Читать книгу Сделка Политова - Александр Субботин - Страница 6

***

Когда первый месяц Политова в Минкомпрессе подходил к концу, случилось как раз то, во что до этого никто всерьёз не верил, и все считали это фантазиями замминистра Жигина. Пришло то самое письмо. В самый обычный дождливый день, когда помощник высокопоставленного чиновника по имени Иван Политов расположился у себя за столом и начал разбирать принесённую им из экспедиции свежую почту, из высокой стопки выпал продолговатый конверт. Он действительно с виду был совершенно обыкновенным и непримечательным. На нём ровным красивым почерком, чёрными чернилами было написано:

Заместителю министра Е. П. Жигину. Министерство коммуникаций и прессы. Москва. Россия.

И всё. Обратный адрес отсутствовал, что несколько расстроило любопытство Политова, но зато, как и было сказано, в правом верхнем углу конверта, где должны были быть приклеены почтовые марки, стоял необычайный круглый чёрный штемпель с изображением светящегося месяца, из которого выходил человек в саване. Одну руку он поднял, указывая двумя перстами вверх, а во второй руке держал песочные часы. Штемпель был настолько сочным и ярко выделялся на белоснежном конверте, что Иван Александрович, ещё не разглядев письмо как следует, без колебаний признал в нём то самое.

Политов взял конверт и внимательно осмотрел его. Он был из хорошей, плотной бумаги, с приятными шероховатостями по краям и видимой текстурой. На ощупь он казался совсем пустым, потому что был лёгким и тонким. Политов поднял его над головой и посмотрел на свет. Бумага оказалась непроницаема, и, к своему большому сожалению, он ничего разглядеть не сумел.

Марина, что сидела в это время рядом за соседним столом, заметила замешательство своего коллеги и вопросительно поглядела на него. Политов молча передал ей конверт.

Сказать, что пришедшее письмо сильно потрясло Жигина, в полном смысле этого слова, было бы нельзя: с виду и в целом он воспринял приход долгожданного послания довольно прохладно. Однако же сказать, что после этого знаменательного и зловещего события подчинённые Жигина и вовсе не увидели никаких изменений в поведении своего патрона, было бы, по меньшей мере, заблуждением, а по большей мере – преднамеренным лукавством.

Узнав о письме, Жигин в очень скором времени уже стоял в кабинете своих помощников и бегло разглядывал послание, выхваченное из протянутой руки Политова. Осмотрев письмо вполне, он как-то странно горлом вымолвил «спасибо» и второпях скрылся в недрах своего кабинета. Чем занимался замминистр в течение оставшегося рабочего времени, и что потом происходило на его служебном месте, доподлинно никому известно не было, ибо свой кабинет в тот день чиновник уже не покидал. Кроме того, он отдал распоряжение, чтобы и к нему больше никто не ходил и чтобы никого не допускали, а всем звонившим, невзирая на чины и имена, отвечали, что его на месте нет и сегодня, очевидно, уже не будет. Но это то, что произошло на глазах у всех. А вот то, что случилось тем же днём, но позднее, стало известно не сразу, а только после тщательного допроса уборщицы.

Вечером, когда все служащие разошлись по домам, оставив свои кабинеты пустыми для наведения в них чистоты и порядка, уборщица, по обыкновению своему, в самую последнюю очередь, зная привычку Жигина задерживаться самому и задерживать подчинённых ещё на час-два после завершения рабочего дня, направилась к нему в приёмную. Каково же было её удивление, когда, как она показала, в десятом часу вечера в дверях высокого кабинета увидела самого его владельца – Жигина. Но то, что он появился там в этот поздний час, быть может, и не ввело бы в замешательство бедную женщину, потому как тут вроде бы ничего странного или фантастического не имелось, но вот то, как он там появился, очень сильно поразило её и хорошо запечатлелось в её памяти.

Она рассказала, что в тот момент он был неимоверно бледен, шатался, но пьяным, вероятно, не был, потому что довольно ясным и отчётливым голосом произнёс что-то по поводу ковра и пыли в своём кабинете, а потом, покачиваясь и даже временами опираясь на стену, направился к выходу. Ещё уборщица утверждала, что глаза у Жигина были широко раскрыты и даже выпучены, словно бы он только минуту назад сделал первый глоток воздуха после долгого его отсутствия, при этом лицо Жигина попеременно кривилось то в натужную усмешку, то в плаксивую гримасу.

Правда, на следующее утро, как опять-таки заверяли впоследствии свидетели, главным из которых вдруг нечаянно стал сам Политов, в стенах организации Жигин объявился совершенно бодрым и весёлым. Видимо, он всеми силами старался дать понять окружающим, на тот случай если они уже были оповещены о его странном и позднем вчерашнем уходе, что, собственно, ничего ужасного и из ряда вон выходящего не случилось, а всё осталось по-прежнему и предмета для беспокойства нет.

Наверно, у него это, быть может, и неплохо бы получилось, если бы только не неизвестно откуда взявшиеся у него под глазами тёмные припухлости и какая-то рассеянность и задумчивость в поведении, которых Политов за месяц своей службы в должности ещё никогда не подмечал у своего патрона.

А между тем наступил второй день после получения странного письма, а потом и третий, и всё, казалось, действительно входило в привычное русло, и ничего не могло предвещать катастрофы, как она всё же разразилась. Политов хорошо запомнил все обстоятельства того утра.

Надо сказать, что время для обеда в министерстве никогда не поддавалась нормированию, и это невзирая на то, какие бы новые порядки и какое бы новое руководство не обустраивалось в стенах данного учреждения. Обед тут всегда начинался в те часы, когда у служащих выдавалась свободная минутка, а свойство заканчиваться он имел только тогда, когда начальство требовало своего подчинённого назад, по надобности. Исходя из этого простого правила, можно было с почти абсолютной вероятностью утверждать, что если посреди рабочего дня человек находился не на служебном месте, то он обязательно находился в столовой, и наоборот – если нужного человека в столовой в наличии не имелось, то он определённо точно уже был вытребован обратно руководством по своим служебным обязанностям. Конечно, всё это несколько расшатывало дисциплину в организации, потому что иногда даже в самый разгар рабочего дня со своих мест в сторону столовой могли сниматься целые отделы, и даже по второму или по третьему разу за день, но, видимо, чиновничья братия имела в себе именно такую природу, при которой среди всех других возможных вольностей, которые она всё же могла себе позволить, как то: уходить вовремя домой или же пользоваться качеством запаздывать на службу с утра, выбирало именно эту – свободный график по приёму пищи.

То было утро четверга. Оно было сумрачным и хмурым, собственно, как большинство дней случившейся тогда осени. Улучив свободную минутку, когда начальника ещё не было на месте, Инесса Карловна заглянула в кабинет помощников и таинственно рукою поманила к себе Марину. Девушка вышла, но через минуту вернулась, взяла кошелёк и, подмигнув Политову, сообщила, что намеревается отправиться как раз в столовую, чтобы поспеть ко свежему кофе с булочками.

Политов уже привык, что секретарь и помощница, несмотря на ощутимую разницу между ними в возрасте, неплохо сходились между собой и часто вместе обедали, однако в этот раз ему их идея не понравилась, потому что именно сейчас он думал выйти покурить. Теперь же в такой ситуации ему полагалось оставаться на месте неотлучно, на тот случай, если появится Жигин, и тому что-либо потребуется.

Политов сперва сделал кислое лицо, но потом всё же махнул рукой, давая понять, что выбирать ему не приходится, и Марина, улыбнувшись, вышла, оставив Ивана Александровича в одиночестве. Он вновь принялся за работу с письмами, пока в скором времени не заметил из-за экрана своего монитора, как в приёмную тихо вошёл Жигин. Он появился там так тихо и скромно, против своего обыкновения, что Политов как-то сразу насторожился. Простояв в приёмной с полминуты, словно на что-то решаясь, Жигин вдруг обернулся в сторону Политова и неловко покачал головой.

– А где Марина? – монотонным голосом спросил чиновник.

– Они ушли на кофе, – всматриваясь в патрона, сообщил Политов.

– Ясно, – ответил тот и, как-то лениво шаркая ногами, направился в свой кабинет.

Политов хорошо видел через приёмную, как за замминистром закрылась дверь в кабинет, а через несколько минут он вдруг услышал странный хлопок. Ивану Александровичу показалось, что он раздался в кабинете начальника, но не поверил в это. Дело в том, что когда он бывал у Жигина с документами, он успел заметить, что его рабочее помещение полностью обеспечено звукоизоляцией. С этой же целью в проёме были даже установлены двойные толстые двери.

Политов поднялся со своего места и вышел в приёмную осмотреться. Ничего необычного, кажется, не было. Тогда он выглянул в коридор, но и там всё было безмятежно, и мягкое спокойствие лилось от каждой стены, от ковра, от тяжёлых дверей соседних кабинетов. Иван Александрович некоторое время ещё постоял в раздумье, а потом, вернувшись и набравшись некоторой храбрости, открыл первую дверь в кабинет начальства. Его сразу удивил тот факт, что вторая дверь, которая, как и первая, как правило, всегда была плотно закрыта, сейчас почему-то осталась не до конца притворённой, и через щель проскальзывала узкая полоска серого оконного света. Политов приоткрыл вторую дверь и со словами: «Евгений Павлович, всё в порядке?» – вошёл внутрь.

Дальше Ивану Александровичу почудилось, что пол под ним поплыл, стены повело в стороны, а потолок вдруг принялся сжиматься и клином уходить вверх. Политову даже пришлось сделать несколько неуверенных шагов вперёд на полусогнутых ногах, чтобы окончательно не потерять равновесие и не упасть на ускользающий из-под его ног пол.

За столом сидел Жигин. Но от Жигина прежнего в нём осталось совсем немного, разве только что дорогой серый костюм и щуплое нелепое тельце, на которое тот был надет. Голова же замминистра неестественно свисала на грудь. Его левая рука, как будто протянутая в отчаянном предложении, лежала на столе и в кулаке сжимала нечто продолговатое и золотистое, а правая безвольно опала и скрылась под столом. Но не эта необычайно затихшая поза своего начальника потрясла Ивана Александровича. Сильнее его сразило жирное багровое пятно, расплывшееся на стене за спиной чиновника и его затылок, вернее то место, где раньше был лысоватый затылок, а теперь открыто зияла взрыхлённая изнутри теменная кость черепа с рыжеватыми волосами на вывернутых лоскутах кожи и беловато-красными кусочками взорвавшегося мозга. Крови было очень много. Она стекала с головы на стол, на белую рубашку, впитывалась в мягкую ткань первоклассного костюма. Брызги её долетели до географической карты, окропили соседнюю стену, и даже на золотистых шторах появилось множество бурых пятнашек.

Политов замер, глядя на эту невероятную картину, и всё никак не мог овладеть собой. Кроме вида трупа его поразил и тот факт, что ещё совсем недавно, буквально несколько минут назад, это тело могло ходить, разговаривать и даже давать указания, которые Политов формально обязан был выполнять. А теперь вот оно сидит неподвижное и пустое и скорее напоминает собой некий органический мусор, нежели нечто сознательное, одухотворённое. Да, особенно вот эта последняя мысль, которая молнией пронеслась в голове Ивана Александровича, наверно, сильнее прочего его сейчас и потрясла. Ему вдруг сразу припомнились подходящие к таким случаям крайне банальные измышления о бренности жизни, о её хрупкости и конечности, и о той грани, которая тонким лезвием проходит между жизнью и смертью. О том, что венцом всякой жизни является смерть, и вся такая прочая пошлость, которую, как правило, произносят на поминках тех людей, которые мало что значили для самого оратора. Но Политов не остановился на этом как бы на само собой разумеющемся итоге мысли. Ему вспомнились и свои выводы на этот счёт. Особенно на тему того, что посвящать свою жизнь тому, чему посвятил её Жигин, а именно стремлению к власти или же материальным благам, является совершенно бессмысленным. И даже вредным. Ибо всё равно то, что сейчас их всех окружает – является фальшивым, надуманным, а вот труп Жигина – вполне себе очевиден и девственен по отношению к Миру и не требует каких-либо дополнительных доказательств или же заверений со стороны искусственных умозрительных надстроек, созданных человеком. Вот он есть, и больше ничего не надо. Смерть есть, труп есть, жизнь Политова есть, а вот первоклассного пиджака на теле Жигина уже нет. Да и высокого кабинета уже не существует, потому что самого хозяина нет, и, следовательно, и сам он потерял всякую важность, а главным тут сейчас является сам Политов, который, может быть, ничем и не примечателен и даже, может быть, формально слабее Жигина, но зато он живой, а тот мёртвый. Вот она – вся правда, вот она – вся простота, а также истина и смысл всего сущего.

Пока Политов вот так стоял и размышлял, время бежало. И бежало стремительно. А он, застывший и словно заворожённый, смотрел на мертвеца. Спустя лишь несколько минут он смог стряхнуть с себя ту странную задумчивость, которая нахлынула на него неизвестно откуда, и, наконец, пошевелиться. Когда это произошло, он воровато приблизился к трупу и брезгливо осмотрел его. Он взглянул в голову Жигина, будто это была препарированная лягушка на уроке биологии. Потом Политов обвёл взглядом кабинет. Всё вроде бы было как и прежде: и шкаф, и стол, и диван, и даже сейф закрыт. На столе по-прежнему имелся такой же идеальный порядок (а именно стол был всегда свободен от документов), как и раньше, только теперь перед мертвецом Иван Александрович приметил исписанный лист бумаги и пепельницу, в которой лежала недокуренная сигарета и кучка бумажного пепла.

Политов хотел заглянуть в листок, но отказался от этой затеи, как от затеи его не достойной и даже унизительной. Скорее всего там было предсмертное послание близким и родственникам.

Разумеется, сейчас Политову несомненно следовало бы действовать иначе: сделать несколько звонков, сообщать о трагедии, оставаться на месте до прибытия специальных служб. И он собирался уже уходить и руководствоваться именно таким планом, как что-то его вдруг неожиданно задержало. Какое-то странное чувство, которое налетело на него тревожным ветерком. Словно, уходя, он как бы оставлял что-то важное здесь. Словно даже как будто он преступник, который оставляет за собой улики. Словно он что-то определённо упустил или забыл.

Политов остановился и прислушался к себе. Он хотел понять, что же хочет сообщить ему это неожиданное внутреннее ощущение. Он даже вернулся обратно, на то место, где совсем недавно стоял и глядел на труп. Он ещё раз осмотрел кабинет, стол, Жигина… И вот тут ему в глаза бросился тот самый продолговатый и золотистый предмет, что сжимал мертвец в левой руке.

Политов вновь осторожно приблизился к телу Жигина и наклонился так, чтобы не запачкаться кровью, а потом аккуратно вынул эту вещь из ещё не остывшей руки трупа.

Это была пузатая золотая перьевая ручка. Видимо та самая, о которой так случайно как-то упоминала Марина.

Политов взглянул на неё, но внимательно рассматривать не стал, потому что то чувство тревоги, которое так внезапно налетело на него ещё недавно, вдруг так же внезапно улетучилось, и, положив перо во внутренний карман пиджака, наш герой поспешил покинуть зловещий кабинет, где, всё так же замерев на своём рабочем месте, сидел мёртвый Жигин.