Читать книгу Пекло 3 - Александр Верт - Страница 12

Карин шла по песку, а если уж быть совсем точной, по асфальтной дороге, засыпанной песком. Его туда так много набросало ветром, что асфальт почти исчез, но Карин зачем-то разгоняла его босой ногой при каждом шаге, хоть немного. Иногда у нее это получалось и тогда песка было слишком много.

Дорога эта шла через окраину какого-то города или пригород, где стояли ряды невысоких, почти одинаковых домов. Все они имели два или три этажа, белые стены, темно-синие шиферные крыши, где-то рядом были веранды в виде пристройки. В некоторых дворах стояли беседки, где-то были еще клумбы, начинающие засыхать, где-то в пустом бассейне был песок.

Зато заборов не было, только столбы с номером дома и, кажется, глазком для камеры и то не у каждой дорожки, а то там, то здесь, а возле дома с башенкой, вместо третьего этажа, почему-то было две колонны, одна из которых заканчивалась странной блестящей конструкцией.

«Неужели бытовой робот? Я таких не видела!» – подумала Карин и пошла посмотреть на это дивное чудо.

– Мама, мама, я очень тебя прошу, поехали, просто поехали отсюда. Нельзя. Никак нельзя здесь оставаться, – услышала Карин чей-то голос и обернулась, так и не дойдя до того самого столба.

Она увидела женщину с чемоданом, которая старалась вытащить старушку с веранды, явно вцепившись в ее запястье сильнее, чем в ручку чемодана, старого и примитивного, а та упрямо сопротивлялась.

– Не могу я. Куда я? Зачем?

– Но мама!

– Ну что со мной будет-то? Доживу свой век…

– Мама! Не время для твоих глупостей. Последний крейсер улетает через три часа, мама! Нам еще на станцию ехать, слышишь?! Мама!

Старушка упрямо качала головой.

– Ты езжай, тебе надо, а я останусь, с твоим отцом останусь…

– Да ты с ума сошла! Отец мертв и планета эта мертва! Мама, прекрати! Просто прекрати и пошли со мной!

Только старушка буквально вцепилась в колонну, что держала крышу на веранде, и разрыдалась, а Карин смотрела на это и ничего не понимала. Странно как-то все это воспринимала. Вроде ей и жаль было женщину, но, почему она так резка, было не ясно. Хочешь ехать – езжай, мать тут причем? А планета? Что не так с планетой?

Почему-то у Карин не получалось понять, что не так. Словно она вообще не знала значение слова «нежизнеспособна» или знала, но забыла.

– Зайна, ну что ты тут сидишь? – спросил мужской голос, и Карин посмотрела в другую сторону.

Ее передернуло, когда она увидела, что то самое блестящее нечто, которое она увидела на столбе, ничто иное, как тот самый странный робот, что связал ей руки. От одного его вида Карин стало не по себе, и боль в вывернутых руках возникла. Запястья заныли. Она даже потерла левое пальцами правой руки, ощущение было такое, словно там был огромный синяк, но Карин его не видела, да и не смотрела на свою руку, только с ужасом слушала, как паук-робот пищит что-то мужчине в ответ, когда тот берет его на руки.

– Ой, не волнуйся, дорогая. Нас с тобой это не касается, – совершенно серьезно ответил ей мужчина.

Вид у него был диковатый. Волосы явно некогда короткие, а теперь отросшие в засаленные нечесаные патлы висели жирными сосульками. Кожа имела землисто-серый цвет. Под глазами виднелись глубокие темные круги. Майка, видимо, когда-то белая имела странный серо-желтый цвет. На темных шортах, прямо над коленом красовалось пятно, такое блестящее, что казалось, будто на ткань капнул расплавленный металл, но скорее всего это была просто металлическая краска вот с этой самой пиликающей ему в ответ штуки, неясно для чего существующей.

– И вы собирайтесь. Транспортная капсула вот-вот улетит, – сказала женщина, силой вытащившая мать на улицу. Чемодан она бросила и теперь двумя руками сжимала запястья старушки, а она уже не рвалась, просто плакала, обреченно опустив голову. – Ну пойми ты, что это ради тебя. Тут же никого не останется…

– Почему никого? – удивился мужчина и как-то странно дергано улыбнулся, и походила эта улыбка на судорогу в трехдневной щетине. – Я остаюсь.

– Вы шутите?! – поразилась женщина. – Как?

– Я не могу оставить тут дочь, а там теперь такое под запретом.

Паукоподобный робот запищал еще сильнее, и лампочка какая-то замигала. Он или оно – или что это вообще было? – поднимало на него подобие своей головы, но вырваться не пыталось, только одной из восьми лап осторожно обнимало его руку.

Мужчина существу не отвечал, но целовал ее блестящее тельце с блаженной, совсем другой улыбкой. Взгляд у него даже прояснялся, теплел, но зато про женщину он совсем забывал.

– Пошли лучше я книжку тебе почитаю твою любимую про разных животных всех планет, – говорил он роботу с любовным видом и шагал к дому. – Что значит ты ее помнишь? Ты ее всегда помнила, но все равно любила. Неужели больше не любишь? Может, тогда мультики?

– Господи, он же совсем помешался, – вздохнула женщина, а потом что-то громыхнуло. Не рядом, где-то далеко, очень глухо, но зато земля у Карин ушла из-под ног, как и у всех остальных. Женщина упала, вообще нелепо лицом ударившись об асфальт, потому что старушка все же попыталась вырваться в момент странного толчка, а потом подхватилась и побежала прочь.

Мужчина тоже рухнул на крыльце.

– Что это, господи? Что?

Зато паук внезапно бросился к Карин, а она дернулась от него.

– Не смей! Не смей даже думать о моем отце подобное! – услышала она тот самый компьютерный голос, вспоминая, что она наверняка вне настоящего мира.

Она хотела закричать, отползти от паука, но внезапно врезалась в стену и поняла, что сидит не где-то, а на полу барака с закованными в цепи руками.

– Мы с тобой лучше вот на это посмотрим, – сказала Зена, стоявшая у стола, и злобно улыбнулась, хотя, как робот может злобно улыбаться, было совершенно не ясно, но она делала это, пугая Карин еще сильнее, а тут еще и в двери появились дворе – Шеф и Вильхар.

Карин затрясло от ужаса. Она так старательно не хотела об этом думать, хотела закричать, что они не такие, что она точно знает, что они другие, но губы, шевелясь, шептали совсем другое.

– Пожалуйста, не надо, – просила она и очень хотела зажмуриться, но все равно смотрела на злобно скалящегося Шефа, на ее Олли и в то же время бешеное, страшное существо, которое она в тот день ненавидела.

– А ведь ему плевать на тебя, – говорила Зена.

«Сука, – думала Карин, проклиная именно этого робота. – Долбаная сука! Тебе все надо комментировать!»

– Надо, – отвечала ей Зена, не видя никакой разницы между мыслями Карин и ее чувствами. – Тебя ведь никто не станет щадить. Ты для них просто дырка для члена, или как он там сказал? Ресурс. Да, ресурс, это очень логично, как бутылка пойла одна на весь клан.

«Ты не знаешь их! Не знаешь!» – буквально орала мысленно Карин, не просто дрожа от страха, а буквально воя от истерики.

«Они не такие», – повторяла она себе, пытаясь вспомнить, как утешал ее Вильхар, когда она разрыдалась, как глупая девочка, как Шеф говорил ей о любви и целовал, по-настоящему целовал всю ее. Вот что она хотела помнить о парнях, а вот это она хотела забыть.

– Можешь думать, что угодно, и притворяться, что этого не было, но тебя использовали, как надувную куклу, как секс-робота, как вещь и мусор.

– У тебя все равно нет выбора, – сказал Шеф, приближаясь к ней. – Чем меньше будешь дергаться, тем меньше будет боли.

Он смотрел на нее, действительно как на мусор, как на вещь, как на что-то, о чем даже думать не стоит, и цепь дергал на себя, как собственник.

Взгляд у него еще тогда был ужасным. Холодным, бесчувственным, почти стеклянным.

«Нет», – коротко думала Карин, но в ее памяти было все: каждое слово, каждый взгляд, жалкие попытки бороться и тот уже совсем другой, почти дикий Оливер, который вытягивал ее на полу, как куклу, а ощущения тела обострялись до безумия. Теперь она чувствовала каждую песчинку на полу, чувствовала мозоли Оливера. Они почти царапали ее кожу.

Она слышала его хохот и хотела орать, но не могла. В голове осталось только одно слово – «хватит!», а безжалостный, бессердечный Оливер Финрер запихивал ей в рот ее собственную майку, ловко запихивал ее, заталкивая чуть ли не в глотку, до тошноты. Он явно не впервые так поступал.

«В таком мире не выжить без жестокости», – оправдывала его Карин, буквально раскалываясь, видя его вот таким – бешеным, не иначе.

Взгляд у него был не человеческий. Мимика словно не живая. Она знала, видела и любила совсем другого человека, не вот это существо, что отступало, буквально передавая ее в руки Вильхара.

– Она твоя, – говорил Шеф так, словно отдавал ему игрушку, а потом пресекал попытку сопротивляться, привязывая ее ногу ремнем.

«Пожалуйста, останови это. Умоляю», – зачем-то просила Карин, при этом обращаясь не к роботу, играющему с ней, а к Олли, как будто он мог изменить уже случившееся.

Зато она знала, что он мог поступить иначе. Он мог ее защитить. Он с его влиянием на Демонов мог, казалось бы, все. Теперь она это знала. Он мог, но не хотел. Плевать ему было на нее.

– Да, именно плевать, – соглашалась с ней Зена.

И пытка продолжалась, чужие руки шарили по телу Карин. Больше всего на свете она хотела бы не чувствовать, не помнить, не видеть сейчас жадных похотливых лиц парней, к которым она почти привязалась. Закрыть глаза и снова сделать вид, что ничего не было. Не было и все!

– Было. Они трахали тебя, как шлюху. Они мяли тебя грязными вонючими руками. Они всегда будут считать тебя просто дыркой, – говорила Зена монотонно, четко, ясно, холодно.

Если бы Карин могла закрыть глаза, она бы закрыла. Она бы заорала, так бы заорала, чтобы не слышать этот голос. Она бы билась головой о стену, об пол, обо что угодно, только бы потерять сознание и не слышать, не видеть, не чувствовать все это, но она была словно заперта внутри своего тела, внутри ощущений – мерзких, липких, не болезненных и от того еще более омерзительных.

Она хотела бы это видеть хотя бы со стороны, а не так. Хотела бы не рыдать, не чувствовать, как в нее входит то один член, то другой, как Кирк – тот самый Кирк, которого она теперь считала одним из самых надежных людей в мире – мял ее грудь и нес какую-то чушь о том, что нет ничего прекрасней и лучше сисек.

В нее всовывали члены, как в неживое существо, ни с чем не считаясь, а Шеф курил и смотрел. На нее смотрел, на чужие руки.

– Извращенец, правда? – насмешливо спрашивала Зена, ломая Карин еще больше.

Неадекватный, явно не здоровый Тибальд капал слюной на шею Карин. Толстый Роберт жирным, мокрым, липким телом прилипал к ней. Даже мертвый теперь, шумный Кастер лапал ее, впиваясь острыми худыми пальцами в бедра.

Помнить вот это о Демонах Карин не хотела. Она их ждать хотела, как спасителей, как друзей.

– Ты, правда, в это веришь? – спрашивала Зена. – Если они и станут тебя спасать, то только для того, чтобы снова сделать просто дыркой для собственной похоти. Вот же они – истинные лица.

Она смеялась, но ее искусственный смех напоминал нечто среднее между скрежетом и зловещим хихиканьем. От этого звука можно было сойти с ума, но Зене хотелось, чтобы эта женщина – влюбленная и потому ненавистная, живая, наглая настолько, что даже в ее память хотелось влезть – страдала еще больше.

Она ломала воспоминания, играла с ними, путая лица, пуская по кругу чужие прикосновения, повторяя снова и снова череду из мужчин, которых Карин никак не хотела воспринимать, как насильников, а потом прекращала эту игру и подпускала к ней Шефа – последнего, ступающего по полу, словно по зыбкому, надломленному сознанию самой Карин, а Зена смеялась, пытаясь понять, что именно останется от чувств после такого напоминания.

– Он не может тебя любить! – заявляла она. – Как вообще можно любить такую грязную, вонючую дрянь?

Пахло действительно мерзко. Все вокруг пропахло тухлой вонью, бьющим в нос потом, тягуче-кислыми запахами секса – грубого, к ужасу Карин, безболезненного. Неприятного, грязного, мерзкого, но как бы она хотела, чтобы это было больно. От боли она бы могла отрешиться, а вот от этого склизкого, мерзкого, почти горячего ощущения не могла.

– Ты же уже поняла расклад и вести себя будешь хорошо? – спросил Шеф, убирая из ее рта майку и отвязывая ей ногу. – В патруль ведь дураков не берут.

Он говорил это тихо, но совершенно равнодушно, будто у Карин не могло быть чувств, только разум.

– Не надо, – шептала она, и ее слова в воспоминаниях впервые совпадали с тем, о чем она хотела сказать прямо сейчас.

– Надо, так что не заставляй меня применять силу, – равнодушно сказал Шеф, расстегивая штаны.

Ему было плевать на нее. Он по-настоящему видел в ней дырку, женщину, которой у него никогда не было, причем женщина подразумевала только эту самую дырку между ног и, быть может, еще измятую грудь.

Он даже по собственному члену проводил как-то равнодушно.

«Он не такой», – устало говорила себе Карин. Она знала, что он может быть внимательным партнером, что его руки с грубой кожей могут быть осторожными, что он может ласкать ее. Он делал это и не раз в машине, пока почти весь лагерь Демонов спал. Он изучал ее тело. Он следил за ее реакцией, иногда он прикусывал кожу, особенно почему-то над выступающими нижними ребрами. Он впивался губами в ее тело, почти оставляя следы. Он позволял ей прикасаться к себе, ничего не скрывал, ничего не боялся, шептал иногда о любви, а иногда просто о желании, но чаще его слова были странными обрывками, в которых Карин не искала смысла.

– Сегодня… моя… снова… еще… не дыши…

Сама Карин с ним тоже несла какую-то невнятную чушь, но про себя, все чаще повторяя одно лишь «люблю».

Из грязного, растоптанного состояния она упала на миг в совсем другое – тягучее и теплое, где заднее сидение машины слишком маленькое для двоих, и их тела не просто сливаются, они путаются телами, но он почему-то не обнимает ее, а грубо хватает, рыча, и вот они снова на полу в разрушенном уже бараке.

– Я больше не могу. Пожалуйста, – шепчет Карин.

– Что там мочь? – искренне возмутился Шеф. – Лежи и не дергайся. Не может она.

– Пожалуйста…

– Будешь ныть – я обратно майку запихаю, – предупредил Шеф.

Она его ненавидела. Всем сердцем ненавидела за вот такую равнодушную, похотливую жестокость и в то же время вспоминала клеймо на его собственной заднице, шрамы на бедрах и ягодицах. Она даже думать не хотела, что он сам пережил, оказавшись, как она сейчас, под здоровым, сильным, вонючим мужиком, только понимала, что с ним вот так никто не церемонился, но ее все равно выворачивало, когда он запихивал в нее пальцы.

– Кажется, ты просто выбрала самый толстый член, – хмыкнула Зена. – И вот это вот все ты решила отложить подальше ради своего парня? А потом предала его ради вот этого урода? Ты настоящая дура или тебе нравится? Нравится, когда тебя трахают, как бездушную дырку?

Она почему-то оказалась рядом. Она заглядывала Карин в глаза и надменно шептала.

– Ну да, тебе нравится, иначе ты бы не стонала от кайфа. Шлюха!

Карин действительно стонала, рыдала, проклинала, умоляла, ненавидела и любила. Это же был Оливер, не кто-то там, а Оливер Финрер, просто она тогда об этом не знала.

– А-а-а-а, – протянула Зена. – Ты веришь, что раз его преступление спасло тебе жизнь, то теперь ему все можно – трахать тебя, унижать. Только ему было на тебя плевать! Всегда плевать и ты это знаешь!

– Господи, хватит, – вырвалось у Карин вместе со стоном.

– Не поминай бога в логове Демонов, – с усмешкой ответил Шеф, наваливаясь на нее всем телом и трахая еще быстрее.

Зена торжествующе смеялась, потому что по лицу настоящей, живой Карин текли слезы. Они стекали по подбородку и капали вниз, несмотря на шлем, а руки дергались, словно пытались за что-то уцепиться.

– Какие люди ничтожные, – шептала Зена, уверенная, что этого хватит, чтобы сломить Карин.