приязненным удивлением: вроде бы, по летам годится нам в сыновья, американец американцем (вывезен родителями чуть ли не в двенадцать лет), а вот ведь, лихо говорит по-русски, знает толк в поэзии, и даже организовал на Манхэттене литературный клуб «Город», где регулярно выступают русские поэты, местные и заезжие, – и вообще славный человек. Так оно все и оказалось при очном знакомстве. Не с ходу (что уже добрый признак), а задним числом, в письме Стесин спросил разрешения прислать свои стихи. Не скрою, это, как и всегда в таких случаях, немного напрягло меня: когда складываются симпатичные отношения, жалко омрачать их лукавством или правдой. Стихи были культурными, хорошей школы, с проблесками хороших задатков – примерно так, по-моему, я на них и отозвался. Ответ на критику мне понравился: в нем не слышно было ноток уязвленного самолюбия, зато звучали интонации достойной выдержки и взрослой готовности к терпеливому долгому труду и совершенствованию – короче говоря, это была речь не мальчика, но мужа.
С три или четыре года назад стихи Александра Стесина приобрели новое качество. Школа и культура отошли на задний план и сделались чем-то само собой разумеющимся, а задатки обернулись лирическим дарованием. Теперь эти стихи хочется рекомендовать всем, кто в принципе неравнодушен к поэзии, – что я и делаю.
.....
«О вещая моя душа, о сердце, полное тревоги, о, как ты бьешься на пороге как бы двойного бытия!» Симпатичная антитеза между «заботами суетного света» и «широкошумными дубровами», куда бежит поэт, «и звуков, и смятенья полн», с тех пор досконально освоена и обрела черты, которые, может быть, и удивили бы наших классиков. Да, поэт всё безнадежнее раздваивается между временным и вечным – однако сами эти понятия изменились и даже, страшно сказать, началось их взаимопроникновение. Лет пятнадцать тому назад Сергей Гандлевский выступил с концепцией «критического сентиментализма»; термин насупленный и довольно дурацкий, но скрывающий за собой душемутительные лирические просторы. Если отыскать верный угол зрения – то наше детство, и шире, наше прошлое, вдруг – хотя бы в силу того, что ушло безвозвратно – становится как бы неоспоримой истиной, тем основанием, на котором можно – и даже нужно – строить творчество. Этот подход, при всей его мнимой очевидности, далеко не тривиален. В XIX веке «мятежную» юность, может быть, порою и вспоминали, детство же обычно откидывали за ненадобностью, освобождаясь от него с такой же радостью, как похмельный пролетариат от своих цепей. Почему «критический»? Да потому, что не дал нам господь набоковского детства, а выдал советское. Но даже советский ребенок, как ни крути, был счастлив, а уж что он там потом осознал насчет отсутствия бананов и свободы печати – дело десятое и, вообще говоря, непоэтическое.
Молодой американский врач Александр Стесин прожил в Новом Свете в два с лишним раза дольше, чем в приснопамятной Стране Советов. Во время перестройки и сопутствовавших ей разнообразных явлений (разрухи, веселого расхищения бывшей социалистической собственности, анекдотов о новых русских и т.д.) он увлекался (если судить по стихам) движением панков и философией. Может быть, поэтому его строки, где речь идет о детстве, куда менее «критичны» и более «сентиментальны», чем у моего поколения. (И слава Богу). Зато в них есть беспримесная любовь – возврат долга к нашей родне и к нашим старикам, которые – если еще живы – нуждаются в ней все больше и больше. Эта любовь, которой мы в юношестве обычно брезгуем, на самом-то деле представляет собой едва ли не высшую в жизни ценность. («…а матушкины слезы – всегда они с тобой…»)
