Читать книгу Смертельные прятки - Александр Тамоников - Страница 3

Пакистан, провинция Хайбер-Пахтунхва, секретная авиабаза ВВС США, 1 мая 1960 года

Ранним утром «Локхид У-2» с заводским номером 360 без опознавательных знаков стоял на взлетной полосе, ожидая приказа к вылету. На борту самолета находился только пилот. Он входил в «Отряд 10–10», специально созданный для совершения сверхсекретных разведывательных полетов над территорией СССР. Пилотов в отряд отбирали сотрудники ЦРУ: попасть в спецгруппу считалось большой удачей.

Официально «Отряд 10–10» значился Второй временной авиаэскадрильей метеоразведки и входил в подчинение NASA. Безобидные полеты для нужд метеослужбы на самом деле не были так уж безобидны. С 1956 года самолеты этого отряда выполняли регулярные разведывательные полеты над территорией СССР, используя площадки в Турции, Иране и Афганистане. Главной целью полетов был сбор сведений о расположенных на территории СССР радиолокационных станциях и позициях противовоздушной обороны.

Президент США Дуайт Эйзенхауэр опасался, что раскрытие разведывательных полетов приведет к ухудшению отношений с Советским Союзом, так как полеты могут быть восприняты как акт агрессии. Вооруженного конфликта он не хотел и все же дал добро на первый полет.

4 июля 1956 года самолет «У-2» стартовал с американской авиабазы в германском городе Висбадене. Пролетев над Москвой, Ленинградом и Балтийским побережьем, он благополучно вернулся обратно. Самолет не обнаружили, системы ПВО не открыли огня, а мощная фототехника позволила получить отличные снимки.

Первый полет принес настолько богатые плоды, что перекрыл все минусы нелегальных полетов. Глубокое вторжение в воздушное пространство СССР на высоте двадцати – двадцати одного километра продолжительностью от двух до четырех часов позволяло собрать огромный объем разведывательной информации, начиная от аэродромов базирования истребителей-перехватчиков, позиций зенитной артиллерии и радиолокационных станций, заканчивая элементами советской системы ПВО.

Что значит международный скандал по сравнению со снимками баз Военно-морского флота и важнейших оборонных объектов СССР? Да почти ничего! Подумав, президент Эйзенхауэр дал добро на регулярные полеты. Его уверенность в правильности решения подпитывали несколько факторов. Первое: самолеты «У-2» совершали полеты на высотах, недосягаемых для советских истребителей. Второе: советские ракеты не могли достать «У-2» из-за большой высоты. И третье: он, как президент, не имеет права отказаться от возможности получить разведывательные данные такого качества.

Так несанкционированные полеты получили одобрение президента и были поставлены на поток.

Для Гэри Пауэрса, пилота борта 360, данный полет был двадцать восьмым на самолетах типа «У-2» и далеко не первым в рамках операции Grand Slam. В свои тридцать лет Пауэрс имел за плечами большой летный опыт, включая участие в корейской войне. По большому счету для него эта операция носила будничный характер. Быть может, кто-то из пилотов «Отряда 10–10» действительно считал разведывательные полеты не более чем скучной рутиной, только не Пауэрс.

По его мнению, для пилота подобные разведывательные полеты несли и физическую, и психологическую нагрузку. «У-2» нельзя было назвать легким в управлении, хотя бы из-за сложности управления при полете на малых скоростях. Такой полет требовал специального режима взлета и набора высоты. Посадку пилот мог осуществить лишь с помощью коллег, передающих данные о расстоянии до полосы и ориентирующих летчика из следовавшего за самолетом автомобиля. Это сильно выматывало и умственно, и физически.

Сами полеты тоже спокойными назвать было трудно. Самолет, по легенде, собирающий информацию для метеосводок, был буквально напичкан новейшими устройствами для получения разведданных. Основным прибором являлась уникальная фотокамера, способная снять с высоты полета полосу шириной сто пятьдесят километров и длиной в три тысячи километров. На записях можно было различить объекты размером меньше метра. Каждый пилот знал: если случится непредвиденное, доказать добрые намерения с таким арсеналом на борту уже не удастся.

Объекты, которые приходилось фотографировать, тоже несли в себе немалую опасность. Не далее чем за три недели до полета Пауэрса его друг и коллега пилот Боб Эриксон совершал полет над территорией СССР и, когда проходил над Семипалатинским полигоном, в прицельном устройстве ясно увидел ядерную бомбу, установленную на башне и готовую к подрыву! Рассказывая об этом, Боб поделился своими ощущениями: вся жизнь промелькнула перед глазами, когда он представил, что могло бы произойти, если бы дата испытания бомбы совпала с датой его полета. И это был далеко не единственный случай, когда полет реально мог закончиться для пилота трагедией.

В этот раз ощущение чего-то плохого неотступно преследовало Гэри Пауэрса. Начать с того, что полет был назначен вовсе не на 1 мая. В Пешевар Гэри Пауэрса и Боба Эриксона доставили 28 апреля, за день до назначенного полета. На базу они прибыли вместе с наземной группой техников. Гэри – в качестве основного пилота, Боб – как запасной. За день до этого с турецкой авиабазы Инджирлик прибыл «Локхид У-2С» с заводским номером 358. На нем и предстояло лететь Пауэрсу.

29 апреля пришел приказ: вылет отложить на один день, «Локхид 358» перегнать обратно в Инджирлик, планируемый полет совершить на «Локхиде» под номером 360. Бобу Эриксону было поручено лететь на турецкую базу, а Пауэрсу – готовиться к приему другого самолета. Манипуляции с самолетами вызывали у Пауэрса тревогу, но он заставил себя отбросить дурные мысли. Когда же и 30 апреля полет пришлось отложить, на этот раз из-за погодных условий над территорией СССР, Гэри всерьез задумался, не лучше ли остаться на земле и не лететь в этот раз. Устроить так, чтобы полет совершил Боб, а он может сказаться больным, тем более что сердце и правда пошаливает. Но нет, такие выходки в «Отряде 10–10» не проходят, он знал об этом точно. Да и Боб ему друг, подставить его, отправив в полет, который сам считаешь опасным, было бы совсем некрасиво.

И вот теперь он сидел в кабине самолета и мечтал только о том, чтобы полет отменили. Почему? Неужели из-за неприятных ощущений? Предчувствие надвигающейся беды не прошло, а даже усилилось. Небо было ясным, день обещал быть солнечным, а на душе лежала тревога.

Лететь предстояло через Афганистан. Над советской территорией маршрут обширный: Сталинабад – Аральское море – Челябинск – Свердловск – Киров – Архангельск – Северодвинск – Кандалакша – Мурманск. Далее на авиабазу Будё в Норвегии и – конец испытанию.

«Быть может, всему виной сложный маршрут? – думал Пауэрс, выруливая на взлетную полосу. – Сейчас поднимешься в небо, наберешь высоту, и беспокойство отступит. Главное – держаться заданной высоты, и тогда беспокоиться не о чем».

Отчасти так и случилось. Пауэрс набрал высоту в восемнадцать тысяч километров, самолет развил скорость около семисот пятидесяти километров в час, и вскоре Афганистан остался позади.

Границу воздушного пространства Советского Союза Пауэрс пересек юго-восточнее Кировабада, пролетел над полигоном Тюратам, где ему удалось сделать снимки межконтинентальной баллистической ракеты, совершил пролет над Челябинском и Магнитогорском. Небо казалось тихим и доброжелательным, настроение понемногу улучшилось. «Напрасно паниковал, ничего нового или неожиданного полет не принесет. А предчувствия лучше оставить мнительным дамам или гадалкам».

Следующим пунктом полета шел город Челябинск-40, где у русских находился завод, по данным разведки, занимающийся изготовлением оружейного плутония, так необходимого для производства ядерного оружия.

Подлетая к цели, Гэри Пауэрс улыбался. Его мысли унеслись в далекую Америку, где осталась его жена Барбара. Пять лет брака, наполненных эмоциями. Красавица Барбара дарила ему ощущение полноты жизни. Она умела поднять ему настроение, заставить отстраниться от забот военной службы. Она умела создать праздник и, как она сама говорила, позволяла любить себя. Брак их не был безоблачным. Ее огорчали долгие отлучки мужа, его слишком сильное пристрастие к алкоголю.

И все же в браке Гэри чувствовал себя счастливым. Приятно было осознавать, что после долгой и опасной командировки тебя ждет теплый прием. Улыбаясь, как умела улыбаться только она, Барбара бросится ему на шею, не обращая внимания на людей, будет осыпать его лицо короткими влажными поцелуями, от которых по коже побегут мурашки. Затем подхватит его под руку и начнет болтать всякие глупости, не умолкая до самого дома. Там его непременно ждет горячий ужин, приготовленный специально по случаю его приезда. А вечером, лежа в постели, она станет нашептывать ему на ухо совершенно неприличные слова, но в ее устах они будут звучать как музыка.

Самолет подлетал к Свердловску, когда приятные мысли прервала вспышка света. У-2 дернулся, Гэри посмотрел вверх и увидел, как все вокруг начало заливать оранжевым светом. Он не сразу сообразил, что подвергся обстрелу, понял лишь, что ручка управления перестала действовать, самолет начал быстро терять высоту. Оранжевое облако, возможно, отражение взрыва в фонаре кабины самолета, разрасталось. «Боже, все кончено, – пронеслось в голове Пауэрса. – Все кончено. Но как это возможно? У русских нет ракетных комплексов с такой дальностью выстрела. Получается, я ушел ниже, чем следовало».

Возможно, это было действительно так. Мечтать за штурвалом Гэри не привык, так что мог и не заметить этого. Но что делать теперь? «Соберись, Гэри, иначе тебе действительно конец. – Пауэрс заставил себя встряхнуться. – Ты должен вернуться домой. Ты нужен своим родителям. Ты нужен Барбаре». Он с силой ударил себя ладонью по лицу. Один раз, второй. Боль отрезвила, заставила работать мозг – отыскивать путь к спасению.

Мысли опережали одна другую. Взрывом у самолета оторвало крыло, он начал входить в неуправляемый штопор. «Катапульта! Нужно катапультироваться, этому тебя учили в школе пилотов. Итак, что нужно сделать? Для начала принять определенную позу…»

Он попытался произвести необходимые манипуляции и понял, что ему это не удастся. В тесной кабине У-2 выполнить маневр и при обычных обстоятельствах не так-то просто, а в деформированной кабине – тем более. Пауэрс понял, что, если он попытается катапультироваться, ему оторвет ноги.

И тут он вспомнил, что есть еще один способ покинуть самолет. Нужно выбраться из кабины на фюзеляж. Он едва успел вытянуть ноги из-под панели приборов, как раздался новый взрыв, за ним еще и еще, и еще. «Боже, да они в решето меня превратят!» – паника снова охватила Пауэрса. Он увидел, как взрывается фонарь кабины, отстреленный снарядом, почувствовал, как воздушный поток, ворвавшись в кабину, тащит его наружу. Ноги застряли, удерживая Пауэрса на весу.

«Все, теперь точно конец! Нужно нажать кнопку. Нельзя допустить, чтобы то, что осталось от самолета, досталось русским». Кнопка, которую собирался нажать пилот, приводила в действие взрывное устройство, которое в критической ситуации должно было уничтожить самолет вместе с пилотом. Пауэрс попытался дотянуться до кнопки, но воздушный поток, вырывавший его из кабины, не давал возможности приблизиться к панели управления.

«Что делать? – Пауэрса начало лихорадить. – Надо за что-то ухватиться, попытаться снова попасть в кабину». Сам он давно балансировал на границе между фюзеляжем и кабиной, удерживаемый лишь трубкой кислородного прибора. Он решил попытаться воспользоваться этой трубкой. Он ухватился за нее двумя руками и начал медленно подтягивать тело. Он успел сократить расстояние вдвое, когда мощный воздушный поток снова отбросил его назад. Трубка не выдержала и оторвалась. Пауэрса выбросило из самолета, сработал парашют, после чего летчик потерял сознание.

Он пришел в себя от толчка сработавшего парашюта. Самолет остался где-то внизу, он же плавно парил в воздухе, постепенно снижаясь. «Карты. Нужно уничтожить карты», – это была первая мысль, которая пришла в голову. Извлечь из нагрудного кармана сверток с картами и не дать ему улететь оказалось не так-то просто, но он справился. На то, чтобы разорвать карты на мелкие клочки и развеять по ветру, сил ушло немало. Сказывался недостаток кислорода и нервное напряжение. Покончив с картами, Пауэрс снова сунул руку в карман. Нащупал серебряный доллар, сжал его в руке.

– Время пришло? – Пауэрс не заметил, что заговорил вслух. – Думаешь, время пришло?

Он поднял руку к лицу, серебряный доллар сверкнул и потух. Пауэрс смотрел на него с сожалением. Нет, доллар не был его счастливым талисманом, не был подарком любимой – он был пустотелой оболочкой, футляром для булавки с дозой смертельного яда. Такие доллары выдавали всем пилотам «Отряда 10–10». Инструкция гласила: «В случае, если пилот секретной разведки попадет в плен и у него возникнут сомнения в том, что он сможет выдержать пытки и допросы, тогда он может воспользоваться булавкой, чтобы избавить себя от мучений».

– Но ведь тебя еще не взяли. Ты не в плену, тебя не пытают, так стоит ли торопиться? – Пауэрс пытался разобраться в противоречивых чувствах. – Убивать себя ты по инструкции не обязан. Ты не самурай, не камикадзе. Ты просто пилот, выполняющий долг перед своей страной. Так стоит ли использовать яд?

Перед глазами снова встало лицо Барбары. Печаль в ее глазах настолько неподдельная! О чем она грустит? Чему печалится? Не его ли смерти?

Пауэрс открыл монету, извлек булавку. Какое-то время держал ее в руках, затем спрятал в карман. «Еще не время, – решил он. – Возможно, это еще не конец».

Снижаясь на парашюте, Пауэрс начал осматриваться. Под ним открывалось поле, с северной стороны виднелся населенный пункт. Оттуда на полном ходу к полю летел автомобиль. Пауэрс понял, что люди, сидящие в машине, торопятся не просто так. Они едут за ним, по его душу. Еще он понял, что, как бы быстро ни снижался парашют, люди в автомобиле все равно его догонят. На память пришли рассказы друзей-пилотов о коммунистических тюрьмах. Быть плененным советскими властями казалось Пауэрсу ужасным, а тюрьмы СССР должны были быть совершеннейшим адом. И все же принять яд он не решился. «Не сейчас, – в очередной раз повторил он. – Еще не время».

После приземления он успел отстегнуть стропы, а дальше им завладели те, кто охотился за ним на автомобиле. С этого момента его свобода закончилась.

Он не сопротивлялся, когда люди в странной одежде скручивали ему руки бельевыми веревками, когда запихивали его в пропахший навозом автомобиль. Русскую речь он знал плохо, поэтому не мог понять, о чем говорили между собой люди, пленившие его. Пауэрса немного озадачило то, что к нему совсем не обращались. Не задавали вопросов, не требовали объяснений, словно то, как и почему он здесь появился, не имело особого значения. Он не знал, какие события предшествовали его падению и какой переполох он устроил в отдельно взятой советской деревне. Слово «шпион», которое люди, пленившие его, произносили в каждой фразе – это все, что он смог понять.

Те, кто задержал «шпиона», и сами толком не знали, кого и зачем они связали веревками и везут в местный сельсовет. Когда на окраину деревни Поварня посыпались обломки сбитого самолета, взволнованные жители побежали с докладом к местным властям. Председатель Косулинского сельского совета как раз приехал с инспекционным визитом к агрономам Поварни и, можно сказать, оказался в нужное время в нужном месте. Не успели местные жители деревни Поварня выложить свои новости, как из Косулино поступил звонок: над пшеничным полем спускается парашютист! Связав два события воедино, председатель Косулинского сельского совета быстро сориентировался. Отправив на место возможного приземления парашютиста парней покрепче с твердым указанием во что бы то ни стало задержать нарушителя, он связался со свердловским Комитетом госбезопасности и доложил обстановку.

Как и положено людям из КГБ, звонок косулинского председателя их не удивил. Председателю было велено поместить парашютиста под арест, выставив охрану вплоть до приезда людей из госбезопасности, которые, как выяснилось, уже выехали в направлении Косулино. Председатель удивился оперативности комитетчиков, но вслух своего удивления не высказал.

На самом деле удивляться тут было нечему. В Комитете госбезопасности про вторжение «Локхида У-2» знали практически с того момента, как самолет пересек воздушную границу СССР. Его засекли радары ПВО, находящиеся в состоянии повышенной боевой готовности. На то имелись веские причины.

9 апреля над советской территорией был замечен самолет-разведчик. Он летел над Семипалатинским ядерным полигоном, где в то время готовились очередные испытания. Самолет так вольготно чувствовал себя над территорией СССР, так свободно перемещался от одного стратегически важного объекта к другому, что создавалось впечатление, что вторгаться в советское пространство – его законное право. По тревоге были подняты силы ПВО и произведены попытки перехвата самолета-нарушителя. Но ничего путного из этой затеи не вышло.

Когда об этом стало известно первому секретарю ЦК КПСС Никите Сергеевичу Хрущеву, он созвал срочное совещание, на котором присутствовали главнокомандующий войсками ПВО, главнокомандующий Военно-воздушными силами, начальник Первого главного управления внешней разведки и целый ряд военных начальников рангом поменьше. Никита Сергеевич рвал и метал и даже не думал о том, чтобы подбирать выражения.

И было отчего впасть в ярость. После Женевского совещания глав четырех государств и отказа СССР открыть воздушные границы для свободных полетов президент США Дуайт Эйзенхауэр бросил все силы на то, чтобы создать самолет, способный летать на недосягаемой для советских средств ПВО высоте. К 1956 году он добился своего и тут же приступил к осуществлению своей мечты – начал незаконно осваивать советское воздушное пространство.

После первого полета самолета-разведчика над территорией СССР, факт вторжения которого был зафиксирован советскими средствами ПВО, правительство Советского Союза в официальном обращении охарактеризовало действия американской стороны как «преднамеренное действие, рассчитанное на обострение отношений между СССР и США». Советская сторона потребовала прекратить разведывательные полеты, и на какое-то время это помогло.

Но в январе 1957 года полеты возобновились. Только теперь самолеты стали вторгаться все глубже и глубже на территорию СССР. ЦРУ так сильно интересовали стратегические объекты Советского Союза, а полеты приносили беспрецедентно обильные результаты, что остановиться американское правительство было уже не в силах.

За три года самолеты-разведчики сумели сфотографировать полигоны Капустин Яр, Сары-Шаган, авиабазы стратегических бомбардировщиков, полигоны зенитных ракетных войск и многое другое. Советское правительство издало указ начать разработку ракетно-зенитных комплексов, которые сумеют достать ненавистные У-2, и к концу 1957 года получило зенитно-ракетный комплекс «С-75». Заявленная конструкторами высота поражения равнялась двадцати пяти – тридцати километрам, способом подрыва являлась радиокоманда с поста управления. И все же применить установку к американским самолетам-разведчикам никак не удавалось.

К 1959 году ЗРК С-75 модифицировали, теперь управлять комплексом можно было с помощью неконтактного взрывателя. Испытать в деле модифицированный комплекс удалось к концу 1959 года, когда китайский самолет-разведчик попытался нарушить воздушную границу СССР. Он был сбит на высоте двадцать тысяч шестьсот метров, и это был первый в мире высотный самолет, сбитый средствами ПВО. В целях секретности было объявлено, что он сбит самолетом-перехватчиком.

Это было в октябре. А в ноябре этого же года над Сталинградом был уничтожен американский разведывательный аэростат. Высота полета равнялась двадцати восьми километрам, и это тоже была работа ЗРК С-75. Положительные результаты вдохновляли, в правительстве считали, что при должной наладке совместной работы всех систем свободным полетам американских У-2 над территорией СССР скоро придет конец.

Наступил апрель 1960 года. Самолет-разведчик снова летал над Семипалатинском, и его никак не удавалось сбить. Почему? Для решения этого вопроса первый секретарь Никита Хрущев и собрал командующих и главнокомандующих воздушными, сухопутными и разведывательными структурами.

Все задействованные в операции ведомства сначала пытались свалить вину за провал операции по уничтожению нарушителя друг на друга. Главнокомандующий войсками ПВО заявлял, что самолеты-перехватчики заполнили воздушное пространство так, что зенитно-ракетными установками попросту невозможно было воспользоваться, не рискуя подбить свои же самолеты. Главнокомандующий Военно-воздушными силами оправдывался тем, что с Семипалатинского ядерного полигона была получена информация о том, что американский самолет-разведчик летит на очень низкой высоте и самолетам-перехватчикам следует поторопиться, если они хотят разобраться с нарушителем. Начальство Семипалатинского полигона обвиняло командование войск ПВО, что они, по неопытности, не учли близости ядерной бомбы, установленной на испытательном полигоне, и их действия чуть не привели к катастрофе. И все без исключения обвиняли Первое главное управление в том, что у них отсутствует информация о планах американских ВВС относительно вторжения на советскую территорию.

Затем так же дружно начали жаловаться на то, что ведомства просто не готовы к выполнению подобного рода операций, им требуется разработать четкие инструкции, и дело сразу пойдет на лад. Резюме Хрущева удовлетворило, он дал добро на составление инструкций и планов совместных действий. На том и разошлись.

В течение двух недель инструкции разработали, межведомственные тренировки по координации действий провели и привели войска в состояние повышенной боевой готовности. Оставалось только дождаться подходящего момента и испытать новую систему взаимодействия на деле.

Долго ждать не пришлось. 1 мая самолет-разведчик пересек границу воздушного пространства со стороны Таджикской республики. Обнаружен «У-2» был практически сразу, но перехватить его самолетами-перехватчиками не удалось, так как летел он слишком высоко, однако, памятуя гнев первого секретаря, прекращать попытки перехвата никто не собирался.

Несколько часов за самолетом Пауэрса охотились советские самолеты. Затем командование задействовало высотные перехватчики, которые оказались ближе всех к маршруту нарушителя. Пришлось доложить Хрущеву об отрицательных результатах. Он тут же вскипел и потребовал убрать самолет американцев любой ценой. Командиры ВВС понимали, что в случае провала операции полетят их головы. Они приняли решение поднять в небо два высотных перехватчика и отдать приказ таранить самолет-шпион в случае его неповиновения приказу идти на посадку.

Пилотам «Су-9» повезло: на таран идти не пришлось, так как в районе города Челябинска-40 «Локхид» вдруг начал терять высоту. Самолеты-перехватчики решили, что американец собирается произвести аэрофотосъемку с более низкой высоты, ведь под ним как на ладони открывался военный завод по производству компонентов для изготовления ядерного оружия. Такую возможность упускать было никак нельзя. И пилоты перехватчиков сработали четко. Они отошли с линии огня и передали информацию в войска ПВО.

Пятьдесят седьмая зенитно-ракетная бригада тут же получила приказ открыть огонь. По самолету-шпиону было выпущено семь ракет, хотя цели достигла уже первая. Самолет развалился, на экранах локаторов многочисленные обломки выглядели как специально организованные помехи, поэтому соседний дивизион дал свой залп. Спустя полчаса к месту падения самолета уже мчал черный автомобиль с начальником Первого главного управления КГБ СССР, а местные жители везли связанного американского пилота в ближайший населенный пункт.

Первая встреча начальника Первого главного управления с американским пилотом прошла на удивление спокойно. Генерал-майор Сахаровский вошел в здание сельсовета, куда десятью минутами раньше был доставлен Пауэрс, в девять сорок семь по московскому времени. Председатель Косулинского сельсовета не знал генерала в лицо, но военная выправка и манера держаться не оставляли сомнений, что перед ним сотрудник госбезопасности, причем не из низших чинов.

Сахаровский коротко кивнул председателю:

– Генерал-майор Сахаровский ПГУ КГБ, – коротко представился он. – Где подопечный?

– В моем кабинете. – Председатель вытянулся в струнку. Шутка ли, сам начальник Главного управления пожаловал! – С ним два милиционера, у двери поставили охрану из добровольцев. Также охрана по периметру здания.

– Воевал? – догадался Сахаровский.

– Западный фронт, четвертая танковая дивизия, товарищ генерал-майор, – отчеканил председатель.

– За Москву стоял?

– Так точно.

– Жарко там было, – прокомментировал Сахаровский. – Ведите к задержанному.

Председатель указал рукой на лестницу, ведущую на второй этаж. Сахаровский прошел первым. В коридоре второго этажа возле ближайшей к лестнице двери дежурили двое. Сахаровский молча отстранил охрану и вошел в кабинет. На стуле у стены сидел молодой парень в летном костюме. Лицо его выражало крайнюю степень растерянности.

– Погуляйте, ребята, – велел Сахаровский милиционерам, вскочившим при его появлении.

Милиционеры покосились на председателя, тот кивнул, и они вышли. В кабинете остались только задержанный шпион и генерал-майор.

– На русском говоришь? – спросил Сахаровский, не особо надеясь на положительный ответ.

– Ай донт андестенд. – Голос у шпиона оказался приятный, только немного дрожал.

– Имя? Как твое имя? – произнес Сахаровский и повторил вопрос на английском, которым владел довольно сносно.

– Нейм? Май нейм из Гэри Пауэрс, ай м фром Америка.

– Это я и без тебя знаю, – почти добродушно произнес Сахаровский. – Скажи лучше – сотрудничать согласен? На вопросы будешь отвечать?

– Йес, – проговорил Гэри Пауэрс и для убедительности повторил: – Йес, йес.

Сахаровский удовлетворенно кивнул и открыл дверь. Милиционеры и добровольные охранники стояли у противоположной стены, выстроившись в шеренгу. Председатель Косулинского сельсовета успел сообщить, какую важную птицу занесло к ним в сельсовет, поэтому особого желания высовываться ни у одного не возникало. От Комитета госбезопасности лучше держаться подальше – таково было общее мнение.

– Проводите задержанного до машины, – распорядился Сахаровский. – От имени Комитета государственной безопасности благодарю за содействие в поимке государственного преступника.

Собравшиеся скомканно, кто как, ответили на слова благодарности генерал-майора и поспешили убраться с глаз всевидящего ока госбезопасности. Гэри Пауэрса поместили в автомобиль Сахаровского, на этом для Косулина инцидент закончился.

Пауэрса доставили на Лубянку и без особых переходов приступили к допросу. Сотрудники госбезопасности никак не ожидали, что с такой легкостью получат необходимые сведения от американского шпиона. Но Пауэрс с самого начала выказал активное сотрудничество. Он выложил все: кто он, с какой целью оказался в воздушном пространстве чужой страны, от имени какой организации действует. Пауэрс выглядел простачком, растерянным пилотом, который не до конца понимает значение происходящего. Он так и говорил комитетчикам, ведущим допрос: «Я простой пилот, военный, выполняющий приказ командира».

– Вы управляли самолетом-разведчиком?

– Да, мой самолет был оснащен аппаратурой для аэрофотосъемки.

– С какого аэродрома вы совершили взлет?

– Американская военная авиабаза, расположенная в Пешеваре, Пакистан.

– Как давно американские ВВС используют эту базу для совершения шпионских полетов?

– Примерно три года. Насколько мне известно, два года сотрудничество велось по устной договоренности между премьер-министром Пакистана Хусейном Сухраварди и президентом Эйзенхауэром, а год назад было подписано официальное соглашение.

– Каким образом использовалась эта база?

– Агентство национальной безопасности использовало базу в Бадабере, это в десяти километрах от Пешевара, для радиоэлектронной разведки. Аэропорт в Пешеваре использовался для совершения полетов самолетов типа «У-2» над Советским Союзом.

– Сколько полетов было совершено американской службой разведки?

– Точной цифры не знаю. Больше двадцати.

– Вы не первый раз нарушили воздушную границу СССР?

– Нет.

– И каждый раз с разведывательной целью?

– Да.

– Вы сказали, что производили фотосъемку. Какие объекты вы снимали?

– Военные базы, ядерные полигоны, аэродромы и другие объекты стратегического назначения.

– С какой целью велись съемки?

– Нам говорили, что это делается для обеспечения безопасности Америки и американского народа. Чем больше правительство и военные ведомства знают о военном потенциале противника, тем легче ему противостоять в случае нападения.

– Так значит, США считает Советский Союз противником?

– Я не знаю. Ответ на этот вопрос очень сложен. Я не сделал ничего плохого или предосудительного. Я просто вел съемку, защищая интересы своей страны. На моем самолете не было оружия, даже на тот случай, если бы советская сторона проявила в отношении моего самолета агрессию, отвечать на эту агрессию не входило в мои обязанности и в планы американского правительства тоже.

Благодаря безоговорочному сотрудничеству Пауэрса допрос длился относительно недолго. Без четверти три генерал-майор Сахаровский явился с докладом к товарищу Хрущеву. По желанию первого секретаря с ним приехал следователь Михайлов, который вел допрос Гэри Пауэрса. Хрущева интересовало мнение Михайлова о задержанном шпионе.

– Пауэрс кажется простоватым, не слишком эрудированным, но технически весьма грамотным, – начал доклад следователь. – Он отвечает на вопросы с более чем исчерпывающей откровенностью.

– Это не вызывает у вас беспокойства? – задал вопрос Хрущев. – Не думаете, что он намеренно выдает вам неверную информацию?

– Нет, товарищ первый секретарь, я так не думаю, – убежденно повторил Михайлов. – Те сведения, которые он предоставляет нам, не являются сугубо секретной информацией, они просто подтверждают уже известные факты. К тому же он не отрицает главного: что он является американским подданным и что его самолет сбит над территорией СССР во время проведения разведывательного полета.

– Что думаете об этом вы? – Хрущев обратился к Сахаровскому. – Возможно ли использование Пауэрса в качестве секретного агента на территории США?

– Почву я прощупал, – без паузы начал Сахаровский. Этого вопроса он от Хрущева ждал, поэтому был готов на него ответить. – Скорее всего, пилот даст согласие работать на наши разведывательные службы, и даст его охотно и быстро. Но не думаю, что в качестве шпиона он принесет нам какую-то пользу.

– Почему?

– Потому что для работы агентом его нужно будет вернуть в Америку. А как только он попадет туда, то моментально забудет про все обязательства. Первым его шагом по возвращении на родину будет поход в Центральное разведывательное управление, и не потому, что он является сотрудником этого ведомства. Он сдаст наши планы с потрохами и будет снова перевербован или станет двойным агентом, что более вероятно.

– И что, у нас нет на него рычагов воздействия? – ответ Сахаровского удивил Хрущева.

– У Пауэрса слишком гибкая совесть и размытые понятия о чести и доблести.

– Поясни, – потребовал Хрущев.

– В истории о том, как Пауэрсу удалось остаться живым, есть определенные нестыковки. Например, он сказал, что его тело до пояса было зажато деформированным фюзеляжем, поэтому он не мог воспользоваться катапультирующимся креслом. В случае, если бы он воспользовался катапультой, ему непременно оторвало бы ноги. Затем он сказал, что после того, как лопнул и развалился на части фонарь, закрывающий кабину пилота, его вытянуло из кабины мощным воздушным потоком. И при этом ноги его на месте. Как такое возможно? Далее. Он говорит, что какое-то время был в прямом смысле привязан к падающей вниз кабине, так как кислородный шланг застопорило и он удерживал его на весу. И тут же он говорит, что по инструкции перед катапультированием ему было положено активировать взрывное устройство, которое уничтожало самолет вместе со всем содержимым. На вопрос «почему он этого не сделал?» Пауэрс ответил, что никак не мог дотянуться до кнопки, активирующей взрывное устройство. Но почему он не воспользовался кислородным шлангом как тросом, чтобы подтянуть тело к кабине? Ведь трос удерживал его около кабины достаточно долго. Он этого не сделал.

– И что из всего этого следует? – Хрущев снова потребовал пояснений.

– Специалисты технического отдела КГБ уже изучили обломки самолета, – сообщил Сахаровский. – По их утверждению, в самолете действительно имелся заряд взрывчатки, достаточный для того, чтобы полностью уничтожить все улики. Хитрость в том, что не только кнопка с панели управления могла привести в действие взрывное устройств. Это должно было произойти автоматически после того, как сработает система катапультирования. Иными словами, Пауэрса должно было разорвать на части в момент катапультирования. Он об этом знал, потому и не воспользовался катапультой. Боясь, что взрывное устройство может сработать без его вмешательства или по обломкам самолета снова дадут залп из ракетных установок, Пауэрс поспешил избавиться от неприятного соседства. Просчитав риски, он решил оторваться от самолета на максимально возможной высоте в десять километров и попытаться достичь земли с помощью парашюта. Вот почему он на какое-то время потерял сознание – ему элементарно не хватило воздуха.

– Значит, твой вывод – Пауэрс для шпионажа непригоден, – подвел итог Хрущев.

– Так точно, товарищ первый секретарь, – подтвердил Сахаровский. – Никакой секретной информации мы от него не дождемся, только время и силы потеряем. При случае он сдаст нас так же, как сейчас сдает своих американских хозяев. Есть еще один нюанс.

– Говори.

– В кармане летного костюма Пауэрса обнаружена булавка с быстродействующим ядом. Мы задали вопрос: для чего нужна булавка? Пауэрс сначала ответил, что это просто сувенир, а затем, под нажимом, заявил следующее: булавку с ядом предоставляли всем пилотам на случай, если кто-то из них попадет в плен. Он особо подчеркнул, что совершать самоубийство ни от кого из пилотов не требовалось. Булавка – своеобразная страховка на случай, если пленник не сможет больше выносить пыток, которые его непременно ждут в коммунистических тюрьмах.

– Считаете, он должен был покончить с собой? – задал вопрос Хрущев.

– Трудно ответить. – Сахаровский покачал головой. – Но про пытки в тюрьмах он говорил вполне осознанно. Думаю, легенды о них бытуют в умах американского народа, вот почему он так быстро пошел на контакт. Таким образом он надеется избежать физической расправы.

– Надеюсь, у вас хватило ума заверить его в обратном?

– Разумеется, Никита Сергеевич. Допрос проходил в атмосфере добра и доверия, – слегка сыронизировал Сахаровский.

– Хорошо, держите меня в курсе. Обо всех изменениях в поведении, настроении и показаниях Пауэрса докладывать незамедлительно.

Сахаровский и Михайлов ушли, а первый секретарь занялся подготовкой ноты протеста американскому правительству. В ответном обращении Госдепартамента США, опубликованном 3 мая, официальная версия случившегося выглядела следующим образом: 1 мая самолет У-2 производил исследование погоды, в верхних слоях атмосферы он должен был брать пробы воздуха. Исследования производились в воздушном пространстве над советско-турецкой границей. В процессе полета у пилота вышел из строя кислородный шланг, и в результате этой неисправности пилот потерял сознание. Самолет сбился с курса и залетел на территорию СССР, практически находясь без управления.

История, притянутая за уши, могла бы сработать, если бы Гэри Пауэрс не выжил. Но уже 7 мая президента Эйзенхауэра ждал сюрприз. Никита Хрущев объявил всему миру, что американский пилот самолета-разведчика Гэри Пауэрс жив, взят в плен и уже дал признательные показания. Подтвердить его слова не составило труда. Фотоснимки самолета, пилота Гэри Пауэрса и обломков радиоаппаратуры оказалось более чем достаточно, чтобы Дуайт Эйзенхауэр признал факт вторжения американского самолета на территорию СССР. Отрицать разведывательную миссию пилота в данных обстоятельствах было глупо, а «досадный инцидент», как называли событие с Пауэрсом в американской прессе, и без того прибавил Эйзенхауэру проблем.

Такой скандал, да еще когда! На 16 мая в Париже была назначена встреча глав четырех государств. Франция, Великобритания, США и СССР должны были собраться для обсуждения германского вопроса. После Женевской встречи в 1955 году это должна была быть первая встреча на высоком уровне. Помимо статуса разделенной Германии Эйзенхауэр планировал обсудить с Хрущевым вопросы мирного сосуществования, вопросы контроля вооружения и ограничения ядерных испытаний. Все это должно было привести к ослаблению напряженности между ядерными державами. А что теперь?

Пресс-конференция 11 мая Эйзенхауэру далась с большим трудом. Обвинителем выступал лично Генеральный прокурор СССР, действительный государственный советник юстиции. Эйзенхауэру пришлось признать обвинения в том, что Штаты с ведома президента совершают шпионские полеты над территорией СССР. Советская сторона требовала не просто признания, она хотела услышать публичные извинения из уст президента Эйзенхауэра. Он же не мог заставить себя выполнить их пожелание.

Повестка Парижской встречи провалилась. Она прошла всего за один день, скомканно и напряженно. Когда обсуждение общих вопросов закончилось, Никита Хрущев выступил с заявлением касательно воздушного инцидента. Хрущев обвинил Соединенные Штаты в целом и Дуайта Эйзенхауэра в частности в вероломстве, обмане и лицемерии. Он вновь потребовал от Эйзенхауэра искренних публичных извинений и заверения в том, что впредь советское небо останется свободным от вторжения американских самолетов.

Эйзенхауэр не мог оставить без ответа заявление Хрущева, поэтому после его выступления тоже взял слово. Он больше не отрицал, что шпионские полеты имели место. Он произнес короткую, весьма невразумительную речь, заявив, что советская сторона будет избавлена от повторения неприятного инцидента. Еще Эйзенхауэр выразил сожаление о случившемся, но извинения так и не принес.

Его позицию первый секретарь расценил как личное оскорбление. Он, глава Советского правительства, после скандала мирового масштаба предлагает путь к примирению, а его жест доброй воли игнорируют! При таком положении вещей ни о каком обмене взаимными визитами между главами СССР и США, запланированными на май, не могло быть и речи. Первым приглашение американскому президенту посетить Советский Союз отменил Никита Хрущев. За ним последовал отказ Дуайта Эйзенхауэра. Он больше не желал видеть на американской земле генерального секретаря в качестве визитера доброй воли. Так в середине мая 1960 года накал отношений двух ядерных держав дошел до критической отметки. 16 мая 1960 года американские вооруженные силы были приведены в боевую готовность. Противостояние сверхдержав ушло на очередной виток «холодной войны».