Читать книгу У истоков литературы. Учебное пособие - Александр Валерьевич Сапа - Страница 9

В. Шерстобитов высказывает интересное предположение, что охотничий обряд возник из танца, в котором в эмоционально насыщенной форме охотники рассказывали сородичам об удачной охоте, изображали ее эпизоды, а первые рисунки животных (на песке, на глине и т. п.) возникли как раз в процессе такого рассказа о прошедшей охоте, они как бы служили наглядной иллюстрацией к пляске-спектаклю, рассказывающему об этом смертельно опасном, но жизненно важном для первобытной общины предприятии [8, с.102—103].

Можно предположить также, что подобная эмоционально насыщенная пляска-рассказ повторялась после каждой удачной охоты, что в конце концов сформировало веру первобытных людей в магическую силу самой пляски, обеспечивавшей якобы обильную добычу. Так, по-видимому, сформировался первый магический обряд овладения добычей. Эмоционально-экспрессивные действия, первоначально служившие средством сообщения о реальных событиях и одновременно выражавшие радость общины по поводу удачной охоты, постепенно превратились в действия-символы, главный смысл и назначение которых состояли в магическом обеспечении удачной охоты в будущем.

Это был одновременно магический обряд и первый и главный вид первобытного искусства – танец-заклинание, в котором имитировались сцены прежних охот и выражалось страстное пожелание, чтобы охота была удачной. Например, перед началом охоты люди устраивали своего рода представления: рисовали зверей, на которых они охотились, метали по нарисованным зверям дротики, в костры бросали фигурки зверей, надевали маски буйволов, бизонов, исполняли вокруг костра ритуальные танцы

Считалось: если мужчины племени совершит магический обряд, поразив изображение, то, согласно магии, удачной будет и охота на живого бизона. Не случайно некоторые изображения зверей на стенах пещер испещрены точками – следами от копий или дротиков. Точки приходятся против наиболее уязвимых мест животного – сердца, лёгких, печени.

Известно, что австралийские аборигены перед началом охоты исполняли специальный обряд и рисовали на песке фигуру кенгуру и во время ритуального танца вонзали в изображенное животное свои боевые копья. При этом они полагали, что, попав в рисунок животного, попадут и в само животное во время охоты.

Таким образом, в одном коллективном действе неразрывно сочеталось художественное (рисование), спортивно-состязательное (попадание в мишень) и, главное, религиозное (магическое) начала.

Исследователи считают, что у танца-заклинания было не одно, а несколько назначений: это практическая подготовка к охоте, особый способ обучения молодежи приемам охоты, способ эмоциональной разрядки, наконец, в обряде удовлетворялась и зарождавшаяся эстетическая потребность первобытных людей.

Магия не может обходиться без заклинаний, ритуальных телодвижений, коллективных возгласов и мольбы: об удачной охоте, избавлении от болезней, диких зверей. Никакое священнодействие не обходилось без ритуальной пляски, «песнопений», игры на простейших музыкальных инструментах (чаще всего – ударных), пантомимы, с помощью которой можно было пластически изображать сцены охоты с метанием копья и стрельбой из лука, весь земледельческий процесс.

«Танцы у диких играют громадную общественную роль, – пишет Н.Ф.Познанский. – Ни одно крупное событие в жизни племени не обходится без общественных танцев. Собираются ли воевать – предварительно устраивают танец, чтобы обеспечить победу над врагом. Готовятся ли к охоте – танцуют, чтобы охота была удачна. Ушли бизоны из окрестной местности, надо их вернуть – опять танец и т. д. Словом, чтобы племя ни начало, оно прибегает к магическому танцу для обеспечения успеха предприятия. Характерной чертой всех подобных танцев является то, что все они мимические. Они драматизируют, представляют то самое, что участники их желают видеть осуществленным на самом деле. Так, прежде чем идти на войну, американские краснокожие исполняют танец, в котором изображается хороший захват добычи… Эти танцы держатся на той наивной идее, …что, изображая желанное явление, как будто бы заставляют судьбу следовать тем же самым путем» [4, с.290]. Н.Ф.Познанский в своей книге описывает несколько магических танцев: «Nootkas имеют «танец тюленей», который исполняется пред отправлением на охоту за этими животными. Участники танца входят голыми в море, несмотря на жестокий холод; потом выходят из него, волочась по песку на локтях, производя жалобный крик, подражая до иллюзии похоже тюленям. Они проникают в хижины, всё в том же положении, оползают вокруг очага, после чего вскакивают на ноги и танцуют, как бешеные. Этот танец изображает прибытие тюленей, от которых надеются получить маслянистое мясо, которых будут есть.

У Mandans каждый член племени должен иметь в своей хижине высушенную пустую голову бизона, но всегда с сохранившейся на ней кожей и рогами, для того, чтобы надевать её и, замаскированным таким образом, принимать участие в «танце бизонов», который исполняется всякий раз, как стада диких бизонов уйдут так далеко, что не знают уже, где их встретить. В это время старики поют гимны Маниту, чтобы он вернул бизонов. Особенно красноречива пантомима у другого племени – Minnatarees. Шесть человек играют роль животных, великолепно имитируя их мычание. Позади их один человек делает вид, будто бы гонит их перед собой, и, по временам, приложивши руки к лицу, поёт «нечто вроде молитвы», выражающей пожелание успеха в охоте.

Так же Sioux, прежде чем отправиться на охоту за медведями, исполняют «танец медведей», точно воспроизводя движения медведя: идет ли он на задних ногах, двигается ли на четырех лапах, выпрямляется ли, чтобы лучше видеть. Остальные члены племени обращаются в это время с песней к Маниту, прося его милости.

Существуют подобные же военные танцы, где изображаются преследование врага, засады, схватки, скальпирование и т. д.» [4, с.291].

На чём основывается вера в силу таких танцев? Н.Ф.Познанский считает, что «в мимических танцах центр тяжести лежит не в том, чтобы уподобиться животному (или еще кому-либо), а в изображении того, исполнение чего желательно со стороны изображаемых существ. Суть дела не в том, что краснокожий ревёт бизоном, а в том, что этого ревущего бизона охотник гонит к селу. Сила военных танцев не в том, что при них изображают убиение и скальпирование, а в том, что именно над врагом всё это проделывается» [4, с.291].

Американский учёный Дж. Кемпбелл в своей книге «Первобытная мифология» пересказывает одну из легенд североамериканского индейского племени черноногих, которая «объясняет, как охотники-живописцы палеолита должны были понимать обряды, проводившиеся в загадочно украшенных пещерных святилищах».

Миф черноногих рассказывает о преддверии одной зимы, когда индейцы не смогли запастись достаточным количеством бизоньего мяса: животные упорно ускользали от охотников, пытавшихся сбросить их с горы. Когда стадо подгоняли к обрыву, бизоны сворачивали у самого края в сторону и уносились прочь.

Случилось так, что однажды утром девушка из голодающего селения, расположенного у подножия отвесной скалы, пошла за водой и, подняв глаза, увидела стадо бизонов, пасущихся вверху на равнине, у самого обрыва. Девушка крикнула бизонам, что выйдет замуж за любого из них, если стадо запрыгнет в загон. И вот животные бросились к обрыву, многие сорвались и разбились насмерть. Девушка, конечно, удивилась и обрадовалась, но потом, когда огромный бык одним махом перескочил через ограду загона и помчался на нее, ее охватил ужас.

– Пойдем со мной, – велел бык.

– О, нет! – Девушка попятилась, но бизон напомнил про ее обещание, заставил подняться наверх и увел через прерию прочь от дома.

Пропажу обнаружили лишь после того, как обрадованные «свалившейся с неба» удаче жители деревни закончили добивать бизонов. Отец девушки отыскал ее следы и, углядев рядом отметины копыт, сбегал домой за луком и стрелами, а потом поднялся на плоскогорье. Одолев немалый путь, он пришел к бизоньему болотцу и увидел неподалеку стадо. Охотник был утомлен и решил посидеть, пытаясь сообразить, что же делать дальше; тем временем прилетела сорока.

– О! – воскликнул человек. – Какая красивая птица! Ты ведь всюду летаешь… прошу тебя, как увидишь мою дочь, скажи ей, что отец ждет ее тут, у бизоньей лужи.

Изящная длиннохвостая белобока вспорхнула и полетела прямо к стаду; углядев среди бизонов девушку, она села на землю и принялась деловито вертеть головой, будто выискивая жучков, а сама тем временем подбиралась все ближе к пленнице. Оказавшись рядом, сорока сказала:

– Отец ждет тебя у бизоньей лужи.

Девушка испуганно оглянулась: в нескольких шагах от них дремал ее нечаянный муж.

– Тихо!.. Возвращайся, – прошептала она, – и скажи, чтобы отец не уходил.

Птица вернулась с этой вестью к болотцу, а бык-вожак тем временем проснулся.

– Сбегай-ка за водой, – велел он.

Девушка поднялась на ноги, сняла с головы мужа рог и направилась к пруду. Отец тут же крепко схватил ее за руку.

– Нет, – возразила девушка. – Он прибежит и убьет нас обоих! Нужно ждать, пока он опять заснет, тогда я ускользну незаметно, и мы убежим домой.

Она наполнила рог водой и вернулась к мужу. Бизон осушил рог одним глотком, потянул носом воздух и сказал:

– Чую человека. Он еще раз принюхался, поднялся с земли и заревел. Каким же ужасным был этот рев!

Бизоны вскочили на ноги. Они хлестали себя по бокам короткими хвостами, вскидывали морды и мычали, а затем, взрывая копытами землю, бросились врассыпную на поиски. Они скоро добрались до болотца и насмерть затоптали беднягу индейца, который пытался спасти свою дочь. Быки поддевали его рогами и вновь сбрасывали под копыта, пока на земле не осталось ни кусочка тела.

– Отец, отец мой! – кричала девушка, и по лицу ее катились слезы.

– Ага, вот как ты плачешь по своему отцу! – сурово заявил бык. – Надеюсь, теперь ты понимаешь, что мы чувствуем, когда режут и убивают наших матерей, отцов и всю родню. Но мне жаль тебя, и я дам тебе еще один шанс. Если тебе удастся оживить отца, отпущу обоих домой.

Несчастная девушка поговорила с сорокой и упросила ее разыскать в изрытой земле кусочек отцовского тела. Птица долго обшаривала болото длинным клювом и наконец наткнулась на осколок позвонка. Девушка осторожно извлекла его из грязи и, спрятав за пазухой, запела волшебную песню. Вскоре у нее под рубахой уже угадывались очертания мужчины. Приподняв подол, девушка узнала отца, но он еще не ожил, и потому девушка вновь опустила рубаху и продолжала петь, пока отец не задышал. Он встал на ноги, а сорока с радостным стрекотанием взлетела в небо. Вожак был поражен.

– Много странного мы сегодня видели, – сказал он остальным бизонам. – Человек, которого затоптали до смерти, снова жив. Люди и вправду сильны. А теперь, – обернулся он к девушке, – прежде чем вы с отцом уйдете, мы научим вас нашим песням и танцам. Никогда их не забывайте.

Дело в том, что это были волшебные песни и танцы: с их помощью можно вернуть к жизни убитого людьми бизона, – подобно тому, как был возвращен к жизни убитый бизонами человек.

И быки затанцевали. Как подобает таким огромным зверям, шаг их был размерен и тяжел, а сопровождающая песня – медленна и торжественна. Когда танец закончился, большой бизон сказал:

– Идите домой и не забывайте того, что видели. Научите этому танцу и песне свой народ. Священные предметы этого обряда – голова и шкура бизона; танцующие должны надевать их.

«Просто удивительно, как оживают раскрашенные фигурки на стенах палеолитических пещер в свете подобных легенд, рассказанных охотничьими народами гораздо более позднего времени, – пишет Дж. Кемпбелл. – Конечно, нельзя утверждать, что предлагаемая связь целиком верна, однако можно не сомневаться, что главные идеи наскальных рисунков были именно такими. К их числу можно отнести представление о том, что убиваемые звери – добровольные жертвы, что церемонии обращения к их духам олицетворяют мистический договор между людьми и животными, а загадочная сила этих обрядов запечатлена в танцах и песнях».

Таким образом, важнейшими средствами организации ритуальных действий первобытных людей являлись пантомима, охотничьи маскировки и пляски.

Искусство первобытного человека носило синкретический характер, то есть представляло собой сплав искусства, мифологии и магии. В нём не выделялись и не различались ещё основные виды искусства: изобразительное искусство, музыка, театр и танец. Учёные называют такое искусство «первобытным синкретическим (объединённым) искусством», родившемся из магических ритуалов, прежде всего из охотничьей магии.

Синкретическое искусство возникло в глубокой древности, и его невозможно датировать, т.к. оно не может быть подтверждено никакими археологическими данными. Тем не менее, историки не сомневаются, что через этот этап прошло искусство всех народов.

Дж. Фрэзер в своей книге описывает ритуалы племён Центральной Австралии, очень похожие на проявления первобытного синкретического искусства. Племена разделены там на тотемные кланы, на каждом из которых лежит ответственность за размножение своего тотема с помощью магических обрядов. Большинство тотемов – это употребляемые в пищу животные и растения. Основным результатом, которого ждут от совершаемых обрядов, должно быть снабжение племени пищей и другими необходимыми вещами. Часто обряды являются имитацией такого результата. Так, например, мужчины клана эму «способствуют» размножению этой птицы тем, что рисуют на земле ее священное изображение, в особенности тех частей ее тела, которые считаются наиболее лакомыми кусками. Мужчины рассаживаются вокруг этого рисунка и поют. После этого танцоры в головных уборах, напоминающих длинную шею и маленькую голову эму, подражая внешнему виду птицы, изображают, как она стоит и бесцельно вертит головой, оглядываясь во все стороны. Мужчины тотема «личинки» (witchetty grub) совершают обряды, чтобы вызвать размножение личинки этого жука, которого употребляют в пищу члены племени. Один из таких обрядов сводится к пантомиме, изображающей насекомое в тот момент, когда оно вылупляется из куколки. Возводится длинное и узкое сооружение из веток, напоминающее личинку жука. Внутри его помещаются несколько мужчин, имеющих жука своим тотемом. Они поют о различных стадиях, проходимых этим насекомым. Затем они на корточках выползают наружу, продолжая петь песню про появление насекомого из куколки. Считается, что все это содействует размножению личинок. Один из авторов истории Мадагаскара сообщает, что «до возвращения мужчин с войны женщины и девушки ни днем ни ночью не прекращают танцевать, они не ложатся спать и не едят в домах. И ни за что на свете они не вступят в связь ни с одним мужчиной, пока их мужья и женихи на войне. Они пребывают в твердой уверенности, что в противном случае воины были бы убиты или ранены. Танец, по их убеждению, вселяет в воинов силу, придает им мужество и сопутствует удаче; поэтому в такое горячее время они не дают себе поблажки. Соблюдается этот обычай со всей строгостью».

И ещё несколько интересных примеров из книги Д. Фрэзера, но уже связанных не с охотничьей, а с военной магией: «У говорящих на языке тши народов Золотого Берега жены находящихся на войне мужчин выкрашивают себя в белый цвет и украшают тело бусами и амулетами. В день ожидаемого сражения они бегают с ружьями или вырезанными в форме ружей палками и, схватив зеленые плоды по по, по форме напоминающие дыню, разрубают их ножами, как если бы это были головы врагов. Нет сомнения в том, что эта пантомима является примером имитативной магии, преследующей цель помочь мужчинам сделать с врагами то, что женщины проделывают с плодами по по…. Когда на войну уходили мужчины племени юки (Калифорния), женщины не смыкали глаз; они танцевали, распевая и махая ветками. По их словам, если они будут танцевать непрерывно, то мужья не почувствуют усталости… В Массэт во время отсутствия воинов женщины гайда танцевали и пели военные песни, все вещи вокруг себя следовало держать в определенном порядке. Несоблюдение женой этих обычаев могло якобы привести к гибели мужа. Когда на войну выступал отряд индейцев карибов (р. Ориноко), их друзья, оставшиеся в деревне, старались как можно точнее высчитать момент, когда воины пойдут в атаку на врага. Тогда они клали на скамью двух юношей и, раздев их догола, задавали им жестокую порку. Юноши переносили ее безропотно, так как в страдании их поддерживало непоколебимое убеждение, которое они впитали с молоком матери: от твердости и силы их духа зависит мужество и успех их сражающихся товарищей» [7, с.33—34].

Постепенно из первобытного синкретического искусства выделились отдельные виды искусств. Греческий философ Аристотель в «Поэтике» первым сделал попытку разделить все искусства на три вида в зависимости от того, какими способами ведётся «подражание действительности» – искусство изображения (изобразительное искусство), искусство звука (музыка), искусство Слова (литература).