Читать книгу Монах Ордена феникса - Александр Васильевич Новиков - Страница 4

Два года бродил Алеццо по странам разным, многотрудным и опасным был этот путь, но спасали его молитвы и дух Агафенона Великого от разбойников, собак бродячих, да чудищ Сарамоновых. И услышал он как то глас Агафенона Великого:

– Пришла пора тебе выполнить миссию свою, Алеццо. Злое дело хочет Сарамон учинить: наслать он хочет пса своего злобного, Кариизия на семью царскую Эгибетуза – страны богоугодной и глубоко меня почитающей. Возьми же меч этот Светлый, да срази пса адова. И послушал Алеццо Агафенона Великого, и взял меч громы извергающий, и сразился с псом Сарамоновым, псом черным, псом адовым. Три дня и три ночи дрались они не на жизнь а насмерть, и возопил тогда Кариизий:

– Пощади меня, монах Ордена Света, будешь ты у Сарамона в почестях, власть и силу великую пожалует он тебе. Все что хочешь проси, все исполнится.

– Не нужно мне твоей силы черной, – молвил Алеццо, не нужно мне никаких почестей от Вероотступника – умри же, исчадие адово.

И поразил он Кариизия мечом своим, и спас семью королевскую от погибели черной.

– Благодарствую, спаситель наш, – молвил на то король Аэрон,– говори чего хочешь, ничего не пожалею для тебя, ни золота, ни почета.

Да только молвил на то Алеццо:

– Пожрать бы супу горохового, постного, кушать хочется, а больше ничего не надобно мне. Но помните – Агафеноном Великим послан я на спасение к Вам, почитайте его да благодарите. А я, скромный монах Ордена Света, лишь орудие Его.

– Так стань нашим новой мессией, – молвил на то король Аэрон, – отстроим церковь тебе златоглавую, будешь сеять ты зерна Света в этой стране Великой, да последователей своих соберешь, будет у нас Армия Света.

Послушал слова его Алеццо, и увидел, что хорошо это, богоугодное дело это, и остался в Эгибетузе – основал Церковь Света…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 2 стих 1

Альфонсо проснулся ближе к обеду уже на бегу. Кое – как попав спросонья в дверь, он выскочил во двор и ринулся к сараю, споткнулся на ровном месте, едва не упав и не сломав себе шею, трясущимися от нервного возбуждения руками расковырял ключом замок, распахнул дверь, чуть не сорвав с петель. Шмякнув, с размаху, пятой точкой об захрустевшую от нагрузки табуретку, Альфонсо схватил перо элитной Агатской курицы, и, разбрызгивая направо и налево дорогущие Степные чернила, начал ими пачкать дорогую Степную ивовую кору. Щедрыми, размашистыми движениями, сотрясая стол, он фанатично рисовал, прикусив от напряжения губу, когда же вдохновение схлынуло так же внезапно, как и накатило, Альфонсо остановился и долго смотрел на получившиеся каракули: он видел этот предмет во сне, даже стрелял из него синими стрелами по зеленым собакам, и теперь сравнивал изображение этого предмета, нарисованном на коре, с изображением, оставшимся в памяти. Смотрел он долго, но на что это похоже не мог понять даже приблизительно. Потом он упорно листал древние книги, которые имел – по пять раз просматривал все пять штук, смотрел на картины, нарисованные несмываемыми чернилами, но рисунка такого предмета не нашел, и вышел из сарая удрученный и задумчивый.

Пробежав с камнем десять кругов, Альфонсо бросил булыжник к порогу дома и стал собираться в Эгибетуз. И первым, что он сделал – плотно поел, завалился на свою лавку и уснул. За день перед походом в лес принято было есть до отвала и спать до посинения – выходить в лес уставшим или голодным было опасно –ведь неизвестно, сколько придется просидеть на дереве, если кто либо туда тебя загонит. Толстый усохнет, худой – сдохнет. Сквозь сон Альфонсо услышал скрежет – кто-то скреб когтями деревянный забор снаружи, потом начал скулить, возиться, потом убежал. Вокруг все было спокойно.

На этот раз Альфонсо проснулся до рассвета – предстояли долгие, последовательные, тщательно выверенные и продуманные сборы даже для того, чтобы просто выйти из дворика, остаться живым и с конечностями. Он позавтракал, собрал ценные, дорогие травы, оделся, прицепил к ремню нож, так, чтобы его легко и быстро можно было бы достать, и при этом он не вылетел при движении, прикрепил арбалет к спине, вместе с колчаном, чтобы не мешался, попрыгал, пробежался по двору, опять поел, потом залез на забор и осмотрелся. Вокруг все было спокойно.

После прыжка с забора человек менялся в корне – расслабленный, ленивый, вялодвигающийся организм превращался в сжатую пружину, ежеминутно готовую к бегу, драке или смерти. Альфонсо превратился в слух и внимание, постоянно прислушиваясь и разглядывая все вокруг себя, подсознательно отмечая про себя все звуки, которые он слышит и объекты, которые видит.

В лесу он старался идти знакомыми тропами, и знал, где обходить липкие деревья, где растет чертополох, где подземный лес, по этому шел более менее уверенно. Но ощущение тревожности не покидало Альфонсо – лес был насторожен, как то по опасному спокоен, тих и, уловив это настроение, он подсознательно пригнулся, съежился, насколько мог съежиться, стал максимально тихим и незаметным.

И тут же предельная концентрация внимания дала о себе знать незамедлительно: едва опасный звук достиг ушей Альфонсо, он уже отпрыгнул в сторону, в прыжке вытащил из ножен нож, и только через секунду понял, кому принадлежит этот нескромный шум. Пение певчих птичек (очень, кстати, вкусных) и шуршание листьев на летнем ветерке заглушило утробное хрюканье, тишину леса разорвал треск кустов. Ветки дикой сливы попытались задержать кабанью тушу, цепляясь за жесткую, грязную шевелюру, но деревцу пришлось пожертвовать ветками – кабан чуть не вырвал кустарник с корнем.

Он вывалился из кустов заспанный, облепленный грязью с прилипшими к ней листочками и веточками, замотал головой, видимо, пытаясь сообразить, что происходит, потом глаза его остановились на Альфонсо и конкретно – на его блеснувшем на солнце клинке. Был он не очень крупный – всего килограммов сто, и какой то подранный, с торчащими клочками шерсти, пыльный и грязный – видимо крепко досталось ему от одного из своих сородичей.

– Дрых, гад, в кустах, – услышал свою мысль Альфонсо, и потом она пропала, как не существенная в данный момент. Кабан смотрел на Альфонсо, Альфонсо смотрел на кабана – и тот уже видимо собирался удалиться мирно – он неопределенно хрюкнул, не то жалобно, не то угрожающе, понюхал землю, даже что то на ней лизнул. И бросился вперед. Альфонсо бросился бежать.

Через две секунды погоня начала становиться бессмысленной – четыре ноги, даже с копытами, не оставляли шансов двуногому. Альфонсо рефлекторно перепрыгнул через нору подземного червя, увернулся от колючих веток смородины – с очень большими ягодами – такими огромными, которых он не видел никогда –которые чуть не хлестанули по глазам, обогнул липкое дерево, кусты чертополоха. Бежал Альфонсо не оборачиваясь – все, что происходило с кабаном было понятно из грохота, который тот создавал. Вот он врезался в куст шиповника, который Альфонсо перепрыгнул, взвизгнул от попавших в него шипов, злобно запыхтел. Вот хруст коры – кабан прилип к липкому дереву, оставив тому в подарок клочок курчавых, вонючих и грязных волос. Альфонсо дождался, пока пыхтение не приблизится, и резко поменял направление бега на почти противоположное. Один из длинных, желтых клыков чиркнул его по ребрам- голову свою кабан повернуть смог, но тело находилось во власти инерции – пытаясь тормозить, копыта кабана вспороли землю, фонтаны земли полетели в разные стороны а туша покатилась по земле с диким рыком.

– Разозлил, – подумал Альфонсо. Он выиграл десять секунд. Развернуться и встретить кабана лицом к лицу – самоубийство, которое в планы Альфонсо не входило. Куда ножиком не ткни – везде кость, которую не прошибешь кувалдой, попасть в глаз – реально было бы, только если бы кабан не шевелился, а для этого он должен быть уже мертв. Убежать нельзя кабан – быстрее и выносливее. Исхитриться, и попасть ножиком в бок – это значит разозлить кабана еще больше, потерять нож, умереть от клыков, а потом, если удар был удачный, может кабан и сдохнет от потери крови. Можно было бы залезть на дерево, но тут была небольшая проблема – как ни странно, в этой части леса не было ни одного достойного, крепкого дерева, которое кабан не смог бы раскопать и уронить. Тем более, ничем не занятый зверь мог жить под деревом сколько угодно времени, а Альфонсо не мог.

Единственный шанс – подземный лес – амалиновая роща.

У дерева, кстати, были сочные, красные плоды, похожие на яблоко, но любое животное, прельщенное сводящим с ума ароматом, проваливалось в яму, где и погибало, пронзенное прочными, острыми ветками с длинными шипами, которые впивались в кожу как гарпуны. Потом эта яма зарастала густой травой, тоже плотоядной, готовой быстро прикрыть своими быстрорастущими стеблями ловушку за небольшую долю гнилой тухлятины. Хотя нет, не любое животное погибало в яме.

До самой ближайшей ямы – сложно, но все же различимой от остальной травы, осталось несколько шагов – как кабан злобно хрюкнул, и Альфонсо отпрыгнул в сторону, почти вовремя – кабанья туша с рыком пронеслась в стороне, но кабан успел подцепить клыком штанину Альфонсо и, уронив его, потащил за собой. Волочась по земле Альфонсо попытался остановиться, воткнув нож в землю; от резкого удара чуть не вывернулись сустав руки из плеча, лезвие ножа сломалось, и он пропахав борозду на девственно чистой поверхности дикого леса обломком клинка, остановился на краю ямы, когда порвалась штанина, упершись лицом в горку сорванных им по дороге трав. Кабан, прокатившись на жирном боку, рухнул в яму лавиной земли, визга и хруста веток, достигнув дна гулким ударом; облако пыли, похожее на гриб, быстро взвилось над землей и медленно поплыло на летнем ветерке.

Альфонсо вытащил ноги из ямы, сел на землю стараясь отдышаться, вытащил листья и ветки из штанов, проклял “поганую свиноту” за испорченный гардероб.

Мерзкое кабанье визжание резало уши. Обмотанный хлыстами колючих веток, кабан метался по дну ямы; освирепев от боли, грыз корни дерева, закидывал передние ноги на край ямы, пытаясь выбраться. Альфонсо выстрелил из арбалета в открытую кабанью пасть и увидел, как стрела пропала где то в темноте чрева. Кабан подпрыгнул и, обвалив край ямы, зарычал диким рыком, пытаясь клыками достать мерзавца.

Больше Альфонсо стрел не тратил, хотел было убраться подальше, пока этот зверь ненароком не выбрался, но, похоже, сегодня фортуна решила посмеяться над ним вдоволь. Пока Альфонсо разглядывал мечущегося в яме кабана, пытался отдышаться, успокоить бешено стучащее о ребра сердце, он находился в сладостном неведении того, что происходило за спиной, но обернувшись от ямы понял – вот теперь это конец.

Прямо перед ним сидел огромный, волк с любопытством разглядывающий происходящее. Сидел он совершенно неподвижно, сияя на солнце шелковистой, черной шерстью, сдвинув уши в сторону визжащего кабана, но глядя на Альфонсо, как зритель в театре, который ждет, чем закончится спектакль.

Поймав на себе взгляд Альфонсо, волк медленно, словно не решив – встать, или еще посидеть, поднялся на ноги, сморщил свой черный, слюнявый нос, обнажил большие, белые зубы, тоже слюнявые. Рык, негромким рокотом, прилетел из его пасти вместе с ветром, и после этого звука стало очень тихо, даже кабан в яме на секунду успокоился и вопросительно хрюкнул, словно пытаясь спросить, что там происходит на верху. Первой реакцией Альфонсо при встрече с опасностью всегда было действие – быстро бежать, или драться – это был первый порыв, идущий в обход мышлению, которое начинало работать уже после определения степени опасности. Волков он видел немало, отметин от их зубов имел множество, существ, которые предпочитали замирать при опасности наблюдал и до, и после разрывания оных волком на несколько частей.

Но сейчас Альфонсо сидел, не шевелясь, ошеломленный тем, что видит перед собой.

На голове у волка, прямо между ушей, алел бант, собранный из красивой, шелковистой ленты, подвязанный на шее прямо под мощной нижней челюстью пасти.

Злобные глаза убийцы, мощные, мускулистые лапы, с острыми когтями, способными за секунду разорвать человека пополам, большие зубы, жестоко контрастировали с бантиком, которым мамаши завязывали косички девочкам. Даже в страшном сне Альфонсо не смог бы себе представить картину, в которой жертва волка, в предсмертных судорогах, уже видя перед собой свои внутренности, вдруг решила бы, что волк слишком некрасивый, и перед мучительной смертью завязала бы ему на шее бант.

Бросился волк на Альфонсо внезапно, резко и беззвучно, но, не заметив подземного червя, угодил передней лапой ему в нору.

Подземный червь рос и развивался в земле, выставив на поверхность земли свой зубастый, круглый рот, которым легко мог сломать, или даже оторвать ногу человеку. Много раз видел этих червей в норах Альфонсо, и научился их быстро отличать от земли, но он никогда не видел их целиком, и никогда не видел, чтобы кто то смог их выдернуть. Однако волк смог. Подпрыгнув от боли, он вырвал из земли порядочный ком, который осыпался, обнажив повисшего на лапе червя. Похож червь был на серо – зеленую колбасу, перевязанную ниточкой, как это делали мясники, с длинными шипами по всему телу, которыми тот держался за землю, чтобы его ненароком не выдернули; увидел его Альфонсо мельком, поскольку волк мгновенно разорвал червя на кусочки. Лапа волка вся покрылась кровью – видимо рана была глубокой, но не настолько, чтобы отказаться от пищи в лице Альфонсо. Лапы подняли два центнера волчьих костей и мяса легко, но немного криво – больная лапа не сработала, как здоровая, и Альфонсо умудрился увернуться от новой атаки, в полете резанув по волчье морде клинком. Клинком, которого не было больше. Он бросился бежать, оправившись от «бантичного» изумления, но удар когтистой лапы по спине, сравнимый мощью с бесполезностью сопротивления, ударил Альфонсо об землю с такой силой, что тот крякнул от внезапного сокращения легких и раскинул руки. Еще он успел перевернуться на спину, когда увидел перед собой оскаленную, злобную морду волка, карие, хищные глаза, нитку вязкой слюны, сползающей с вонючего языка и проклятый бантик, завязанный, наверное, самим Сарамоном. Зверь поставил на Альфонсо свою больную переднюю лапу, легонько, чтобы не раздавить, но острые когти впились в грудь, а прижатый к земле Альфонсо не мог дышать. В спину впился своими железными детальками арбалет, покалывали сквозь куртку острыми наконечниками сломанные стрелы. Но в данном положении все это были мелочи.

– Медлит, – подумал Альфонсо.

И тут в бок волка врезался кабан: окровавленный, злой, с застрявшими в шкуре ветками и комьями земли, обиженный, наверное, что про него забыли, словно таран снес он зверя с Альфонсо, чудом не понаделав в несчастном ходоке новых дырок копытами. Они вместе покатились по поляне, ломая деревья, кусты и поднимая в воздух листья и землю. В пыльном облаке мелькнули задние ляжки кабана, показалась когтистая волчья лапа, что то хрустнуло, взвизгнуло, захрипело, на весь лес. Икнув от боли в голове и ребрах, Альфонсо вскочил на ноги – очухиваться времени не было, выстрелил из чудом уцелевшего арбалета в возящийся, рычащий клубок двух тел одной из двух оставшихся целых стрел – пусть знают, кто здесь хозяин леса! Вместе со стрелой в сторону отлетела какая то железка – чуда не случилось – от перенесенных жизненных коллизий арбалет сломался.

Альфонсо бросился бежать, и не останавливаясь бежал до самого шиповника, где и упал, задыхаясь от быстрого бега и боли во всем теле. Некоторое время он сидел на прохладной, зеленой траве, приходя в чувство – все таки возраст двадцатипятилетнего старика давал о себе знать – натирал подорожником раны на теле, осматривал свое снаряжение, одежду, сумку с травами. Все это находилось в плачевном состоянии, кроме сумки – сделанная из хорошей, телячьей кожи, она даже не протерлась до конца, хотя и носила на себе следы волочения по земле. Травы, деньги в карманах, были целы. Хоть здесь повезло.

Кое –как отдышавшись, медлить было нельзя, Альфонсо поднялся, и пошел вдоль баррикады из шиповника искать точку входа – узенькую тропинку, где аккуратно и кропотливо были вырваны смертельные шипы этого колючего растения. До точки оставалось метров пятьдесят, однако идти до нее, рискуя снова оказаться в чертополохе не пришлось – Альфонсо открылась целая дорога – кто-то своим мощным телом пропахал кусты шиповника, переломав все ветки, расчистив путь шириной в метр. Вокруг валялись отстрелянные иглы, но крови нигде не было, шипы не только не убили это чудовище, они еще и не пробили ему шкуру. На крайней от дороги ветке колыхались на ветру, словно флаг на башне крепости, чьи то штаны, с порванной штаниной и испачканными коленками. Альфонсо мысленно посмеялся: снова какой то преступник сбежав, пытался спрятаться в лесу, хотя большинство самых отъявленных негодяев предпочитало смерть на медленном огне, однако расстался со штанами, и, скорее всего, с жизнью. Он уже хотел пройти мимо, но что-то его остановило – он посмотрел на штаны внимательней, потом постучал по ним палкой – мало ли какая мерзость в них спряталась, и сунул руку в карман. То, что он вытащил из кармана, заставило его сердце отчаянно колотиться, хотя он и не знал, что он вытащил. Это была вещица, изготовленная из неизвестного материала, прямоугольная, с закругленными углами, непонятными символами и знаками, на которые можно было нажимать, если хотелось заняться действительно чем нибудь бесполезным. Пользы от этой вещи было меньше, чем от камешка – она была слишком легкой, кинуть ею в кого нибудь было нельзя, но Альфонсо обомлел от радости – это был артефакт из Волшебного города. Это было мощнейшее оружие, которым можно было покорять целые страны, подчинять себе тысячи людей одним движением руки, лечить болезни, проходить сквозь стены, а может и летать. Правда, как этим пользоваться, Альфонсо не знал, но разгадав символы в волшебных книгах, можно было бы заставить артефакт работать. Пачка песедов, извлеченная из другого кармана, была лишь жалкой пародией на тот успех, который ощутил Альфонсо до этого.

– Черт, – вдруг подумал Альфонсо, – а ведь это мои штаны.

Он посмотрел на них внимательно – форма растяжек на штанах идеально совпадала с формой ног Альфонсо.

– Это что же Пузо меня, без штанов что ли тащил? А зачем я их снял? Откуда у меня эта вещь?

Чертополох, кроме своего яда, боли бреда и смерти дарил еще один “подарок”– забвение: уколотые обычно не помнили, что с ними было, просыпаясь (если повезло проснуться, конечно) удивленно разглядывали свои окровавленные руки, не понимая, что произошло. Альфонсо же помнил то, что лучше бы забыл-поцелуй ведьмы и Сарамона, но не помнил то, что хотел бы помнить – как попал в лес, почему потерял штаны и откуда у него волшебный артефакт.

Альфонсо потряс головой и спрятал артефакт в карман- время для разгадывания загадок было совершенно неподходящее. Нужно было пройти полянку со змеями, пока волк не заставил его пробежать ее в темпе.

В уши верующих, которые заполняли церкви по воскресениям, из уст святых отцов, вместе со слюной и запахом кагора, летели душещипательные проповеди о демонах, пожирающих душу неправедных, о Сарамоне – алкающим разума слабых верой в Агафенона и волей к спасению, о ведьмах с их проклятиями ритуалами и конечно же, о страшнейшем из когда либо созданных существ – о Кариизии. От леса отгородились длинной, высокой Стеной и молитвами, но щупальца скверны все равно проникали из леса в лоно просвещения и очищения, и иногда, вышедшего из леса могли просто поднять на вилы сами местные жители, если заподозрили в связях с лесом, дабы эти щупальца оборвать. Альфонсо был одним из таких щупалец, но обрываться на вилах он не хотел.

Выходили из леса ходоки обычно рано по утру – когда, после нападения Черных птиц на дежурных на Стене, вместо охраны висели кровавые ошметки от охраны, но сегодня Альфонсо, из – за возни с живностью леса, опоздал до смены караула, и теперь там стояла целая охрана, которая, к тому же, неотрывно пялилась на дорогу.

Альфонсо полз до дороги на коленках, скрываясь в высокой траве; время от времени он останавливался, осматривался, потирал ушибленные ребра, затем полз дальше. Вылезать из травы на дорогу он не решился – стража словно смотрела прямо на него (хотя, похоже, высматривала кого то на дороге), по этому пришлось лечь в траву, проклиная жаркое, июньское солнце, кожаную куртку, натертую свиным салом – чтобы не скрипела, и того, кого так высматривали на стене.

Хорошо хоть ждать пришлось не долго – на горизонте появилось и стабильно начало расти облако пыли, потом в ней возникла черная точка, которая и стала увеличиваться, принимая форму лошадей, усердно и отрешенно тянущих дорогую карету.

Засуетились стражники: поднялся дикий ор командира, все забегали, чуть не сталкиваясь лбами, впопыхах натягивая на себя шлемы, поднимая щиты и копья, сверкали на солнце начищенными доспехами. Солнышко заботливо ласкало лучами света и их, и Альфонсо, который, сомлев от жары в своей кожанке, глядя на железные костюмы солдат, мысленно отвесил им поклон. Он сам был какое то время пехотинцем в армии, и ощущения карася на раскаленной сковородке ему были вполне знакомы.

Альфонсо наблюдал за ними еще минут пятнадцать, пока что-то не заставило его обернуться. То ли сработало звериное чутье, то ли всплыла шальная мысль, которую надо было проверить от нечего делать, но как бы то ни было, волка Альфонсо заметил вовремя, хоть и случайно. Тот стоял у края травы, на выходе из леса и нюхал воздух. На лбу, свисая прямо на глаза, мотался из стороны в сторону рваный, испачканный бант, и никогда в жизни, при встрече с волками, Альфонсо не испытывал такого страха, как от этого, невинного куска тряпки, на макушке огромного зверя. Волк настроил уши в сторону приближающего топота копыт, внимательно посмотрел на стену, как понимающий чего то в людских порядках, увидел Альфонсо, пригнулся к земле и пошел сквозь траву. Альфонсо вжался в землю, скукожился, как мог, притворился пеньком, но нюх лесного зверя обмануть невозможно, и вскоре волчья голова вынырнула из травы неподалеку и оскалилась, злобным рыком, приближаясь медленно и неотвратимо. Одновременно с этим на дороге загудел стук множества копыт, воздух разорвал скрип колес и свист кнута, вперемежку с криком кучера, матерящегося на вечно медленных, по его мнению, лошадей, и остальными звуками быстро едущей кареты. Вырвались из пылевого облака рыцари в чёрных, как мысли самоубийцы, доспехах, с позолоченными гербами на щитах, и стягах на длиннейших древках копий. Огромные лошади, вколачивая копыта в камень дороги, тащили за собой богато украшенную вензелями, белую карету, сверкающую золотом, роскошью и богатством. Волк посмотрел на кортеж, неуверенно оскалился, и большими прыжкам бросился к Альфонсо. Альфонсо, резко вскочил на ноги, и быстро перебежав дорогу прямо перед передними всадниками, побежал к воротам крепостной стены. Расчет был прост, как палка без сучков – волки обычно не выходили из леса и не нападали на большое скопление людей, однако это был какой то странный волк. Едва не получив копытами по пяткам – так близко он пронесся перед экипажем, Альфонсо намеревался бежать в город не останавливаясь, чтобы благополучно спрятаться, пока есть время, но услышал позади такие звуки, что остановился и посмотрел назад.

Волк побежал за Альфонсо и черная туша его громадным камнем влетела в экипаж, прямо в толпу копьеносцев, сбив двух из них с лошадей. Раздалось такое дикое ржание, что оглох бы, наверное, сам Сарамон; лошади, обезумев от ужаса, вскакивали на дыбы, роняя оставшихся рыцарей на землю с жутким грохотом, словно перевернулась телега с медными тазами. Лошади, которые тащили карету, в панике ринулись, кто куда и моментально запутались в упряжи, попытались разбежаться в разные стороны, выламывая оглобли, потом все же обрели единство и, волоча одного своего несчастного упавшего собрата, понесли карету с дикой скоростью, прямо по ошеломленным копьеносцам, сбив с ног волка, проминая копытами и колесами кареты доспехи. Мясистые зады рыцарей не простили карете такого издевательства: подпрыгивая на таких ухабах, она несколько раз подлетела, и, исторгнув откуда то изнутри себя дичайший женский визг, с хрустом грохнулась на дорогу. С этих пор пути кареты и ее левого, заднего колеса разошлись – колесо покатилось прямо, а карета, вместе с кувыркающимися лошадьми и вопящим кучером улетели в канаву рядом с дорогой.

Первым из кучи тел, оставленной лошадьми на дороге, выскочил волк – с окровавленным боком – подарком кабана, окровавленной лапой – подарком червя, с пыльными следами колес кареты поперек спины и красным бантиком на макушке – он действительно казался выходцем из ада. Копьеносцы повскакивали на ноги, на секунду замерли, ошеломленно глядя на зверя, и черная масса клыков, зубов и шерсти бросилась на солдат со всей яростью Леса, дающей право на свое существование. Сначала показалось, что латники нанижут волка на копья, как мясо на шашлык, но шкура его была непробиваема, мощные лапы ломали древки, как прутики, и осиротевшие железки копий взлетали вверх для того, чтобы бесполезно звякнуть о землю и скромно затихнуть. В агонии битвы волк кружился, как заведенный – удары сыпались на него со всех сторон, но и когти зверя сшибали с воинов шлемы, вместе с головой, ломали пополам щиты, массивными челюстями волк вырывал руки из плеча, дергая головой из стороны в стороны выламывая их из суставов. Последний рыцарь бросил оружие и попытался сбежать, но черная туша пригвоздила его к земле лапой: сквозь лязг раздираемого металла и вопль размазанного ужасом человека, взлетел в небо громкий рык, резанул ухо хруст сломанной шеи.

Среди дороги, в луже крови, в клочках разорванных доспехов и тел, стоял волк, весь с ног до головы покрытый кровью, стоял, тяжело дыша, почти задыхаясь. Пламя боя в глазах его погасло, ноги почти не держали его тело, лишь привычно застыл оскал на исцарапанной, избитой чёрной, окровавленной морде.

Все произошедшее заняло несколько секунд, и эти несколько секунд превратили грозного волка в слабую собаку, бегущего Альфонсо в нападающего Альфонсо. И правда, тот сделал то, что никогда бы не подумал сделать в здравом уме – он побежал на поле битвы, схватил меч, выдернув его из спазмически сжатой руки командира отряда, и бросился на волка. Тяжело дыша, вывалив язык, ждал волк новой драки не на жизнь, а на смерть; он был слаб от потери крови, обессилен от битвы, но он живет по законам леса, а там – нет благородства, нет слабых, там есть мертвые и живые.

По этим же законам жил и Альфонсо, и рассуждал он просто: другого шанса уничтожить врага, который, почему то, начал его преследовать, у него не выйдет. Ничего личного, песик, просто суровая правда жизни.

Однако правда жизни Альфонсо оказалась в том, что дорога была вымощена камнем, а кровь на камне хорошо скользит; замахнувшись Альфонсо поскользнулся на крови и упал, едва не получив по голове своим же (присвоенным) мечом. Моментально волк прижал его к земле лапой, в открытой пасти его виднелись застрявшие в зубах остатки плоти убитых стражников, и зубы эти уже почти раздробили череп Альфонсо, сжавшись на голове со всей звериной мощью, но Альфонсо нащупал скользкую, окровавленную рукоятку меча и со всей, хотящей жить, силой, рубанул волка по шее.

Зверь взвизгнул, как получивший пинка щенок, и бросился бежать в лес, поджав шикарный, лоснящийся на солнце черный хвост.

Альфонсо лежал в луже крови, глядя на небо, чувствуя, как утекает из тела агония битвы и, держась за больные ребра, наслаждался неподвижностью и тишиной. Наслаждался он не долго; медленно поднялся, находя огромное наслаждение в громком кряхтении и богохульной ругани, подошёл к валявшейся на боку карете, волоча, зачем то, меч, по дороге, постучал по крыше:

– Есть кто живой?

В ответ он услышал шорох, странный вздох, но никто не ответил. Альфонсо попытался провести операцию по спасению содержимого кареты, вцепившись в крышку, закрывающую пассажиров от кучера, но ребра пронзила острая боль, и он обиделся на того, кто сидел в карете – не хотят выходить – и не надо.

Он сел на траву, держась за бок, считая звезды, мерцающие в закрытых глазах и проклиная проклятого кабана, ударившего его и не услышал топота копыт, грохота десятков доспехов, крика, и не заметил целую орду наездников, окруживших карету, пока его не отшвырнули в сторону чьи то железные руки.

– Отойди в сторону, холоп – на землю с черного, огромного коня спрыгнул латник – в черных доспехах, покрытых везде, даже на коленках, золотыми вензелями, с гербом на груди, красным плащом и круглым шлемом, с павлиньим пером на макушке. Альфонсо такие шлемы не нравились – они напоминали ему чугунок, в котором Гнилое Пузо варил картошку, но о вкусах не спорят. От удара этого латника, который отшвырнул Альфонсо в сторону, боль в ребрах заиграла новыми красками, а из глаз посыпались искры, и Альфонсо скрючился на земле, корчась от боли, пока железные ноги солдат топали вокруг него, едва не наступая.

Тем временем воин с гербом, судя по всему, главный среди всех остальных, забрался в карету через окошко со стороны козел, отломав закрывающую его доску, потом вылез с молоденькой девушкой на руках, каким то чудом не наступив на подол её длинного платья. Вслед за ним, опираясь на одну из десятка протянутых рук, не твёрдо ступая красивыми туфельками по не красивым обломкам кареты, вышла женщина в некогда шикарном, белом платье с витиеватыми, вышитыми позолотой узорами, богатыми перстнями и кольцами на всех пальцах рук, которые у неё были и диадемой, запутавшейся в волосах и сломавшейся пополам. Испуганный, потерянный взгляд её заскользил по окружающим фигурам, и, увидев знакомые лица, мгновенно стал властным и надменным. Моментально появилась величественная осанка, присущая людям из высшего сословия, тонкие губы сжались в чуть насмешливую улыбку привыкшего к власти человека.

– Ваше Величество, как Вы себя чувствуете? – латник в черном аккуратно, словно стеклянную, положил девушку на землю, сбросил шлем с головы, встал на одно колено, склонил голову так низко, насколько позволяла земля. Зазвенело вокруг, словно в кузнечной мастерской – это попадали ниц остальные солдаты.

– Спасибо, граф дэ Эсген, все хорошо, встаньте – сказала королева и склонилась над девушкой, – бедняжка упала в обморок.

– Лекаря!! – повернувшись в сторону замка, закричал дэ Эсген, причем так громко, что девушка открыла глаза.

– Не удивительно, – подумал Альфонсо, наблюдая за всем происходящим, забыв о своей боли, хотя и не убирая руку с больного места – рука же каким то образом лечит, – От такого ора она бы и мертвая очнулась.

– Граф – прошелестела девушка. Медленно, с помощью десятка услужливых рук, она села на землю, осмотрелась, удивленно, словно только что родилась, ахнула, картинно прикрыв рот маленькой ладошкой:

– Ах, боже мой, какой ужас! Сколько смертей! Мамочка!

– Перестань, дитя мое, не плачь, все уже позади, – королева обняла девушку, – великий Агафенон спас нас от этого ужасного демона. И этот человек…

И тут все вспомнили про Альфонсо. Альфонсо, который поднялся на ноги, пытаясь отряхнуть штаны, нагнулся, неучтиво предоставив ЕЕ Величеству обозревать его филейные части, в такой позе и стал, по негласным законом природы невезения, центром внимания. Впрочем, услышав, что оживленные разговоры затихли и, почуяв на себе пристальный взгляд, он тут же выпрямился и повернулся к королеве.

– Подойди, благородный рыцарь, – вроде ласково, а вроде и властно приказала – попросила королева, и тут же в спину Альфонсо ткнули копьем, придав ему скорости.

– На колени, холоп! – зарычал дэ Эсген и, встретив Альфонсо в конечной точке пути, швырнул за шкирку чуть ли не носом в землю.

– Встань, храбрый муж. Скажи мне, кто ты и откуда?

– Я странник – монах, Ваше Величество, – проговорил Альфонсо первое, что пришло в голову, – я путешествую по миру в поисках умиротворения и спасения души. У меня нет крова, нет родины, моя крыша – голубое небо, постель –Мать сыра…

Альфонсо перебил шум подъехавшей кареты, храп загнанных лошадей. Из кареты выскочил – почти вывалился- маленький, толстенький человечек, с деревянным ящиком в руках, и сразу, с порога кареты, принялся разорять природную тишину летнего поля громкими, визгливыми криками:

– Ваше величество! Ваше Величество!!– бежал он голося все громче и тоньше, – какое счастье, что вы и принцесса Алена живы! Боже, какой ужас! Какой ужас!

– Все в порядке, Дюпон, не стоит так беспокоиться. Посмотрите Алену, ей не хорошо.

– О боже, о боже! – Дюпон бросился к принцессе, – как Вы бледны! Вам нужно срочно, срочно в постель. И принять успокаивающие капли. Срочно, подальше от этого жгучего солнца!! Столько страданий, бедная девочка!!

– Граф, соблаговолите принять странника как гостя во дворце и обеспечить ему покои. Я хочу еще поговорить с ним.

– Но Ваше величество, это опасно, приглашать во дворец всяких оборванцев!

– И все же он спас жизнь мне и моей дочери.

– Но Ваше величество, долг любого человека отдать жизнь за Вас и любого из члена королевской семьи. Он просто исполнил свой долг.

– А где же Вы были, сударь, когда на охрану напал волк? – бесцеремонно вмешался в беседу Альфонсо, которому надоело, что о нем говорят так, словно его и нет рядом, – чего ж Вы свой долг не исполнили?

– Ах ты, смерд, я научу тебя почтению! – в запальчивости дэ Эсген выхватил меч, замахнулся на Альфонсо, но не ударил, как планировал, поскольку тот стоял не шелохнувшись, глядя графу прямо в глаза, точнее – на густые, почти слившиеся в одну брови, надвинутые почти на самые глаза.

У дэ Эсгена было красивое, круглое лицо, которое светилось мужеством и потом, длинные, русые волосы его свисали почти до самых плеч, глаза, если их конечно было видно из под бровей, пронзали мозг стальными стрелами несгибаемой воли, а фигура говорила о благородстве и силе, и если первое качество Альфонсо считал бесполезным, то второе уважал.

– Очень благородно, – холодно, с легкой усмешкой, твердо и с паузами, для веса, проговорил Альфонсо, – нападать на уставшего, безоружного странника. Вашу бы удаль, граф, да на защиту королевы, но, что то я не видел Вас в битве с волком. Что жаль, ведь когда он сбежал, Вы оказались весьма расторопны в спасении…

– Ах ты тварь! – вскипел дэ Эсген, снова схватился за меч, но королева остановила его движением руки:

– Хватит!

Голос ее звучал строго, хотя ее глаза едва заметно улыбались, похоже что то королеву развеселило, то ли остроумие Альфонсо, то ли она просто любила смотреть на ругань.

– Довольно перепалок. Странник поедет в моей карете. Надеюсь, я узнаю, наконец, как зовут нашего спасителя.

И она поплыла к карете, на которой приехал лекарь, в которую уже погрузили принцессу, и на которой Альфонсо отправится в свое светлое, полное денег, титулов, связей и власти будущее. Сейчас, пока, его не волновало ни то, ни другое, ни третье – он устал, смертельно устал. Глухая боль расползлась по всему телу, пульсировала при каждом биении сердца, при этом хотелось есть, а этот дубина граф пристал со своей злобой.

– Когда Вы поправитесь, – тихо сказал он, – я буду искать с вами встречи, дабы отомстить Вам за Ваши оскорбления. Имейте это в виду.

– Если Ваш меч также ловок и быстр, как Ваш язык, то, боюсь, у меня нет шансов,– ответил Альфонсо, и захлопнул дверь кареты.