Читать книгу Азовское море и река Рожайка (сборник) - Александр Торопцев - Страница 9

Рано утром Славка убежал на море ловить рыбу. Клев был отличный. Уже к восьми часам он поймал семьдесят бычков, крупных, лупоглазых, недовольных. Они лениво пошевеливали снизку, к которой подходили отдыхающие дома отдыха и завистливо причмокивали:

– Ого!

И пугали Славке рыбу.

У отдыхающих был другой азарт – купательно-загарательный. Не обращая внимания на удочки-донки, свисающие с мостика, они громко топали тяжелыми ногами, плюхались в море и пугали бычков.

Славка вздохнул, собрал удочки, вскинул на плечо сложенную вдвое снизку и отправился домой радовать кошку. Шарик бычков не ел.

Богатый улов удивлял всех, кто встречался ему на пути. Старушек, спешивших с фруктами на рынок, сердитого черноволосого дядьку на телеге с каким-то скарбом, водителей грузовиков, девчонок и местных пацанов, которые вынуждены были в эти дни отрабатывать в школе практику. Да что говорить! Даже Славкина бабушка, пережившая двух царей, три революции, четыре войны и другие интересные события, удивилась. И сказала задумчиво:

– Надо что-то с ними делать. Нельзя же все это кошке. Так она мышей ловить перестанет.

А дядя Вася причмокнул одобрительно:

– Солью их посыпать и в сарае развесить. Вкусная будет вещь.

Он уехал на работу, а бабушка поставила корыто во дворе, заполнила его водой, выпустила туда бычков (у некоторых из них даже глаза посвежели, но ненадолго), и занялись они делом под мурлыканье ошалевшего от зависти кота и к удивлению Шарика, заинтересованно звеневшего цепью.

Оказалось, дело это непростое! Куда легче ловить бычков, чем вспарывать каждому пузо, чистить его, посыпать солью и нанизывать на леску! Да на солнце, которое с каждой минутой все крепче прижималось к майке, обжигая мокрые руки и вспотевшее лицо! Славка быстро устал, сбился со счета, готов был поклясться, что никогда в жизни он теперь не возьмет в руки удочки, как вдруг у калитки кто-то тихо попросил:

– Хозяйка, подай, Христа ради!

Бабушка не услышала его просьбу, вспорола очередного бычка. Но заметила, как резко крутанул голову Славка, и посмотрела на калитку, за которой человек с жесткой короткой прической и пропыленными голубыми глазами повторил:

– Подай, Христа ради!

– Не наш вроде, – испуганно шепнула бабушка, тяжело поднялась с низкого стульчика, положила на него нож, влажно-соленый, вытерла о фартук руки и скрылась в хате.

Через пару секунд внук увидел ее, большую, с встревоженными глазами, с полбуханкой серого хлеба. Прижимая свой дар к груди, она посеменила мимо Славки, и он, удивленный, пошел за ней.

– Чем богаты, – сказала виновато бабушка, отрывая от груди хлеб.

Просящий схватил его обеими руками, промычал: «Спаси тебя Бог!» – и тут же, не стесняясь, не глядя на Славку и бабушку, с трепетным волнением сложившую на груди старые руки, резким, нервным движением поднес хлеб ко рту. Пальцы у него были пыльные, но сильные.

Это был среднего роста жилистый молодой мужчина в старых сандалиях, из которых торчали грязные пальцы, в серых неглаженых брюках и в коричневом пиджаке, задубевшем от пыли и скупой влаги земли, на которую он, видимо, укладывал пиджак вместо матраца. Попросту говоря, нищий был весь серый. Даже густая щетина на впалых щеках отдавала серостью. И как он ел!

Удерживая хлеб на ладонях, он подталкивал его пальцами ко рту и даже не кусал, а отжевывал от него кусочки, тут же глотая их и сопровождая этот процесс упрямым движением головы и туловища. Он ел отчаянно, словно боялся, что хлеб вдруг улетучится по чьему-нибудь велению, и удивительно медленно. Отвыкшая, растренировавшаяся челюсть вдруг перестала двигаться, отвисла. Бродяга испуганно захлопал ресницами, потом сообразил, – подперев большими пальцами челюсть, стал помогать ими жевать хлеб. Челюсть оживилась. Но тут опять произошла непонятная для него и для Славки с бабушкой заминка. Голодный вытаращил глаза, виновато блеснувшие в лучах разозлившегося солнца, и, будто опомнившись, стал подталкивать указательными пальцами хлеб в рот. Ему очень хотелось съесть этот хлеб. Но его поедательный механизм разучился… есть! Бродяга, упрямый человек, сдаваться не хотел и продолжал двигаться в некрасивом голодном танце. Только ноги нищего не двигались.

Славка смотрел на него, смутно догадываясь о причинах страшного голода, а человек, кажется, и сам устал от этого бесплатного кино. А может быть, и наелся.

– Спасибо, хозяйка, – прохрипел он, оторвав от хлеба уставшую челюсть.

Славка не поверил своим глазам – так мало съел нищий! Почти вся половина буханки лежала, дрожа, в его руках, только слегка обглоданная и помятая, потерявшая форму.

– Ступай с Богом, – ответила бабушка и сунула ему в карман какую-то мелочь.

Нищий даже не нашел слов, отвернулся от нее, аккуратно уложил хлеб в котомку, зачем-то провел левой рукой по глазам, сказал: «Бог тебя не забудет», – и пошел в сторону моря, поглаживая свою котомку правой рукой.

– Бабушка, он – убийца, как ты думаешь? – тихо спросил Славка.

– Не знаю, – ответила старушка, возвращаясь к азовским бычкам.

– А зачем же ты ему хлеб дала и денежки? Он же не революционер какой-нибудь.

– А я и революционерам хлебушек давала, и всем, кто просил.

Бабушка села на низкий стульчик, выловила скрюченными пальцами очередного бычка из корыта.

– И что?

– И ничего. Живу, видишь. Плохого людям не делаю. Никому.

Пискнула калитка. Генка с Колькой махали Славке руками:

– На море пойдем! Чего здесь сидишь?!

Славка посмотрел на бабушку, на корыто с бычками.

– Ступай-ступай! – как-то даже облегченно, будто радовалась этому, сказала мать его матери, но затем, когда он вскочил со своего стульчика, рукой поманила его и приказала шепотом: – Никому о нем не говори! Пусть себе живет. Понял?!

Никогда раньше таким доверительным тоном со Славкой никто не говорил. Он нахмурил брови, приподнял плечи и сказал:

– Ладно. Никому не скажу.

И побежал на море. И никому ничего не сказал, хотя ему очень хотелось рассказать друзьям о бабушкиных революционерах, бродягах и прочих попрошайках.