Читать книгу Чаепитие за горизонтом событий - Александр Стоянов - Страница 7

Стояла тихая лунная ночь. В душу медленно вползала тоска от безотрадности чёрного горизонта и необозримого, такого яркого и оттого неприятно наполненного неба. Хуан Карлос де Вито стоял на веранде асьенды, одетый в свой лёгкий шёлковый халат – напоминание потерянной жизни.

В свои неполные пятьдесят лет Хуан Карлос выглядел безнадёжно старым и потерянным человеком – его спина ссутулилась, некогда могучие плечи, переносившие бремя военных походов, ослабли, руки, дававшие рождение новым прекрасным частичкам жизни, начиная от цветов и заканчивая книгами, огрубели и утратили прежнюю сноровку; волосы цвета вороного крыла – гордость и семейное его отличие – ныне поседели. А ведь ещё месяц назад он был всё тем же наполненным могуществом и энергией мужчиной, готовым отправиться хоть на самый северный полюс…

Что же его так изменило? Увы, сама жизнь. Месяц назад он потерял свою жену. Хуан был слишком занят работой, вопросами в делах имения, будущим детей, контролем неспокойной обстановки в политических кругах, изучением наук и многим другим, что не находил время для самого дорогого, как оказалось, существа в его жизни – Марты Изабеллы де Вито – своей супруги. В один из самых обыкновенных дней, отнюдь ничем не примечательных, она заболела какой-то неизвестной дотоле болезнью и скоропостижно скончалась, пока асьендадо4 был в Веракрусе. Как потом констатировал доктор Лукас Москоте, шансы выжить у бедной женщины были ничтожно малы…

Так на Хуана Карлоса опустилась темнота. Он никогда не задумывался, как много для него в действительности значила его «Кастильская роза», как он любил называть Марту. Она всегда была его смыслом, его движением, воздухом, когда он сомневался, она давала ему надежду, покорно следовала за ним везде, где могла. Несмотря на традиционное патриархальное воспитание, он питал глубокое искреннее уважение к своей супруге, и, давая клятву в церкви Святой Анны перед лицом Господним, был уверен в каждом произнесённом слове. Она была тем человеком, кому Хуан мог доверять всегда и во всём. Теперь вдруг его путеводная звезда погасла, а он так и застрял на судне в штиль посреди неизмеримого океана. И перед неизбежностью одиночества он сдался и опустил руки. К счастью, его дети уже были достаточно взрослыми, чтобы управлять имением, поэтому отец переложил все заботы на плечи своих сыновей Педро и Роберто, а сам стал тягостно доживать уготованный ему срок.

Теперь каждую ночь он просыпался от неудержимой боли в области сердца, брал чашу воды и выходил на веранду. Там он стоял, подолгу всматриваясь то в горизонт, то в небо, ожидая чего-то – видимо, смерти.

Сегодня Хуану было особенно скверно, потому что днём, бродя по дому, он наткнулся на старый семейный портрет, который самым удивительным образом обнаружился в центре гостиного зала, куда владелец не заходил уже довольно давно.

Глубокая тишина и пустота ночи наполняли воздух. Вдруг послышался спокойный и размеренный звук шагов – кто-то шёл по мощёной камнем дороге к дому со стороны полей, но пока не показался из-за холма. Необычно звенели шпоры, не характерные для работников плантаций. Но Хуану Карлосу было ровным счётом всё равно, он даже не пошевелился, чтобы разбудить домашних, лишь хладнокровно поднёс чашу к губам и отпил глоток воды.

Меж тем показался силуэт – человек высокого роста и крепкого телосложения, под стать Хуану, каким он был раньше, в белой гуябере и чёрно-серебристом чарро, с такого же цвета широкополой шляпой в руках и в сапогах для верховой езды. В лунных отблесках мерцал новенький Ремингтон 1858 года. Незнакомец медленно, но неодолимо приближался. Уже прорисовывались яркие черты лица чистокровного испанского кабальеро, несколько меркнущие на фоне печально-усталого, но гордого взгляда сапотека.

– Доброй ночи, сеньор де Вито, – прозвучал спокойный голос незнакомца.

– Доброй ночи, сеньор, не имею чести знать Вас, мы знакомы? – ответствовал асьендадо не слишком удивлённым голосом.

– Хмм… Удивительно, что Вы меня не замечали. Несмотря на это, я всё же представлюсь, как и полагается в высших кругах Вашего общества. Меня любят называть по-разному, но, говоря честно, всем именам я предпочитаю одно – Менсахеро де Муэрте.

– В таком случае я Вас ждал. Не помню Вас на похоронах моей жены, Вы там были? – спросил сеньор де Вито.

– Да, я всегда стоял чуть позади Вас, ожидая, что Вы обернётесь, но этого не случилось. Я наконец закончил целый ряд дел здесь неподалёку, чтобы встретиться с Вами. Вы же знаете сеньора Мариуша Писадо, португальца, что купил землю по соседству?

– Разумеется, они с женой неоднократно приглашали меня на званый ужин, но в последнее время я перестал бывать даже у него. Но как это связано с Вашими делами? – поинтересовался Хуан Карлос.

– У почтенного сеньора на неделе было два пожара в полях, я помогал. Столько людей погибло – упокой Господь их души, – закончил сеньор де Муэрте, осенив себя крестным знаменем. – Но их время пришло.

– Что ж, тогда не будем тянуть, давайте сразу закончим, не стоит отнимать Ваше время, – уверенно проговорил асьендадо, ставя чашу на маленький стол.

– Ну что Вы, сегодня нам предстоит длинная ночь! Пройдёмте, Вы ведь не против прогуляться?

– Как Вам будет угодно, мне давеча некуда спешить, – спокойно заметил Хуан Карлос.

Старческой походкой он покинул веранду. Асьендадо и его гость неспешно двинулись от дома в сторону маленькой бухты в месте впадения реки Сан-Лоренсо в море Кортеса через поля имения.

– Превосходная сегодня ночь, не так ли? – вопросил сеньор де Муэрте.

– Ничем не лучше и не хуже многих других. Много их было, и после меня будет, быть может, даже лучших, – ответил безразлично Хуан Карлос, медленно бредя и глядя себе под ноги.

– Стойте, сеньор де Вито, – повелительно вымолвил гость, когда они проходили мимо старой лиственницы, а до берега оставалось ещё с полчаса ходьбы.

Асьендадо остановился, продолжая угрюмо смотреть на землю. Меж тем сеньор де Муэрте сорвал лист с ветки и потёр его в руках. Затем положил на ладонь сеньора де Вито:

– Что Вы чувствуете?

– Смерть. Она мгновенье за мгновеньем теперь уничтожает этот лист.

– Нет, это не так. Лист пахнет окончанием старой жизни, давая начало новой. Посмотрите – он ведь жёлтый, радует глаз и окружающий мир в последние дни неповторимым блеском. Подходя к закономерному итогу, он отдаёт всё, что забрал, через призму особых красок. Настанет зима, облетят последние листья, а с приходом весны появятся вновь. Тем самым лист даёт место новому, даёт начало жизни, помогая дереву сохранить живительные соки для будущих поколений, – с улыбкой отметил сеньор де Муэрте.

– Это Вы так видите, но мне не дано. Я всего лишь старик, обременённый тяжестью оставленного срока, как пень от срубленного дерева, который ожидает раскорчёвки.

– Неужели?! Идёмте дальше.

Они продолжили путь. Ночь висела тяжёлой громадой, но ветер начал что-то шептать. Они дошли до следующего кукурузного поля, и гость снова остановился.

– Что Вы слышите, Хуан Карлос? – спросил он.

– Ветер, который завывает на старых могильниках, неся очередную весть.

– Нет, и это не так. Это тихий шёпот, которым ветер переговаривается с маисом. Только вслушайтесь, как шумят поля – они впитывают в себя добрые истории, принесённые ветром, чтобы людские семьи и всякая тварь живая смогли получить эту частицу тепла, взлелеянную руками тружеников под светом солнечных лучей.

И они двинулись дальше. Ветер нежно шептался с землёй, но земля молчала. Мир спал, мир молчал. Два путника пришли, наконец, к побережью океана. Сняв свои сапоги, сеньор де Муэрте зашёл в свежую воду до колен. Хуан Карлос, сняв свои лёгкие гаураче, последовал за своим гостем.

– Что Вы видите, сеньор де Вито?

– Океан. Безбрежный мир, таящий угрозу и жизнь, – ответил асьендадо, у которого снова вспыхнул взгляд. Он напряг силы и выпрямился, продолжая. – Это жизнь для верных и смерть для непочтительных.

– Отчасти Вы правы на этот раз. Вы смотрите и видите, но смотрите узко. В действительности перед Вами необозримое пространство, сохранившее жизнь всему живому, созданному Творцом нашим, но это не всё – Вы привыкли смотреть вниз, а теперь посмотрите на небо – перед Вами вечность, которая была до Вас и будет после, если будет на то воля Отца нашего. Но никто и ничто не исчезает там бесследно. Соприкасаясь с этой частицей непознанного, мы можем почувствовать дыханье и присутствие самых близких, которые ушли от нас, но продолжают жить в груди, потому что весь мир вокруг нас – единое целое, каждый из нас часть этого единого, и мы вечно будем с теми, кто нам дорог, потому что в едином не может быть отделённого, лишь составные части, независимые по себе, но объединённые чем-то большим. И когда нам не с кем смотреть на звёзды, мы должны помнить, что мы никогда не были одиноки и самые особенные люди навеки остаются с нами, – закончил де Муэрте.

Маленькие капли стекали и капали в воду. А Хуан Карлос стоял и смотрел туда, в бесконечность. Туда, где мерцали мириады огоньков, как на Диа де Лос Муэртос горят свечи на кладбищах по всей Мексике.

– Как же я люблю этот мир и эту жизнь, сеньор. Едва ли есть хоть что-то прекраснее, – в ошеломлении промолвил асьендадо.

– Идемте, Хуан Карлос, нам пора, скоро забрезжит рассвет, – после минутного молчания заметил гость.

Сеньор де Вито вышел из воды и надел гуарачи, то же самое проделал сеньор де Муэрте, натянув свои сапоги для верховой езды. Они двинулись в обратный путь. Мир вокруг говорил с живущими, отвечая тысячами голосов. Луна, направляясь к краю небосклона, одаривала идущих последним часом света. Хуан Карлос чувствовал каждым мускулом, каждой частью своего тела окружающую жизнь, он будто растворился в окружающем. Его глаза блестели свежестью и искренней радостью. Таким его и запомнил сеньор де Муэрте. Наконец, они дошли до асьенды.

– Благодарю Вас, кабальеро. Это было лучшее время со дня смерти моей дорогой Марты, – немного придя в себя, сказал асьендадо.

– Для меня было честью провести его именно с Вами, сеньор де Вито, Вы прожили очень достойную жизнь, – ответствовал Менсахеро де Муэрте. – А теперь прощайте.

– Прощайте. Да сопутствует Бог Вам в делах Ваших, – ответил Хуан Карлос и направился ко входу в дом. Он поднялся к себе, дом дышал жизнью. Лёг на кровать и заснул с блаженной улыбкой на устах вечным сном достойного человека.

Сеньор де Муэрте меж тем постоял ещё некоторое время, задумавшись, а затем, козырнув по-военному, выпрямился в полный рост и рассыпался на лепестки ярких бархатцев, которые ветер ещё долго раскладывал по окрестным полям…

***

– Хорошо. Неплохой рассказ в завершение серии, он будет опубликован в нашей газете. Но Вы должны понимать, Пьер, что в тяжёлые послевоенные годы, причём после войны, проигранной нашему заклятому соседу, деньги должно расходовать крайне экономно, – сказал редактор.

– Господин Рекю, не говорите мне о войне с пруссаками, я сам там был, знаете ли. Я понимаю, что Вы заплатите мне немного, чего таить. Но я всё равно благодарен, Вы единственный, кто согласился опубликовать мои рассказы. В конце концов, они ведь для людей, а не для звонкой монеты, – ответил молодой джентльмен двадцати семи лет на вид в потёртом, но чистом сюртуке, с тёмными курчавыми уложенными волосами и аккуратно подстриженной бородой и усами. Также следует упомянуть взгляд больших серых с голубизной глаз, добродушно смотревших из-под пенсне на редактора.

– Благодарю за понимание, господин Трасиньяр. Вот Ваши пять франков. Не скрою, мне было приятно с Вами сотрудничать, и, надеюсь, это не последняя наша с Вами встреча, – проговорил господин Рекю.

– Благодарю месье. Это не совсем то, на что я рассчитывал, но я надеюсь на будущее сотрудничество. Благодарю Вас, что уделили мне время. Хорошего дня! – сказал Пьер, вставая, чтобы пожать руку редактору.

– Благодарю! Не прощаюсь с Вами, – заметил господин Рекю, отвечая на рукопожатие.

Писатель вышел из редакции в не столь радужном расположении духа, как бывало прежде. И небо разразилось потоками слёз, как бы выражая в каждой капле сочувствие неоценённому таланту героя. Пьер уныло брёл по запруженному кварталу Рошуар… «Каких-то пять франков, – думал он. – Этого едва ли хватит, чтобы пережить ближайшие пару дней».

Вокруг шумел столичный день. Посреди этой невероятной и невообразимой кутерьмы и гама, через которые, казалось, писатель, не в состоянии был пробраться, он вдруг уловил лёгкий и нежный порыв изливаемых шарманкой звуков. Пьер последовал по нотной дорожке и остановился в нескольких шагах от старого шарманщика. Шарманщик был в почтенных летах, одетый в старую, поношенную, запачканную застарелыми пятнами грязи форму сержанта французской армии. Из-под форменной фуражки выбивались седые засаленные волосы. Шарманщик был слеп.

«Мда… А ведь кому-то ещё хуже, – рассуждал про себя Пьер. – Хотя, далеко ли мне да такого же нищенского существования, когда вынужден цепляться за каждый грош всеми своими талантами. И всё же как плохо обходится жизнь и страна с военными! Вот ты нужен для защиты своей Родины, здоров и силён, а потом вдруг – раз, и война закончилась, а ты достопочтенный калека, которому приказали долго жить на нищенское пособие, отправляя под молоток заслуженные награды – отход промышленного производства под названием „Война – пополнение счетов монополистов“…»

Шарманщик пел чистым голосом, распахивающим настежь душу, приоткрытую лёгкими прикосновениями подручного инструмента. В его голосе незатейливые песенки парижских гаврошей, перетасованные с народными и национальными произведениями, обретали окраску волшебных симфоний.

Изо всех бедняков, которые в таком большинстве просили милостыню на каждом углу кварталов, этот был особенный. Потому что ни о чём не просил и ничего не требовал – только отдавал, отдавал самое дорогое в очень тяжёлые времена. Он, казалось, один во всём Париже старался быть собой, смотря поверх насущных каждодневных забот, пытаясь дать всем его окружавшим частичку тепла среди горечи потерь послевоенных дней. А люди по страшной иронии судьбы просто проходили мимо. Кто-то просто не имея денег, а кто-то кидая жестокие взгляды, отражающие толкотню сомнений в отношении слепоты и нищенства старого шарманщика. Пьеру было особенно больно, когда он встречал такие взгляды, и сейчас, опустив зонт и колпак, подставив свою голову барабанной дроби капель дождя, он молча стоял, а по его щекам катились слёзы – настолько это было искусно, настолько трогательно и трепетно, что он вспомнил о тех временах, когда Париж был совсем другим. Из полученных в редакции денег он отсчитал два с половиной франка и бережно положил в маленькую деревянную мисочку, что стояла на шарманке. Пьеру показалось, что на мгновение голос старика дрогнул, а смягчённые черты лица, наконец, отразили улыбку…

Ещё долго на пути к дому Изабель он слышал голос шарманщика и звук инструмента. Пьер не знал и не мог знать, что уже через день отец Реми, как называли жители улиц импресарио, скончался от острого воспаления лёгких, которое он подхватил под непрерывным холодным дождём, пытаясь разжечь огонёк тепла в сердцах парижан. За несколько часов до своей смерти он роздал все деньги Пьера самым нуждающимся и покинул мир с кроткой спокойной улыбкой на лице.

Тем временем Пьер спешил к своей Изабель – юной леди, к которой он питал самые нежные и искренние чувства. По дороге к её дому он купил пять самых красивых роз, что нашлись у владельца цветочной лавки на углу проспекта Фрошо, тем самым потратив последние остатки своего гонорара. Но разве важно это, когда речь идёт о самом дорогом человеке…

Он довольно скоро подошёл к дому №36 на улице Жана-Батиста Пигаля и, оправив сюртук, постучал в дверь. Через несколько мгновений, кокетливо улыбаясь, появилась Изабель Шанти.

– Добрый день, Пьер, рада Вас видеть!

– Здравствуйте, дорогая Изабель, очень рад возможности поговорить с Вами! – как всегда в таких случаях на вдохе ответил писатель. – Как поживают Ваши родители?

– Благодарю, мой друг, они в порядке. Вы обещали прочитать мне последний свой рассказ, не откажите в удовольствии послушать Вас! Пройдёмте в дом, – ответила девушка. – Ах…

Пьер достал из-за спины эти несколько неповторимых цветов, которые в небесных слезах светились особенно ярко и пахли так свежо и нежно, что невольно вызвали бы восторг даже самого искушённого ценителя. Он протянул их Изабель, прибавив:

– Это Вам, дорогая Изабель. Хотя едва ли они отражают и тысячную долю Вашей красоты, я всё же надеюсь, что они согреют Ваше сердце в этот дождливый день, – едва смог вымолвить бледный от волнения Пьер, в неспешной уверенности протягивая цветы. – Я Вас люблю с тех самых пор как увидел на вечере в Опере.

Время остановилось. Капли дождя застыли в воздухе. Только биение двух сердец в разном ритме. Мгновение до и мгновение после уже никогда не будут прежними. Ответы и вопросы… Канитель мыслей, воспоминаний… Бессмыслица, математические уравнения… 15 вариантов? Почему не один! Сложный алгоритм… Нужно свести к единой почти 70% вероятности. Так. Поведение – спокойное, будто расчетливое; холодная сдержанность – напускная или действительная? Нет, эмоционально слабо защищённый человек – значит действительная, напускная выражалась бы в нервозном поведении. 10 вариантов. Новая причёска, духи, парадная одежда – ждёт кого-то, прагматический подход – этот кто-то претендент на руку и сердце. 5 вариантов. Взгляд нервный, бегающий – нежданный гость. 2 варианта. 20/80% – достаточно. Поздно, не нужно, жаль…

Наконец, гром мира обрушивается на тишину. Время возвращает темп, за пересказанное мгновение взгляд Пьера становится болезненным ещё до неминуемого Апокалипсиса. А дальше всё просто – только мелкие обрывки воспоминаний: хруст, лепестки под ногами, грязь поглотила прелесть цветов, смешок, пожелания счастья, закрытая дверь, один, дождь. Вперед.

Когда Пьер пришёл в себя, он стоял перед домом своего старого друга Луи, который только возвратился из Французской Гвианы. Писатель неуверенно постучал в дверь, он как-то не заметил, что уже смеркалось.

«Сколько же времени прошло? Какой сегодня день?» – думал герой, пока шуршание и шорохи по ту сторону двери не перешли в звуки приближающихся шагов, а за открытой дверью не показался старый добрый Луи.

– Неужто это ты, Пьер?! Проходи скорее! – ещё не успев закончить, путешественник уже провёл друга в приёмную и, слегка повысив голос, сказал: – Дари, дорогая, сегодня у нас важный гость, надо бы накрыть на стол, а попутно подготовить горячий чай, который я привёз из Патагонии, помнишь? Он взбодрит нашего измученного друга!

Пока Луи помогал всё ещё находящемуся где-то не здесь Пьеру снять пальто и промокший колпак, из комнаты показалась очаровательная девушка, средних лет, свежая, но необычайно мудрая для своих лет. Узкая, подчёркнутая лентой, талия и широкие бёдра, каштановые кудрявые волосы, белая кожа, и немного печальный взгляд карих глаз придавали ей в совокупности то неповторимое очарование, дополнявшее ум и сердце, за которые её так любил Луи.

– Конечно, милый Луи, я попрошу наших Мари и Симона всем распорядиться. О, Пьер, что с Вами? Никогда Вас таким не видела! В Вас же всегда горело пламя вдохновения, неужели что-то смогло его погасить?

– Свет очей моих, давай, мы проводим Пьера к нам в обеденный зал, а после уже приступим к расспросам, которые я и сам, признаюсь, хочу начать! Идёмте друг мой! – с уверенным добродушием Луи взял писателя за руку, предлагая пройти в зал.

С тех пор, как Пьер вошёл в дом, он не произнёс ни слова. В его мозгу, продолжавшем работать не менее усердно, чем обычно, контролируя работу организма, царил покой человека, переставшего искать смысл, оставившего попытки разумного и неразумного познания. Он остановился в воспоминаниях, связанных с этим днём, таким реальным и одновременно поразительно отдалённым.

– Сегодня особенный день и неповторимая погода, – наконец вымолвил он. – Как в тот самый октябрьский вечер одиннадцатого числа, когда на моих руках умер тот молодой рядовой при осаде Вердена. А ведь у него была вся жизнь впереди… И этот взгляд человека, неожиданно застигнутого пулей, – он всеми фибрами своего тела хватается за жизнь, а тело его при этом неподвижно, потому что пуля раздробила позвонки… На его месте должен был оказаться я, ведь он прожил бы жизнь гораздо более нужную, чем я…

– Не смейте даже сомневаться в путях Господних, ибо, если Вы живы по сей день, значит, Ваша роль не кончалась глупой смертью там! – встревоженным тоном перебил его Луи.

Тем временем Мари принесла патагонский чай, а Симон вынес ароматно пахнущие блины и свежий пирог с ягодами.

– Что ж, не будем об этом боле. Сегодня я был у мадмуазель Шанти, и говорить об успешности визита не приходится, кажется, она уже выбрала другого, – продолжал гость.