Читать книгу Чужое тело - Александр Тамоников - Страница 2

Водитель ночного такси, которое я поймал недалеко от областной больницы, вопросов не задавал, молча отрабатывал свои деньги. В крематорий так в крематорий, ему без разницы. И про «ядерную триаду», и про странное одеяние ничего такого не озвучивал, за что я был ему очень признателен. Впрочем, он слишком часто поглядывал в зеркало, будто бы ненароком оттягивал отворот куртки – видимо, держал там средство самообороны.

Я скорчился на заднем сиденье. Меня трясло, ныли ушибы, полученные при падении после удара током. Именно сейчас они решили напомнить о себе. В голове царил сумбур. Я был живой, на свободе, но не испытывал ничего, кроме подавленности. Мысль отправиться домой даже не возникла. Я был уверен, что там никого нет, а где взять ключи?

За окном проплывал полуторамиллионный ночной город, машина катила через Обь по пустынному Коммунальному мосту. На приборной панели отображалось время – половина четвертого. Если в одиннадцать вечера меня долбануло… то – прошло больше четырех часов.

Водитель помалкивал, но чувствовалось, что его подмывает задать пару-тройку вопросов. Лучше бы молчал – для собственного же блага! Мы пронеслись мимо спящего поста ГИБДД на съезде с моста, летели по улице Восход, заставленной искусственными светящимися деревьями, к Государственной публичной библиотеке, в которой в свободное от «основной работы» время трудилась моя Варвара.

Дальше – улица Кирова с новыми небоскребами, хитрый съезд на Ипподромскую, уставленную такими же высотками. Прямая, практически пустая дорога до двухуровневого пересечения с улицей Фрунзе…

Слабо шевельнулось в мозгу – без денег таксисты не возят. Я принялся обшаривать карманы – сначала куртки, потом пиджачные и брючные. Как-то некрасиво все складывалось. Денег не было – совсем обеднели отечественные патологоанатомы? Также не было телефонов, сигарет и зажигалок – именно того, что мне сейчас требовалось больше всего.

Нахмурился шофер – у нас возникли одинаковые мысли. Я откинул голову, старался думать о другом. А когда открыл глаза, мы уже проезжали Сад Дзержинского, начиналось Загородное шоссе…

Когда мы свернули в поселок Восход, самым значимым объектом которого был Новосибирский крематорий, я только начал отогреваться. Шофер затормозил напротив неосвещенного шлагбаума – приехали.

– К шлагбауму подъезжай, – бросил я.

Его аж передернуло от моего утробного голоса, но спорить не стал. Снова завелся, сдал назад, уперся в шлагбаум. Из будки охраны вышел Алексей Головин – я узнал его по походке. Осветил фонарем машину, безмолвного водителя, обошел такси спереди.

Я опустил стекло со своей стороны. Он осветил пустое место пассажира, сместил луч. Дрогнул фонарь, Головин попятился, исторг что-то странное из области горлового пения. Я тактично помалкивал. Все понятно, о смерти Никиты Ветрова уже знает каждая собака.

Алексей набрался мужества, снова решил меня осветить. Я подался вперед, чтобы не прятаться в тени.

– Это ты, Никита? – У него даже голос изменился. – Но как же тогда… Ведь нам сообщили… – он закашлялся.

– Да никак, – утробно пролаял я, – слухи о моей смерти оказались несколько преувеличены.

Но он не верил ни словам, ни глазам – рискнул подойти, всмотреться.

– Да живой я, – проворчал я. – Просто временно был мертвый. Все в порядке, Алексей, температура нормальная, трупных пятен нет. Займи пятьсот рублей, рассчитаться нечем.

– Да, конечно… – Головин стал шарить по карманам, выудил несколько мятых купюр, сунул их мне и быстро отдернул руку. Я отсчитал требуемую сумму, отдал водителю. Даже в темноте было видно, как тот смертельно побледнел. Что с ними не так? Мертвецов никогда не видели?

– Давай дальше, – сказал я. – Сейчас шлагбаум откроют.

– Ну уж нет… – замотал головой парень. – Дальше не поеду, сам дойдешь, тут недалеко…

Ладно, черт с ним. Я выбрался из машины. Едва захлопнул дверцу, как он резко сдал назад, пулей развернулся и помчался прочь, как автогонщик по трассе.

Остались я и потрясенный Головин. Он так смотрел, словно я олицетворял саму старушку Смерть (впрочем, в некоторых поверьях она не старушка, а очень даже милая девушка).

Из будки робко высунулся товарищ Головина и сразу спрятался. В этом было что-то сатирическое. Каждый день из года в год лицезреть похоронные кортежи, гробы, венки, заплаканных людей – и стать от этого настолько чувствительными и суеверными?

– Леха, отомри, – проворчал я. – Деньги верну.

– Да ладно, Никита, можешь не возвращать… – Он явно томился моим присутствием на границе охраняемой территории. – Слушай, а ты уверен… – Он колебался, не знал, как закончить.

– Нет, – отрезал я. – Будем разбираться. Закурить дай.

– Н-не курю…

– И давно?

– Н-никогда не курил…

Ладно. Я махнул рукой и шаткой поступью двинулся в глубь охраняемой территории. От затеи стрельнуть сигарету у напарника я отказался. Он заперся в будке и собирался до последнего держать оборону.

– Я позвоню Сергею Борисовичу, можно? – донесся слабый голос Головина. – Он вроде здесь, ему тоже сообщили…

– Не надо, – буркнул я, – не звони. Сам принесу благую весть.

– Хорошо, не буду… – Головин облегченно вздохнул.

Я шел, шатаясь, по щебеночной дорожке, иногда останавливался, разражался кашлем. Вновь сходило затмение, голова отказывалась работать. Ноги с трудом волочили отяжелевшее тело. Где моя суперсила?

Я опустился на лавочку, чтобы избавиться от одышки. Пропадала чувствительность – к боли, к холоду. Требовалась воля, чтобы подняться и продолжить путь между шеренгами кустарников.

Завершение ночи выдалось малооблачным. Природа словно извинялась за причиненные населению неудобства – ветер стих, осадков не было, даже облака разбредались, и в их разрывах угадывались звезды. До рассвета оставалось несколько долгих часов.

Я терял ориентацию – неведомым образом меня снесло с дорожки, и я оказался на центральной аллее парка. Парк Памяти Новосибирского крематория был образцом ландшафтного искусства. Находись он в городе, сюда бы приходили отдыхать семьями, по аллеям сновали бы мамы с колясками, а все скамейки оккупировали бы пенсионеры. В плане он представлял зеленый прямоугольник с круговой аллеей. Сквозные дорожки делили центральную часть на равные сектора.

Самая широкая, центральная, прорезала весь парк и выходила к главной лестнице крематория. На центральном пятачке, где сходились все дороги, возвышался скульптурный Иисус на распятии.

Я брел мимо строгих рослых фонарей, мимо колокола над дорожкой, мимо ангелов с крыльями, монументальных вазонов на каменных постаментах.

Фонари испускали приглушенный свет – здесь не было ночью темноты. Трава почти не жухла, ее регулярно подстригали. Ухоженные кустарники еще сохранили часть листвы. В летнее время здесь всегда множество цветов. Христианские символы чередовались буддийскими и мусульманскими.

«Мы не отдаем предпочтения одной религии, – объяснял Сергей Борисович, – здесь все равны перед вечностью, примиряются люди разных конфессий, и не имеет значения, что у них кардинально отличаются представления о загробном мире. Здесь неважно, богатый ты или бедный, коммунист или крайний либерал, грешник или праведник – смерть всех уравнивает. Путь в подземное царство отовсюду одинаков. А смысл нашей жизни в том, что она имеет свой предел…»

На меня взирал бронзовый Будда, олицетворяя вселенское спокойствие, – он восседал на постаменте из золотых лепестков. Готовились взмыть в небо крылатые ангелы…

Я снова сидел, смотрел на здание крематория, возвышающееся в конце аллеи. Его венчал терракотовый купол. Позади крематория выстроились колумбарии с нишами для урн с прахом. В светлое время суток они напоминали нарядные жилые домики. Несколько месяцев назад я заключил с администрацией договор касательно собственного погребения. И ведь прекрасная была возможность привести его в действие…

Я зажмурился, представив, как все могло происходить. Друзья, знакомые и безутешные родственники во главе с Варварой и мамой следуют за церемониймейстером и гробом по пространству крематория. Втягиваются в длинный коридор, в конце которого горит ослепительный белый свет. Скорбная процессия растворяется в этом свете. Торжественно звонят колокола. Люди проходят мимо застекленных витрин Музея памяти. Там собраны вещи реально существовавших людей – так называемые материальные портреты. Шествие заканчивается в прощальном зале. Там работает священник (или не работает – дело хозяйское), звучит пронзительная музыка, от которой наворачиваются слезы и рвется душа.

Потом гроб с моим телом погружают в печь, а закончится мероприятие «тихим салютом» – белыми шарами, устремленными в небо. Их поочередно выпускают дети, что подчеркивает тихую печаль события. Иногда выпускают белых голубей, символизирующих чистоту и свет, но насчет голубей в моем договоре ничего не сказано. Впрочем, Варвара могла бы оплатить эту дополнительную услугу – в честь нашего доброго знакомства… Я, кстати, совсем недавно узнал, что слово «колумбарий» переводится с латинского, как «обитель голубей», «голубятня».

В окружающем пространстве было тихо, как в нише колумбария. Я поднялся по ступеням, свернул влево, на подъездную дорожку к крематорию, побрел к музею. Здание бывшей котельной, превращенное в один из самых странных музеев мира, располагалось под боком. Пространство у входа венчал задумчивый сфинкс, вокруг которого наматывал круги охранник из ЧОПа. Мерцал огонек сигареты.

Он перестал ходить по кругу, решил прогуляться за угол, в этот момент я и возник в окрестностях входной двери. Она открылась бесшумно, плавно. Никто не остановил возникшее из темноты «привидение» – грубый недочет охранной структуры.

В музее также было тихо, но уже тепло. Неясные тени скользили по главному выставочному залу – работало дежурное освещение. Моими поступками в эту ночь руководил автопилот.

У стойки слева от входа никого не было – дежурный работник изволил отсутствовать. Я понятия не имел, кто дежурит в эту ночь – Лариса или Михаил. Справа, из служебного помещения, доносились глухие голоса. Но ноги несли меня прямо.

Я призраком блуждал по большому залу – мимо выложенных на возвышении старинных надгробных плит, мимо картин, икон, исторических похоронных аксессуаров, настенных мемориалов. Бренность человеческого бытия – в виде оскаленных черепов, старинных домовин, аллегорическая «Пляска Смерти», задумчивая «Смерть, играющая в шахматы», – охваченная игрой света и тени…

Из полумрака проступали траурные женские одеяния XIX века – казалось, в этом платье кто-то есть, и сейчас эта барышня сойдет с постамента… Реалистичная инсталляция с участием манекенов – сидящая статная женщина в белом платье, а рядом гробик с телом младенца. Так называемый белый траур – элемент Викторианского культа смерти, – когда траурной атрибутике уделяли повышенное внимание…

Из мерклого освещения вырастал траурный экипаж в натуральную величину: лошадь, укрытая черной попоной, невозмутимый кучер, колесный катафалк, под бархатным балдахином. Экипаж перевозил недавно отреставрированный гроб, в котором был похоронен знаменитый бердский купец Владимир Горохов. Гроб примечателен тем, что из него можно выкачать воздух, чтобы тело не разлагалось. Купец – мукомольный промышленник, меценат, основатель индустриального города – скончался в Москве, а тело везли по Транссибу в Новониколаевск. Могилу мецената обнаружили десять лет назад, после обмеления Обского моря. Останки купца перезахоронили. Цинковый саркофаг переехал в Бердский краеведческий музей, а когда в Новосибирске открылся Музей погребальной культуры – снова сменил место прописки…

В музее было хорошо. Тут только поначалу не по себе. Потом понимаешь, что все это неспроста. Лекарство для успокоения души. Здесь лечится страх перед смертью, которая все равно придет…

Я плохо помнил, как оборвались мои неприкаянные блуждания, и я вернулся к выходу. Сотрудница музея Лариса – симпатичное образованное создание с чувством такта и юмора – уже вернулась на предписанное служебными инструкциями место. Она сидела за стойкой и в свете небольшой настольной лампы перелистывала документацию. Девушка хотела спать, зевала, прикрывая рот ладошкой, словно кто-то мог ее видеть.

Я вырастал из мрака Музея смерти, обрисовывался в освещенном пространстве. Она почуяла присутствие постороннего, вздрогнула, подняла голову. Ей-богу, мне стало ее жалко: никогда я не видел такого пещерного ужаса на миловидной мордашке. Она побелела, окаменела, посмотрела с диким страхом. Хотела что-то сказать, но в горле встала блокада – только нижняя губа беззащитно подергивалась. «Все ясно, – отметил я, – Головин не звонил. Списал на видение, которые посещают и психически здоровых людей».

– Здравствуйте, Лариса, – тихо поздоровался я. – Все в порядке? Сергей Борисович на месте?

Она сморщилась, в глазах заблестели слезы. «Если выживу этой ночью, пора менять место работы», – отчетливо читалось в ее лице. Слова пробились через блокаду в горле, она издала что-то нечленораздельное.

Я понятливо кивнул – трудности перевода. Варвара лично лицезрела мой труп, да и медики в подобных случаях почти не ошибаются.

– Повторите, пожалуйста, – терпеливо вздохнул я. – Сергей Борисович сегодня на месте? – и сопроводил вопрос некультурным тыканьем указательного пальца.

Лариса глубоко вздохнула и утвердительно кивнула – да, куда угодно, только сгинь.

– Спасибо, – вкрадчиво поблагодарил я и повернулся, чтобы войти в служебное помещение.

– Никита Андреевич, но вы же… – хрипло выдавила Лариса и сделала такую мину, что можно было не продолжать.

– О нет, это в прошлом, уже все в порядке, – пробормотал я. – Много дел, пришлось перенести дату своей смерти.

Дверь открылась бесшумно, и явление воскресшего мертвеца отметили не сразу. Здесь находились моя Варвара и Сергей Борисович, больше никого. Седовласый основатель музея, крематория и похоронного холдинга (а также обладатель ряда титулов и должностей) – всегда представительный, импозантный – сегодня выглядел неважно, был непривычно растерян, расстроен, даже подавлен. Лицо осунулось, обозначились круги под глазами.

Он сидел за столом, опустив голову, в замшевой куртке, наброшенной на плечи, обнимал чашку, из которой свисал хвостик чайного пакетика.

Варвара сидела рядом, боком ко мне. Ссутулилась, в лице ни кровинки, нервно теребила колечко на среднем пальце. Красивая женщина, но не сегодня. Совсем недавно она плакала. Больше, видимо, не могла – слез не осталось. Между ними на столе лежали мои вещи – сотовый телефон, часы, денежная мелочь, документы, сигареты с зажигалкой. Видимо, побывала-таки в морге до моего «воскрешения», забрала все это хозяйство. Одежду брать не стала, да и не надо. Не хочу я ничего носить с мертвеца…

– Да, Сергей Борисович, я уже почти успокоилась, – глухо говорила Варвара. – Что случилось, то случилось, такова жизнь, я все понимаю и уже смирилась… Через три часа надо ехать за телом, готовиться к погребению… Я одного не понимаю, Сергей Борисович, – Варвара устремила к Якушину жалобный взор, – как я могла так ошибиться? Мне казалось, я прекрасно вижу судьбу Никиты, это ясно проявлялось на тонком плане. Он не мог погибнуть от удара током. Никиту поджидала смерть в результате авиакатастрофы – в этом не было сомнений. И не в ближайшее время, а потом, не скоро, только через несколько десятилетий. Ему предстояло пережить меня. Я ничего не понимаю, Сергей Борисович. Признайтесь, для вас ведь это тоже стало шоком?

Вот так новости. Ничего подобного мне Варвара не рассказывала.

– Не то слово, Варюша, – удрученно вещал Якушин. – Я поначалу не поверил, попросил перепроверить информацию. Да уж, неисповедимы пути, мы тоже можем ошибаться…

Я тактично кашлянул. Они прервали беседу и повернули головы.

Эффектнее не придумаешь. У Якушина от удивления вытянулось лицо. Он сильнее сжал кружку с чаем, словно на нее покушались. С Варвары сошла последняя краска. «Праздник к нам приходит, праздник к нам приходит…» – забилось в голове. Варвара вскрикнула, совершила прыжок, но не ко мне, а в обратную сторону. Ткнулась в кромку стула, снова села. Потом поднялась, приняла оборонительную позу, так в ней и застыла.

Сергей Борисович поднял кружку подрагивающей рукой, сделал глоток и забыл поставить на место. Могли бы что-нибудь и покрепче выпить по такому поводу…

– Это т-ты? – сипло выдавила Варвара.

– Не имею аналогов, – с достоинством ответил я, подходя ближе. Что-то подсказывало – не стоит делать непродуманных резких движений.

Сергей Борисович опомнился, поставил кружку, начал медленно воздвигаться над столом, неуверенно заулыбался.

– Подожди… – Внутри Варвары включились процессы, она стала яростно растирать лоб. – Но ты же умер… Я дважды за эту ночь видела твой труп.

– Это был не труп, – уверил я.

– Нет, труп… – Даже в этой абсурдной ситуации она проявляла ослиное упрямство. – Сергей Борисович… – Она передернула плечами, жалобно глянула на Якушина, – может, это не он? Ведь бывают же случаи…

– Может, мне уехать обратно? – вздохнул я. – Чтобы вам спокойнее было? Только денег на такси дайте.

– Мертвые шутят, называется… – Сергей Борисович шумно выдохнул и улыбнулся во весь рот. – Это он, Варюша, успокойся, меня не обманешь. Никто не вселялся в тело Никиты Андреевича – это он и есть, во плоти, так сказать. И как-то нелогично, согласись, вселяются в живые тела, а не в мертвые. Просто произошла редчайшая в медицине вещь…

Варвара подошла на цыпочках, недоверчиво вглядываясь в мое непростое лицо, стала ощупывать, сменила мину. Потом с воплем «Никитушка, прости!» прыгнула на шею, стала целовать во все доступные места, что-то бормотала, выла, урчала. Я чуть не упал – пришлось расставить ноги.

Подошел Якушин с улыбкой до ушей, тоже потрогал меня, засмеялся, смахнул что-то с глаза – разумеется, соринку. Потом махнул рукой – доведете когда-нибудь до инфаркта – и на подгибающихся ногах побрел обратно за стол.

В дверь сунулась Лариса, поморгала, вопросительно уставилась на Якушина. Тот кивнул с улыбкой: так надо. Лариса сглотнула, осторожно прикрыла дверь.

Варвара спустилась с небес на землю, довела меня до стула, усадила, сама пристроилась рядом. Девушка все еще всхлипывала, хваталась за сердце. Однако профессиональное самолюбие вернулось на место, и мне по-прежнему стало суждено умереть в падающем самолете. Сергей Борисович подтолкнул ко мне пачку моих же сигарет.

– Курите, Никита Андреевич, сегодня можно. Только смотрите, чтобы в привычку не вошло.

Я с жадностью схватился за свой «Уинстон», стал окуривать дымом служебное помещение. Они не роптали, терпели. Варвара сбегала за баночкой с водой, где я и утопил высосанную в несколько затяжек сигарету.

– Как вы себя чувствуете, Никита Андреевич? – осторожно осведомился Якушин. – С головой все в порядке?

– Нет головы, – проворчал я, – черепная коробка – есть, а головы – нет.

– Главное, что чувство юмора осталось. Хотя в вашем случае, полагаю, оно должно умереть последним.

– Голоса, музыка, хоровое пение, навязчивые мысли? – срывая голос, бормотала Варвара. – Ты извини, Никитушка, что спрашиваю, но все это так необычно…

– Внутренний голос требует убивать, – признался я.

– Понятно… – Она ласково гладила меня по руке. – Это ничего, родной, скоро пройдет…

– Полагаю, Никита Андреевич, мне придется увеличить ваш гонорар, – вкрадчиво сказал Якушин.

– Конечно, – кивнул я, – на достойные похороны.

– Фу… – выдохнула Варвара и расслабилась. – Отпустило, твою-то мать…

– Кстати, насчет моей матери, – вспомнил я. – Надеюсь, вы ей не сообщали о моей безвременной кончине?

– Нет, твоей маме не сообщали, – замотала головой Варвара. – Непросто это, Никита, решили подождать до утра.

– Вот и славно, и не сообщайте.

– Хорошо, не будем.

– Да, Никита Андреевич, – сказал Якушин, – до вашей мамы печальная весть не дошла – и слава богу. Но вашей помощнице Римме Казаченко Варвара позвонила незадолго до вашего эффектного появления, и, полагаю, эта новость ее не обрадовала.

Вот черт! Я вскочил со стула, схватил свой телефон. Разрядился! Некому воткнуть в розетку. Я требовательно уставился на Варвару. Она смутилась, суетливо полезла в сумочку за своим смартфоном.

– До утра не могла подождать?

– Прости, но мы же не думали, что к утру ты оживешь. Да, наверное, ты прав, надо было подождать, дать человеку выспаться. Но я не смогла, а Сергей Борисович не успел меня остановить. Она плакала, Никита…

Надеюсь, не от радости. Я набирал номер по памяти.

– Да, Варвара, слушаю… – голос моей помощницы звучал глухо, но уже не сонно.

– Это не Варвара, – отрезал я. – Римма, ради бога, прости всех нас, произошла чудовищная ошибка. Все в порядке, новость о моей смерти можно отозвать, она не соответствует действительности, это нелепое недоразумение…

Римма помолчала и задала убийственный в своей простоте вопрос:

– Это кто?

– Это твой работодатель Никита Ветров, – терпеливо завел я старую шарманку. – Все в порядке, я жив. Считай, что эта неприятность произошла с моим однофамильцем, а в морге все перепутали. Варвара поспешила, погорячилась, понимаешь?

– Но это не твой голос… – она все еще сомневалась.

– Как это не мой? – возмутился я. – А чей, позвольте спросить? Римма, кончай выделываться, это я!

– Вот теперь, кажется, узнаю… Подожди, это точно?

– Да! – рявкнул я. – Можешь не сомневаться.

– А кому претензии предъявлять? Ну, сам понимаешь, за моральный ущерб и все такое…

– Я позднее предоставлю подробный список. Ты не звонила моей маме?

– Никита, я незнакома с твоей мамой.

– Вот и отлично, не звони. Не забудь, что утром на работу. Разрешаю опоздать на два часа. Все, спи… если сможешь.

Я отключился, перевел дыхание. Варвара с Сергеем Борисовичем выразительно переглянулись – да, это точно он. Пациент скорее жив, чем мертв.

– Никита Андреевич, если не возражаете, я позвоню медикам, мы должны им сообщить о вашем чудесном исцелении, вы понимаете… – Якушин помялся, – такое не каждый день случается. Нужно провести полное обследование, сделать ЭКГ, ЭЭГ…

– Давайте не сейчас, – взмолился я. – Позднее. Клянусь, Сергей Борисович, я не сбегу.

– Хорошо. – Якушин помедлил. – Я распоряжусь об отмене мероприятий… вы понимаете каких. Хотя, подозреваю, что Лариса уже всех обзвонила и дала соответствующие распоряжения, м-да… – Сергей Борисович не сдержался, прыснул. – Ладно, медиков вызовем позднее. Рассказывайте, что с вами приключилось. Кофе хотите? Есть булочки – на предмет пожевать…

– А у меня есть желудок, – вздохнул я. – На предмет вывернуть его наизнанку.

Я снова курил, повествовал о своих злоключениях. Они уже тихо зеленели от моего дыма, но пока что терпели.

– Это полная версия? – спросила Варвара.

– Полнее некуда.

– Все правильно, – откашлявшись, начал Якушин. – Типичные внетелесные околосмертные переживания. Вам было радостно, спокойно, вы испытывали чувство гармонии. Считали себя способным проникнуть в суть мистических и религиозных событий. Но вместе с позитивными переживаниями многие люди, перенесшие состояние клинической смерти, описывают адские картины огня, какие-то устрашающие сцены, видели людей в состоянии страдания. У вас ничего такого не было?

– Не успел, – буркнул я, – так некстати все оборвалось. Хочется сказать «спасибо» нашей медицине, но в данном случае она принесла больше вреда, чем пользы.

– Подтверждается сохранение сознания после полного отключения мозга, – заметила Варвара, – а мозг, как известно, отключается после остановки сердца. Но все это окутано неясностью… Кто-то видит картины из прошлой жизни, другие начинают говорить на незнакомых языках – причем в совершенстве… – Она с подозрением уставилась на меня.

– Да, ксеноглоссия, слышал, – проворчал я. – Но я с вами на суахили общаюсь? Как такое возможно, Сергей Борисович? – задал я самый острый для этой ночи вопрос. – Реанимация не помогла, меня привезли и бросили, объявив мертвым. Человек не может выйти из клинической смерти без врачебного вмешательства. Как такое произошло?

– Не знаю, – смутился Сергей Борисович. – Кто-то наверху посчитал это нужным и необременительным. Значит, вы нужны.

– Вам не приходит в голову, Сергей Борисович, что его смерть была не случайной? – спросила Варвара.

– Смерть всегда имеет причину, – уклончиво отозвался Якушин и засмеялся. – Это не я придумал, а неизвестный автор. Смерть не случайна, это понимаем все мы. На вашу жизнь, Никита Андреевич, покушались. Ураган для злоумышленника стал удачным подспорьем. Гроза, ураганный ветер, оборванные провода – и один из последних контактирует с металлической дверью. Все подстроено. Кто-то знал, что вы пешком направляетесь к дому, успел все сделать. Возможно, у преступника имелся сообщник. Вы никого не видели?

Я пожал плечами. А ведь почудилось, что кто-то прятался за припаркованными машинами…

– Человек, не понаслышке знакомый с электричеством, – продолжал Якушин, – наш фигурант, если помните, трудился инженером по электрооборудованию на ярославском заводе «Термоприбор». Почему бы не сплясать именно отсюда? Сейчас вы не в лучшей форме, Никита, но когда придете в себя, надо продолжать.

– Догадываюсь, – вздохнул я, – в противном случае он рано или поздно меня добьет. Преступник владеет информацией, выяснил, что мы работаем по людям, перенесшим клиническую смерть, решил от меня избавиться, пока я не вышел на что-то важное.

– Но не ты один в курсе, – справедливо заметила Варвара.

– Однако именно меня он предпочел убрать как главную угрозу. Это следует обдумать, но вы правы, Сергей Борисович – не сейчас. Покушение было целенаправленным, убивать кого-то еще этот упырь не хотел. Соседка Клавдия Ивановна вышла из подъезда, ее не ударило. Варвара скатилась по лестнице – ее тоже миновало.

Варвара как-то задрожала, поежилась.

– Злая ирония, – пробормотала она, – мы ищем человека, перенесшего клиническую смерть. При этом то же самое переносит человек, занятый поисками злодея.

– Не думаю, что это совпадение, – сказал Якушин. – Нам явно порываются что-то сообщить. Вам придется заново, Никита Андреевич, проанализировать все, что с вами произошло, не упуская ни единой мелочи. Вы что-то забыли или посчитали неважным. Отдохнете, потом освежите память. Боюсь, после вас опять придется наводить порядок и все утрясать, – вздохнул Сергей Борисович. – Из вашего рассказа явствует, что в областном бюро судебной экспертизы вы вели себя как слон в посудной лавке. Нет, допускаю, вы были несколько взволнованы…

– Да, самую малость, – согласился я. – Сам не смогу, придется вам улаживать вопрос с кражей одежды и нанесением работнику бюро, а также сотруднику вневедомственной охраны легких телесных повреждений.

– Вы уверены, что они были легкие? – Якушин ехидно прищурился.

– Ой, да ладно, – отмахнулся я, – товарищ приобрел бесценный опыт. А второму надо больше тренироваться, прежде чем заступать на охрану важных государственных объектов. Можно мне отдохнуть, Сергей Борисович? Ей-богу, с ног валюсь. Смерть – это так утомительно. Прошу всего лишь 48 часов сна, а потом все, что угодно – врачи, маньяки, заслуженное наказание…

– Да, Варвара отведет вас в гостевую комнату. Отдыхайте, Никита Андреевич, я постараюсь все уладить. Усилим охрану – пусть и за вами с Варварой приглядывают. Вопрос с одеждой решим. «Украденное» придется вернуть. А я пока сообщу куда следует о местонахождении вашего бренного тела.