Читать книгу Операция «Престол» - Александр Ушаков - Страница 3

Голиков приехал в свое ведомство в мрачном настроении.

Отложив все совещания и встречи, он закрылся в своем кабинете и без малейшего перерыва выпил два стакана водки.

Усевшись в кресло, он закурил и с удовлетворением чувствовал, как вместе с разливавшимся по всему телу теплом уходит почти суточное напряжение.

А нервничать он начал сразу же, когда ему еще вчера утром сообщили, что на следующий день его примет Сталин.

Ничего хорошего от встречи с вождем он не ждал, прекрасно зная о той неприязни, с какой Сталин воспринимал любую информацию, которая шла вразрез с его собственным пониманием сложившейся ситуации.

Так оно и вышло, и ему надо благодарить Бога за то, что дальше угрозы Сталин не пошел. Пока не пошел…

И ему очень повезло, поскольку он так и не заговорил со Сталиным о полученной сегодня ночью шифровке о совещании у Гитлера.

Не поговорил он и том, о чем давно бы уже следовало поговорить с вождем.

Организационная структура Разведуправления, как убедился Голиков сразу же после своего прихода в это ведомство, давно устарела. Что же касается работы в условиях военного времени, то оно совершенно не соответствовало этому самому времени.

Материальная база военной разведки находилась в самом, что ни на есть, плачевном состоянии. У нее не было даже самолетов для заброски разведчиков в тыл противника.

Отсутствовали в нем и столь необходимые на войне отделы войсковой и диверсионной разведки.

Не было должного отношения к Управлению со стороны руководства Генштаба.

Да что там говорить, пронесло!

Сталин показал бы ему самолеты в тыл противника!

Конечно, в глубине души Голиков прекрасно понимал, что он просто струсил и даже не попытался защитить то дело, которое ему было поручено тем же Сталиным.

Но что он мог?

Спорить и доказывать?

Да, можно было!

Но только с тем, кто хотел спорить и слышать доказательства.

Сталин не хотел.

Да и чего бы он добился?

Отставки?

Это в лучшем случае.

Ладно, поморщился Голиков.

Хватит копаться в себе.

Что сделано, то сделано.

Он работает с тем, с кем работает, значит, впредь надо быть умнее и гибче. А бодаться с дубом… себе дороже…

А пока… ему надо как следует расслабиться.

Благо, что два проверенных товарища у него для этого мероприятия были.

Генерал взял телефонную трубку и приказал офицеру для поручений вызвать к нему начальника Отдела специальных заданий генерала Москвина и его заместителя полковника Громова.

Когда вызванные Голиковым офицеры появились в его кабинете, они не задали своему начальнику ни единого вопроса.

Да и зачем?

По хмурому лицу Голикова было видно, чем закончился его поход к Сталину.

Голиков жестом руки указал офицерам на свободные стулья, затем достал из тумбочки стола початую бутлку коньяка, три рюмки и тарелку с тонко нарезанным лимоном и шоколадными конфетами.

Он быстро разлили коньяк и, кивнув сидевшим напротив него офицерам, быстро выпил коньяк.

По губам известного своими эстетическими взглядами полковника Громов пробежала улыбка.

Голиков дождался, пока тот слегка пригубил коньяк, и сказал:

– Да, Сергей Николаевич, ты прав, сейчас не до смакования!

– Что, – поднял тот густые брови, – все так плохо, Филипп Иванович?

Голиков только махнул рукой.

В его кабинете не было прослушки, и тем не менее он не хотел обсуждать решения вождя даже с самыми проверенными людьми.

– Нам приказано, – почти дословно передал он приказ-пожеление Сталина, – работать, думать и не поддаваться на провокации…

С этими словам он налил себе еще коньяка и также залпом выпил его.

На этот раз Громов не улыбался.

Да и какие еще могли быть улыбки, когда все задуманное им и Москвиным и одобренное Голиковым летело к черту.

А задумано было много.

Громов прекрасно знал о том, что происходило в немецком Генеральном штабе, и нисколько не сомневался в том, что война начнется уже очень скоро.

Конечно, он никогда об этом никому не говорил, но, будучи классным аналитиком, никогда не верил в хитрость Сталина, ни в миролюбие Гитлера.

Более того, он с каждым днем все более убеждался, что Сталин и его окружение жили в каком-то иллюзорном мире, оторванном ими же самими от реальности.

Они не желалали даже слушать об истинной обстановке, если та противоречила собственным представлениям о том, или ином вопросе вождя.

Не испытывал он никакого почтения и к назначенному в июле 1940 года заместителем Начальника Генерального штаба РККА и начальником Главного разведывательного управления РККА Голикову.

Обладая практически всей информацией об агрессивных планах фашистского вермахта, Голиков сознательно передавал Сталину, который верил, что в ближайшие полгода Гитлер не нападет на СССР, разведывательные сводки с пометкой «дезинформация».

Бывший армейский командир и дилетант в разведке, он начал свою деятельность в разведке с того, что обрушился на кадровых работников.

Он упрекал их в том, что они слишком долго сидели за границей и обростали многочисленными связями с иностранцами.

Ему весьма тактично намекнули на то, что это и есть главнейшее условие глубины и надежности информации.

Однако тот только махнул рукой.

– Бросьте мне сказки рассказывать, – резко произнес он. – Настоящего большевика на мякине не проведешь!

И сейчас «настоящий большевик» был по сути дела единственным человеком в ГРУ, который искренне верил в «дружеские намерения Германии», а заключенный с ней пакт считал «продуктом диалектического гения товарища Сталина».

Именно с его подачи была разработана «баранья» теория, согласно которой Германия не рискнет напасть на СССР, не имея на складах миллионы бараньих полушубков.

Однако цены на шерсть в Европе не росли, и начальник ГРУ, несмотря на наличие проверенной информации о скором нападении Германии на СССР, продолжал нести на стол вождя утешительные сведения о том, что «подготовка германских армий на восточной границе есть маскировка перед высадкой фашистских войск в Англии».

Убежденный сталинист не мог даже и предположить, что в начале войны Сталин будет так испуган неожиданным поворотом событий, что начнет лихорадочно искать перемирия с фашистами на любых условиях.

Он прикажет Берии наладить контакт с Гитлером и предложит тому Прибалтику, Украину, Бессарабию, Буковину, Белоруссию и Карелию.

Отец всех народов будет готов отдать в рабство полстраны, лишь бы уцелел он сам и его режим.

Однако самонадеянный фюрер лишь презрительно поморщиться.

Да и зачем ему будет нужно это перемирие, если он и так возьмет это все в ближайшие месяцы?

Но когда страх пройдет и надо будет найти виновников катастрофы, Сталин расстреляет Павлова и обвинит во всех грехах разведку и, в первую очередь, военную.

В отличие от очень многих генералов, Голиков уцелеет и с началом войны во главе советской военной миссии отправится в Лондон и Вашингтон с заданием заключить соглашение с Великобританией и США о военном сотрудничестве.

После возвращения он будет командовать 10-й армией, участвовавшей в обороне Москвы.

Но все это будет потом, а пока Громов прекрасно знал о том, что его шеф подавал руководству только ту информацию, которая отвечала мнению И.В. Сталина.

Осуждал ли он его за это?

Нет, скорее понимал.

Громов часто думал о том, как бы повел он сам, будь он на месте Голикова.

И не находил ответа.

Ну, пошел бы он резать правду-матку, а что дальше?

А дальше получил бы на всю катушку.

В чем-в чем, а в этом он не сомневался.

Его посадили бы как провокатора и паникера.

А на его место пришел бы тот же Голиков, только и всего…

Да, он хорошо знал о том, что Германия не была готова к войне на все сто процентов, но он не сомневался и в том, что Гитлер не будет дожидаться того дня, когда Красная армия перевооружится и залечит ненесенные ее командованию Сталиным кровавые раны.

Не сомневался он и в том, что кадры для работы за линией фронта и в возможном тылу надо готовить уже сейчас, когда в их распоряжении еще имелось хоть какое-то время.

Но судя по словам Голикова, их этой возможности лишали.

Они посидели еще минут тридцать, пока не допили весь коньяк.

Беседа не клеилась.

Голиков был слишком подавлен тяжелым разговором со Сталиным, а откровенно говорить он боялся.

Да и какой в этом был толк?

Ни Москвин, ни Громов, ни он сам не могли повляить на сложившуюся ситуацию.

– Так что будем делать, Филипп Иванович? – спросил Москвин, когда Голиков разрешил подчиненных быть свободными.

– Работать и думать! – с неожиданной резкостью ответил Голиков.

Понимая, что неофициальная часть кончилась, офицеры щелкнули каблуками и повернулись.

Не успели они дойти до двери, как Голиков, прекрасно понимавший, с какими чувствами покидали его кабинет сотрудники, сказал:

– Я думаю, что товарищ Сталин, как всегда прав…

Офицеры повернулись, и Москвин ответил:

– А мы никогда в этом, Филипп Иванович, и не сомневались!

Голиков кивнул и, оставшись один, снова потянулся к бутылке.

Вполне возможно, что в этот момент он подумал о том, что отныне на доклад к вождю надо ходить только с одной папкой.

Когда офицеры вышли из Управления, Москвин предложил:

– Давай пройдемся!

– С удовольствием, – кивнул Громов.

Москвин приказал шоферу его машины следовать за ними в пяти метрах и закурил.

Метров двадцать они шли молча.

Москвин сосердоточенно курил, а Громов, прекрасно догадываясь, о чем пойдет речь, ждал начало беседы.

Они давно работали вместе и научились понимать друг друга без слов.

Громов отвечал в отделе Москвина за работу с эмиграцией.

И работы у него все эти годы хватало.

Более того, в последние месяцы ее стало намного больше.

Русские эмигранты были рассеяны по всему миру, но сосредоточениия основной их массы было два – Европа и Дальний Восток.

Костяк собственно белой эмиграции в Европе составили участники новороссийской, крымской и дальневосточной эвакуаций, которых насчитывалосьо около полумиллиона человек.

Это были и солдаты белых армий, и беженцы.

Вместе с 700 тысяч русских, которые оказались за рубежами России по тем или иным причинам, и тех, кто бежал и нее уже при советской власти, за границей проживало около полутора миллионов эмигрантов.

Среди них были не только русские, но и армяне, грузины, украинцы, белруссы и представители других национальностей.

Собственно русских эмигрантов в 1922 году насчитывалось 863 тысячи.

Тех, кто бежал уже из СССР, нельзя было назвать белыми, поскольку они мало интересовались политикой и бежали от террора и ужасов советской экономики.

Через польскую границу уходили солдаты Махно и «зеленых» «батьков», украинские националисты.

Главный центр эмигрантской жизни был сначала в Берлине, потом в Париже.

Другими центрами были Белград, Варшава, Прага, Рига, София, Харбин и Шанхай.

В поисках работы и хлеба эмигранты все чаще уезжали за океан в США, Канаду, Парагвай, Бразилию, Аргентину, Австралию.

Те, кто выехал за океан или шел на государственную службу, обычно принимали иностранное подданство.

Зарубежная Русь состояла по большей части из культурных слоев русского общества.

Рождаемость была низкой, старшее поколение быстро освобождало молодежь от забот о себе.

В культурном отношении эмиграция была сказачно богата.

«Философские пароход», на котором по прихоти Ленина был выслан за рубеж цвет россйской культуры и мысли, был способен осчастливить как задыхавшуюся от бездуховности Европу, так и Америку.

Всего было выслано 225 неугодных советской власти интеллектуалов.

Основную массу изгнанников составляли философы, именно поэтому пароход, увозивший их в Европу, получил название «философского».

Хотя на самом деле было два парохода.

Было среди них и немало тех, кто имел мировую известность.

Бердяев, Франк, Ильин, Шестов, Лосский, Набоков, Бунин, Пригожин, Сикорский, Северский, Шаляпин, Рахманинов, Стравинский, Павлова, Баланчин, Вернадский…

Такое созведие могло осчастливить всю Европу.

Вместе с ними отправлялись в изгнание «выброшенные с территории РСФСР», а именно такой была формулировка официального сообщения для печати, крупнейшие экономисты, врачи, агрономы, инженеры, психологи, юристы и писатели России.

Но эти люди были не только изгнаны, каждый из них оставил в своем «деле» обязательство никогда не возвращаться на территорию РСФСР, в противном случае их ожидал расстрел без суда.

Громов знал о том, что Ленин производил отбор в тот момент, когда Крупская занималась с ним простейшими задачами для семилетнего ребёнка, которые вождь, судя по сохранившимся тетрадкам, не мог решить сам: умножение двузначных чисел на однозначные.

И ничего кроме боли и стыда за свою страну не испытывал.

Конечно, изгнанники не собирались сидеть, сложа руки, и создавали русские культурные научные общества, в том числе «Русские академические группы».

В двадцатых годах возникло несколько русских высших учебных заведений, и в том числе Богословский институт в Париже и Политехнический в Харбине.

Русские гимназии были в Китае, Латвии, Чехословакии, Югославии.

Важную роль играла Церковь.

Храм служил не только домом молитвы, но и опорой общественной жизни.

Некоторые белые офицеры приняли священство, в церковную жизнь уходили подчас и бывшие революционеры.

Но политический спектр эмиграции был так широк, от меньшевиков до черносотенцев, что далеко не все признавали эти «центры эмиграции».

Очень скоро черносотенцы сошлись с близкими им деятелями в Германии, искавшими «специалистов по еврейскому вопросу».

Левые круги эмиграции полагали, что конец советской власти придет в результате ее «эволюции».

Правые продолжали надеяться на «весенний поход», то есть на иностранную интервенцию.

И теперь, когда этот «весенний поход» был не за горами, наиболее реакционно настроенные эмигранты мечтали о скорой победе над большевиками и создании новой, а вернее, о восстановлении с помощью немцев монархической России.

И, конечно, они, как на Западе, так и на Востоке, готовились не только словом, но и делом помогать немцам.

В отличие от благодушно настроенного Голикова и его хозяина на Западе прекрасно понимали, что война предрешена, и готовились к ней.

В меру своих возможностей готовились к ней и Москвин с Громовым.

Беда была только в том, что эти самые возможности у них были весьма ограниченными.

Они не могли заявить о том, что не верят ни в какие договоры с Германией, а потому работали с оглядкой на официальную линию.

И это было не так сложно, поскольку санкционировавший их работу Голиков практически ничего в ней не понимал.

– И что ты скажешь по этому поводу? – нарушил, наконец, затянувшееся молчание генерал.

– Только то, – ответил Громов, – что нам надо работать и думать…

Москвин поморщился.

Он ожидал от старого приятеля совсем другого ответа.

– Да подожди ты хмуриться! – рассмеялся Громов. – Конечно, нам надо выполнять приказ, но я предлагаю работать и думать точно так же, как мы работали и думали до этого дня…

Москвин облегченно вздохнул. Вот теперь он услышал то, что и хотел услышать.

Конечно, это было рискованно. Но вся их работа была чаще всего сплошным риском.

Да и что значила их личная неудача по сравнению с той страшной и огромной бедой, которая уже очень скоро должна была обрушиться на их страну?

Об успехе задуманной ими грандиозной игры говорить было рано, да и бессмысленно, поскольку она зависела от стечения или нестечения огромного количества самых разообразных обстоятельств, от которых всегда зависит любая, даже самая незначительная, на первый взгляд, операция.

Но играть, несмотря ни на что, было надо.

Пусть даже на свой страх и риск.

Москвин остановился и протянул приятелю руку:

– Спасибо, Сергей… Завтра же запускай колесо… Тебя подвезти?

– Нет, спасибо, – махнул рукой Громов, – я хочу прогуляться!

– Тогда до завтра! – еще раз пожал приятелю руку Москвин и уселся в подъехавшую машину.

Машина медленно тронулась и вскоре исчезла за поворотом.

Громов долго смотрел ей след.

Да что там говорить, ему повезло с начальником.

И дело было даже не в том, что Москвин был один из самых выдающихся разведчиков, не раз смотревший смерти в лицо, а настоящий мужик.

Куда важнее было то, что он был одним из тех, которые не только не ломались, но и не гнутлись.

Все правильно, подумал полковник, вспоминая Льва Толстого: Делай, что должно, и будь, что будет…

Ровно в одиннадцать часов утра следующего дня в купе скорого поезда «Москва – Астрахань» вошел скромно одетый даже по тем глухим временам молодой человек с серым парусиновым портфелем в руках.

Если бы кому-нибудь пришло в голову проверить у него документы, такой любопытный узнал бы, что зовут этого человека Сергей Владимирович Никитин, что он является сотрудником Министрества рыбной промышленности и отбывает в службеную командировку.

Но если бы молодого человека обыскали, как следует, то у него нашли бы и удостоверение капитана Разведывательного управления при Генеральном штабе Виктора Семеновича Долгова.

Так неприметно и буднично начиналась одна из самых знаменитых операций советских спецслужб, значение которой трудно переоценить даже сегодня…