Читать книгу Ответ римского друга: Книга стихов - Александр Тимофеевский - Страница 3

Стертой монетой упало слово,

А я хочу поднять его снова,

Чтоб все увидали блеск металла, —

Для этого жизни должно быть мало.

Родилось слово, как правда, голо.

Оно трепетало, как в небе голубь.

И шли за ним на смерть и на голод.

Звучало слово в сердечном стуке

И вдруг попало убийце в руки.

Там, где орудовал вор кастетом,

Его находили по всем приметам.

Оно прикрывало хватку воровью,

Себя покрывало грязью и кровью.

И вор по свету пустил фальшивку,

Из слов похожих скроив подшивку,

Была подхвачена мысль ханжами

Издать миллионными тиражами,

И слово трепали в богатых дачах,

В дешевых радиопередачах,

И слово твердили в речах елейных,

Повседневных и юбилейных.

И слово жирело и разбухало,

Осточертело всем… и упало.

Стертой монетой упало слово,

Кому как не нам поднять его снова.

Стояли дома,

Как книжек тома,

А окна – как строчки,

А трубы – как точки,

И мы, брат, с тобою

Тех книжек герои,

И мы про себя

Их читали без скуки.

Такую бы книгу

Редактору в руки.

Струхнул бы редактор,

Подвел бы итог,

Сказал бы, что автор

От жизни далек

Плетется поезд еле-еле,

У полустанка грязь и снег.

С рукою за бортом шинели

Стоит недвижно человек.

Ложится тень от монумента,

Вширь раздается и в длину —

На нас, на лес, на рельсов ленту,

На всю бескрайнюю страну.

Мы от нее упрямо едем,

Блестит в окно луны оскал.

Уныло пьяные соседи

Поют про озеро Байкал.

Что за беда у них? Спроси их.

А в песне той разгул и стон,

Как будто пьяная Россия

Вместилась вся в один вагон.

Как будто их судьбой суровой

Сдавило всех, скрутило в жгут,

Как будто в бочке омулевой

Сейчас все вместе поплывут.

Но не уйти от жуткой тени.

Она ползет. Сгустился мрак.

И только не смолкает пенье,

Гимн безграничного терпенья, —

И было так… И будет так.

А впрочем, что мне сердце гложет?

Уймитесь, мысли-палачи.

Еще и не такое может

Вдруг померещиться в ночи.

Должно быть, это все от стука,

Уж так в дороге повелось,

Что навевает песня скуку,

Тоску наводит стук колес…

К утру, не разобрав постелей,

Уснут соседи пьяным сном,

И лишь пришибленные ели

Маячить будут за окном.

Примета времени – молчанье,

Могучих рек земли мельчанье,

Ночей кромешных пустота

И дел сердечных простота.

Как обесценены слова…

Когда-то громкие звучанья

Не выдержали развенчанья.

Примета времени – молчанье.

Примета времени – молчанье.

Предпраздничная кутерьма…

Ноябрьский ветер, злой и хлесткий,

Бесчинствует на перекрестке.

Стоят такси, оцепенев,

И не мигают светофоры,

По главной улице в стране

Проходят бронетранспортеры.

Проходят танки по Москве,

И только стекол дребезжанье.

Прохожий ежится в тоске.

Примета времени – молчанье.

Мысль бьется рыбою об лед,

И впрямь, и вкривь, в обход, в облет.

И что ж – живой воды журчанье

Сковало льдом повсюду сплошь.

Мысль изреченная есть ложь.

Примета времени – молчанье.

Наивный Гамлет хочет цепь разбить,

Взять два звена из всей цепи сомнений,

Но мир не знает роковых мгновений,

Не существует «быть или не быть» —

Вот в чем разгадка наших преступлений.

Поэзия жутка, как Азия,

Вся как ночное преступление.

Души и тела безобразия

Дают в итоге накопления.

В ночном лесу, в кустах репейника,

Разбойник режет коробейника.

На окровавленное лезвие

Гляжу, терзаю, рву и рушу,

И в сотый раз в огонь поэзии

Швыряю собственную душу.

Воссоздается и сжигается

Душа, и вновь воссоздается…

А в результате получается,

Что ничего не остается.

Вернее, остается пошлая

Сентиментальность и усталость,

А с нею устремленность в прошлое,

В то, что лишь в памяти осталось.

Так звездочка, в ночи летящая

Искристый след по небу стелет,

В себе сжигая настоящее

И в будущем не видя цели.

Себя всю обращая в бывшее,

В шлак мертвый, в косную породу —

В иных мирах когда-то бывшая

Живой пленительной природой.

Такой обычный город,

Как тыща городов,

Лишь только в небо горы

Торчат до облаков,

Да мутные арыки

Мне душу бередят,

Да сонные таджики

На корточках сидят.

День, утомленный сонной ленью,

Вдруг опускает повода,

Я снова пропустил мгновенье,

Когда рождается звезда

И возникает в тихой дали

Еще синеющих небес

Та звездочка, нежней печали,

И месяц тонкий, как порез.

Вихря пены, снеговала

Первобытное родство —

Плач гиены, вой шакала

Уй-я, ой-я, у-о-о!

Стонут ведьмы, лают черти,

Совершая ведовство,

И звучит из круговерти

Уй-я, ой-я, у-о-о!

Чуть поодаль друг от дружки,

Ухом, вещие, чутки, —

Буря мглою – слышит Пушкин,

Буи джуи – Рудаки.

Изнывая, мрево злое

Застилает небосклон:

Буря мглою небо кроет,

Буи джуи Мулиён!

Ткацкой долей проклятой

Давно мое сердце разбито.

Мне глаза застилает слезой

От мелькания ниток.

И верчу колесо я ногою босою

С утра до заката,

И от этой работы

Я стала старухой горбатой.

Сегодня догорел закат,

С ним молодость моя сгорела,

И улыбаться невпопад

Мне вдруг смертельно надоело.

И без особенных причин,

Как в дни большого расставанья,

Несбывшегося палачи,

Пришли ко мне воспоминанья.

И захотелось теплоты.

Но так уж повелось от века:

Меня не любят я и ты —

Два самых близких человека.

И снова рядом у кого-то,

Кто не мечтал и не хотел,

Вся жизнь из пошлых анекдотов

И нелюбимых дел и тел.

Всё та же скука дождевая,

Всё та же злая боль в груди —

И мертвый я, а ты живая,

Но мне приказано: гляди!

Как будто к креслу привязали,

Иначе б я сбежал давно,

И крутят в опустевшем зале

Для одного меня кино.

И вижу землю я и небо,

Но точно знаю – это ложь,

Нелепица, пустая небыль,

Которой слов не подберешь.

А всё что было, всё что было,

Людская речь передала

В прозрачном слове – полюбила,

В неясном слове – умерла.

Жизнь приходит с утра

И меня беззастенчиво будит:

Жить пора, жить пора,

Справедливости нет и не будет!

И толкает меня, и идет вслед за мной конвоиром,

И могу только я – ей в насмешку – смеяться над миром.

Эй, вы, люди, зачем вы поверили в эту отраву,

В этот мир, и деревья его, и растенья, и травы,

Из-под самых колес,

Где кромсает, и давит, и мелет…

Где взять слез,

Чтобы верить всерьез,

Да, наверно, никто и не верит.

Ты – как за тысячу веков,

Ты – страшно далека,

Ты – из приснившихся стихов

Последняя строка.

Строка, которой мне не в труд

Любых певцов забить,

Строка, которой поутру

Ни вспомнить, ни забыть.

На углу дождливой Моховой

Встретился я как-то сам с собой.

Половина улиц – безо льда,

Половина неба – голуба.

Целый год себя я не видал,

А сегодня встретились – судьба.

Я стою и мокну под стеной,

Неопрятный, заспанный и праздный…

Оттепель смеется надо мной,

С талых крыш капелью грязной дразнит.

Отойди, капель, меня не зли,

В голове еще гудит от хмеля.

Видишь – на растопку повезли

С Рождества оставшиеся ели.

Я с тоской бросаю взгляд косой

На асфальт, от луж и нефти синий,

Где машина чертит колесом

Параллели линий Пикассо,

Параллели безысходных линий.

А кругом прохожие спешат,

Поглядят и что-нибудь решат,

И пройдя по правой стороне.

Через миг забудут обо мне.

Да и есть ли смысл запоминать:

Мало ль встреч случайных на панели?

Вот пройдут машины и опять

Новые начертят параллели.

О, может быть, на миг всего,

На самый краткий миг,

Из тьмы, где нету ничего,

Тончайший луч возник.

И на одном его конце

Зажглась звезда моя.

А на другом конце повис

Противовесом я.

И долго ждать, недолго ждать,

Я все чего-то жду.

И жаль мне нитку оборвать

И уронить звезду.

С тяжелым взглядом колдуна

За кружкой кружку пью до дна.

Колдун сегодня запил —

У колдуна любимой нет.

И дела нет. И жуткий ветр

Несет его на Запад.

Дома стандартной красоты.

И телевизоров кресты.

И алкогольный запах.

И надо б мне бежать туда,

Где тает низкая звезда,

А я бегу на Запад.

Стоит, как шиш, на пустыре

Дом, где сгорело, как в костре,

Все, что я нажил за год.

Я от тоски сажусь в такси

И на Восток гоню такси —

Такси идет на Запад.

О, как мне страх преодолеть?

Чьим телом мне себя согреть?

Та спать со мной не хочет,

Та отдается мне спроста,

Но кажется, что та и та

Лишь надо мной хохочет.

В глаза мне древний старец лжет,

И конь, оскаля зубы, ржет,

И от душевных тягот

Я на Восток гоню коня,

А конь не слушает меня,

Несет меня на Запад.

Уехать, уехать, уехать.

Уехать надолго, всерьез

От этого мокрого снега,

Саврасовских черных берез.

От этих пейзажей посконных,

Мне въевшихся с детства в нутро,

Уехать от давки вагонной

И сводчатых залов метро;

От вычурной их позолоты,

Нелепых лепных потолков,

От стойкого запаха пота,

Угрюмой толпы дураков.

От дома – зовется ли домом

Всей пошлости быта музей,

От сонма случайных знакомых

И самых любимых друзей.

От тех, с кем и радость, и горе

Хотел я когда-то делить.

С кем стало вдруг незачем спорить

И не о чем мне говорить.

Уехать от боссов партийных,

От их завиральных идей,

Уехать от поз их картинных,

От жен их – партийных блядей.

Уехать от женщин манящих,

В беде изменявших не раз,

Уехать от женских молящих

И снова прощающих глаз.

Уехать от споров с судьбою,

Впустую растраченных дней,

Уехать от споров с собою,

Что, может быть, много важней.

Уехать, как некий Овидий,

Забыв, чем дышал я и жил,

Что яростно так ненавидел,

Что нежно и горько любил.

Кому-то ответствуя смехом,

Кому-то упрямо грозя,

Уехать, уехать, уехать.

Да только уехать нельзя.

Неведомое – суть проекция,

Тень знаний, легшая дилеммой.

Для древних мир кончался Грецией

Для нас эйнштейновской Вселенной.

Мы лишь масштабы изменили

И отдалили рубежи,

Но сочетаний Я и Мира

Нам недоступны чертежи.

Мы расширять вольны пределы,

Но выпрыгнуть бессильны за…

Часть отделить нельзя от целого,

А значит, и убить нельзя.

Мир – духа отраженный свет,

Душа ли – мира отблеск слабый?

Здесь только разница в масштабах,

По существу различий нет.

Да, как зерно повторит колос,

Так и душа повторит космос,

Как будто рок имеет целью

Нас окрутить подобий цепью,

Кружить юлой, волчком вращать,

Чтоб все на этом свете белом

Вдруг понеслось спиральным бегом

В одном стремленье – повторять!

Нам всем проклятье повторять,

Из рода в род сей крест нести,

Иметь Христа, потом распять

И вечно тщиться обрести:

За то, что Бога, от рождения

Подаренного человеку,

Мы жертвуем предубеждениям

И прихотям случайным века.

Отцы пытались сжечь планету,

И не смутит нас глаз кино

Дымящимся еврейским гетто,

Из детской кожи кимоно.

Наивные, как людоеды,

Отцы лакали кровь планеты,

Но, подивясь своим делам,

Вдруг кончили на Хиросиме

И этот мир невыносимый

Преподнесли смиренно нам.

Мы их пожаров не тушили

И молча приняли дары.

Как Гитлеры и Джугашвили,

Мы выжгли и опустошили

И смяли душ свои миры!

Душа, наверно, что-то белое,

Вмещает звездные поля,

Она, должно быть, что-то более

Значительное, чем земля.

Когда с неведомым сомкнется,

В такую даль протяжена…

А здесь, как в глубине колодца,

Лишь звездочкой отражена.

Легка, как на стекле дыхание,

Она сегодня полыхание

Ста тысяч солнц слепящий вспых.

Вы прекратили испытания,

Но мы не прекращали их.

Спасите, боги, наши души.

Катаясь по снегу, мы тушим,

Горящие со всех концов.

Мы ничего не изменили,

Мы лишь масштабы изменили,

Но мы преступнее отцов.