Читать книгу Я иду на восток - Александр Витальевич Кретов - Страница 2

Полупустой рюкзак ждал на пыльном полу посреди комнаты. Сегодня я иду на восток.

Веревка, фонарь, батарейки. Кнопка включения-выключения. Клац —маленькая белая лампочка загорелась за толстым стеклом. Клац – потухла. Надолго ли хватит, если дорога затянется? Не знаю. Других все равно нет.

Пара теплых носков, легкая весенняя куртка – если ее так комкать, то в рюкзак ничего больше не влезет. А у меня ничего больше и нет. Ах да, латанные сотню раз штаны. Зато теплые. Никогда не знаешь, что пригодится в дороге.

Свет из окна рядом с кроватью пробивался сквозь плотные столбы пыли. Грязь на стеклах тенью падала на пол. Не помню, когда последний раз убирался в комнате. Наверное, никогда.

Легкий рюкзак на плечи – и к выходу. За дверью мрачный коридор с тусклой мерно гудящей под потолком лампой. Ее гул давил на уши. Должно быть, такой звук привыкли слышать погруженные на морское дно подводники. Они заперты за толстым железом, они в плену у миллионов тонн соленой воды. Без шансов к бегству.

Свет едва проникал из окна в конце коридора. Он будто избегал касаться грязных, словно измазанных жиром стен.

Закрывать ли дверь или оставить на радость мародерам? Они ничего полезного там не найдут. Ладно, все же закрою. Ключ дважды с натугой повернулся по часовой стрелке. Стон боли раздался из железных уст изъеденного ржавчиной замка. Терпи – такова твоя участь!

Лифт пришел сразу. Створки тяжело разомкнулись – за ними на меня пялилась толстая девица в лохмотьях и с сальными волосами. Главное – не коснуться стен. В воздухе лифта тяжелый трупный запах. Почти все кнопки заляпаны слизью. С цифры один сползал плевок.

Давай, нажимай кнопку. Я в плевок палец не суну.

– Ты ехать собираешься?

Голос у нее до невозможности противный. Такой больше подошел бы мужчине лет сорока пяти с прокуренным горлом.

– Да.

– Тогда че стоишь?

Вокруг лампы лифта роились комары. Их тени ползали по желтым стенам.

– Жми!

Ее лицо горело бешенством. Да она же сейчас кинется на меня!

– Не хочу.

Она закатила глаза, дыхание участилось, руки взметнулись вверх, побелели костяшки пальцев. Неестественные движения, как у куклы в детском спектакле. Медленно она открыла рот.

Я вышел из лифта. Створки несколько раз дернулись и закрылись за спиной. Пойду пешком по лестнице. Истеричный крик из закрывшегося лифта звенел уже далеко позади.

На лестничной площадке в луже мочи плавало с десяток окурков. Чуть не вляпался. Медленно, по краю дурно пахнущего озерка, по вытоптанной добрыми путниками тропинке – дальше, на обломанные ступеньки лестницы. Перила страшно раскачивались. Они вот-вот вырвутся на свободу из бетонных тисков. Лучше их не касаться.

Лестничным пролетом ниже – трое мужчин. Один в черной майке со знаком вроде двух склеенных букв «а». Буквы явно нарисованы вручную красной краской. Двое других – очень худые, голые по пояс. Острые ребра вот-вот пробьют обтягивающую их кожу.

Все трое разом замолчали и уставились на меня. Тот, что в майке, быстро сунул в карман что-то острое. Остальные хмурились или щурились. Нельзя разобрать – слишком худые лица.

Я закрыл глаза. Сейчас что-то острое прилетит мне в шею. Потом соберут труп по частям из мусорки рядом с домом. В лучшем случае сожгут. В худшем – сожрут. Шаг. Второй. Третий. Они не шелохнулись. Похоже, сегодня мне повезло.

Пару этажей ниже еще один сюрприз. Сухощавый мужичок лет сорока пяти одиноко курил в окно. Он кивнул мне. Ну уж нет, не обращай внимания, иди дальше.

Он вытянул руку, схватил меня, потом отпустил и бережно похлопал по плечу.

– Куда собираешься?

Кажется, он работает водителем мусоровоза. Возит ядовитые отходы за город. Не знал, что он умеет говорить.

– На восток.

– А-а-а, на восток. Сигарету будешь?

Почему бы и нет? Он достал две красные пачки. Карманы на его штанах гораздо ниже, чем положено. Одну пачку он протянул мне, вторую – спрятал за спину.

– Держи. Вчера опять на заводе склады забыли закрыть. Я вот вовремя и подсуетился. Бери-бери, они самое лучшее для командированных припасают.

– Каких командированных?

Он снова подмигнул. На этот раз многозначительно. Глубоко затянулся маленьким окурком. Табак в сигарете кончился – он курил фильтр. Закашлявшись, он сунул окурок в карман, дернул на себя дверь с лестничной площадки и, не сводя с меня прищуренных глаз, скрылся.

Дверь на улицу с первого этажа поддавалась с трудом. Ржавая пружина едва разгибалась, а сама железная дверь держалась на разбитом бетоне.

Толстая пелена желтых облаков затягивала небо. Где-то там, за ними, должно висеть красное пятно солнца. Его лучи застревали в облаках, из-за чего казалось, будто желто-оранжевый свет льется сразу отовсюду. В воздухе стоял густой запах паленой резины. В листьях виноградника у подъезда две черные пташки щебетали друг другу ласковые песни. Дальше виднелся громадный черный пень – все, что осталось от древнего могучего дерева.

Я закурил. Наконец я на улице. Куда дальше? Мысли, как ленивые черви, не спеша ковырялись в мозгу. Почти ощутимо. Почти больно.

В какой стороне солнце – непонятно. Компаса в рюкзаке нет. Похоже, я забыл его. Нет, возвращаться не буду, иначе я так никогда не уйду.

Шагах в пятидесяти мальчишка в клетчатой до колен майке. Он намеренно идет ко мне! Рюкзак на спину – неважно, где север, восток или запад, – мне в противоположную от мальчишки сторону. И как можно быстрее! А он не отставал. Он широко улыбался, и лицо светилось счастьем, как у идиота. Я обернулся – он машет. Я ускорился – он ускорился тоже. На правом ботинке развязались шнурки. Все, это конец. Теперь он меня догонит.

– Здравствуйте, дяд Тол!

Радостный голос за спиной. Какой я дядь Толь! Меня вообще не так зовут.

– А я иду-иду, а догнат не могу. Болно быстро вы ходите, дяд Тол. Махаю вам, махаю, а вы не видите.

Предательские шнурки снова завязаны. Не обращай внимания – иди дальше и как можно быстрее. Мальчишка семенил рядом. И все заглядывал мне в лицо, и все улыбался, и еще норовил за руку ухватить или за край куртки. Так делают маленькие дети, чтобы не отстать от родителей.

– А вы куда идете?

– На восток.

– На восто-о-ок? Здорово!

Он не поспевал за мной. Забегал слегка вперед и снова переходил на шаг. И все протянет ручонку – потом отдернет, протянет – потом снова отдернет.

– А вы слышали историю про снеговика, дяд Тол?

И сразу, не дожидаясь ответа:

– Жил-был на свете один снеговик. Жил он в далекой снежной стране далеко на севере. В Антарктиде, наверное, а может, где-то еще. Я точно не знаю. Ну, в общем, там очен холодно было. И там еще были другие снеговики. Это, наверное, страна снеговиков была. В детстве мама снеговика читала ему удивительную сказку про страну, в которой бывает лето. Снеговик рос: окончил школу, институт, проработал тридцать лет в офисе, но мечту о стране лета в душе он лелеял всегда. Как только он вышел на пенсию, сразу решил, что время пришло. Он отправился в путешествие на юг. Снеговик пошел искат страну, где бывает лето. Долгим и сложным было его путешествие. И в одну темную-темную ночь он встретил людей у костра. Они сказали, что осталос недолго, нужно толко немного подождат. Они предложили ему присест с ними у костра и вместе подождат лета. Он подошел к костру и растаял. А наутро наступило лето. Вот такая история, дяд Тол. Нравится?

Мы шли по бревенчатому мосту через ручей. На берег из воды выбралась крыса. Она отряхнулась, шерсть взъерошилась, черные глазки проводили нас через мост. Крысы разносят чуму и первые бегут с корабля.

– Как мотылек…

Мальчишка остановился. Удивительно. Чего это он? Смотрит под ноги, будто ищет что-то у себя под подошвами. Губы беззвучно шевелились. Я тоже остановился.

– Бессмыслица какая-то.

На его лице непонимание. Взгляд направлен сквозь меня.

– Почему бессмыслица? Ничего не бессмыслица. Мне эту историю рассказывал воспитатель в детдоме.

Он развернулся и побрел обратно через мост. Крыса нырнула в воду и, активно двигая хвостом, поплыла на другую сторону.

Справа от дороги пустая трамвайная остановка. Значит, я миновал уже три квартала. Передо мной главная улица города. Трамваи ходят только здесь. Над остановкой синяя табличка с именем то ли первооткрывателя, то ли неведомого героя давно забытых войн.

Ну что ж, подождем.

Мимо брел мужчина в серой куртке. Его лысая голова походила на гладкий круглый сыр. При каждом шаге он пинал перед собой зеленую жестяную банку. Банка подпрыгивала перед ним, секунду крутилась на месте и снова отправлялась вперед. Жестом он попросил закурить. Конечно, заодно и сам покурю. Дрожащими пальцами из протянутой мной пачки он вытянул сигарету. Я закурил. Он отошел в сторону, разломал сигарету и длинными прыжками бросился наутек. Ах ты, урод!

Из-за холма показалась желтая кабина трамвая. Тебе повезло, но, если бы не трамвай, я бы догнал твою убегающую рожу и показал бы тебе, как кромсать чужое добро.

Я придержал одной рукой дверь трамвая, поставил ногу на нижнюю ступеньку и стал курить.

Через минуту водитель заорал:

– Залазь!

Еще две затяжки. Лицо водителя покраснело от ярости. Полные легкие дыма. Остатки сигареты – в урну. Не долетела – упала посреди тротуара.

– Лезь внутрь или выметайся на хрен отсюда!

Чего орать, когда я уже внутри? Горсть монет в окошко для оплаты. Двери со скрипом закрылись. Контролерша прижималась пухлой щекой к стеклу. Она безразлично смотрела на меня, как смотрит мерно жующая корова на далекую полосу горизонта. Трамвай покатился по рельсам.

На сиденье у прохода сидела молодая симпатичная девушка с длинными белоснежными волосами. Она ровно держала спину, словно спортсменка-наездница на важном соревновании. Случайный взгляд. Глаза в глаза. Глубоко на дне, там, где находятся самые потаенные уголки души, из-за бережно укрытых желаний — намек на зависть. Она хочет участия. Она хочет слов, мыслей, действий. Она хочет вечной жизни длиною в историю, но обречена на одно лишь упоминание, на случайный безликий образ в глазах чужого героя.

Меня трясло как в лихорадке. На мир словно вылили серую гуашь. Трамвай качнулся навстречу. Я же не выпустил дым из легких! Кашель, пол трамвая у самых глаз, крупным планом нос ботинка: шов между подошвой и кожей хиленький – может разойтись в любую секунду. Трамвай снова качнулся. Мир наполнился красками. Фух, откашлялся. Хорошо, что обошлось без крови. Перед носом качались облезлые серые поручни.

Я опустился на сиденье в хвосте трамвая. Он тормозил на пустых остановках, открывались и закрывались двери, потом он дергался и снова пускался в путь. Лоб давил на стекло. За окном редкие машины со следами ржавчины катились по пустым дорогам. Угрюмые коробки домов врастали в землю почти у самых дорог. По тротуару рядом с рельсами ковыляла собака. Сломанную заднюю лапу она тащила за собой как балласт. В зубах – хлеб. В глазах – боль. В трамвае не слышно, но наверняка она скулит.

Я закрыл глаза. Прочь. На восток! Подальше от всего этого.

Туда, где из черной душистой земли вверх, в ярко-синее небо, от которого слезятся глаза, устремляются высокие вековые сосны-гиганты. Сквозь густые зеленые ветви скользят теплые лучи предзакатного солнца. Они падают на маленькую полянку на пригорке. Сразу за ней – обрыв, где тихо шепчет бурлящая мелководная речка истории далеких горных духов, от которых она начинает свой путь. Я прохожу между деревьев. Рюкзак приятно стягивает плечи… И такой сладкий, такой чистый воздух… и ощущение счастья в каждой точке мирозданья…

Откуда-то издалека шум. Крупным планом – недовольная красная рожа водителя. Я, что, спал?

– Вылазь!

Трамвай пуст. Водитель орал что-то еще. Кажется, вперемешку с бранью он просит сигарету. Да пошел ты! Три ступеньки, и относительно свежий прохладный воздух ударил в лицо. Водитель упал на сиденье и залился слезами. Я вернулся, протянул ему сигарету. Он схватил ее, как спасательный круг, прикусил зубами, судорожно захлопал по карманам. Я вышел из трамвая.

– Спички!

Да пошел ты. Он еще продолжал орать, но его голос уже затихал позади. Вход в здание вокзала приближался с каждым шагом. Я почти на месте. От названия станции осталась только первая из четырех букв – «Э». О полном названии можно только догадываться.

Железная дверь грохнула о стену. Из проема выскочил лохматый мужчина с футляром от скрипки. Он споткнулся о трамвайные пути. Футляр выпал из рук. Сотни маленьких круглых железяк зазвенели о рельсы. Лохмач упал на колени, сгреб несколько железяк, тут же вскочил и бросился за трамвай.

Внутри привокзального здания тишина. Шаги громким эхом отдавались под высоким потолком. В центре зала уборщик мел самодельной метлой из ветки ели. Взмах – часть иголок осыпалась на пол. Уборщик смел их в сторону. Взмах – еще часть иголок осталась на полу. Завораживающее зрелище.

За стеклом угрюмая женщина в овальных очках делала вид, что меня не существует. Громкий стук по стеклу с надписью «КАССЫ». Она подняла взгляд поверх очков.

– Можно мне билет на поезд?

Секунда, две, три. Она молча пялилась на меня.

– Билет!

– Я не глухая.

Ровный хриплый голос. Она приподняла левой рукой очки, пробежала глазами по бумаге с расписанием поездов. Несколько строк машинописного текста с закорючками напротив. Женщина накрыла ладонью бумаги, сдвинула очки на кончик носа и в упор посмотрела на меня.

– Билет купить можно?

Большие зеленые глаза поверх маленьких почти прозрачных стекол.

– Билет!

– Можно. Я не глухая.

Она приподняла очки, углубилась в бумаги.

– Тогда я покупаю один.

Она взяла ручку, стала разглядывать черный кончик стержня.

– Билет!

– Я не глухая. Куда вам?

Она сдвинула очки на конец носа и поверх них смотрела на меня.

– На восток. Билет! На восток!

– Я не глухая. На восток билеты не продаются. Куда конкретно вам нужно?

Как это не продаются? Вокруг белые стены. Где указатели? Где расписание поездов или карты маршрутов? Уборщик все также топтался в центре зала. Снова и снова летели иголки на пол.

– Мне нужен ближайший поезд восточного направления. До ближайшего города.

Вокруг глаз черные тени. Молчит. Глаз не отводит. Такой взгляд должен быть у молодого неопытного охотника, который в первый раз загнал добычу в угол, – немножко насмешки и торжества и очень много сожаления.

– В восточном направлении поезда не ходят.

Она сняла очки, положила их на стол поверх бумаг, задернула окошко кассы занавеской, закрыла за собой дверь на ключ и ушла.

Значит, поездов на восток нет. Ладно. Тогда пешком. Прочь с вокзала, за угол здания и по накатанной грузовиками тропе через поле, мимо высоких многолетних деревьев, – долой из города.

Над тропой раскинулись ветви ясеней. Мокрые от недавнего дождя листья роняли холодные капли на плечи. Между стволами деревьев расползлись кусты дикой смородины. Черные ягоды блестели между листьев кустарника. А справа от тропы бесконечное желтое поле исчезало далеко за горизонтом. Мутная вода луж вздрагивала, когда ноги по щиколотку проваливались в холодную вязкую грязь.

Хорошо, что я надел высокие водонепроницаемые сапоги.

В особенно большой луже застрял грузовик. Кабина наполовину скрылась в болотной жиже. Водитель с видом утомленного фараона возлегал на передних сиденьях. Изо рта торчала соломинка, глаза закрыты, веки подрагивали. Он спал.

Тропа свернула глубже в лес. Неожиданно деревья расступились, и на тропе появились два человека в зеленом камуфляже. Между ними что-то похожее на вросшие в землю противотанковые ежи. Высокая трава облепила их со всех сторон.

Двое в камуфляжах пялились перед собой и шевелили скулами. Сделаю вид, что не заметил их, и просто пройду мимо. Они будто жуют, не разжимая зубов, – так странно ходят скулы. Один толкнул меня в грудь.

– Не положено.

– Мне нужно пройти.

Опять толчок в грудь.

– Не положено.

Толчок слабый, но уверенный. Будто я напоролся на стену.

– Не положено.

– Пусти! Я иду на восток.

Обойду сбоку.

– Не положено.

Хватит толкаться, урод! Обойду дальше, за деревьями.

– Не положено.

Уже сильнее. Уже прям ощутимо сильнее!

– Ну, ладно. Вот, смотри, у меня в рюкзаке куча вещей. Нужна куртка? Если пропустишь – отдам. Фонарь могу отдать. Батарейки от фонаря. Ну, пусти, тебе-то что?

– Не положено.

– Хватит толкаться!

Да они же не моргают. Глаза у одного красные, у другого – слезы, ресницы дрожат, губы плотно сжаты. А они все пялились перед собой, не отводя взгляд от одной мертвой точки. И скулы продолжали усиленно жевать.

Я повернул обратно.

Заляпанный грязью грузовик мерно урчал поодаль от гигантской лужи размером с небольшое озеро. Возле грузовика, опершись одной рукой на кабину, стоял водитель. Он ухмылялся во весь рот.

– Неудачно?

Как я не люблю это беспечное веселье в голосе незнакомцев. Взмах рукой – мол, не до тебя сейчас. Но он проворно схватил меня за рукав.

– Зачем отказываться, когда совершенно бескорыстно предлагают довести?

Действительно. Почему бы и нет?

– Прыгай в кабину! Быстро домчим.

– Куда?

– До города, конечно.

– Я иду на восток.

Почти залезший в кабину водитель замер, вылез обратно.

– На восток? Не-е-е, отсюда на восток не пройти. Там все эти, которые в зеленом, перегородили. Я их брата знаю. Они, если чего решили, – все, баста. Лезь в кабину – в город поедем.

По лобовому стеклу забегали дворники. Они сметали потоки грязи к краям стекла, но видимость не улучшалась. На потолке кабины с краю ровной круглой паутины притаился маленький паучок. Грузовик чихнул и, подпрыгивая на кочках, покатил по тропинке.

– А ты что тут делал?

– Как что? Ждал.

– Кого?

– А вот таких вот туристов, как ты.

Туристов? Какое-то обидное слово.

Непонятно как, но водитель умудрялся видеть дорогу сквозь толстый слой грязи на лобовом стекле. Дворники работали вхолостую.

– И много их?

– А?

Грохнуло. Лобовое стекло угрожающе приблизилось. В области виска ощутимо запульсировала боль.

– Ничего-ничего. Сейчас вырулим!

Он активно крутил баранку. Посмотрел на меня, ободряюще улыбнулся, отвернулся и, упершись ногой в педаль газа, заорал:

– Давай-давай, родной, газуй!

Грузовик заревел, словно бегемотиха во время течки, и мы снова покатили.

– Ну вот, а ты говорил…

Грохнуло еще раз. Затылок взорвался болью, будто шарахнули молотком. Мир на мгновение качнулся, его накрыла гигантская тень, звуки пропали, и оставался только тихий, писк, похожий на комариный…

Сосны расступились, и я вышел на опушку. За опушкой простирались бескрайние равнины, и сотни беззаботных антилоп, задрав морды, устремили на меня свои маленькие черные глаза-бусинки…

Постепенно издалека нарастал звук мотора. Потом бормотание водителя и, наконец, все остальное. Мир взорвался яркими красками. Главный цвет – коричневый. Грязное лобовое стекло в сантиметре от глаз.

– Слушай, высади меня. Я лучше пешком.

– Да ладно тебе! Мы уже едем по городу.

– Точно?

– Сам посмотри!

Если бы еще можно было что-то разглядеть за толщиной грязи! Но, действительно, в боковом окне мелькали городские дома, а грузовик ехал ровно, словно по королевскому тракту.

– Ты сам-то куда едешь?

– Пока прямо. Сейчас тебя довезу, а там видно будет.

Бешеный визг тормозов. Хорошо, что я успел выбросить руки вперед, – спас нос от переломов и мозг от сотрясения. Водитель выскочил из кабины, чудом увернулся от колес мчавшегося навстречу самосвала, метнулся на другую сторону дороги, схватил кого-то на обочине и мигом вернулся обратно.

– Двинься.

Он впихнул кого-то на сидение рядом со мной. Девочка. Низенькая, с каштановыми волосами и заляпанным сарафанчиком. Она потуплено смотрела на свои пальцы. Грузовик зарычал – девочка вздрогнула, быстро пробежала взглядом по кабине. Дома за окном плавно заскользили – девочка снова уставилась на пальцы.

– У нее талант певицы. Ее отец включал оперы Шаляпина во время родов, чтобы не слышать, как кричит жена. Говорят, поэтому у нее с рождения талант к пению. Она научилась петь раньше, чем разговаривать. Говорят, первое слово – «мама» – она будто не сказала, а пропела. В четыре года ее выгнали из хора. Ну, не то чтобы выгнали, просто она слишком хорошо пела. Все школы пения дрались за нее. Ее считали восходящей звездой уже в двенадцать. Родители не могли нарадоваться.

Куча наград в школе. Куча побед в конкурсах по всей стране. Ну а там, сам понимаешь, и заграница недалеко. Ее так все берегли! С ней так все носились! У другой бы голову снесло от успеха: куча друзей, куча поклонников, и все любят ее, все носят ее на руках. А эта – нет, не зазналась. Не вздернула нос. Все такая же скромная.

И вот ей шестнадцать. Она в первый раз выходит на сцену заграницей. Решающий концерт. Все в предвкушении. Все ждут. Открывает рот, а звуков нет. Голосовые связки порвались. Она пытается, кричит в микрофон. А в зале мертвая тишина. Говорят, какая-то баба как завизжит, – и в обморок. Ну, тут и началось! Паника. Крики. Слезы. Как будто все разом с ума сошли. Драка. Сверкнул нож. Кровь. Ну и все такое, сам понимаешь, как это бывает.

Ее чудом не убили. С тех пор вот и молчит.

Она его будто не слышала. Сидела все так же, смотрела на пальцы. Только вроде подбородок дернулся, как будто хотела что-то сказать и передумала.

– Ты ее откуда знаешь?

Педаль тормоза, но в этот раз плавнее. Он даже крутанул руль слегка. Грузовик остановился на обочине. Водитель повернулся ко мне. На лице ухмылка.

– Все, приехали! Твоя остановка.

Ладно. Девочка продолжала сидеть. Пропустишь? Похоже, что нет. Я слегка толкнул ее в бок. Отвернулась. Сидит, смотрит в окно. Аккуратно можно протиснуться между ней и бардачком. Сладкий аромат колокольчика. Тоненькие розовые полоски губ. Безжизненные серые глаза. Рюкзак зацепился за ручку двери – меня откинуло обратно.

Водитель отцепил лямку рюкзака и хлопнул дверью. Стою как дурак с поднятой рукой. Даже не попрощались. Грузовик плюнул черным сгустком дыма из выхлопной трубы уже в нескольких метрах от меня. Сделаю вид, будто машу им вслед. Комичная, должно быть, картина.

Так, уже становится темнее – похоже, близится вечер, а я так и не продвинулся. Какие есть варианты? Передо мной деревья, аллея, большой железный забор с выломанным проемом. Водитель высадил меня возле парка. Еще какая-то музыка военных времен. Пойти посмотреть? Собственно, почему бы и нет?

Прямо вдоль аллеи, мимо нарисованного на кирпичной стене человека во фраке и с сигарой, мимо сортирной вони, по вытоптанной среди цветов тропинке к небольшой асфальтированной площади. На ней театральная сцена со ступеньками.

У ступенек играл оркестр стариков. Они дули в саксофоны, играли на гитаре, били в барабаны. На сцене – тоже старики. Они пытались танцевать. Парами. В одиночку. Нелепые движения руками. Один кружился, словно снежинка на ветру. Другого била эпилепсия. А вон непризнанный гений хореографии в сторонке трется задницей об асфальт. Чуть поодаль от него под деревом на пне сидел маленький мальчик лет десяти. Мимо равнодушно брели люди. В руках у мальчика пакет с клеем. Глядя на стариков, он подносил пакет к лицу, припадал спиной к дереву, и голова безвольно опускается на грудь. Через несколько секунд он поднимал голову, вдыхает из пакета, и все повторялось.

Давненько я не курил. Чиркнула зажигалка. Вдох. Выдох. Я прислонился к дереву. Жуткая боль в голове в местах ушибов. Ну и поездка выдалась! Что же делать дальше? А старики казались счастливыми, кружили свои танцы. У всех улыбки на лицах. Бросают друг другу шутки. Смеются. Вдох. Выдох. Пакет раздувался, потом сдувался. Сумерки быстро опустились на парк. Руки упали. Голова болталась на груди. Сумрак размывал очертания фигур. Музыка ударила с новой силой. Силуэт на пне повалился набок. Старики веселее закружились в вальсе.

Мимо пробежала женщина с платком у носа. Она оглядывалась назад, где над деревьями возвышались четыре заводские трубы. Огромные. В красно-белую полоску. Из них валил густой ядовито-желтый дым. К горлу подкатил ком. Мерзкий кисловатый запах. Тошнота. Первый приступ рвоты. Надо обязательно сдержать. Старики засуетились – убирали музыкальные инструменты.

Мимо промелькнула размытая фигура. Кто-то упал рядом на колени. Мерзкие звуки рвоты. Деревья, аллея, площадь – все шаталось перед глазами. Второй приступ. Судорога. Темнота на мгновение поглотила мир. Впереди скамейка. Присесть, отдышаться, сдержать третий приступ. Желудок несколько раз дернулся. Из горла – противный звук. Держаться! Беднягу позади выворачивало наизнанку.

Пальцы на горле. Удушье. Лучше задушить себя, но не позволить пролиться ни капли. Смутные силуэты деревьев завалились набок. Еле слышный стук возле левого уха. Словно дерево о дерево. Белое пятно целлофанового пакета на фоне черного асфальта. Порыв. Пальцы сильнее сжались на горле. Я сломаю себе гортань!

Запахло мокрым деревом. Целлофановый пакет, подгоняемый легким шепотом ветерка, заскользил по черной поверхности тротуара. Листья с деревьев откликнулись тихим шелестом. Руки не слушаются: тяжелые, как у статуи. Я кое-как стянул с себя рюкзак. Под голову. Хорошо. Спокойно. Только какого-то беднягу продолжало рвать в нескольких шагах от меня.

Я закрыл глаза. Мир вокруг будто притих на мгновение. У меня нет сил встать со скамейки. Полежу еще чуть-чуть…

Ветерок запел на ухо колыбельную. Черный горбатый жук зажужжал на спинке скамейки, тряхнул всеми восьмью белыми крыльями, оторвался от деревянной поверхности и полетел высоко в звездное небо. Скамейка закачалась, издалека донесся гудок паровоза, и она понеслась вслед за жуком вверх. Но не успела она набрать высоту, как гигантская каменная ладонь схватила ее. Меня тряхнуло, и скамейка плюхнулась в воду, где огромный спрут обвил ее длинными извивающимися щупальцами. Он немного пожевал меня, потом выплюнул, и шустрое течение отнесло меня к скалистым берегам. Я лежал на пляже между валунов, когда ко мне подлетела маленькая пташка-колибри. Она порхала вокруг, ласково щебетала, а потом как дала клювом в лоб!

Какого черта! Второй раз эта здоровенная ворона явно собиралась выклевать мне глаз. А ну пошла! Пара капель крови на штанах. Она расцарапала мне лоб! Соленая на вкус. Как море. Никогда не был на море. Я потянулся. Порой неплохо вздремнуть на свежем воздухе. В животе настойчиво урчало. Да я ж не ел со вчерашнего утра!

В шаге от скамейки лужа с продуктами пищеварения. С краю вытоптанная в зеленой траве тропинка. Они, что, всю ночь тут табунами ходили? А вдруг он умер? Не-е-т. Тогда бы тут сегодня лежал его труп. Да и завтра тоже.

Магазин без вывески. Пустой, без язычка колокольчик треснулся о дверной косяк. За импровизированным прилавком толстая продавщица с обвисшими щеками. Пустая доска на двух ящиках – вот что они тут называют прилавком. А где продукты? Пара пачек и три коробки неясного назначения. Еда где? Признавайся, ты все съела?

– Мне что-нибудь, что можно есть.

Голос охрип за ночь на холодном воздухе. Мысли слушаются плохо. От этого я говорю так медленно? Ах да, я же всю ночь дышал выделениями местного производства.

– Вот.

Продавщица водрузила на доску квадратную яркую коробку.

– Пожалуйста.

Чего ты так хищно улыбаешься? Мне что-то уже не хочется ничего покупать.

– Это съедобное?

– Не знаю, но есть можно.

– А из чего это сделано?

– Да кто ж его знает?

– Понятно.

Ничего, конечно, не понятно. Просто у меня почему-то хорошее по утрам настроение. Словоохотливое.

– Сколько это стоит?

Она ткнула пальцем в зеленый ценник на коробке. Ух. Единица с несколькими нулями. Буржуи. Да я таких чисел в жизни не видел.

– Есть что-нибудь дешевле?

Она отпрянула от меня и быстро-быстро замотала головой.

– Да ладно тебе. Чего испугалась?

Пятится, головой машет. Сейчас еще как закричит! Или на улицу ломанется. Тихо-тихо, уже ухожу. Видишь, потихоньку, задом, к двери. Только без резких движений.

Фух, повезло. Сейчас такое могло начаться…

Все же хорош свежий парковый воздух. Он почти как лесной. Почти как на востоке… Точно. Я же шел на восток. Так, по порядку. Сначала надо где-то раздобыть еду. Магазин, столовая, ресторан. Можно еще напроситься к кому-нибудь в гости. Нет, последняя мысль явно плохая. Начнется разговор, а там слово за слово, и я не уйду на восток, а у меня всего день…

Ей что еще нужно?

Навстречу мне брела вчерашняя девчонка из грузовика. Вся согнулась, огромный походный рюкзак мотал ее из стороны в сторону. Она остановилась напротив. Лицо красное. Дыхание тяжелое. Взгляд исподлобья. Молчит. Глаза большие пуговичные, как у плюшевого медведя. Мне дарили такого когда-то. Их выпускают у нас с конвейера. Они будто смотрят на тебя и осознают, что неживые. Ну, чего? Уставилась под ноги. Беленькие чистые туфли. Совсем как новые.

Я закурил. Помотал головой. Девочка быстро подняла глаза, но тут же снова опустила. Миг надежды. Вечность отчаяния. Я присел на корточки. Рюкзак соскользнул с плеч. Взвизгнула молния. Хочешь, куртку отдам или штаны? И вправду, зачем тебе мужские старые штаны. Вот, держи фонарь.

Я встал. А, черт! Сигарета обожгла пальцы. Плечи снова оттянуло назад. Будешь светить им в темноте. Где солнце? Вроде справа. Мне туда. Или слева? Куда-нибудь, потом разберусь. Она так и стоит там, позади, с фонарем в руках. Смотрит вслед, как на последний пароход. Шаг, еще, быстрее. За поворот. Туда, где не будет видно. Скорый бег рывками – одышка. Последний раз занимался спортом не в этой жизни. Вроде оторвался. Хотя она и не преследовала.

Автомобиль на дороге. Такси? Вроде не похоже. С двери сыпется ржавчина. Он вот-вот развалится от старости. Он то дергался, то останавливался. Будто ждет, пока я поравняюсь с ним. Вот опять. Я ускорился. Он все так же отрывался от меня шагов на двадцать, потом резко тормозил и ждал. Я побежал. Он повторил маневр. Только теперь все чаще дергался и тормозил. И совершенно внезапно «ХЛОП» на всю улицу. Не раздумывая – в кусты. Рюкзак съездил по затылку. Лоб уперся в землю. Наверняка стреляли из машины.

Хлопнула дверь автомобиля. Торопливый топот ног. Скрип железа. Я оторвал голову от земли, подполз к дороге. Пухлый мужичок в клетчатой кепке и черных обвислых штанах по пояс торчал из-под капота. Фу, черт, испугался выхлопной трубы. Штаны теперь испачкал. Не отряхиваются. Ладно, неважно.

Все колеса разных размеров. Задние двери заварены наглухо. Как открыть такую чудо-машину? Ни одной ручки нет? На крыше над правым задним сиденьем дыра с кулак. Как она вообще ездила?

Шофер склонился над мотором. Притворяется, что ищет причину поломки. Сам посматривал на меня украдкой. Он деловито распрямился, отряхнул здоровенные штанины.

– Ну вот, поглядите, что вы наделали! Нет, вы поглядите! Вот! Сюда смотрите. Да не сюда, а сюда.

Пухлый палец ткнул в маленький черный дымок из-под капота. Опять запахло жженой резиной.

– Как теперь чинить?

– А я откуда знаю. Вы сломали – вы и чините.

– Я сломал? Я ничего не делал.

– А зачем вы туда-сюда бегали?

– Хочу и бегаю. Это свободная страна.

– Кто вам такое сказал? Нет, ну вот откуда вы набираетесь этой ерунды?!

Действительно, кто и откуда?

– А зачем вы за мной ехали?

– Это не ко мне. Я тут персонаж подневольный, сказано – я делаю. Машину как чинить будете?

– Я не умею чинить машины.

– Тогда ищите того, кто умеет.

Шагах в пятидесяти замаячил силуэт маленькой девочки с огромным рюкзаком.

– Слушай, ты можешь вывести меня на восток?

– На восто-о-к?

Таращится, будто только меня заметил.

– Мне надо за город, понимаешь? Я пытался по дороге, там эти, в зеленом, не пускают.

– А-а-а, на восток, – хлопнул ладонью по лбу.

Опять притворятся, что не понимал.

– Нет, не могу. Машина сломалась. Сами видите.

Громадный рюкзак уже видно над крышей автомобиля.

– А если я приведу механика, и он починит?

– Конечно! О чем речь.

– Что конечно?

– Конечно, приводи. О чем речь!

Топ-топ – по асфальту маленькие ножки в белых туфельках вышли из-за машины.

Срежу через гаражи. Быстрым шагом, словно участник спортивной ходьбы. Разбитый асфальт врезался в тонкие подошвы ботинок. Между гаражей – трава. Ни в коем случае не наступать на нее: там раздавленные шприцы и человеческое дерьмо. В черных проемах вместо ворот – кучи мусора. Вот упертая! Все так же плетется сзади. Она изредка поднимала голову, будто убедиться, что не отстала. Я остановился. Из черной дыры гаража на меня пялились два неподвижных синих глаза. Она тоже встала. Обладатель синих глаз лежал у дальней стенки гаража.

– Зачем идешь за мной?

Пришлось кричать из-за большого расстояния между нами. Она пожала плечами.

– Домой иди.

Смотрит под ноги. Молчит.

– Я тебя с собой не возьму.

Синие глаза моргнули в черном проеме гаража. Изо рта выплеснулась струя слюны. Снова аккуратно по разбитому асфальту. Только не наступи на траву! Белые туфли в шаге от меня.

– Ты где живешь?

Она отвернулась.

– Пошли.

Теперь она впереди. Я следом. Позади гаражи. Ну и ладно. В противоположную сторону от сломанной машины, по тропе между двумя кустарными изгородями. Такое ощущение, что здесь водят коров или лошадей. Ветки и листья местами оборваны, будто их жевали на ходу.

Тропинка вывела к пятиэтажным домам. Вчетвером они словно склонились над детской каруселью в центре двора. Из двенадцати сидений только на трех полусгнившие доски. Остальные – голые железные прутья. Закутанный в розовую кофту ребенок сидел на карусели. Второй, в серой тяжелой шинели до щиколоток, держась за железный прут, пытался ее раскрутить.

Одежда не по погоде. Почему они одни? Девочка прошла мимо карусели, завернула за угол пятиэтажки. Где хоть кто-нибудь? Только молчаливые проемы окон наблюдали за каруселью. Ну ладно. За углом – открытая дверь подъезда. Девочка все так же, не оглядываясь, к лестнице. Ступеньки. Едва ли их можно так назвать. Мелкие бетонные катушки и почти ровный наклон крутой горки. Так, аккуратно, придерживаясь за стену. Она вообще ползет на карачках. Вот так просто, даже не запираешь дверь? Просто толкнуть ее плечом? Массивная дверь поддалась с трудом. Все, дальше не открывается.

Девочка проскользнула в приоткрытую щель. Рюкзак застрял. Она забилась, как пойманная в ловушку рыба. Рюкзак скрылся за дверью. Ну что ж, последуем примеру хозяйки дома. С трудом сам, потом – с натугой рюкзак. Отлично, я внутри. Так вот, что мешает двери. Ржавый железный шест тянулся от потолка к полу.

Длинный коридор. На пыльном полу разбросана обувь. Тусклый свет из конца коридора. Там маленькая комнатка. Что-то загораживало свет с улицы. Посреди комнаты – громадный письменный стол. Вот черт… Грузное тело на веревке возле окна. Язык изо рта. Синее лицо. Выпученные глаза. Вот черт… Ноги болтались ниже подоконника. Какая воля заставила его не встать на подоконник, когда темнело в глазах, когда мир уплывал в небытие.

Да это же вчерашний водитель грузовика!

Гигантский рюкзак грохнулся на пол, колени подогнулись, словно у сломанной куклы, девочка села на кровать. Я – на соседнюю. Странно, в комнате нет шкафов. Где она хранит вещи? Только две кровати и старый обеденный стол.

Я достал сигарету. Девочка едва заметно мотнула головой. Или показалось, что мотнула. Я убрал сигарету. Надо что-то делать с телом.

Я вышел на лестничную площадку. Девочка осталась. БАХ-БАХ-БАХ-БАХ. Из-за железной двери не отвечали. Старый город слеп к чужой трагедии. БАХ-БАХ-БАХ-БАХ. Из этой двери тоже нет ответа. Может, здесь больше никто не живет? БАХ-БАХ… О-о-о, открывают…

На пороге стоял высокий худой мужчина в старом трико и грязной белой майке.

– Заходи.

По узкому темному коридору за худощавой спиной хозяина – на кухню. Свет от одинокой лампочки под потолком едва разгонял полумрак.

– Садись.

Грубый деревянный стол. Заполненная до краев пепельница. Он сел напротив.

– Курить будешь?

– Буду.

– Бери.

– У меня свои.

На плите что-то кипело в большой кастрюле. Он закурил.

– Такие дела.

Развел руки, будто показывал, какие дела он имел в виду. Едкий дым наполнил кухню. Ну и дрянь же ты куришь! Я тоже закурил. Дыма на кухне прибавлялось.

– Пельмени будешь? На двоих хватит.

– Не откажусь.

Белое пятно майки проглядывало сквозь плотный дым. Откуда-то появилась тарелка с пельменями. Послышались чавкающие звуки с противоположного конца стола. Красная точка сигареты светилась будто далекий маяк в морском тумане.

– Я тебе вот, что хочу сказать. Ты не смотри, что у меня тут немного пустовато, зато пельмени какие! Ну? Вкусные же?