Читать книгу Жена странного человека - Александр Вин - Страница 7

Способ немного помочь судьбе

Оглавление

Поезд ещё молчал под сводами вокзала, когда пожилой господин осторожно, оберегая от царапин свои новые и одинаково большие чемоданы, открыл дверь. Вытирая платком лоб, поморщился, обнаружив, что не первым вошел в купе, и уверенно представился:

– Профессор Франс. Надеюсь, вы тоже едете до самого Тарлингтона? Не все?

На перроне некоторое время продолжалась известная большинству отъезжающих суета, блестели нагрудными жетонами солидные носильщики, вприпрыжку бегали вдоль состава мальчишки-лоточники с папиросами и прессой, грандиозно шагал под фонарем угрюмый усатый полицейский. По вагонному коридору уже не раз простучали различные дамские каблучки, даже звякнули дважды на входных ступеньках серебряные кавалерийские шпоры.

В назначенные минуты отправления вагон дернулся назад, остановился, что-то вдалеке зашипело. Затем всё медленно поплыло в нужную сторону, поезд начал вытягиваться из-под крыши в скучную мглу осеннего вечера, лица провожающих светло выделялись на фоне дальних и мутных вокзальных окон. Застучали железнодорожные стрелки, серый город, его чёрные привокзальные здания стали оставаться позади.

Люди, сидящее в купе, к этому времени уже успели познакомиться.

Рядом с профессором расположился толстый Боркас, владелец крупной торговли воском и парафином, место у окна уютно заняла юная красавица Белла, а в тени, ближе к дверям, прочно и свободно сел Рио – молчаливый человек с простым обветренным лицом.

Извиняясь, профессор успел побеспокоить попутчиков, не сразу отыскав в своих вещах только что купленные газеты; торговец, багровый массивной шеей, не отвлекался и продолжал при этом шевелить губами, что-то записывая и вычеркивая в обширном блокноте.

Какое-то время пассажиры молчали, но скоро учтивый профессор Франс первым не выдержал, коснулся лба холёными пальцами и приступил к светскому разговору.

– А вы, милейший, вижу, по делам изволите? Верно?

Боркас пожевал губами.

– Долго объяснять. Проще будет так – вызвали на прием в торговую палату. Дело возникло чрезвычайно сложное, конфликтное… А-а, вы всё равно ничего не поймете!

Боркас гулко хлопнул истрёпанным блокнотом по своей большой ладони и снова погрузился в подсчёты.

Профессор мило взглянул на остальных, улыбнулся и пожал плечами. Кашлянул.

– Ну а вы, очаровательная Бэлла, надеюсь, спешите на курорт?

Девушка покраснела, ожидая примерно такого внимания.

– Не угадали. У меня в Тарлингтоне встреча с женихом, вот. Он уже приехал в гости к моим родителям, вместе с домашними ждёт меня!

– Поздравляю, поздравляю! Завидую вашему жениху, м-да…

Профессор Франс широко улыбнулся, почти полностью выполнив свою представительскую функцию, обвёл взглядом купе.

– А вы, молодой человек, если не секрет, куда путь держите?

Задумчивый Рио ответил не сразу.

– В отпуск, по делам.

– Так в отпуск или по делам?

– Дело личное. Пришлось договариваться на службе об отпуске.

– Помилуйте! В вашем-то возрасте личные дела естественней всего улаживать весной-летом, а сейчас?!

– У человека не может быть временных друзей и сезонных привязанностей.

– Вот вы как! Любопытно, оч-чень любопытно…


Вскоре принесли чай, торговец неуклюже угостил Бэллу мармеладом. Разговаривали про всё. Профессор, бодро размахивая казённым подстаканником, долго рассуждал об истинах, о ценностях истинных и мнимых, о добре, зле и прочих понятиях, давным-давно привычно обкатанных им в разговорах за преферансом. Коснулись и совпадений.

Почувствовав возможность не столько отвечать, сколько просто говорить, девушка была очаровательна. Она звонко смеялась, Боркас кряхтел, профессор вежливо удивлялся чужим словам, потом сам увлекся, начал приводить примеры роковых случаев, о которых он когда-то читал в иллюстрированных журналах.

Любому из них было бы странным обнаружить молчаливое волнение молодого человека. Не однажды порывался он заговорить, но почему-то каждый раз заставлял себя продолжать оставаться в тени.

Бэлла деликатно зевнула в ладошку.

Тонко звенели пустые стаканы.

– И в моей жизни есть странное совпадение…

Торговец, успевший задремать, вздрогнул.

Рио положил ладони на столик, пододвинулся ближе ко всем, под свет настольной лампы.

– Меня эта история очень поразила. События для нашего времени и наших характеров несколько непривычные, но я рад, что они произошли именно со мной.

В стремительный век пара и электричества мне повезло. Однажды я встретил и полюбил всей душой Корабль – огромный парусник из породы винджаммеров, выжимателей ветра, который давно уже перестал быть стремительной гоночной стрелой и остался для многих просто украшением океанов, мирной легендой.

Всё началось с мореходных курсов, куда я поступил сразу же после окончания гимназии. Всего через десять дней после зачисления нас, юнцов-первокурсников отправили на практику, обещали сразу же отправить в плавание. К учёбе мы даже не успели приступить, из впечатлений первых дней остались лишь яркие обрывки.

Нас погрузили в вагоны, повезли в чужой город.

Запомнилась дорожная брусчатка в незнакомом порту, по которой мы так долго шли к причалам.

Не знаю, может в тот момент, когда я увидел Его, я, наверно, тоже громко кричал вместе со всеми. Детство выплескивалось из нас криками, суетой, нарочитым наглым прищуром. А я тогда подумал: «Не обманули!» Мы двигались тесным строем меж длинных складских стен, поворачивали под портальными кранами, сбивались с шага на рельсах, а Он приближался… Кончились плоские казённые крыши, расстелился бетонный берег. За ровной кромкой виднелась тёмная вода.

У низкого белого причала стоял огромный величественный Корабль.

Множество толстых чистых канатов прижимали его к камню. Злой чёрный корпус чуть присел, готовый к желанному прыжку. Сильным и хрупким переплетением взметнулись мачты, стремительной точностью линий светилась белая полоса на борту.

Что помогло мне запомнить Его тогда? Утреннее солнце из-за спины, тревожно острые портовые запахи, пустынный причал? Будто и не было рядом стаи таких же мальчишек, как я, вроде и затихло в момент всё, что до этого шумело…

Я видел белёную парусину парадного трапа, трогал холодные поручни, чувствовал под ногами зыбкую непривычность ступенек, прошагал по ним и вступил на палубу моего Первого Корабля…

Проходили дни, удивительные в своей неповторимости. Мы жадно подставляли лица солёным брызгам, подолгу смотрели навстречу каждому новому ветру, счастливо смеялись, одолевая крен просторной палубы и высоту огромных мачт.

Да, в это можно не верить, но счастье было во всём. Я ликовал, если удавалось, покраснев от усердия, правильно отбить склянки; был горд, поднимая флаг; бледнел до дрожи и уставал до пота на вахте у тяжёлого штурвала.

Легко учился всему, чему учили. Прекрасно запоминал мелодии морских слов и названий, азартно спорил с товарищами по всем парусным вопросам, доказывал, рылся в учебниках, в книгах.

Равнодушных было немного. Некоторые практиканты бездельничали по недавней школярской привычке, кое-кто всячески отлынивал от работ, просто набивая себе цену среди ровесников. Были и глупые, единицы боялись высоты, один гимназический медалист почти ни с кем не разговаривал, страдал в одиночку, с тоской отказываясь от простой вкусной еды. Нас было две сотни мальчишек, приблизительно ровесников, которых неожиданно и абсолютно случайно соединил Он, наш Корабль.

Знакомились в деле, в работе, в учебе. Ссорились навсегда. Смеялись над тем, что действительно было смешным, уважали старших, ценили умных. Злобных шуток не допускали, розыгрыши же творили ежеминутно. Не дрались. В любую минуту с тобой на огромной высоте мог оказаться вчерашний враг, а страховать мог только друг. Тянуть тяжёлые снасти, мыть светлую деревянную палубу, и чистить картошку «под улыбку» было тоже гораздо легче.

Мы все любили ночные парусные вахты. После суматошного дня, новостей и событий было чертовски приятно в тишине растянуться на ещё хранящей солнечное тепло чистой палубе. Разговаривали, чуть дремали, иногда удавалось побренчать на гитаре, кто-то молчал и мечтал, положив руки под голову. Огромные надёжные паруса, невидимые стволы мачт, склянки, слабый осенний ветерок и чистое звёздное небо, – понемногу замолкали и остальные.

Корабль учил нас жить. Собрав все наши привычки, закавыки характеров и выкрутасы поступков, Он показывал нам, как надо поступать правильно, как не обидеть друга и не согнуться самому. Твёрдая дисциплина, форма и режим соединили нас, заставляя быть взрослыми, оставляя нам всё мальчишеское…

Так прошло два месяца. Командиры уже не раз гоняли нас подравнивать причёски, уже отмечены были крестиками в блокнотах не одна сотня морских миль и мы уже почти перестали удивляться.

Оставалось несколько дней. Осень давила холодными ветрами, постепенно отдавая нас зиме. Строились на верхней палубе по-прежнему в бушлатах и фуражках. Про перчатки даже и не думали, драили палубу насухо, сгоняя хрустящую воду за борт резиновыми лопатками.

Однажды встали на якорь. Нас, четверых друзей, послали менять верхние старые паруса. Корабль готовился к важному походу на будущий год, и мы помогали Ему стать сильнее.

Мы уселись на рее, на огромной высоте, как воробьи на веточке, подхватив рукой ближнюю снасть, а замерзшие ладошки поочерёдно засовывая в карманы. Внизу у палубной команды ещё что-то было не готово, и мы успевали жадно смотреть по сторонам.

Яркое, совсем зимнее солнце. Голубое небо, редкие мягкие облака, тёмное ровное море вокруг и несколько небольших островков почти рядом. Холода пригубили деревья, листва пожухла, выцвела, на каждом острове было какое-то большинство одинаковых деревьев и они красили острова в свой цвет. Казалось, что небольшие разноцветные кораблики плывут рядом с нами.

– Вон тот, рыжий, правый, чур, мой! – крикнул кто-то первым из нас.

– Я беру жёлтый, с зелёной фок-мачтой, ну с ёлкой, то есть! – поспешил другой.

– Видите, та тёмная шхуна – моя!

– А мне бы попасть во-он туда…

Я запомнил Его и таким, совсем не великим с большой высоты. И нас, почти настоящих моряков, по-мальчишески честно делящих необитаемые острова, вытирая при этом свои носы красными негнущимися пальцами…


Рио замолчал.

Осталась негромкая тишина. Стучали с заботой колеса, заставляли часто-часто дрожать дверь купе.

Торговец воском бодро крякнул.

– Красиво! Но не вижу в вашем рассказе никаких совпадений! И вообще, я хочу есть! Когда же нас пригласят на ужин?!

Бэлла умоляюще посмотрела на Франса.

Профессор с укоризной развёл руками, обращаясь к толстому Боркасу.

– Ну, вы право! Так сразу… Хотя, действительно, перекусить не мешает.

А через некоторое время, когда все уже собрались перейти в ресторан, профессор Франс помедлил, тронул жёсткое плечо Рио, шедшего последним.

– И всё-таки, голубчик, я уверен, что вы не напрасно с такими подробностями нам всё так расписывали… Совпадения-то были?


Попутчики возвратились в купе почти одновременно, кроме Боркаса, который ещё в ресторане привел в готовность свою сигару и с удовольствием остался в курительной комнате.

Сели и замолчали как-то разом, ожидая. Молодой человек начал негромко и неожиданно.

– …Встретились мы с Ним через три года. Я уже оканчивал мореходные курсы и попал на штурманскую практику в отряд учебных судов. Два десятка курсантов ждали выхода в короткий рейс на смешном рыболовном кораблике. Эта практика, почти формальность, давала плавательный ценз и несколько оценок в диплом. Мы скучали на берегу в ожидании отхода, купались на взморье, гуляли по городу. Ходили на танцы, ссорились с холёными модными мальчиками из курортных пригородов, писали письма родным. Выход оформлялся медленно, наш руководитель взмок от глупых решений и нам, успевшим остаться без карманных денег, всё это надоело. Закисли, заспались, вдруг – аврал, отход! Наш сейнер вышел в мелкое море, начались занятия, несение вахт дублёрами штурманов, решение навигационных задач и прочая практика. Настырный наставник каждую ночь заставлял «хватать звёзды с неба», что было очень противно для тех, кто пропускал занятия в училище… Списывали астрономические задачи, оставляли их решение на потом, читали рассыпавшиеся по листам книги из судовой библиотеки. Привыкли.

Однажды я заметил суетливость капитана, обычно спокойного господина. Его помощник мельком разъяснил, что на выходе из залива нужно отыскать какую-то посудину и взять с неё важного человека. Погода была гнусная, весь день моросил мелкий дождь, держались духота и безветрие, оттого капитан и бесился. Мне выпало стоять ночную учебную вахту со старшим офицером, который заранее отметил на карте точку встречи.

Меня он выставил на палубу, поручив быть вперёдсмотрящим.

И вот – промокшая жёсткая одежда, липкий хилый рассвет, видимость совсем дрянь. Вдруг из лохмотьев побитого дождём тумана блеснул странный высокий огонек, ещё один…

Близко, совсем близко, как показалось тогда – на расстоянии вытянутой руки, я увидел большой, медленный и беззвучный силуэт. Острые шпили мачт, тугие нити такелажа, спокойные влажные паруса.

Корабль! Это был мой Корабль!

На ночной палубе пусто, блестит мокрый борт. Тишина. Шевельнулся у корня бушприта кто-то маленький в брезентовом балахоне. Это был вперёдсмотрящий, такой же, как я. Закончилась неровная цепочка иллюминаторов, мелькнула вдруг на белом красная капелька флага и сразу же упали на всё куски туманного занавеса. Ещё раз мелькнул одинокий огонёк… Мы расстались.

Утром никто из моих однокурсников не верил, что я видел Его, приходилось отчаянно доказывать и спорить до обидных слёз.

Больше мы Корабль не искали, не подходили. Что-то изменилось тогда в планах морского начальства.


Рио замолчал, с извинением глянул на попутчиков, кашлянул. Сумерки неслись за окнами, за перегородками купе гудели голоса.

Рыкнула дверь, с блокнотом в руке вошёл, по-прежнему недовольный своей торговой арифметикой, Боркас. Отдуваясь, он сел на диван, выключил ночной свет, притворился, что уже дремлет.


В сумраке вагонного коридора было прохладно, дальнее окно оставалось открытым, ветер тревожил лёгкие занавески.

Шёпот шевельнул темноту.

– Ведь это совсем не всё, да?

Бэлла тихо встала рядом с Рио у окна. Тот не обернулся, но начал говорить.

– Я встретил Его ещё раз.


…Опять прошло почти день в день три года.

Мне, уже штурману с дипломом, повезло. Мы шли с океанского промысла, от дальних островов, с хорошей, удачной рыбалки. Улов был богатым, команда уверенно считала будущие деньги. Дома меня ждала жена, через месяц у нас должен был родиться сын, обязательно сын!

Мы проходили у чужих берегов, прощались с незнакомыми птицами, спокойно и ровно отталкивались по-рабочему грязными бортами от крупной океанской зыби. Матросы на ходу красили надстройки, трюма, грузовые стрелы. Рулевые скучали. По два-три дня им приходилось держать один и тот же курс, не наблюдая никаких изменений на лице океана, не обсуждая никаких впечатлений. Но рейс был действительно замечательным, злиться и ругаться в последние дни перед возвращением домой было бы глупо, поэтому общее настроение отличалось благодушием.

Само собой сложился ритуал послеобеденных разговоров в рулевой рубке. Приходили старший механик, радист, кто-нибудь из немногочисленных попутчиков-пассажиров, матросы понахальней. Разговоры вели о многом, начинать могли с любой темы, но незаметно и неизменно переходили на предвкушение близкого дома.

Я приучил всех гостей, что на моих вахтах они могут отвлекать меня только с позиций хорошей морской практики. Все они располагались у иллюминаторов так, что помимо своей воли оглядывали океан…

Однажды днём наползла душная дымка. Солнце не спряталось, а превратилось в мутное неконкретное пятно. Пряно и тяжело запахло цветами с близкого африканского берега. Прямо по курсу горизонт выщербился какой-то неправильностью. Всплеск очень далёкой тёмной волны рос и на глазах превращался в белый парус. Публика оживилась, стряхнув последние впечатления обильного обеда, зашумела, требуя бинокли.

Парус квадратно рос над горизонтом, делился на части, разрастался вверх и вширь. Стало ясно, что это не яхта. Я скомандовал рулевому подвернуть на десять градусов влево. От бинокля я уже не отрывался и не обращал внимания на случайные слова общего изумления.

Узнал – это был мой Корабль!

Воспрявшее солнце и резкость океана я отметил гораздо позже, а в первую очередь опять удивился четким стремительным линиям Корабля.

Наш капитан поднялся в рубку, встревоженный незапланированной сменой курса. Я довернул уже почти на полборта, вглядываясь через иллюминаторы в приближающийся Корабль.

И в слабый попутный ветер Он шел ровно. Паруса были обтянуты грамотно и старательно. Чехлы на шлюпках не морщинились, волна под форштевнем раздвигалась степенно и солидно. Неожиданно брызнула жёлтым бронзовым лучиком на баке рында.

Он изменил курс и сбавил ход. Мы по широкой дуге огибали Его мощные крепкие борта. С наветра отчеркнулась от воды чудесно чистая полоса ватерлинии, внезапно появился в полный размах флаг и хороший, полный луч света высветил Его полностью на тёмной ткани океана.

Безрассудно и безнадежно я кричал Ему в рупор слова приветствия.

И был услышан.

Отвечали мне вежливо, объяснили, что моих одногодков, соратников по мореходным курсам на борту нет, что из командного состава тех лет остался только второй помощник капитана, да и тот на данный момент уже стал капитаном, сообщили свой курс, скорость и цель плавания.

С ясностью помню, как горели тогда мои щеки, как я рывками искал в памяти какие-то особые мои приметы в том рейсе, чтобы объяснить – вдруг вспомнят? – а потом понял, что всё это бесполезно и незачем пытаться заставить капитана Корабля узнавать того незаметного мальчишку.

Я попрощался, опустил бинокль и скомандовал рулевому прежний курс. Нужно было идти домой.


Поезд стремился вперёд по ночной равнине.

Впервые в жизни Бэлла видела своё отражение на стекле, за которым мелькали звёзды и тёмные деревья далёкого леса.

– Вы встретитесь с Ним ещё раз? Ведь вы же говорили, что прошло почти три года?

– Я болен, Бэлла, жизни остались крохи, мне уже никогда не увидеть океан.

С тяжёлой упрямостью Рио стоял, опустив крепкие кулаки на поручни.

– Через полчаса будет Рингавэй, нужно собирать вещи. В этом городе живет мой сын…

Молодой человек коснулся лбом холодного стекла.

– …Со своей мамой. Я не видел их давно. Всю его жизнь. Когда-то я думал, что человек не должен много думать о других людях… Это не так. Прощайте, милая Бэлла. Будьте счастливы.


Качался одинокий древний фонарь на глухом разъезде.

Профессор Франс, пожилой и очень умный человек, уже давно стоял у дрожавшего, а теперь тихого вагонного окна. Забывшись, курил, думал о чем-то, вплотную разглядывая чёрное стекло, но не замечал близкого своего отражения.


Толстяк Боркас за вечер успел отдохнуть, успокоился, и ему надоело притворяться спящим. Включив свет, он взял со стола газету, оставленную Рио, повздыхал, устраивая на переносице очки, и принялся за чтение.

Скоро Боркас добрался до небольшой, с фотографией, заметки, сильно обведенной красным карандашом.

«…Сегодня в порт Рингавей прибывает крупнейший парусник… За кормой прославленного покорителя стихий остались тысячи солёных морских миль…, в этот раз на его палубах познакомились с трудом моряка двести двадцать достойных юношей, граждан нашего государства….»

В мгновение Боркас начал часто дышать, оглядываться, взмахнул рукой, словно останавливая невидимого собеседника, и выскочил в коридор.

– Эй, эй! Ты…, парень, погоди! Там же…

Жена странного человека

Подняться наверх