Читать книгу Парашюты над Вислой - Александр Усовский - Страница 2

Пробираться ночью через лес – то ещё развлечение, а если с двумя тяжеленными грузовыми мешками, то это – импреза, как говорят поляки, вообще за гранью добра и зла…

Через три часа изматывающей борьбы с густым подлеском, рухнувшими от старости и наполовину сгнившими елями и соснами, цепкими кустами можжевельника и нарастающей усталостью, когда в просветах меж деревьями начало светлеть небо на востоке – Савушкин, в очередной раз глянув на компас, скомандовал:

– Всё. Привал! Час на отдых!

Котёночкин, последние двадцать минут шедший в дозоре и потому наименее уставший – тюки несли вдвоём, пятый, постоянно меняясь, шел впереди – спросил:

– Далеко ушли?

Капитан недовольно буркнул:

– Вёрст семь, от силы… – Затем, отдышавшись, приказал: – Костенко, сыпани ещё разок табаку на наш след. Собак, конечно, тут у них нет, но бережёного Бог бережёт…

– Зробымо, товарищ капитан! – И Костенко, достав из-за пазухи специально для этой цели припасенный кисет, отошел на десяток шагов назад и щедро сыпанул добрую жменю махорки на траву и черничник, которым заросла вся пуща.

Разведчики без сил повалились на мешки.

– Котёночкин, десять минут бди. Потом на смену буди меня. Если усну… – Капитан пристроился к торцу мешка, поправил на животе кобуру с «парабеллумом» и попытался задремать. Ничего не получалось – мысли бурлили в голове и никак не хотели успокаиваться. Какой уж тут сон…

Итак, каковы будут их дальнейшие шаги? Устроить базу в пуще и с неё совершать наблюдательные рейды на основные дороги? Этот вариант в Быхове казался идеальным – реалии же показали иное. Кампиносская пуща – она только по названию пуща, с той же Налибокской, куда их десантировали в прошлый раз – не сравнить! Да и Польша – не Белоруссия… Нет, не годится. Оставаться здесь – обречь себя на провал, это – капкан. Вокруг полно деревень, поляки шастают тут даже по ночам – эвон, его чуть не подстрелили! – и наверняка их парашюты видели не только те двое подростков… Капкан. Западня. Немцы, скрывающиеся в лесу от немцев – это сюрреализм какой-то, любой поляк, обнаружив их – а их обнаружат, вопрос ближайших двух-трёх дней – немедля донесет местным властям или в немецкую комендатуру. Или известит местную ячейку Армии Крайовой, или как у них тут называются территориальные подразделения этой подпольной армии? Не важно. Важно, что о них вполне могут узнать бойцы АК. И все их усилия пойдут псу под хвост… Не, надо искать другой вариант…

Хотя – что его искать? Они – немцы, у них форма, документы, оружие… Всё подлинное. Они в Генерал-губернаторстве вполне легально, командировочные предписания со всеми печатями и штампами – на руках. Правда, Алленштайн чуток в другую сторону, и отметок контрольных пунктов по пути от Витебска до Варшавы нет, но это не важно – в условиях крушения группы армий «Центр» никто на это внимания не обратит, тем более – местные власти. Так, где ближайшая гмина? В Серакуве. Немцы, правда, вроде как-то по-другому теперь называют эти административные единицы, но у поляков они по-прежнему в обиходе – гмины. До Серакува где-то вёрст десять ещё чесать… Надо карту глянуть.

– Котёночкин!

– Я, товарищ капитан!

– Тащи плащ-палатку.

Лейтенант поднёс увесистый свёрток. Да, немецкая-то потяжелей нашей будет…

– Накрой меня, так, чтобы я мог фонарь зажечь.

Карта немецкая, подробная, масштабом сходная с нашей двухвёрсткой… так, мы примерно тут. Хорошо. До Серакува прямо на юг – примерно восемь километров. За три часа дойдем, уже будет светло… Так, если принять правее – выйдем на старые вырубки, идти будет не в пример легче – а стоит оно того? Не стоит. Будем соблюдать скрытность до самого последнего мгновения – зачем старосте, или как он там по-немецки обзывается, этого Серакува знать, откуда они пришли? Тем более – про парашюты ему наверняка доложат, не сегодня, так завтра… Так. Далее. Немецкая полевая комендатура – в Ожаруве Мазовецком, это далеко. Что есть гут. Но вполне вероятно, что какие-то немецкие военные власти могут быть поблизости – этого тоже не стоит исключать. Но это мы узнаем у старосты. Если у него есть телефон – а, скорее всего, есть – он о них обязан будет доложить этим немецким властям. Поэтому будем действовать на упреждение. Чтобы у этого старосты и на мгновение сомнений не возникло!

Теперь – где отабориться. Идеальный вариант – пан Тадеуш Заремба. Дорожный мастер. У него дом из красного кирпича, большой сад, и живёт на краю деревни, в последнем доме. Привет от Збышка из Люблинского пехотного полка, напомнить, как делили хлеб и сало под Барановичами в семнадцатом году… Но к этому Зарембе надо старосту очень аккуратно подвести. Чтобы думал, что это его решение… Дом его крайне удачно расположен – от него дороги идут и на восточнопрусский шлях, и на берлинский, и обе железнодорожные ветки – в паре часов пути. То, что надо! Легализуемся, доложим по начальству – немецкому и нашему. Пока немецкие отцы-командиры решат, куда нам дальше – мы тут получим предписания, талоны на питание, транспортные документы, всё выведаем – и убудем… куда? Ладно, куда-то убудем. Главное – поближе к фронту. Не пришлось бы через Вислу под огнём переплывать, тьфу-тьфу! Конечно, идеальный вариант – дождаться, пока немцы отойдут, и «сдаться в плен» – ну а потом в особом отделе сказать правильное слово и вернутся к своим.

Но это всё – планы. А любой план, как известно, трещит по швам при первом же контакте с реальностью…

– Товарищ капитан. Время… – Чёрт, совсем забыл! Пора на пост!

Савушкин сложил и убрал в планшет карту – с непривычки запутавшись в немецком клапане и чуть не уронив её в густой черничник – а затем, погасив фонарь и сняв плащ-палатку, обратился к заместителю:

– Всё, Котёночкин, отдыхай. У тебя пятьдесят минут, должен выспаться!

Лейтенант молча кивнул, разложил плащ-палатку и, улегшись на неё – через минуту ровно засопел. Савушкин искренне позавидовал такой мгновенной способности засыпать – эх, молодость, молодость…

На востоке ощутимо светлело. Да, июль, ночь коротка… Зато тепло. Вон, бойцы в одних кителях как упрели! Сопят вовсю, умаялись, черти… Так, в Серакув этот надо зайти с востока, а еще лучше с юга. Не с севера, не с северо-запада. А лучше заехать. Машину бы… Но это малореально. Машину захватить, конечно, дело плёвое, водителя – в штаб Духонина, Некрасова за руль… Одна беда – машины наверняка тут наперечёт, староста мгновенно узнает местный самоход. А идти на познаньскую трассу – это ещё один день убить. И не факт, что всё получится, там движение активное, дорога Берлин-Варшава… Ладно. Решим по ходу пьесы.

Тишина-то какая, Господи! Лес пошёл смешанный, дышится легко. И как-то ощутимо охота пожрать… Ну да это через полчаса. Разбудим бойцов, позавтракаем – и марш-марш в обход этого Серакува.

Как там Тимоха? Последнее письмо от него было в начале июня, с Первого Белорусского. Раскрывать дислокацию частей в письмах нельзя, но, по парочке верных примет – дивизия их стояла где-то на юге Белоруссии, Гомель, Речица… Сейчас уже небось под Слуцком. Пишет, что назначен старшим ветеринарным врачом полка… Старший лейтенант. Тимошка-Тимофей, братишка ты мой… Никого у него не осталось, кроме брата. НИ-КО-ГО… Дай Бог младшему дожить до Победы! У врача всяко больше шансов, чем у пехотного Ваньки-ротного… Хотя в мае сорок второго и ему досталось, когда их дивизия чуть не наполовину вымерзла под Кандалакшей. Писал тогда, что кони их спасли, сгрудились и не дали замёрзнуть, а стрелковые роты получили сполна и с перебором. Чуть не тысяча бойцов замёрзла. И такое на войне бывает…

Так, всё, десять моих минут истекли. Костенко или Некрасова? Или Строганова? На златом крыльце сидели, царь, царевич, король, королевич… Ладно, пусть будет Некрасов.

– Ефрейтор Некрасов, подъём! Витя, вставай, не вынуждай к репрессиям!

Снайпер открыл глаза, непонимающе огляделся, посмотрел на Савушкина – и выдохнул.

– Есть вставать, товарищ капитан. Поначалу не понял, где мы…

– Этого и я пока не понимаю… Давай, заступай в караул. Десять минут, потом буди радиста.

Ну всё, теперь можно и поспать. А то, что сорок минут всего – так то пустяки, можно и за сорок минут выспаться, дело знакомое…

И Савушкин мгновенно погрузился в сон.

* * *

– Товарищ капитан! – осторожное потряхивание плеча вернуло Савушкина в реальность. Строганов, опять деликатничает… Ого! Шестой час утра – это по Москве, по Варшаве – вообще четвертый – а уже всё видать вокруг. Однако быстро тут светает, почти как в Белоруссии, он думал, что будет позже… Ладно, встаём!

Капитан поднялся, отряхнул мундир и бриджи, поправил кобуру. Разведчики уже были на ногах, торопливо оправляясь от недолгого сна.

– Так, разведка. Идём до точки росы, дирекция – юго-юго-восток. Потом разбиваем бивуак, ждём сеанса, докладываем, что все живы-здоровы, я ставлю вам боевую задачу – и продолжаем движение по песку и сухому подлеску. На росе следа не оставлять! Строганов, когда сеанс?

– Семь тридцать – семь сорок пять по Москве. В этом интервале.

Савушкин глянул на часы.

– Так, сейчас быстро завтракаем, хороним банки – и марш-марш! Сегодня у нас важный день!

Костенко достал из грузового мешка пять банок колбасного фарша, сухари, большую баклагу с водой. Разведчики живо разобрали консервы, аккуратно и не торопясь – потому что в этом деле поспешишь – и людей насмешишь, и пальцы порежешь – вскрыли их своими ножами и с помощью ложек, активно помогая сухарями, бодро принялись завтракать.

Савушкин открыл свою банку специально припасенным немецким консервным ножом, взятым в качестве трофея у немецкого диверсанта ещё под Смоленском. Фарш оказался таким же, как в красногорском госпитале – розовым, остро-сладко пахнущим не нашими специями, но главное – вполне сытным и годным к употреблению. А с сухарями – так и вообще деликатесом! Савушкин вспомнил, как в Сталинграде остатки их армейского разведбата, брошенного на подкрепление совсем уж изнемогшей от непрерывных боёв пехоты Родимцеваодимцева Роди, три дня подряд питались сухим гороховым концентратом, сбрасываемом в мешках без парашютов работягами У-2 по ночам – запивая его сырой волжской водой. Развести огонь и сварить суп тогда тоже не было никакой возможности. Сейчас-то всяко повеселей…

Быстро закопав пустые банки, разведчики двинулись в путь прежним порядком – четверо несли грузовые мешки, один, постоянно меняясь – шел дозором метрах в десяти впереди. Идти утренним лесом было не в пример легче, чем ночью, даже дышалось легче – впрочем, тут причина была иной: густой хвойный лес с преобладанием ели сменился смешанным, в котором дубы, буки и грабы вперемешку с зарослями орешника изрядно прибавили живости окружающему ландшафту. Один раз Савушкину показалось, что позади группы мелькнули какие-то тени – но, как он ни всматривался в глубь леса, так ничего и не увидел. Волки? Ничего страшного, сейчас лето, волки на людей не кидаются… Или не волки? Ладно, чего там гадать, все равно ничего не увидел… Сейчас главное – как можно дальше уйти от места выброски!

К пяти утра, впрочем, марш пришлось остановить – на лесные травы легла роса.

– Всё, привал! – скомандовал Савушкин. И добавил: – Сейчас займёмся изучением нашей службы у немцев. – С этими словами он достал из планшета листок бумаги с данными четвертой авиаполевой дивизии люфтваффе, полученный у майора Дементьева. Разведчики уселись на мешки и приготовились слушать.

– Слушаем и продолжаем внимательно осматриваться вокруг. Разобраться по секторам! – после чего продолжил: – Первое. Документы у вас на немецкие имена и фамилии. Костенко, ты – обер-фельдфебель Вильгельм Граббе, Володя, ты – обер-лейтенант Отто Вайсмюллер, Некрасов – ефрейтор Йоганн Шульц, Строганов – унтер-фельдфебель Штефан Козицки, по ходу, из онемеченных познаньских поляков. Но это не важно. По-немецки вы говорите плохо, потому что являетесь фольксдойчами с Познаньщины… Или лучше из-под Мемеля. Литовский тут в любом случае никто не знает. Ну и я – гауптман Эрнст Вейдлинг, коренной берлинец, так что прошу с этого момента это учитывать. Отныне и до окончания операции вы – не вы, а чины люфтваффе; немцы из вас, правда, весьма условные, но, как граждане Рейха, вы были призваны в ряды вооруженных сил. Сейчас это у немцев сплошь и рядом. Ну вы сами помните ту группу сапёров, что мы захватили под Смолевичами – по-немецки там вообще никто правильно не говорил…

Второе. Наша четвертая авиаполевая дивизия люфтваффе была сформирована осенью сорок второго года. Воевали с партизанами под Витебском. Перед разгромом дивизия входила в состав пятьдесят третьего армейского корпуса третьей танковой армии. Армия эта широко известна в вермахте тем, что в её составе нет ни одного танка – но это так, к слову. Самоходки, кстати, есть, вернее, были – например, в танковом батальоне нашей дивизии. Наш батальон тылового снабжения попал под бомбёжку прямо на марше, на шоссе Витебск-Богушевск, к своим не выбрался никто, кто не убит – тот в плену. Но об этом немцы не знают, официально третья танковая армия отходит с боями к Вильнюсу, а что там на самом деле твориться в Белоруссии – неведомо даже в ставке у Гитлера, не говоря уж – в полевой комендатуре в Ожаруве Мазовецком. Так что смело требуем связаться с нашим командованием и уточнить задачу, дней десять у нас на всё про всё будет.

Теперь – легенда. Наша группа была отправлена в Алленштайн двадцать первого июня. Мы должны были получить какое-то радиотехническое оборудование – какое, мы не знаем, режим секретности – и вернуться с ним в расположение дивизии. Но случилось то, что случилось – русские начали наступление, наши машины – у нас их было две, грузовик «Бюссинг» и мой кюбельваген – были разбиты прямым попаданием у переправы через Березину, дальше нам удалось запрыгнуть на открытую платформу и доехать до Варшавы. Тут у нас лакуна, нас должны были снять с поезда на границе Рейха, но оправданием нам – полный хаос в группе армий «Центр». Попробуем избежать обвинений в дезертирстве… Требование на аппаратуру у меня с собой, но что там понаписали наши спецы – я не знаю, конверт запечатан. Да если бы и не был – я всё равно ни черта не пойму… Надеюсь, и комендант в Ожаруве не поймет. Пока всё. Вопросы?

Костенко, почесав затылок, спросил полуутвердительно:

– Легализуемся по полной? Как под Корсунем?

– Ещё глубже. Теперь у нас есть реальная воинская часть. Вернее, была – но в этом-то вся и прелесть. И мы – вернее, наши крестнички, что сейчас в плену – в ней служили. Что подтвердят любые запросы…

Теперь – по мобильности. Что потребует полевая комендатура в Ожаруве, когда узнает, что на окраине Кампиносской пущи объявилась какая-то мутная группа командированных военных с фронта? Правильно, явиться пред светлые очи герра коменданта. Поэтому в Серакув мы прибудем не только на обывательской повозке – но и как минимум двое из нас будут ранеными. Я и… – Савушкин оглядел своих бойцов, – и радист. Женя, ты в любом случае от рации не должен отходить дальше, чем на метр, так что перебинтуем тебе ногу. Мне – голову. Когда в группе двое из пяти – калеки, требовать от них бодрости движения по меньшей мере… М-м-м… неразумно.

– Товарищ капитан, сколько нам тут куковать? – спросил Некрасов.

– Сколько надо. Сейчас Строганов отправит донесение в штаб группы и получит самые свежие директивы – если что-то изменилось. Но не думаю. В любом случае – день-два у нас уйдут на легализацию. Потом, пока комендатура в Ожаруве будет пытаться связаться с четвертой авиаполевой дивизией, потом – с пятьдесят третьим корпусом, потом, отчаявшись – со штабом третьей танковой армии – мы будем шурудить на путях сообщений немцев. Нас интересуют два направления – Сохачев-Варшава и Варшава-Плоньск, то есть на Берлин и на Восточную Пруссию. Шоссейные и железные дороги в этих направлениях. Надо зафиксировать передвижения немцев на этих дистанциях – подробно, в деталях. В Генштабе уверены, что немцы будут эвакуировать территории на правом берегу Вислы и тет-де-пон у Варшавы – и хотят знать, куда именно. Ответ на вопрос «куда?» мы и должны дать. Аккурат дней десять нам на всё про всё хватит, после чего получаем направление отхода и убываем к фронту – дабы перейти на нашу сторону. Задача всем понятна?

– А если комендатура пришлет проверку? – Костенко явно сомневался в своих знаниях немецкого языка.

– Мы её встретим и предоставим все необходимые документы. Они у нас в абсолютном порядке! – Савушкин огляделся вокруг, посмотрел на часы и добавил: – Сеанс связи через десять минут. Пока Строганов будет чирикать по бумаге, а потом стучать ключом – команда имеет время отдохнуть. Некрасов – дежурный! – после чего, махнув головой радисту, отошел с ним на несколько шагов от группы.

– Что докладываем? – спросил Строганов.

– По минимуму. Выброска успешна, все живы, целы, имущество в порядке. Когда следующий сеанс?

Строганов пожал плечами.

– Как всегда. Через двенадцать часов. В девятнадцать тридцать по Москве.

– То есть в полшестого по варшавскому. Надо будет успеть до этого времени обосноваться в этом Серакуве… ладно, составляй шифровку. Не буду тебе мешать…

Вернувшись к группе, Савушкин приказал старшине:

– Костенко, доставай рацию и закинь повыше антенну. От нас до Быхова по прямой – вёрст восемьсот. Хотя, я думаю, управление уже в Минске… Всё равно – закидывай на максимум!

– Яволь, герр гауптман!

– Ото ж…

После того, как Строганов составил свою шифровку, отстучал её на ключе и получил квитанцию – группа быстро собралась и двинулась далее – все больше и больше забирая влево, чтобы, по расчетам Савушкина, выйти на юго-восточную окраину Серакува.

К полудню по московскому времени (то бишь, в десять утра по варшавскому) группа вышла на просёлочную дорогу, идущую с юго-востока на северо-запад. Савушкин глянул карту и удовлетворённо кивнул.

– Если все правильно – то это дорога Ляски-Серакув. Она нам и нужна. Всё, достаём из мешков снаряжение, навьючиваемся, разбираем оружие. Строганов, рацию – в рюкзак!

Минут пять группа деятельно обвешивалась портупеями, скатками, сухарными сумками, противогазными футлярами, ранцами, подсумками и прочей амуницией. Вдобавок Некрасов перебинтовал капитану голову, а Костенко извел два индивидуальных пакета на ногу радиста – для достоверности присыпав бинты серой дорожной пылью.

Когда разведчики закончили процесс перевоплощения – Савушкин скомандовал:

– Мешок с продуктами – на совести обер-лёйтнанта и ефрейтора, обер-фельдфебель Граббе – на дорогу. Костенко, запомни – Wohin gehst du? Это вопрос «Куда ты едешь?». Запомни! Всё, давай, мы с Женей, как калеки – присядем на обочину. Всё, ждём!

Ждать пришлось недолго. Минут через пять из-за поворота показалась пароконная повозка, обычно – судя по длине – перевозящая брёвна или пиленый лес; в деревне у Савушкина такие экипажи обычно назывались «роспуски».

Костенко, до этого старательно проговаривающий про себя заветную фразу, властным жестом остановил изумлённого встречей с немцами в глухом лесу возчика.

– Хальт! Вохен гехст ду?

Поляк испуганно развёл руками.

– Przepraszam, panie oficerze, ale nie rozumiem!

Савушкин про себя выругался. Вот же черти, уже без малого пять лет в составе Рейха, а язык выучить не удосужились! И, встав и подойдя к «обер-фельдфебелю Граббе», спросил на ломаном польском:

– Доконд пан едзе?

– W Seraków, pan Hauptmann! – Ага, чертила, по-немецки мы не понимаем, а что значат два латунных ромбика на штаб-офицерском погоне – разбираемся влёт…

Тоном, не терпящим не то, что возражения, но даже мысли о таковом – Савушкин произнёс:

– Добже, мы поедзем з тобой. – И, обернувшись к своим, бросил: – Komm!

Разведчики погрузили на повозку мешок, расселись сами – после чего Савушкин, устроившийся с наибольшим комфортом на скамье поперёк боковых слег – для чего ловким пинком ноги ему пришлось принудить возницу спрыгнуть с роспуска и стать рядом с повозкой – скомандовал:

– Ходзь!

Крестьянские лошадки привычно поволокли разом потяжелевший роспуск, возница, шедший слева от Савушкина, нет-нет, да и посматривал укоризненно на капитана – но, как говориться, noblesse oblige, надо изображать немца даже в таких мелочах… Ничего, пусть протрясётся пешочком, нечего было войну проигрывать!

Вскоре показались скрытые густой листвой дворы Серакува. Первым справа, как и говорил «товарищ Збигнев», оказался капитальный дом из красного кирпича, в окружении большого фруктового сада. По ходу, именно в этом доме живёт таинственный пан Заремба, с коим им надлежит свести дружбу… Но это потом. Сначала – староста! Или как там глава гмины у них сейчас зовётся… Войт? Вроде войт, староста, или солтыс – это в мелких деревнях…

– Едзь до войта! – возчик послушно кивнул и на первом большом перекрестке свернул налево. Через двести метров он взял своих гнедых под уздцы, и, указав на неприметный домик в глубине зарослей черемухи – поклонившись, произнёс:

– W tym domu znajdziesz Voyta…

Савушкин спрыгнул с роспуска и, махнув рукой своим бойцам, скомандовал:

– Zug, absteigen! – разведчики поняли, что надо слезать, приехали – и живо покинули роспуск.

Молча кивнув лейтенанту Котёночкину – дескать, теперь ты старший – Савушкин отправился к представителю польской администрации – уж какая она у них сейчас есть…

Как выяснилось – войт увидел повозку с незваными немецкими гостями заранее, потому что уже ждал на крыльце дома, настороженно (и неприязненно – хотя пытался это скрыть) глядя на Савушкина.

– Wasser, waschen und trinken! Kontakt mit dem deutschen Kommando![1] – Надменно скомандовал капитан.

– Przepraszam pana Hauptmanna, ale nie rozumiem języka niemieckiego[2]… Нихт ферштейн! – Савушкину показалось, что своим незнанием немецкого войт даже гордился. Вот чёрт!

Собравшись было перейти на ломаный польский – в последний миг он успел остановится. Дьявол, да ведь это же – прямой путь к провалу!

Этот чёрт, войт, за пять лет оккупации тысячу раз слышал, как на польском говорят – ну, или пытаются говорить – немцы. И все немецкие ошибки в произношении, все оттенки акцентов – знает наизусть. А он, Савушкин? Чёрта лысого! Он будет говорить на ломаном польском с РУССКИМ акцентом – и никак иначе! И староста – тьфу, то есть в смысле войт – на третей его фразе поймет, что никакие они не немцы. А учитывая, что этот Серакув тридцать лет назад, в пору юности оного войта, был Варшавской губернией Российской империи – то легко и просто догадается, что Савушкин и его команда – просто пятеро русских мужиков, зачем-то вырядившихся немцами… Вот и вся кадриль.

Что же делать? Молчать нельзя!

– Ви понимает русиш? – Единственный вариант, который пришел ему в голову – ломаный русский! Как его коверкать на немецкий манер – он приблизительно знает, и вряд ли этот польский деятель знает это лучше. Хуже – весьма вероятно! А для офицера с Восточного фронта знание азов русского – совершенно естественно…

Войт в изумлении посмотрел на Савушкина, но, спохватившись, тут же ответствовал:

– Так, трохе розумем. Служив царю Миколаю.

– Мне необходим вода – умыться и пить. Мои зольдатн. Ещчо. Связь с немецкий командование. Дом для ночлег и отдых. Виполнять!

Войт молча кивнул и вышел в соседнюю комнату – откуда до Савушкина донеслось: «Cholerni Niemcy, diabeł przyniósł je do naszej głowy! Staśja, przynieś im wiadro wody, Janek, spróbuj dotrzeć do niemieckiego komendanta!»[3]

Выйдя в горницу, где его ждал Савушкин – войт доложил:

– Воды тераз буде, моя цурка вынесе её солдатам. Телефон – тутай, – И войт указал на двери в соседнюю комнату.

Савушкин, зайдя туда – обнаружил нечто вроде кабинета войта, совмещенном с продуктовым складом: в углах стояли какие-то коробки, ящики, у двери громоздились мешки с зерном. Посреди комнаты стоял стол, на котором располагался немецкий армейский полевой телефон в окружении хаоса в виде бумаг, огрызков карандашей, чернильницы, каких-то коробок… В трубку телефона что-то старательно говорил мальчишка лет четырнадцати – при виде Савушкина протянувший ему трубку.

– Biuro komendanta polowego w Ozaruwie[4]. – пробормотал доморощенный телефонист.

Савушкин молча кивнул, взял трубку и выпалил:

– Hauptmann Weidling, die vierte Felddivisionen der Luftwaffe! Auf Geschäftsreise nach Allenstein geschickt! Mit mir, meinem Leutnant und drei Unteroffizieren.[5] – Постаравшись придать своему докладу «берлинский» оттенок – за какой отдельное большое спасибо геноссе Ульриху! Краем глаза он увидел, как войт старательно вслушивается в его слова – и про себя улыбнулся: уж кому-кому, а этому поляку его berlinerisch по достоинству не оценить, тут другие слушатели нужны…

С той стороны трубки помолчали, а затем сипловатый голос уже довольно немолодого человека произнёс:

– Feldkommandant des Bezirks Pruszkof, ober-leutnant von Tilze. Gustav Wilhelm. – Помолчав, добавил: – Hauptman, bist du ein Berliner?[6]

Савушкин на мгновение задумался. Фон? Дворянин? Отлично! И ответил:

– Charlottenburg!

– Kreuzberg. Wir sind Nachbarn, Kumpel![7] – И уже изрядно мягче продолжил: – Was zum Teufel hast du in diesen Wald gebracht, Hauptmann?[8]

Отлично, контакт налаживается. Теперь главное – закрепить результат! И Савушкин небрежно бросил:

– Ich wusste bis heute Morgen nicht, dass ich in Polen war[9]…

С той стороны весело рассмеялись.

– Verlassen Sie Ihre Kollegen und kommen Sie zu mir nach Ozarów. Ich habe hier einen kleinen Vorrat an Vorkriegsschnaps![10]

Хорошая идея…, Пожалуй, имеет смысл согласится. Но как доехать?

– Meine Autos blieben auf der Berezina. Wie komme ich zu dir?[11]

Комендант лишь хмыкнул.

– Wenn ich deine Probleme hätte… werde ich meine kübelvagen schicken. Wo befinden Sie sich?[12]

Савушкин оторвался от трубки и обратился к войту:

– Ми проезжать хороший дом на край деревня. Кирпич. Болшой сад. Ми будем разместиться там!

Войт поклонился.

– Яволь, герр гауптман. Это дом пана Зарембы. Он тераз працуе на железной дороге.

Савушкин снова приложил трубку к уху.

– Wir werden im Haus von Zaremba sein, dies ist das erste Haus am Eingang von Seraków aus dem Südosten[13].

– In einer Stunde fährt mein Fahrer auf Sie zu. Ich werde den Tisch für jetzt decken. In Wehrmacht gibt es nur noch wenige Berliner[14]…

– Wir sind von der Luftwaffe.[15] – на всякий случай уточнил Савушкин.

– Nicht wichtig. In einer Stunde.[16] – и положил трубку.

Так. Вроде всё пока идет штатно. Теперь – к пану Зарембе! Это хорошо, что его дом оказался на их пути сюда, теперь размещение группы там будет выглядеть совершенно естественно. Увидели по пути хороший дом – решили там остановиться. Но пешком туда идти – не резон, они, как-никак, раса господ. Надо у этого войта потребовать транспорт…

– Нужен повозка. Везти груз. Сейчас! – Негромко, но внушительно скомандовал Савушкин.

Войт тяжко вздохнул и покорно поклонился.

– Тераз бендзе. Але мала, на еднего коня.

– Не имеет важности. Нужно везти груз. Мы идем ногами.

Войт обернулся к своему сыну, стоявшему у порога:

– Janek, zaprzęgnij konia do wozu i weź niemiecką torbę do Pana Zaremby[17] – после чего обратился к Савушкину: – Пан гауптман, надо ордер и печёнтку от пана коменданта.

– Понимаю. Будет. Я через час ехать в Ожарув. Сейчас – к место дислокации!

Через полчаса они с сыном войта, ведущим коня в поводу, подошли к дому пана Зарембы. Савушкин, идя чуть позади повозки, внимательно и по возможности незаметно осматривал село. Судя по немногочисленным лицам местных, изредка выглядывающих из-за кустов и оград – им тут явно не рады. В принципе это, конечно, хорошо, но вот в их частном случае – как-то не очень: от неприязненных взглядов до выстрела в спину дистанция совсем невелика… Ладно, будем надеяться, что градус ненависти у здешних жителей к немцам ещё не достиг точки кипения – хотя, судя по тем подросткам, что лишили его фуражки, уже близок к взрыву…

– Pan Zaremba, otwórz, to Janek! – прокричал сын войта и постучал в калитку.

Через минуту на крыльце появился пожилой дядька, несмотря на июльскую жару – в меховой жилетке, и в чёрной железнодорожной фуражке.

– Cześć, Janek, kto to jest z tobą? Gdzie znaleźliście tych Niemców?[18]

– Przyjechaliśmy dziś rano z Lasok. Chcą z tobą żyć. Mój ojciec powiedział mi, że to z powodu podatku żywnościowego[19]

– Żeby nie żyli… Powiedz im, niech wejdą. Czy mówią po polsku?[20]

– Hauptman mówi po rosyjsku. Ale źle. Słuchałem jego rozmowy z komendantem. Są z Frontu Wschodniego[21]…

Савушкин про себя усмехнулся. А малый не так прост, как кажется! Немецкий понимает – но виду не подаёт. Надо будет к нему присмотреться… Ладно, надо брать быка за рога.

Отодвинув сына войта, Савушкин открыл калитку и обратился к хозяину:

– Мы тут будем жить. Пять. Два комната. Груз – в дом! – И указал на мешок.

Пан Заремба пожал плечами.

– Надо – несите. Две комнаты есть. Прошам. – И указал на входную дверь.

Савушкин переглянулся с лейтенантом. Тот молча кивнул, обернулся к своим, молча указал на грузовой мешок. Костенко с Некрасовым его подхватили и поволокли в дом.

Савушкин обошёл дом, осмотрел окна, подходы, пути возможной эвакуации. Годится. Густой сад, кусты смородины образуют удобную аллею от окон к лесу – то, что надо. Ладно, надо поговорить с хозяином – пока как гауптман Вейдлинг. Не будем торопиться раскрывать карты, чёрт его знает, этого Зарембу, по чьей партитуре он сейчас играет…

Капитан вошел в дом. Унтера уже шерудили в своей комнате, что-то там передвигая и гремя сапогами. Котёночкин тоже скрылся в «офицерской» комнате – тоже, по ходу, обустраивался. Хозяин что-то строгал на кухне – что ж, самое время с ним пообщаться…

– Polen, am Abend werden wir uns waschen. Wir müssen ein Bad vorbereiten[22].

Пан Заремба отчего-то усмехнулся в усы, оглянулся, посмотрел в оба окна – после чего, вздохнув, промолвил на хорошем русском:

– Ну наконец-то вы пришли… Как же долго я вас ждал…