Читать книгу Граф Соколовский и разыгранное убийство - Александр Васильевич Свистула - Страница 3

Барсуковская усадьба отличалась непререкаемой ухоженностью и обширностью. Ранним утром она выглядела практически безжизненным краем. Лишь несколько слуг можно было встретить у летней кухни и вольера с собаками. Впрочем, нет. Не только слуги покинули тёплые кровати столь рано. В восточной части усадьбы занимался пробежкой господин с треугольной бородкой. Издалека признать в этом полуобнажённом любителе утренних пробежек графа Соколовского представлялось просто невозможным. Представить себе известного столичного аристократа в таком облике сумел бы далеко не каждый его знакомый, для этого понадобились бы недюжинная фантазия и развитое воображение.

Покончив с пробежкой, граф остановился у двух вёдер с водой и, контролируя своё дыхание, стал поочерёдно поднимать их к плечам. Несколько раз он делал перерывы, выполняя вращения руками и туловищем. Поупражнявшись так минут десять-пятнадцать, Александр Константинович, высоко поднимая колени, побежал в сторону речки, окружённой зарослями камыша. Здесь утренний любитель спорта остановился. Широко расставив ноги, он поднял вверх руки и вобрал в лёгкие воздуха. Опустив руки на пояс, граф выдохнул. Но что-то отвлекло его внимание и не позволило повторить упражнение второй раз.

Оттуда, из блестящей золотом гущи камышей, доносились обрывки необычайно секретного и нежного разговора. Движимый привычным любопытством, граф Соколовский напрочь позабыл про утреннюю зарядку и сделал пару шагов вглубь камышей. В этих зарослях от окружающего мира пытались спрятаться два любящих сердца. Граф пригнулся и раздвинул сухие жёлтые стебли. В юноше он узнал Пашу Барсукова – сына Михаила Михайловича. Он держал у своего лица ручки незнакомой молодой девушки.

– … не плачь. Не плачь. Мы обвенчаемся, клянусь. Я люблю тебя и не позволю никому нас разлучить.

Ветер подул в сторону реки, и граф Соколовский с трудом смог разобрать слова юного Барсукова. Он совершенно не понял слов девушки, но по её лицу было понятно – она находится в крайнем возбуждении и чем-то сильно обеспокоена. Она с мольбой что-то сказала юноше и едва не заплакала. Часть ответа граф снова не разобрал и мысленно проклял шумевший камыш.

– Аннушка, даю слово, скоро многое поменяется. Нам не помешает…

Целуя руки своей возлюбленной, юноша продолжал говорить и обещать со всей той горячностью, что свойственна всем влюблённым. Граф со злостью сжал сухие стебли в кулаке. Он находился в трёх шагах от какой-то тайны и не мог разобрать ни слова! Проклиная шумящий камыш и сговорившийся с ним ветер, граф Соколовский бесшумно отошёл назад.

Александр Константинович спешно закончил свои утренние занятия и, окатив себя двумя вёдрами холодной воды, поспешил в дом. Он торопился не только для того, чтобы поскорее согреться, но и чтобы остаться незамеченным для Павла Барсукова и его возлюбленной.

Утром граф Соколовский завтракал отдельно. Впрочем, как и большинство гостей. Слишком разнообразными оказались их распорядки дня. Князь Пулев, к примеру, к которому Александр Константинович испытывал сильную антипатию, соизволил проснуться уже к обеду.

– Потому что меньше надо играть в карты, – пробурчал граф Соколовский.

Он, уже переодевшийся в щегольской костюм, сидел наедине со своей няней в беседке, скрывающейся от мира ярко-красной накидкой плюща.

– Франц Карлович ему вчера сильно проигрался, – пожаловалась Марфа. – Бедолага так обиделся, что утром даже надухариться забыл.

– А кстати, где он сейчас? – выгнул бровь петербургский аристократ.

– Побродил-побродил, и к себе ушёл. Он вчера, по-моему, даже в долг залез.

– Я его со вчерашнего вечера не видел. Твоя комната рядом с его?

Марфа хмыкнула и замялась. Её, как и прислугу остальных гостей, поселили в отдельном здании, не в хозяйской усадьбе.

– Ты что в корпусе для прислуги живёшь? – граф недовольно нахмурил брови. – Чего же ты молчишь?

– Александр Константинович, успокойся. Не стоит. Не в первой. На тебя и так, уж прости, как на дурачка, смотрят. Ты зачем вчера крик поднял? Разбудил гостей, хозяина дома.

– Не твоего ума дело. Знала бы ты, как я хочу поскорее уехать от всего этого. Скорее бы оказаться дома, подальше от этих лицемеров.

Граф поднялся со скамьи и поправил примявшийся рукавчик.

– Марфа, обедать я буду у себя в комнате.

В гостиной графа Соколовского остановил управляющий усадьбой и передал, что Михаил Аристархович желает принять его у себя в кабинете. Но Александр Константинович довольно резко заявил, что встретится с хозяином дома не ранее двух часов. Как ни пытался Отто Германович уговорить упрямого графа, у него ничего не вышло.

В два часа дня Александр Константинович покинул свою комнату и спустился в гостиную. Он готов был встретиться с орловским фабрикантом и подошёл к молодой служанке, чтобы узнать, где её хозяин.

– Мадмуазель, прошу, помогите мне. Не известно ли вам, где сейчас Михаил Аристархович?

Девушка обернулась, и граф тут же узнал её. Утром он уже видел это прекрасное милое личико, освещённое солнечным рассветом среди золотистых камышей.

– Господин, я не знаю. Кажется, Михаил Аристархович зашёл в библиотеку.

–Благодарю. Как ваше имя, красавица?

– Аня. Вы чего-то желаете?

– Нет, спасибо. У вас очень милое имя.

Александр Константинович учтиво улыбнулся и направился к библиотеке. Теперь ему стало ясно, почему он не видел молодой девушки за столом. Внук влиятельного российского капиталиста влюбился в обыкновенную прислугу. «Занятное дельце», – подумалось графу. Он распахнул дверь и зашёл в комнату. Михаил Аристархович действительно находился здесь.

– Александр Константинович, рад вас видеть. Как спалось на новом месте?

– Скверно. Какая-то псина выла полночи.

– Верно, это мои гончие. Обычно я разрешал гулять им по усадьбе. Но перед вашим приездом распорядился закрыть их в вольере. Они, видите ли, не переносят запаха алкоголя и готовы загрызть любого, кто хоть немного пригубил водки, – чётко, делая паузы, произнёс текстильный фабрикант. – А мне, знаете ли, тоже не удалось спокойно поспать. Только я заснул, как, представьте себе, какой-то негодяй поднял крик. Кричал, что мой дом – пещера горного короля, что я – шантажист, что стоит немедленно уехать…

– Этот негодяй стоит перед вами, – заявил граф.

– Разве я и моя усадьба настолько плохи? Вы не Пер Гюнт, а я не король троллей⁸. Александр Константинович, давайте говорить начистоту…

– Это мой любимый стиль разговора.

– Наслышан. Но советую обойтись без оскорблений. Вы же дворянин. Я предложил вам лучший выход из неприятного положения. Я сейчас говорю про долги вашего батюшки. Он был человеком, абсолютно не понимающим разницы между своими доходами и тратами. Одному только мне он задолжал десять тысяч, плюс проценты. Я готов простить этот долг. Вы должны лишь произвести на гостей хорошее впечатление и присутствовать в понедельник на открытии моей новой фабрики.

– Зачем вам это нужно?

– Антураж. Введение в строй новой барсуковской фабрики должно прогреметь на всю Российскую империю. Она полностью электрифицирована, оснащена лучшим английским оборудованием. Вы только подумайте – двадцать пять тысяч веретён! – Михаил Аристархович оседлал своего любимого конька. – Это даже больше, чем на Нежинской фабрике. Ткацких станков английских…

– Я помню, – недовольно нахмурил брови Соколовский. Слушать второй раз о достижениях технического прогресса у него не было никакого желания. – Коноваловым⁹ вас никогда не превзойти. И всё-таки я не до конца понимаю.

– Александр Константинович, вы же умный человек. Там будут журналисты, пресса. Они раструбят на весь мир, что на открытии моей фабрики присутствовал самый гениальный сыщик Петербурга. Вы даже не представляете насколько вы стали известны. Ваш расчётливый ум, ставящий превыше всего логику и опыт, ваша безупречная манера одеваться станут лучшей рекламой моих сюртуков и фраков. Элегантная баронесса Мыслевская приехала с той же целью.

– И князь Пулев? Неужели во всём Петербурге не нашлось князя с более чистой репутацией?

– Александр Константинович, – фабрикант несколько сконфузился. – Не стоит доверять грязным слухам. К тому же, никто другой не задолжал мне так, как он. И я был уверен, что Фёдор Иванович согласится участвовать в этом представлении.

– Если бы не безрассудство моего батюшки, я бы не согласился быть вашей рекламой. Для чего стоило приглашать меня на неделю раньше? – этот вопрос прозвучал скорее риторически, и Барсуков предпочёл на него не отвечать.

– Александр Константинович, но это не всё. В письме я говорил ещё о кое-каких условиях. Я скоро открою собственный банк. И вам суждено стать одним из первых его вкладчиков.

– У меня нет денег, – резко заявил граф.

– Ваших денег и не нужно. Я внесу пять тысяч вместо вас и оповещу об этом все газеты. Только представьте: «Уникальный сыщик, величайший логик Империи – вкладчик «Банка Барсуковых!». Как звучит!

– Что за аферу вы затеяли? Я, как вы заметили, величайший логик, не верю в такие безвозмездные подарки, – недовольно фыркнул граф Соколовский.

– Не стоит волноваться, граф. Этих денег вы никогда не получите. Ваш индивидуальный договор составлен так, что деньги вы не можете снять без моего разрешения и потери девяноста девяти процентов вклада, – успокаивающе предупредил фабрикант.

– Ах! Теперь всё выглядит логично. Я согласен.

– Завтра вам нужно подписать необходимые документы в моём кабинете. Долговую расписку вашего отца я отдам вам после открытия фабрики.

– Теперь мне всё понятно. Если наш разговор окончен, позволите оставить вас?

Граф уже собирался покинуть библиотеку, как хозяин дома остановил его и попросил сесть за столик. Александр Константинович почувствовал в голосе фабриканта тревогу и удовлетворил его просьбу.

– Александр Константинович, – Барсуков заметно понизил голос и посмотрел прямо в карие зрачки своенравного гостя. – Я думаю, меня хотят убить.

Некоторое время граф внимательно изучал лицо Барсукова. Оно выглядело озабоченным и немного испуганным. Вместе с тем, ощущалась какая-то фальшь, что-то неуловимое и загадочное сквозило в барсуковских глазах.

– С чего вы взяли?

– Наследство. Я оставляю после себя огромное наследство, Александр Константинович. Моё здоровье уже не такое, как прежде, и больше года я пытаюсь понять, кто сможет заменить меня. Мой сын – директор двух прядильных фабрик, у него огромный опыт. Однако, он слишком мягок, слишком воспитан, таких неженок в жестоком мире финансов сминают в одно мгновенье. Он отлично разбирается в делах, хороший тактик, но не стратег. Без необходимой доли жёсткости Миша не сможет увеличить рынка. А вот моя дочь обладает отличной деловой хваткой. Такой, что я могу быть спокойным за дальнейшие расширения фирмы. Но тогда фирма превратится из «Барсуковых» в «Хитрова», а этого я не могу представить в страшном сне.

– И вы думаете, из-за этих мыслей вас убьют?

– Многие знают, что я думаю о наследстве. За полгода я несколько раз переделывал завещание. Они боятся, что будут лишены основного капитала. И мой старший внук меня беспокоит. Он, кажется, вовсе не намерен заниматься текстильным производством.

– Речь идёт о Павле?

– О нём. Он предпочитает предпринимательству адвокатуру. И он – единственный ребёнок у Михаила. Поэтому, если я решу оставить компанию сыну, то её, вполне возможно, будет ждать крах.

– Вы хотите, чтобы я помог вам выбрать наследника, или, наконец-то, назовёте имя предполагаемого убийцы?

– Я не знаю, – сокрушённо покачал головой фабрикант. – Не знаю. Но я чувствую в доме какую-то напряжённость. Хорошо, что людей в доме теперь стало больше. Это дурное предчувствие хоть немного ослабло.

Раздался слабый стук в дверь, и фабрикант замолчал. В библиотеку зашла баронесса Мыслевская.

– Господа, вот вы где. Надеюсь, не помешала?

– Нет-нет, что вы, Марина Николаевна, – миролюбиво произнёс фабрикант.

Александр Константинович поднялся со своего места и предложил даме присесть.

– Благодарю, я ненадолго. Михаил Аристархович, вы обещали показать мне американский граммофон с записями Грига¹⁰. Вы ведь не нарушите своего слова?

– Нет-нет, Марина Николаевна. Мы с Александром Константиновичем уже как раз всё обсудили, – фабрикант многозначительно посмотрел на графа.

– Значит, мою служанку переселят? Благодарю, – Соколовский немного подался вперёд.

– Минутку. Как переселят? Кого?

– Мы же только что с вами обсудили: Марфа не может жить вместе с прислугой. Я очень привязан к женщине, воспитавшей меня. И вы только что пообещали поселить её в этом доме.

– Ах, да, – хлопнул себя по лбу Барсуков. – Дам ей комнату в правом крыле. Я понимаю, что значит для вас добрая няня.

– Нет, простите, правое крыло не подойдёт. Она должна всегда находиться рядом со мной.

– Александр Константинович, – с нажимом выдавил из себя фабрикант. – В левом крыле все комнаты заняты. Или вы предлагаете поменять апартаменты моей дочери? Или князю Пулеву?

– Хоть кому, – высокомерно заявил граф и вскинул вверх свой острый нос. – Но Марфа должны находиться рядом со мной!

– Александр Константинович!

Худощавый и осанистый граф приблизился к надувшему щёки Барсукову. Хозяин дома был явно рассержен. Между ними спешно встала стройная фигурка баронессы.

– Господа, я поняла суть вашей проблемы. Михаил Аристархович, – баронесса слегка коснулась лацкана барсуковского пиджака. – Я как раз хотела вас попросить сменить мне комнату. Дело в том, что мои окна выходят на восток, а я так люблю смотреть на закат. Пожалуйста, подготовьте мне комнату в правом крыле, а освободившуюся спальню отдайте няне Александра Константиновича.

– Ну, что же, – недовольно пробурчал Барсуков. – Пусть будет так. Но у меня есть условия Александр Константинович: вы перестанете избегать нашего общества и станете вести себя достойно. Так, как должен вести себя порядочный дворянин.

– Это будет сложно.

– Иначе наша предыдущая договорённость будет расторгнута. И вы можете начинать искать деньги, чтобы вернуть долги, – торжествующе заметил Барсуков.

– Желаю вам насладиться великолепной игрой Грига, – с наигранной улыбкой пожелал граф и покинул комнату. – Чтобы ваш граммофон на винтики рассыпался.

Последние слова он прошипел, будучи уже в гостиной. До позднего вечера графу Соколовскому пришлось сдерживать свои резкие реплики и колкости. Впрочем, говоря начистоту, собравшаяся в барсуковской усадьбе публика была не самого худшего сорта. Единственным лицом, общества которого Александр Константинович упорно избегал, оставался князь Пулев. И эта антипатия обладала взаимным характером. Худой, облачённый в строгий заграничный костюм князь ни разу не пытался заговорить с Соколовским. За столом Фёдор Иванович вёл оживлённую беседу со старшим сыном Барсукова, с самим Барсуковым и госпожой Хитровой. Импозантный светский лев чувствовал себя королём вечера.

За другой половиной стола королевой единогласно была избрана Марина Николаевна Мыслевская. Баронесса, окружённая галантными, образованными, надушенными, ещё не старыми мужчинами, чувствовала себя какой-нибудь знаменитой актрисой. Господин Хитров, врач Торопин, артист Светилин, граф Соколовский и его секретарь Франц Карлович словно соревновались друг с другом в остротах, в умении делать комплименты, в знании литературы и музыки. Господа наперебой рассказывали баронессе о своих успехах и достижениях. Вино ещё больше разжигало в них чувство превосходства над другими и жажду похвалы.

– Я этим летом давал большое представление, – жестами и мимикой Светилин умел полностью поглотить внимание собеседника. – Прямо под открытым небом, на берегу реки, была сооружена сцена, где жителям города была поставлена пьеса «Женитьба» Гоголя. Присутствовал Берс Александр Андреевич, вице-губернатор. Мы имели такой оглушительный успех, что играли пьесу ещё два дня. Хотя это уже не входило в условия контракта. Жители Ельца будут ещё очень долго вспоминать наше представление.

– Это правда, – подтвердил Торопин. – Актёры не только пьесу играли. Господин Светилин ещё и превосходный чревовещатель. Он надел на руку куклу и разговаривал с ней. Все присутствующие поверили в то, что кукла сама разговаривает! А ещё, Марина Николаевна, среди артистов выступала девушка невероятной гибкости. Она свернулась под стулом и, упиравшись скрипкой в колено, играла Паганини, кажется.

– Да что вы говорите?! – театрально охнула баронесса и взмахнула золотистыми волосами с рыжим отливом. – А на чьи же средства был устроен такой праздник?

– Всё финансировал господин Барсуков, – ответил Хитров. – Михаил Аристархович заботится о родном городе и о счастье его жителей.

Граф смерил господина Хитрова долгим изучающим взглядом. Этот человек находился в сильной зависимости от своего тестя и, возможно, от жены тоже. Он производил впечатление слабой и нерешительной личности.

– После этого мне было предложено перебраться в Орёл и вступить в труппу губернского театра, – продолжил свой рассказ Светилин.

– И что же вы?

– Пока думаю. Конечно, это хороший шанс, но мне не хочется покидать родного города.

– Такой шанс не стоит упускать, дорогой Роман Аркадьевич. В Орле вы скорее добьётесь успеха, нежели здесь.

Эти слова произнёс управляющий усадьбой, Отто Германович, про которого все уже успели забыть.

– За здоровье Императора! – громко произнёс князь Пулев и поднялся.

Все присутствующие встали со своих мест и, прозвенев бокалами, выпили за здоровье Императора Александра. Под конец ужина Франц Карлович вздумал рассказать забавную историю, случившуюся с ним пару лет назад, но Михаил Аристархович предложил перейти всем в дом. Соколовский помог Марине Николаевне встать из-за стола. Взявши баронессу под локоть, граф неспешно повёл её к барсуковскому дворцу.

Здесь гости, как и следовало ожидать, разделились на небольшие кружки, соответствующие определённым интересам. Михаил Аристархович предложил графу сразиться в бильярд, и тот дал положительный ответ. В бильярдную с ними спустились сын Барсукова, Отто Германович и актёр. Им прислуживала милая юная девушка. Это была та самая Аня, которую граф Соколовский видел во время амурной встречи с сыном Михаила Михайловича. Рядом находился и розовощёкий лакей, готовый к исполнению любого хозяйского приказания. Остальные гости остались на первом этаже и, кажется, уже приступили к игре в винт. Франц Карлович отчаянно питал надежды отыграться у князя Пулева.

С большим трудом графу удалось выиграть три партии из пяти. Уступив бильярдный стол следующей паре, Соколовский и Барсуков опустились на мягкие кресла, чтобы перевести дух и понаблюдать за игрой молодых людей. Рядом отдыхал окутанный табачным дымом Отто Германович. Барсуков некоторое время ухаживал за толстой дорогой сигарой, раскуривая её по всем правилам, знакомым грамотному курильщику, после чего наконец-то откинулся в кресле и с наслаждением сделал глубокую затяжку.

– Вы обязательно должны посмотреть каменный храм, построенный мною этим летом, – самодовольно заявил фабрикант, попутно осушив стакан виски.

– Вы занимаетесь храмостроительством? Меня это удивляет. По вашим разговорам, образу жизни, вас можно принять за атеиста или за маловерного. Вы сами сказали за ужином, что религия отупляет человека. Как же это можно совместить с помощью Церкви?

– Ваши подозрения верны, – беззастенчиво улыбнулся Барсуков. – Вам я могу честно признаться в этом. И не вижу в этом ничего преступного.

– Для чего же вы строите храмы?

– Дорогой Александр Константинович, храмы строятся для людей, а не для Бога. И люди за это благодарны мне. Я делаю это из-за самого чистого расчёта. Точно из-за такого же расчёта я строю школы для детей рабочих, строю для работников жилые дома, если они работают лучше, то выплачиваю надбавочные. Не из-за христианской любви я ввёл десятичасовой рабочий день, а из-за того, что так предприятие работает эффективнее. Люди меньше устают – меньше поломок – меньше травматизма – меньше несчастных случаев. Работники фирмы «Барсуковы» довольны и не устраивают мне стачек, что случается у моих конкурентов. А они этого не понимают. Ну, не может работник работать с прежней эффективностью в течение двенадцати часов. Русский народ уже сыт кнутом, пора ему и пряника отведать. Но не подумайте, что я так добр из-за любви к нашему народу. Нет, скажу вам честно. Здесь дело в экономической целесообразности.

Александр Константинович откинулся в кресле, стараясь держаться подальше от распространяющегося табачного дыма.

– Это очень хорошо, но какова цель вашей деятельности, вашей жизни?

– Цель моей жизни? – переспросил фабрикант. На его лице впервые появилось недоумение. – Как и вашей: славно погулять, достойно пожить и передать состояние наследнику. Дети – вот цель моей жизни. Я должен дать им хорошую жизнь.

– Дать им хорошую жизнь, – повторил Александр Константинович. – А для чего? Для смерти? Вы их родили, вырастили, ухаживаете за ними для того, чтобы они умерли сытыми и в дорогих костюмах? Вы выращиваете их для смерти. Точно так же, как выращивают на убой свиней.

– Что вы, право? Какая-то чепуха.

– Не-е-т. Это не чепуха, Михаил Аристархович. Это правда. Я верую в жизнь вечную, а вы – в вечную смерть. Умрёте, и прах ваш изгниёт в земле, и по прошествии времени навсегда исчезнет тело фабриканта Барсукова, превратившись в пыль…

– Прямо по Библии говорите, Александр Константинович, – улыбнулся собеседник, думая, что поймал оппонента в силки. – Не так ли сказал Господь Бог Адаму? По смерти своей обратится он в землю, из которой и взят был.

– В землю обратилось его тело, но не душа. Душа неистребима, неуничтожима и бессмертна. И после распятия Иисуса Христа, – при этих словах граф перекрестился. – … душа Адама вознеслась на небеса. Вот так-то. Вы верите, что обратитесь в ничто, а я верю, что душа моя будет существовать вечно.

– Ну, желаю ей не соскучиться. Мне порой невыносимо полчаса сидеть без дела, а вы приготовились вечность блуждать в райских кущах, – засмеялся Барсуков. – Не надоест вам на протяжении сотен веков кричать «Осанна»?

Сидевший рядом Отто Германович улыбнулся.

– Очень смешно, Михаил Аристархович, – с видом неподкупного прокурора произнёс граф. – Я бы посоветовал вам быть разборчивее в высказываниях. А то окажется, что Бог существует, и придётся за свои слова отвечать.

– Ну, хорошо, Александр Константинович. Вы знамениты на пол-империи своей безукоризненной логикой. Смотрите, Господь создал людей из-за своей любви – Адама и Еву. Он создал для них чудесный райский сад и запретил есть с одного-единственного дерева познания добра и зла. Что было дальше, нам всем хорошо известно. Но для меня тут же возникает множество вопросов: христианский Бог является Всемогущим, Всеведущим и знающим будущее мира, но не предусмотрел появления в саду дьявола, вселившегося в змею, не увидел, что дьявол искусит людей. Не таким уж и Всеведущим выглядит христианский Бог уже на первых страницах Библии. Для чего стоило, вообще, сажать это запретное дерево?

– Я понимаю ход ваших мыслей. И понимаю ваши вопросы…

– Странно, что они не возникают у такого логика, как вы.

– Хоть я и не богослов, но попробую ответить. Первые люди были созданы чистыми, они не ведали греха и во всём слушались Господа. Они оставались послушными и праведными, словно маленькие дети. В них не было ни капли хитрости, пронырства и дурных мыслей, они не стеснялись своей наготы. И подобно малым детям Адам и Ева не имели ни малейшего представления о зле. Для этого, я думаю, и было посажено дерево познания добра и зла, для этого и случилось грехопадение, чтобы мы, люди, наделённые свободой мысли, свободой действий, на себе узнали, что такое зло. Чтобы наша любовь Господа, чтобы наш выбор был сознательным, добровольным, чтобы мы поняли какой дрянью, какими злыми мы можем стать, если удалимся от Него. Мы сами, заражённые греховностью и злом, отныне определяем границу дозволенного. Границу между злом и добром. И каждый человек устанавливает эту границу индивидуально. Вот, к примеру, у нас с вами эта граница расположена по-разному.

Михаил Аристархович с плохо скрываемым снисхождением внимал словам графа. Таким взглядом взрослые, умные, люди смотрят на маленьких детей, когда те торопливо болтают какую-то бессмыслицу. Барсуков медленно положил умирающую сигару на край пепельницы и задумчиво-печальным взглядом следил за её медленным угасанием.

– Странные методы у вашего Господа. Выходит, чтобы показать людям, что такое зло, его пагубность, Он устроил всё так, что мы лишились Рая, наполнились греховностью и остались здесь брошенными и растерянными.

– Мы не брошены, – серьёзно заметил граф Соколовский. – И некоторые из нас не растеряны. Михаил Аристархович, у вас двое детей, как и у меня. Вы лично занимались их воспитанием?

– Да. Вместе с супругой, разумеется.

– Разумеется. И скажите мне, какие два метода существуют для объяснения ребёнку любого явления, правила и всего чего угодно?

– Думаю, у вас уже готов ответ, – нахмурившись и уйдя глубже в спинку кресла, ответил Барсуков.

– У ребёнка есть два пути, чтобы усвоить родительские слова: проверить или поверить. Редкие дети верят на слова. Я помню, говорил своему сыну, что нельзя касаться горячего чайника. Вы думаете, он поверил? Пока не обжёгся, он пропускал мои слова мимо ушей. Так была проверена правдивость отцовского слова. Так и весь род человеческий в целом. Не заражённый греховностью, злом, он не имел никакого понятия о том, что такое зло, что такое добро. И вот теперь мы проверяем это на себе. И я думаю, очень немногие понимают, что же такое зло до сих пор.

– Очень интересная история. Но, вы же понимаете, она не является доказательством существования Бога. Для меня не существует никаких убедительных доказательств Его существования.

– Конечно, не существует. Если для вас не являются доказательством наличие у человека души и удивительные устройства нашей планеты, Солнечной системы, Вселенной, вашего организма, в конце концов, то вас уже ничто не заставит поверить в Бога.

– Ой, граф, бросьте вы этот пафос, – отмахнулся Барсуков. – На место Творца всего Сущего претендуют множество богов, я же отвергаю их всех. И знаете, после этого разговора я готов душу продать дьяволу, лишь бы узнать правду.

Такие слова, если не напугали, то, во всяком случае, взволновали Отто Германовича. Он немедленно поднялся с кресла и поспешил к бильярдному столу, на котором играли Светилин и сын Барсуков. Граф Соколовский будто ждал чего-то подобного от фабриканта. Его глаза сощурились и посмотрели прямо в зрачки Барсукова. Сухие графские губы подёрнулись в трубочку.

– Михаил Аристархович, а вы уверены, что уже не продали её?

– Хм, не припомню, чтобы читал условия договора. Да и кровяными чернилами давненько ничего не подписывал, – опять подшутил фабрикант.

– Может оказаться, дьявол не использовал при сделке с вами кровяных чернил, а удовлетворился самыми обыкновенными.

– Проверим, проверим. Мне даже расхотелось в прах превращаться, но ничего не поделаешь. Всякая материя подвержена износу. Анечка, принеси мне ещё бутылку виски, – эти слова были обращены к молоденькой служанке, стоящей у входа в комнату. – И бутылку красного вина господину Соколовскому.

– Нет-нет, моя хорошая. Не стоит, – запротестовал граф. – Михаил Аристархович, благодарю вас за гостеприимство. Уже глубокая ночь, а я привык ложиться рано. Доброй ночи, господа.

Александр Константинович поклонился присутствующим и, простившись с хозяином дома, покинул душную задымлённую бильярдную комнату. В малой гостиной он застал за карточной игрой князя Пулева, игравшего в паре с господином Хитровым против Франца Карловича и баронессы Мыслевской. Марина Николаевна уделяла больше внимания разговору с зятем Барсукова, нежели игре, и из-за её невнимательности секретарь графа Соколовского терпел убытки. Судя по его исписанному цифрами листочку, Франц Карлович начинал играть в долг.

Незамеченный никем, кроме баронессы, граф Соколовский вышел в просторную прихожую и поднялся на второй этаж. Уединившись в своей комнате, Александр Константинович переоделся в ночную длинную рубашку. Сражаясь с сонливостью и лёгким опьянением, граф принялся читать вечерние молитвы. Он знал их наизусть почти все, но всё же изредка заглядывал в молитвенник, остерегаясь нечаянной ошибки. Закончив повседневное исповедание грехов, граф Соколовский перекрестился и поцеловал нательный крестик.

К раздражению графа сонливость улетучилась, и он решил усыпить себя чтением какого-нибудь романа. Взяв со стола не раз читаную книжку, Александр Константинович лёг в постель и мысленно поблагодарил Барсукова за газовый светильник, установленный вблизи от кровати.

Оставшиеся внизу гости в это время вздумали играть на пианино, затем решили припомнить громкие песни на французском. Всё закончилось звоном чего-то разбитого, и постепенно дом погрузился в тишину. Граф практически стал засыпать, когда его побеспокоил стук в дверь. Точнее, сначала кто-то пытался открыть замок ключами, а потом уже постучал. Александр Константинович сделал огонь в светильнике посильнее и взглянул на настенные часы в виде совы.

– Что за дурак? Уже три часа ночи, – проворчал граф. – Кто бы там ни был, пошёл прочь!

Ответа не последовало, но тихий стук повторился. Александр Константинович отогнал от себя дурные мысли. В голове отчего-то вспомнился предыдущий разговор с Барсуковым, в котором тот признался в подозрениях о готовящемся его убийстве.

– Кто там? Знайте, если я открою дверь, то ничего хорошего вам от меня ждать не стоит!

– Ваше сиятельство, впустите, – из-за двери раздался насмешливый женский голос.

– Марина Николаевна?

Граф поспешно выскочил из постели и повернул в замочной скважине ключ. Перед ним стояла с глупой, и оттого более обольстительной, улыбкой баронесса Мыслевская.

– Марина Николаевна, могу чем-то помочь? – вопросительно изогнул левую бровь граф.

– Я пыталась открыть свою комнату.

– Ваша спальня напротив, – сухо произнёс Александр Константинович и попытался развернуть баронессу.

– Ах, это ваша. Выходит, я обозналась.

Баронесса покачнулась и упала в объятья графа. Русые волосы, с изумительным огненно-рыжим оттенком, уткнулись ему в лицо, а нежные руки обняли его за плечи. В нос Соколовского ударил крепкий алкогольный запах.

– Вы пьяны! – констатировал лучший сыщик Санкт-Петербурга.

– Вас не проведёшь, – немного заплетающимся языком произнесла Марина Николаевна. – Алекс, я до сих пор люблю вас.

Горячие женские губы соприкоснулись с губами графа, и через мгновение они оба оказались в спальне Александра Константиновича.

– Марина Николаевна, вы понимаете, что вы творите? Давайте, я помогу вам найти свою комнату.

– Неужели я так стара, что ты меня больше не любишь? – с дрожью в голосе произнесла баронесса.

– Да при чём тут это. Поймите, я женат…

– Раньше и я была замужем, но тебя это не останавливало.

– Раньше – это раньше. Я стал другим. То, чем мы раньше занимались – это грех.

– Ты меня разлюбил. Скажи, я постарела?

Баронесса так сильно схватила Александра Константиновича за шею и настолько отчётливо всё произнесла, что он заподозрил Мыслевскую в присущей ей хитрости.

– Нет. Ты осталась прежней. И я до сих пор восхищаюсь твоими волосами, твоими прелестными ручками, – в подтверждении сказанного граф поцеловал её пальчики. – Я никогда не перестану восторгаться твоей неземной красотой, но…

– Я видела тебя утром. Как ты бегал с вёдрами в одних штанах. Алекс, ты в превосходной форме. И эта бородка тебе очень идёт.

Граф ощутил прикосновение женских пальчиков, спускающихся вниз, к мышцам живота.

– Я соскучилась по тебе, – томно произнесла баронесса. От её недавнего хмельного поведения не осталось и следа. – Скажи, ты скучал по мне? По нашим ласкам?

–Нет, не скучал, – тихо прошептал граф. – Я никогда ещё так не врал.

Граф Соколовский не устоял перед чарами баронессы, своей былой любовницы, и заключил её в свои крепкие объятья. Вино, выпитое за продолжительный вечер, действовало против его воли и рассудка. Быстрым движением Мыслевская потушила свет, и спальня графа Соколовского погрузилась во тьму.