Читать книгу Офицер черноморского подплава - Александр Витальевич Лоза - Страница 2

…Медленно, изнурительно медленно тянулись часы, как подводная лодка «Кит» находилась на глубине. Старший офицер лейтенант Орлин обвел взглядом центральный отсек – тускло освещенный, экономили энергию батарей, тесный от механизмов, приборов и людей. Справа находились двое рулевых, один управлял вертикальным рулем, второй – носовыми и кормовыми горизонтальными рулями. Слева – боцман у клапанов системы погружения и всплытия. Боцман дышал широко раскрытым ртом и часто вытирал крупные капли пота на лице красным носовым платком. В тяжелом воздухе отсека стояла напряженная тишина, только слышно было хриплое, прерывистое дыхание моряков да звук капающих с подволока капель конденсата… Лица у людей покрасневшие, со вспухшими венами, пот струйками стекал по лбу и щекам… У самого Орлина голова раскалывалась от тупой, пульсирующей боли. Пары топлива и машинного масла расползлись по лодке, да и выделяемый людьми при дыхании углекислый газ уже много часов отравлял воздух. Давно надо было всплыть для вентиляции отсеков, но аэропланы противника, загнавшие их под воду, сменяя друг друга, барражировали над акваторией – периодически были слышны взрывы сбрасываемых с аэропланов зарядов. Противолодочная оборона вражеского побережья усиливалась с каждым днем, понимал Орлин.

Понимал Борис Алексеевич Орлин и то, что когда сегодня, 12 мая 1916 года, на находившуюся у турецких берегов в первом боевом походе лодку, из-за туч налетели аэропланы противника и начали бомбежку, только быстрое погружение спасло их. Из позиционного положения лодка погрузилась под воду менее чем за две минуты, благодаря конструкции, в которой пространство между прочным и легким корпусом с 36 по 107 шпангоут, разделенное выше ватерлинии мощными водонепроницаемыми стрингерами, использовалось в качестве цистерн главного балласта общей емкостью сто тридцать две тонны, которые заполнялись самотеком за минуту. Эта система погружения, являющаяся несомненным преимуществом, и спасла их. Да еще натренированность экипажа. Не зря командир гонял экипаж в экстренном погружении…

В висках стучало и перед глазами плавали какие-то красные круги…

– Петр Петрович, – обратился старший офицер к находившемуся рядом вахтенному офицеру мичману Ярышкину, – прошу, пройдите по отсекам, проверьте состояние команды.

– Есть! Борис Алексеевич, – назвав старшего офицера по имени и отчеству, ответил мичман и двинулся в нос, в сторону второго отсека. Прочный корпус лодки делился на семь отсеков водонепроницаемыми переборками. Лязгнув клемальерой крышки переборочного люка, мичман перешел во второй отсек. Второй отсек, шпангоуты с 78 по 95, помнил наизусть мичман, – «жилой»: кают-компания, каюты офицеров, кубрик «нижних чинов». Под палубой отсека размещалась топливная цистерна емкостью пятьдесят восемь тонн, а также носовая группа аккумуляторной батареи, состоящая из шестидесяти элементов. Вахтенный отсека доложил, что плотность батарей падает и что требуется подзарядка. Воздух в отсеке был особенно тяжелым. Моряки едва не падали в обморок, кое-кого тошнило – явный признак отравления углекислым газом, понимал мичман. Дальше первый отсек. В первом отсеке, шпангоуты со 107 по 121, было чуть прохладнее. Здесь располагались воздухохранители (баллоны с сжатым воздухом), казенные части носовых торпедных аппаратов, мотор шпилевого устройства и носовой торпедопогрузочный люк. Вахтенный отсека доложил, что в отсеке без замечаний, но мичман видел – люди в полуобморочном состоянии примостились кто-где, тяжело, прерывисто дыша и кашляя сухим продолжительным кашлем.

– Ребята, надо держаться! Скоро всплывем, провентилируемся, – подбодрил людей мичман, хотя сам не очень верил своим словам.

Вернувшись в третий отсек и доложив, что люди на местах, но состояние некоторых тяжелое, мичман направился в корму. Пройдя командный отсек, в нижней части которого находились средняя уравнительная цистерна на пять тонн и две вспомогательные цистерны на одну и три тонны, рассчитанные на продувание на предельной глубине погружения при помощи сжатого воздуха высокого давления, мичман перешел в четвертый отсек, шпангоуты с 61 по 71, где располагался электрический камбуз, жилые помещения кондукторов, а под палубой отсека находились шестьдесят элементов кормовой группы аккумуляторной батареи. Кок был на месте – готовил еду, но есть никому не хотелось. Хотелось пить, пить, пить… В пятом отсеке (шпангоуты 42–61) мичман принял доклад вахтенного, что все в норме, механизмы работают исправно. Но по лицам моряком он видел, что все совсем не в норме. У многих была отдышка, затрудненное дыхание и кашель. Приободрив людей, мичман перешел в шестой отсек. Пятый и шестой отсеки – отсеки главных двигателей надводного хода – дизелей. В шестом отсеке также располагались воздухохранители и масляные цистерны. И в пятом, и в шестом отсеках люди были на пределе возможности, но никто не проявлял недовольства и не паниковал. Последним был седьмой – электромоторный отсек. В нем располагались гребные электромоторы, насосы главного балласта, компрессоры, главная электростанция и казенные части кормовых торпедных аппаратов. В кормовом отсеке ситуация с самочувствием людей была, как и везде на лодке, тяжелая.

Мичман Ярышкин возвратился в третий отсек. Этот поход из носа в корму дался Петру очень и очень нелегко. Его молодое сердце стучало, как у загнанного зверя, дыхание хрипло вырывалось из груди, ноги едва передвигались, каждый шаг давался с трудом… Мичман доложил командиру о виденном.

– Самочувствие моряков тяжелое, но все держатся, – добавил он от себя. – У многих резко сужены зрачки – признак возможной потери сознания…

Командир старший лейтенант Николай Александрович Зарубин молча слушал его. Невероятно долго тянулось время… Капля за каплей, медленно, медленно… Мичман прислонился спиной к колонке воздуха высокого давления жадно ловя широко раскрытым ртом тяжелый, затхлый воздух. На минуту сознание его затуманилось… В мозгу всплыли обрывки воспоминаний: милое лицо Катеньки – актрисы городского драматического театра, представление которого он посетил неделю назад, перед выходом в море. Милая девушка… Она ему очень нравилась… Он принес ей за кулисы цветы… яркое пятно цветов превратилось в алое пятно, резанувшее глаза… Мичман очнулся, встряхнул тяжелой «чугунной» головой и посмотрел на командира. Дышать становилось все труднее… Командир обменялся взглядами со старшим офицером Орлиным и старшим инженер-механиком Лебедевым: «Пора»…

Подобная ситуация произошла на подводной лодке «Морж» 29 марта 1916 года, когда лодка, из-за налета вражеских аэропланов, вынуждена была находиться в подводном положении двенадцать часов, что очень тяжело сказалось на самочувствии экипажа. А в июне 1916 года подводная лодка «Нерпа», действовавшая в районе вражеского берега Зунгулдак, при угрозе бомбежки со стороны неприятельских аэропланов, находилась под водой, что едва не кончилось трагедией, рекордное для своего типа время – 17 часов и 10 минут, пока не представилась возможность всплыть и провентилировать отсеки. По донесению командира старшего лейтенанта М.А. Китицына, личный состав чувствовал к моменту всплытия сильное отравление углекислым газом. Позже, в своих воспоминаниях «Разведка из-под воды», Михаил Александрович писал: «На наших лодках никаких средств для очищения воздуха не существовало, и подводники семнадцать часов дышали тем же воздухом, с которым закупорились. От ненормального избытка углекислоты всех мучала страшная головная боль».

Офицер-подводник Нестор Александрович Монастырев в своей книге «Гибель царского флота» описывал, как в 1915 году их подводная лодка «Краб», выполняя боевую задачу постановки мин в Босфоре, долгое время находилась под водой. С точностью очевидца он передает весь трагизм и всю тяжесть положения подводников:

«Мы продвигаемся вперед со скоростью 4–5 узлов. В лодке жара и духота. Давление поднялось до 780 мм. Особенно тяжело в корме: жара, пары бензина и масла. Я начинаю чувствовать бензиновый угар. Слезятся глаза, голова кружится. Время от времени мы поочередно ненадолго уходим в носовую часть лодки, где воздух лучше, чтобы отдышаться и сунуть голову в бочку с водой. Время идет, и находиться в кормовом отсеке становится совсем невмоготу, кажется, что мы дышим не воздухом, а бензином. Но все остаются на своих местах. …Люди еле держатся из последних сил почти в полубессознательном состоянии. Еще полчаса и никто не выдержит… Между тем в корме дышать уже совершенно невозможно. Двух матросов выносят в нос в бессознательном состоянии. Нужно срочно всплывать, чтобы не погубить весь экипаж. Но в проливе всплывать – просто безумие. Боже, какими бесконечными кажутся эти минуты. Я вижу, как рулевой унтер-

офицер из последних сил управляет рулями… Наконец, раздается приказ всплывать. Еще момент, и через открытый люк в лодку врывается поток свежего, прохладного, все оживляющего воздуха. Нет ничего прекраснее на свете! Я выскакиваю на палубу и, как драгоценное вино, полной грудью поглощаю воздух. Неслыханное блаженство! Лейтенанта У. выносят на палубу без сознания. Он до последней минуты находился в машинном отделении, а когда открыли люк, потерял сознание. Мы окатываем его холодной водой, и он быстро приходит в себя…»

Наконец, последовала команда командира подлодки «Кит» старшего лейтенанта Н.А. Зарубина: «Кормовые и носовые рули на всплытие!» «Боцман, продуть среднюю!» Послышался шум воды, вытесняемой сжатым воздухом из цистерны за борт. Цистерны, располагавшиеся в прочном корпусе, продувались сжатым воздухом, а из остальных водяной балласт через коробчатый киль откачивался помпами. Киль служил одновременно главной осушительной магистралью. Подлодка «Кит» вздрогнула и, качнувшись всем корпусом, с дифферентом на корму медленно начала всплывать… Люди в отсеке крестились: «Господи, спаси и сохрани!»

В первые годы организации в России подводного плавания все приходилось делать впервые. Даже «командные слова» – команды для управления подводной лодкой придумывали сами командиры лодок. Командир подводной лодки «Сом» князь В.В. Трубецкой писал: «…Все приходилось делать впервые, даже придумывать командные слова для управления лодкой. В основном их разработал командир «Ската» лейтенант Михаил Тьедер и командир «Щуки» лейтенант Ризнич». В Российском государственном архиве ВМФ сохранилась «Инструкция для спуска под воду, для всплытия и для управления батареей миноносцев (подводных лодок. – А.Л.) типа «Осетр», разработанная командиром подводной лодки «Осетр» лейтенантом Гадд в июне 1905 года. В Приказе № 68 от 4 июля 1905 года подписанном контр-адмиралом Щенсновичем указывалось:

«Командные слова для погружения – всплытия подводной лодки…, представленные мне лейтенантом Ризнич, принять к исполнению».

Многие из тех «командных слов» сохранились до нашего времени. И сегодня в отсеках современных атомоходов, как память об офицерах-подводниках Российского императорского флота, разработавших их более ста лет назад, раздаются команды: «По местам стоять. К всплытию», «По местам стоять. К погружению», «Продуть балласт», «Осмотреться в отсеках» и другие…

«По местам стоять. К всплытию!», «Электромоторы, малый вперед! Всплываем на перископную глубину», – последовала очередная команда командира Николая Александровича Зарубина. Боцман громко отсчитывал глубину… Наконец, прозвучала команда: «Поднять перископ!» Командир, сдвинув фуражку, занял место у вертикальной трубы перископа. Перископ то поднимался, то опускался, так, чтобы показываться на поверхности только на короткий промежуток времени. Командир внимательно всматривался в окуляр перископа. Голова его совсем ушла в плечи, спина сгорбилась. Наконец он произнес: «Горизонт чист, небо – чисто. Всплываем!»

Подлодка «Кит» закачалась на волнах. «Сигнальщик, на мостик!» – крикнул старший офицер Борис Алексеевич Орлин, устремившись к люку в прочной рубке, служившей шахтой выхода экипажа. «Запустить вентиляцию!» – приказал он на ходу. Заработали моторы вентиляции, и свежий морской воздух устремился по вентиляционным трубам внутрилодочной втяжной вентиляции по всем отсекам. Во втором и четвертом отсеках включили принудительную вентиляцию аккумуляторных батарей. Старший инженер-механик лодки лейтенант Иван Илларионович Лебедев распорядился начать зарядку аккумуляторов. Зачихали дизеля, всасывая свежий воздух, а отработанный газ через газовыхлопной коллектор зачадил у борта. Наконец стук дизелей стал ровным и отчетливым. Командир на мостике еще раз осмотрел небосвод, сигнальщик – горизонт: «Все чисто!»

– Курс в район Амасро-Парфени! – приказал командир, и лодка, покачиваясь на волне, в надводном положении стала уходить от вражеского берега для перехода в новый район боевого патрулирования. Командир подводной лодки «Кит» старший лейтенант Н. А. Зарубин был опытным офицером-подводником. Еще в 1910 году он был прикомандирован к дивизиону подводных лодок Черного моря и плавал на подводной лодке «Лосось». В 1911 году окончил Офицерский класс Учебного отряда Подводного плавания и назначен на Бригаду подводных лодок Балтийского моря помощником командира подводной лодки «Аллигатор». Возвратился на Черноморский флот в феврале 1912 года и плавал помощником командира подлодки «Карась». Затем служил флаг-офицером дивизиона подводных лодок. В ноябре 1912 года был назначен командиром подводной лодки «Судак». В феврале 1915 года командует подводной лодкой «Карась», а с апреля 1915 года – новейшей подводной лодкой «Кит».

Николай Александрович Зарубин родился в дворянской семье 24 июля 1884 года. Поступил в Морской Корпус в 1905 году. По окончании Морского Корпуса 16 апреля 1907 года произведен в мичманы и плавал вахтенным начальником эскадренного броненосца «Синоп», затем на миноносце «Строгий», крейсере «Память Меркурия», канонерской лодке «Запорожец». Награжден орденами Св. Станислава 3 ст. в 1913 году, Св. Анны 3 ст. с мечами и бантом в 1915.

Командир отдал приказание старшинам отсеков поднять на палубу, через носовой и кормовой люки, наиболее угоревших матросов, установив очередность, в зависимости от тяжести отравления. Постепенно лодка оживала. Моряки задвигались, послышался говор, где-то смех… «Слава Богу, всплыли! Теперь, братцы, живем!» Потерь не было.

Стоявших на настиле ходового мостика людей от ветра и волн прикрывала надстройка легкого корпуса, заполнявшаяся водой при погружении, которая улучшала мореходные качества подводной лодки. Но сейчас всем хотелось ветра в лицо и воздуха, воздуха, воздуха…

Командир распорядился выдать каждому члену экипажа дополнительную дачу в виде французской булки и одной бутылки молока и приготовить на обед «борщок с бараниной», куда вошло баранье мясо, свежая капуста, свекла, картофель, томат, уксус, лук, перец, лавровый лист, с подачей к борщу черного хлеба, а на ужин – «картофель тушеный со шпиком» из картофеля, шпика, лука, с выдачей черного хлеба и дополнительную порцию к вечернему чаю: хлеб белый, масло топленое, по два яйца, сахар и чай. Экипаж, усиленным питанием быстро восстановил свои силы.

Нужно пояснить, почему и как на подводных лодках появилось молоко. Вот что вспоминал об этом один из первых русских подводников В.А. Меркушов в статье «Взрыв на подводной лодке «Стерлядь»: «На первых подводных лодках несмотря на работу вентиляторов, слабый запах бензина, соединенный с не менее вредными для легких испарениями серной кислоты от аккумуляторов, всегда присутствовал в атмосфере внутри лодки. Этими запахами пропитывалась не только одежда, но даже тело подводников. Испарения серной кислоты из плохо закрытой батареи электрических аккумуляторов вызывали у команды разрыхление десен, причем выступала кровь и шатались зубы, т.е. получались все признаки заболевания цингой. Ежедневно в виде противоядия команда получала молоко, а в случае разрыхления десен – лимонную кислоту. Однако уже в 1907 году благодаря принятым мерам отравления свинцом совершенно прекратились и больше никогда не возобновлялись, но выдача молока продолжалась».

На следующий день 13 мая 1916 года, в районе Амасро-Парфени в ходе боевого патрулирования подводная лодка «Кит» захватила турецкий бриг водоизмещением 300 тонн, как приз. Однако при попытке буксировки брига «Кит» снова был атакован вражеским гидроаэропланом. Командир старший лейтенант Зарубин отдал приказание затопить приз, чтобы не быть связанным по рукам и ногам во время возможных повторных атак аэропланов. Подрывная партия установила заряд, и турецкий парусник, вздрогнув всем корпусом от мощного взрыва, с переломившимися мачтами и развороченным бортом, ушел на дно.

…Лодка ходко шла на волну, ее обтекаемый легкий корпус значительно улучшал ходовые качества. Дизеля громко стучали и чадили, винты вгрызались в воду, с каждой пройденной милей приближая лодку к родным берегам. Андреевский флаг гордо развевался на флагштоке. Ветер крепчал, задувая с силой до шести баллов. Погода быстро портилась. Ныряя в волнах, весь в пене и брызгах, «Кит» боролся с разыгравшейся стихией. Взметая седые гребни, волны с яростью опрокидывались на лодку. Вся даль, насколько видел глаз, была покрыта двигавшимися, словно живые, волнами. С каждым часом все выше и выше вздымались водяные валы, яростно набрасываясь на лодку, словно грозя похоронить ее в бездне, из которой лодка недавно вырвалась…

Удар волны! Снова удар! Лодка кренилась, но быстро выпрямлялась. Переваливаясь с волны на волну, зарываясь носом, она упорно шла вперед… Ночью заревел настоящий шторм. Лодку болтало, словно поплавок… Некоторые молодые матросы, укачавшись в лежку, «ездили в Ригу», как шутили моряки о страдавших морской болезнью товарищах.

В Севастополь вошли уже при хорошей погоде. Солнце блестело на поверхности воды, волны улеглись, и только легкая зыбь напоминала о пережитом шторме. Лодка «Кит», дав короткий сигнал ревуном посту наблюдения и связи на Константиновском равелине, вошла в Севастопольскую бухту. Справа по борту виднелась зелень Приморского бульвара. Все находившиеся на мостике жадно впитывали взглядами и эту зелень, и это голубое небо, и эту зеленоватую гладь бухты. «Как хорошо жить!»…

Едва не стоивший им жизни подъем из глубины и жестокий шторм остались там, далеко за кормой, а впереди – берег, такой близкий и такой желанный… Война продолжалась, но мысли мичмана Петра Ярышкина были далеки от войны. Мелькнувшее среди деревьев Приморского бульвара здание городского художественного театра «Ренессанс» навеяло ему волнующие воспоминания…

Нужно сказать, что за три года до войны, 14 сентября

1911 года, в Севастополе состоялось освящение и открытие нового круглого каменного здания Большого художественного театра «Ренессанс» на 1600 мест, ставшего украшением Приморского бульвара. Открытие стационарного театра в Севастополе знаменовало возрождение – ренессанс городских зимних театральных сезонов. Отсюда и название театра. Этого театра с нетерпением ждала вся севастопольская публика, в зимнее время лишенная удовольствия посещать театральные постановки. Сначала на сцене выступали гастролеры из столицы, но созданная вскоре собственная постоянная труппа, которую возглавил А.С. Никуличев, быстро приобрела большой успех у горожан. Газеты города пестрели рецензиями на спектакли, портреты актеров и актрис театра расходились большими тиражами, а морякам-офицерам программы театра высылали по почте. На сцене театра шли пьесы «Без вины виноватые», «Лес», «Бешеные деньги» А. Островского, «Эгмонт» И.-В. Гете, «Иванов» А. Чехова, «Плоды просвещения» Л. Толстого… Эти и другие спектакли пользовались огромным успехом, и зал никогда не пустовал. Театр устраивал благотворительные спектакли для нижних чинов, матросов и солдат гарнизона, становившиеся праздником не только для военнослужащих, а и для горожан: матросы шли в театр парадным строем под оркестр. Этим зрелищем и любовались жители города.

Но все это было до войны. Хотя и сейчас театр работал, несмотря на все трудности военного времени. Мичман Петр Петрович Ярышкин слыл театралом, любителем городского драматического театра, но друзья-офицеры не раз подшучивали над ним, в смысле – нет ли другой причины столь сильной любви к театру? Действительно, когда мичман Ярышкин впервые увидел Катюшу на сцене, то был очарован сразу и бесповоротно. Ее зеленые глаза притягивали и завораживали одновременно. В редкие часы, когда мичман был свободен от службы, а у Катеньки не было спектакля, встречаясь, они прогуливались по Приморскому бульвару…

Приморский бульвар, прекрасное и любимое место отдыха горожан, был разбит на месте Николаевской батареи после Крымской войны. В 1883 городская Дума обратилась с просьбой о передаче участка бывшей батареи, для устройства на нем бульвара. Обустройство бульвара стоило городу громадных усилий. Необходимо было не только разобрать развалины, но и во многих местах взорвать известковую скалу, чтобы сделать клумбы для посадки цветов и деревьев. Были высажены каштаны, туи, кипарисы. Севастополь разрастался, развивался, хорошел.

В теплое время года на Приморском бульваре всегда было многолюдно. Сюда шли не только чтобы полюбоваться набегающей морской волной, но и, конечно, чтобы послушать музыку. С мая по октябрь на открытой летней эстраде Приморского бульвара ежедневно играл симфонический оркестр. Часто на бульваре выступал портовый оркестр Черноморского флота. В темное время суток, а музыкальные выступления на бульваре продолжались до полуночи, эстрада освещалась с помощью электричества благодаря тому, что городская управа заключила договор с Трамвайным обществом, относительно отпуска для этого электроэнергии за особую плату.

Усевшись на дальнюю скамейку летней эстрады, Петр и Катюша с удовольствием слушали музыку. Музыка была слышна и на кораблях, стоящих на рейде. Как утверждали знатоки, для улучшения акустики, на нижний пол эстрады были насыпаны осколки стекла.

Слушая музыку, мичман Ярышкин вспомнил историю, произошедшую весной, во время их с Катей первых встреч. …Весенний вечер быстро таял и переходил в ночь. Мичману захотелось сделать Катеньке приятное – подарить букет сирени. Но сирень на Приморском бульваре уже отцвела. «Что предпринять? Нужно забраться в сад, где сирень еще цветет, и нарвать букет», – решил Петр. Но он был в форме, и это усложняло дело. Если его заметят – получится грандиозный скандал, понимал мичман, но он не привык отступать. Пока подобные мысли крутились у него в голове, они с Катей вышли на небольшую улочку с частными домиками по сторонам. «Вот то, что нужно», – понял мичман, увидев за забором кусты еще цветущей сирени. Он попросил Катеньку остановиться, не удивляться, постоять пять минут одной и подержать его фуражку. Мичман перемахнул через решетку, после чего послышался треск лихорадочно ломаемых ветвей. В открытом окне дома появилась тень. Петр затаился в зелени куста. Не увидев и не услышав ничего подозрительного, тень исчезла из окна. Мичман с букетом благополучно перемахнул через решетку сада обратно на улицу.

«Ох! Мальчишка, истинный мальчишка!» – только и успела охнуть Катюша, когда Петр вручил ей охапку душистой сирени. Польщенная и удивленная Катенька смотрела на него во все глаза. Когда она вдохнула чудный запах сирени, то пришла в настоящий восторг и от столь необычного поступка, и от лихости мичмана… Радость цветам и благодарность в ее глазах за столь необычный поступок обрадовали Петра. Как ни странно, этот мальчишеский поступок сделал его в глазах Кати еще привлекательнее. Этот мальчишка с офицерскими погонами, этот молодой офицер-подводник, офицер самого технически сложного, самого опасного и самого романтического класса кораблей флота нравился ей все больше и больше…

Теплый южный вечер, полный чарующей прелести, опустился над Севастополем. Луна заливала серебристым светом белые строения города и уснувшие воды бухты со стоявшими в ней кораблями и судами. Наступившая южная ночь околдовала и город, и рейд, и стоящие на нем корабли. В прозрачном воздухе звучал перезвон склянок, да иногда едва слышна была мелодия оркестра из какого-то ночного ресторана… Лишь мерный, однообразный шорох волн, нежно облизывающих прибрежные камни, нарушал торжественную тишину. Город в серебристом свете луны действительно был прекрасен.

В такие вечера Петр и Катюша любили посидеть на берегу Артиллерийской бухты в таверне у Базарной площади. Садились на скамью лицом к бухте, к кораблям. Легкий ветерок щекотал обоняние молодых людей тонким запахом йода и морской соли. Хозяин таверны – грек приносил жареную ставриду, зелень и белое сухое вино. Негромко звучали нежные струны греческой бузуки. Это были чудесные вечера… Если бы не война.

…Предстоявшая швартовка лодки у пирса Подплава в Южной бухте вернула мысли мичмана Ярышкина в служебное русло. Закрепив швартовы, «Кит» замер у пирса Подплава. Его первый боевой поход закончился успешно. Наступил вечер. Последние лучи заходящего солнца отражались на спокойной поверхности Севастопольской бухты. Предстоял спуск флага. Спуск военно-морского флага, как и его подъем – это целая церемония. Один из первых офицеров-подводников, начавший службу на подводных лодках в 1905 году, талантливый литератор В.А. Меркушов в своем рассказе «Атака» так описывал и передавал тонкости флотских традиций:

«В неподвижном воздухе бессильно повисли флаги и вымпелы стоящих на рейде судов. Море пылало заревом заката. Вахтенный начальник поглядывал на часы, чтобы не пропустить момент захода солнца. Через пять минут спуск флага.

– Команду наверх во фронт!

Вахтенный, склонясь над люком, громко крикнул:

– Пошел все наверх во фронт!

По стальному вертикальному трапу один за другим полезли матросы и выстроились на левой стороне кормовой надстройки. Офицеры заняли место на правой стороне.

Голова и плечи командира показались над люком.

– Смирно!

Полосы туч заслонили было солнце, и только перед самым закатом показался край красного шара.

– На флаг!

Еще минута – и солнце скрылось в морской пучине.

– Флаг спустить!

Все обнажили головы. Легкий ветерок ласково обвевал лицо и шевелил волосы.

Стоявший у флагштока матрос медленно спустил флаг, аккуратно свернул и заложил за фалы.

– Команде разойтись!

На мачте загорелся белый рейдовый огонь».

Темная ночь спустилась над городом и морем. После десятисуточного боевого похода морякам-подводникам полагался отдых – двадцать суток. Конечно, отдыхом это можно было назвать с натяжкой, но лодка не выходила в море, и это уже был отдых.

Оставаясь в занимаемой должности вахтенного начальника подводной лодки «Карп», мичман Ярышкин, обучаясь в Офицерском классе школы Подводного плавания, стажировался на лодках «Морж», «Нерпа». А с апреля 1916 года он исполнял дела и обязанности вахтенного начальника на подводной лодке «Тюлень», после чего 8 апреля 1916 года был назначен на подводную лодку II ранга «Кит», на которой сразу же вышел в боевой поход к турецким берегам. На переходе мичман Ярышкин интенсивно изучал устройство лодки, в чем ему очень помогал старший инженер-механик лодки лейтенант Иван Илларионович Лебедев. На подводной лодке «Кит» мичман Ярышкин находился почти до конца мая. Через десять дней, после возвращения подлодки «Кит» из похода, мичман П.П. Ярышкин получил распоряжение сдать дела и обязанности вахтенного начальника мичману Н.И. Гоппе, с которым учился на Офицерских классах школы Подводного плавания, назначенному на лодку, вместо него. Обменявшись рапортами о передаче дел и обязанностей, мичмана доложили командиру старшему лейтенанту Н.А. Зарубину. Попрощавшись с офицерами лодки, особенно тепло с минным офицером Яковым Степановичем Андросовым, с которым Петр за полтора месяца службы на «Ките» успел сдружиться, и, откозыряв Андреевскому флагу, мичман оставил лодку.

Приказом от 25 мая 1916 года мичман П.П. Ярышкин был назначен на подводную лодку II ранга «Кашалот» исполнять дела вахтенного начальника. Лодка «Кашалот», однотипная подводным лодкам «Кит» и «Нарвал» входила в состав 2-го дивизиона Бригады Черноморского Подплава. Новая лодка – это всегда новый экипаж, новые люди, новый коллектив.

Как позже узнал мичман, во время постройки «Кашалота» командиром был старший лейтенант Петр Сергеевич Бачманов. А с марта 1916 года лодкой командовал старший лейтенант Василий Михайлович Терентьев. Ему и представился мичман Ярышкин, доложив о прибытии. Командир приказал мичману принять дела у мичмана В.В. Оффенберга, шедшего на повышение и назначенного минным офицером «Кашалота». Так началась новая страница службы и жизни офицера-подводника Петра Петровича Ярышкина, но он об этом, конечно, и не подозревал…

Несмотря на сильнейшую загрузку по службе, Петр мечтал встретиться с Катюшей, хотя бы на несколько минут, хотя бы после спектакля за кулисами театра.

…Театр, атмосфера театра – это и свет рампы, и восторженная публика, и многочисленные крики: «Браво!». Последний акт спектакля… Последние слова… Зал взрывается бурными аплодисментами и овациями! Мичман Ярышкин, как и весь зал, аплодировал стоя… Катюша была великолепна… Чувствовалось, что она испытывала радость от игры… Она завораживала зал и сама растворялась на сцене. Ее возбуждала сцена, возбуждали аплодисменты, цветы, поклонники…

Прирожденная драматическая актриса – Катюша заставляла плакать весь зал. Она и на сцене играла свою жизнь… И вот они вдвоем в гримерке. Уставшая Катя, механически снимая маску и убрав грим со своего лица, улыбнулась себе и мичману в зеркале…

Был довольно поздний вечер, когда они вышли из театра. Петр, еще вчера смотревший в глаза зеленой завораживающей морской бездне, в глаза смерти, теперь не мог налюбоваться зелеными и манящими глазами любимой девушки. Они шли по Екатериненской улице, наслаждаясь свежим воздухом, наслаждаясь тишиной и покоем. Говорить не хотелось, хотелось жить, любить и быть любимым!

Молодые люди остановились у балюстрады Приморского бульвара. Мичман никогда не рассказывал Катюше о службе. А если и говорил, то с легкой самоиронией, пересказывая разговоры в кают-компании, в лицах. Она смеялась и, казалось, не думала о том, что каждая их встреча может быть последней, если подводная лодка не вернется из боевого похода…

Резкий звук сирены выходящей в море из Севастопольской бухты подводной лодки прервал их разговор. Силуэт лодки, пройдя мимо Константиновской батареи, быстро исчез в темноте надвигающейся ночи. Оба молчали, понимая, что подводники заложники моря, по сути – смертники, ибо каждый выход лодки в море может стать последним… Ведь шла война.

. . . . . . . . . .

Да, шла война, и лодки гибли. На Балтике 10 мая 1916 года погибла подводная лодка «Сом». Позже, погибла подводная лодка «Барс», а подводная лодка Черноморского Подплава «Морж» не вернулась из похода к берегам Турции в районе Ерегли. Сохранилась телеграмма командующего Черноморским флотом вице-адмирала А.В. Колчака:

Адмиралу Русину Ставка

Из штаба Черфлота НР1080/ОП

Оперативная секретная

Вышедшая в очередной дозор 28 апреля подводная лодка «Морж» под командой старлейта Гадон до сих пор не вернулась Посланные на поиски миноносцы захватили пленных которые показали что первого мая видели бой подводной лодки «Морж» с гидроаэропланами у Ерегли Вследствие этого является предположение что лодка во время боя погибла Точка КОЛЧАК

А в июне 1917 года на Балтике погибла подводная лодка «Львица».

Обоюдные чувства молодых людей обостряла война… Видимо, не просто так 12 декабря 1916 года Государь император Высочайше повелеть соизволил предоставить на время текущей войны командирам судов и лицам пользующимся равной с ними властью, право разрешать вступать в брак подчиненным офицерам, не достигшим 23-летнего возраста. Нет, не просто так. Война отнимала самых молодых, не успевших ни пожить, ни долюбить…

…На прогулках Катя и Петр в основном говорили о театре. Катюша жила театром… Драматический театр – древнейшее зрелищное искусство, в основе которого произведение драматургии – пьеса. В пьесе главным выразителем драматургической идеи и эстетики является актер. Актер, который сочетанием своих актерских действий с вербальным прозаическим выражением, через сценическую речь, доводит до зрителей содержание пьесы, используя и пластику, и сценическое движение и, если нужно, танец и вокал. В разговорах Катюша признавалась Петру, что мечтает о столичной сцене.

Нужно сказать, что с открытием в Петрограде нового театрального сезона 1916 года в Мариинском и Александринском театрах зрительные залы были почти всегда заполнены, хотя цены кусались. Так, в Мариинке за место в ложе на вечернем спектакле нужно было заплатить от 24 до 49 рублей. Но народ в театры шел. Директор Императорских театров

В.А. Теляковский объяснял это тем, что «Общество, все дни живущее сведениями с театра военных действий и всевозможными слухами, испытывает непреодолимое желание провести вечер спокойно, дать отдых своим нервам, видеть людей». Наверное, он был прав.

И когда пришло приглашение от антрепренера одного из Петроградских театров, Екатерина согласилась не задумываясь. В конце ноября 1916 года Катюша уехала в Петроград. Молодые люди простились на Севастопольском железнодорожном вокзале договорившись, что после войны, а в победе они не сомневались ни секунды, Петр приедет к ней в Петроград. На платформе зазвонил колокол. Петр поцеловал ставшую ему дорогой маленькую ручку Катюши и на мгновение спрятал лицо в ее ладонях. Она обняла Петра и прильнула к его губам. Под стук колес курьерский поезд унес ее в столицу…

Хочется верить, что она была – эта любовь двух молодых людей под голубым небом чудесного южного города Севастополя! Хочется верить…

Петр Петрович Ярышкин родился 15 мая 1891 года в городе Санкт-Петербурге в семье потомственного дворянина Псковской губернии таможенного чиновника Петра Ярышкина и его супруги Ольги Николаевны Ярышкиной. В православной семье было трое детей. Старший Петр, его брат Леонид, родившийся 26 октября 1896 года, и младшая сестра Ирина, родившаяся в городе Лодзи 27 сентября 1904 года. В те годы старинный Лодзь, куда переехала семья Ярышкиных, славился своими мануфактурами. В нем проживало около трех тысяч человек, из которых чуть меньше половины – немцы. В 1901 году в городе поехал первый трамвай, а в сентябре открылся Большой театр на тысячу двести зрителей. В начале 1902 года вступила в строй первая междугородняя телефонная связь общего пользования, соединившая Лодзь и Варшаву, связав телефонным сообщением эти города. Лодзь не очень далеко от Варшавы, поэтому по совету отца подросший Петр поступил в варшавский Суворовский кадетский корпус.

Основанный в 1899 году Варшавский кадетский корпус, в 1900 году, в честь 100-летней годовщины со дня кончины

А.В. Суворова, был переименован в Суворовский. Суворовский кадетский корпус навсегда остался в памяти Петра Ярышкина самым светлым и самым ярким воспоминанием. Настоящие друзья-кадеты, заботливые офицеры-воспитатели, строгие командиры рот и прекрасные педагоги запомнились ему на всю жизнь. Да и само здание, расположенное в одном из лучших мест Варшавы, на Уяздовской аллее, с двумя пушками, трофеями 1812 года у подъезда, часто вспоминалось Петру: «Красивый вход с подъездом вел через двойную систему двухсторонних дверей в большой вестибюль с большими боковыми нишами, в которых рядами стояли монументальные вешалки. В вестибюле располагалась приемная. По сторонам две гостиные с мягкой мебелью под чехлами. Справа – музей. Широкая, парадная мраморная лестница, раздваивающаяся на каждом полуэтаже, с кованными перилами, вела на второй этаж, где располагались инспекторская и учительская. Еще выше – вход в церковь. На верхней площадке перед залами – огромная фигура Александра Васильевича Суворова. Левой рукой Суворов зажимает грудь, куда попала турецкая картечь, правой указывает вперед на Измаил».

Петр вспомнил Белый зал: «Во всю стену портрет основателя корпуса императора Николая II, на мраморном основании, – бюст Суворова. Стены ротных помещений украшали гравюры, изображавшие подвиги родной армии. Во 2-й роте —

картина перехода Суворова и его чудо-богатырей через Альпы. Во всех остальных ротах – картины из боевой жизни Суворова. С младших классов Петр и его товарищи впитывали в себя героизм русской армии. Особенно удивительным был иконостас в корпусной церкви, находившийся сначала при суворовской армии, когда она вступала в Варшаву в

1794 году, а затем – при главной штаб-квартире императора Александра I во время заграничных походов 1813–1814 годов».

…Годы детства и юности. Петр частенько вспоминал своих друзей-кадет, как они устраивали ради смеха «учительский тотализатор». Когда из учительской одновременно выходили преподаватели и направлялись к классам, кадеты выпускной роты бились об заклад, кто из учителей придет к «финишу» первым. Да, это были шалости, но шалости детские – кадетские. Как теперь понимал Петр, в жизни и службе суворовцы всегда отличались спокойствием, уверенностью, отчетливостью. В этом несомненна была заслуга их директора генерал-майора Андрея Николаевича Ваулина. Он считался одним из самых образованных педагогов своего времени. В этом ему способствовали ротные командиры полковники Соловьев, Косинский и Бенедиктов и, конечно, офицеры-воспитатели: подполковники Еременко, Гуляков, Теплов, Липранди, Рудановский, Черников, Корниевский, Григорьев, Львов, Ревишин, Заусвицкий.

Каждое из их четырех ротных помещений корпуса состояло из застекленной прихожей, длинного и широкого коридора, классных комнат, библиотеки, уборной, умывальной, где посредине была скамья с ваксой и щетками, отделения для дежурного портного, ряды вешалок, личных стенных ящиков для мыла и зубных принадлежностей. Комната дежурного офицера примыкала к огромной спальне, где чинно стояли сто тумбочек и сто кроватей, покрытых одинаковыми одеялами с красной каемкой, цвета корпуса. Посредине широкий проход. Дальше шел ротный цейхгауз.

В столовой, куда сходились все роты, стояли четыре больших ротных квадрата дубовых столов и скамеек, а между ними у стены величественно красовалась пушка эпохи Суворова. Гимнастический зал и одинаковой с ним величины Белый зал давали возможность выстраиваться батальону с оркестром и проходить церемониальным маршем в колонне повзводно. Паровое отопление, система стенной вентиляции, продуманное освещение создавали кадетам максимальный комфорт.

Окончив Суворовский кадетский корпус в четвертом выпуске в 1909 году, Петр Ярышкин подал документы и 1 сентября 1909 года поступил в Константиновское артиллерийское училище, но что интересно, уже 6 октября 1909 года он был переведен в старший общий класс Морского Корпуса.

Вот это да! Почему такой резкий разворот? Ведь Константиновское артиллерийское училище – престижное военно-учебное заведение Российской императорской армии, расположенное в Санкт-Петербурге и готовившее офицеров артиллерии, со сроком обучения три года. Юнкера изучали там, главным образом, точные науки: математику, аналитическую геометрию, дифференциальное и начало интегрального исчислений, физику, химию, механику, черчение, топографию с решением тактических задач. Кроме того, они обучались пешему и конному строю, уставам, гимнастике, верховой езде и фехтованию. В Константиновское артиллерийское училище принимали молодых людей в основном после окончания кадетских корпусов, гимназий, реальных училищ по конкурсу баллов. Понятно, что поступить в такое престижное училище было совсем не просто. Но Петр Ярышкин поступил. И вдруг такой поворот!

Мне не удалось по документам установить причину перехода восемнадцатилетнего Петра Ярышкина в Морской Корпус. Могу лишь предположить, что в последний момент его давняя мечта, воспитанная книгами о путешествиях и приключениях, которые ему так нравилось читать в Суворовском кадетском корпусе, мечта о романтике морских путешествий, романтике неизведанного и непознанного, все, о чем писали Стивенсон и Киплинг, Капитан Марриэт и Жюль Верн – эти властители дум мальчишек начала двадцатого века, находившие живой отклик в душе и в мыслях Петра, эта мечта и подтолкнула его на такой шаг. Стальные корабли, бороздящие пенистые просторы океанов и морей, покорили его романтическое сердце. Особенно поразил Петра роман Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой». Чудесная книга о подводном путешествии на борту подводной лодки «Наутилус», с завораживающим образом капитана Немо, смелого и отважного мореплавателя, который не боится льдов Антарктики, сражается с акулами и спрутами, ведя свой подводный корабль к новым подводным открытиям… Не отсюда ли мечта Петра о службе на подводных лодках, которую, забегая вперед, скажу, он реализует через семь лет, в 1916 году. Но сначала… сначала нужно было окончить Морской Корпус и стать морским офицером.

И вот, через месяц после начала занятий, 6 октября 1909 года Петр Ярышкин был переведен из Константиновского артиллерийского училища в Морской Корпус и зачислен в старший общий класс приказом № 198.

Сохранился документ:

«Сведения о лице определившим кадета в корпус»

Имя, отчество Общественное Отношение Место

и фамилия положение к кадету жительства

Лев Львович Воспитатель-офицер Двоюродный Павловское военное

Деревягин в Павловском воен. уч. брат училище. Петербург.

Теперь кое-что проясняется. Скорее всего, двоюродный брат Петра, офицер-воспитатель Павловского военного училища Лев Львович Деревягин убедил Петра не продолжать учебу в Константиновском артиллерийском училище. Наверное, он не советовал учиться и в Павловском училище, где сам служил, понимая, что если делать карьеру молодому, энергичному человеку, то только в самом элитном учебном заведении для военных – в Морском Кадетском Корпусе Императорского военно-морского флота.

Впереди у кадета Ярышкина были годы учебы и золотые мичманские погоны…

Каким же парнем был и как учился в корпусе воспитанник Петр Ярышкин? К счастью, в Российском Государственном архиве ВМФ в фонде Морского Кадетского Корпуса сохранилась Аттестационная тетрадь кадета Петра Ярышкина.

С большим волнением я открыл ее первую страницу:

1) Время и место рождения 15 мая 1891 года в Петербурге

2) Исповедание Православное

3) Время зачисления в корпус 6 октября 1909 г. № приказа 198

4) Разряд зачисления Казеннокоштный

5) Где получил воспитание В Суворовском кадетском корпусе

до поступления в М.К.К. и 2 месяца в Константиновском

артиллерийском училище.

6) В какой класс М.К.К.

поступил Старший

7) Общественное положение отца Таможенный чиновник в отставке

8) Сословное происхождение Потомственный дворянин

Баллы при поступлении: Закон Божий – 12, арифметика – 9, алгебра – 10, геометрия – 9. тригонометрия – 7, история – 11, география – 10, физика – 9, русский язык – 10, французский язык – 8.

В этой тетради офицер-воспитатель старший лейтенант Берг записывал все, что касается черт характера кадета Петра Ярышкина, его положительные стороны и его пусть незначительные кадетские проступки в непростой период взросления.

Год, месяц, число Перечень проступков кадета Воспитательная мера

1909 г. 11 декабря Поздно встал Явиться с побудкой 2 раза

1910 г. 25 марта Поздно встал Явиться с побудкой 3 раза

1910 г. 10 мая Небрежно дежурил на палубе 3 суток ареста

1910 г. 26 июня Спал, сидя на мостике, будучи 2 очереди без берега на вахте сигнальщиком

Старший лейтенант Берг

В этой аттестации в графе «Физическое развитие и состояние здоровья» отмечен, что кадет Ярышкин «Развит нормально. Не болеет».

И самое главное, старший лейтенант Берг, тонкий психолог и прекрасный педагог-воспитатель, год за годом прослеживал взросление и мужание своих воспитанников. Его ежегодные характеристики, данные кадетам, полны заботы, внимания и понимания юношеской психологии. Вот какую характеристику он дал 30 апреля 1910 года кадету IV роты Петру Ярышкину:

«Кадет с вполне сформировавшимся твердым и положительно хорошим характером (выделено, – А. Л.). Очень хорош в строевом отношении, дисциплинированный кадет, выдержан и серьезен. На него можно положиться и поручить ответственное дело (выделено, – А. Л.). Способности хорошие и занимается хорошо, хотя мог бы заниматься еще гораздо лучше. Очень воспитан и выдержан. Нравственный. К правилам корпуса относится очень внимательно и ведет себя образцово. Единственная слабость —

по утру трудно сразу вставать по сигналу. Это замечено еще в кадетском корпусе, судя по аттестационной тетради из корпуса. Хотя привык не сразу вставать, кадет Ярышкин старается это искоренить. С кадетами своего класса особо не сходится…»

И далее аттестация за кампанию 1910 года, которую кадет П. Ярышкин проходил на канонерской лодке «Грозящий» «под командою капитана 2 ранга Любимова в плавании по Балтийскому морю» в период с 9 мая по 8 августа:

Поведение – 12

Исполнение служебных обязанностей – Серьезный, деятельный, аккуратный, весьма исполнительный. Очень внимателен и старателен.

Степень способности к морской службе – Весьма способен.

Старший лейтенант Берг

1 октября 1910 года кадет Петр Ярышкин «произведен в гардемарины и зачислен на действительную службу», и «награжден 2 и 3 степенями знаками за отличную стрельбу». «2 октября 1910 года приведен к присяге». Его действительная служба начинается со 2 октября 1910 года.

Петру Ярышкину 19 лет, и то, что в этом возрасте он уже имел «твердый и положительно хороший характер», что на него можно положиться и поручить ответственное дело, говорит о многом. Благовоспитанный, живой юноша, благодаря настойчивости и большой силе воли, успешно овладевает дисциплинами, которые преподавались в корпусе. Особенно кадет Ярышкин выделял математику и физику, как наиболее связанные с техникой и специальными дисциплинами. Трудности в учебе во всяком военном заведении заключаются в ее сочетании с несением службы, в виде дежурств по корпусу, караулов и других различных нарядов. Особенно эта нагрузка ощущалась в период сдачи экзаменов, когда дежурства отнимали у кадет необходимое для подготовки к экзаменам время. Да и летняя практика на судах, кроме корабельной экзотики и романтики, наполненная массой зачетов по специальным предметам, среди которых были и гребные учения и парусные, не являлась легкой прогулкой. Нужно подчеркнуть, что флотское командование, заботясь об элитности Морского Корпуса, готовя в его стенах высокообразованных офицеров, не считалось с перегрузкой кадетов общеобразовательными предметами и без сожаления отчисляло из корпуса за неуспеваемость. Кадет Петр Ярышкин, отдавая учебе много труда и времени, осваивал сложный учебный материал по общеобразовательным предметам, о чем свидетельствуют его высокие оценки:

Баллы за учебный год в Старшем общем классе

Закон Божий – 11, Алгебра – 8, Геометрия – 8, Тригоном— 10, История – 10, География – 12, Физика – 8, Русский язык – 9, Французский язык – 9, Английский язык – 10, Черченике – 9, Поведение – 12

Отмеченные офицером-воспитателем черты характера Петра получили в Морском Корпусе дальнейшее развитие и укрепление. Морской Корпус воспитал в характере Петра чувство собственного достоинства, ответственности, смелости, требовательности к себе и другим, чувство гордости морской службой и любовь к Отечеству.

В период с 9 мая по 9 августа 1910 года воспитанник Петр Ярышкин пробыл в море на канонерской лодке «Грозящий». Морская практика длилась девяносто два дня.

В следующем 1911 году, кадет Ярышкин проходил морскую практику «на крейсере «Аврора» под командою капитана 1 ранга Лескова в плавании по Балтийскому морю» и «на учебном судне «Воин» под командою капитана 2 ранга Фролова, в плавании по Балтийскому морю», в общей сложности проведя в море, как и в 1910 году, девяносто два дня.

В 1912 году Петр Ярышкин с начала мая по конец июня находился «на крейсере «Олег», под командою капитана 2 ранга

Е. И. В. В. Князя Кирилла Владимировича, в плавании по Балтийскому морю», а затем – «на Описной барже Морского Корпуса под командою полковника Безпятова в плавании по Балтийскому морю».

9 сентября 1912 года гардемарин Ярышкин «произведен в младшие унтер-офицеры с назначением в 1-ю роту».

На следующий год приказом по Морскому ведомству

№ 63 «В марте 4-го, 1913 года пожалован светло-бронзовой медалью в память 300-летия Царствования Дома Романовых».

14 апреля 1913 года гардемарин Петр Ярышкин был произведен в корабельные гардемарины.

На следующий день утром всех корабельных гардемарин собрали в Адмиралтействе, где они получили приказы о производстве и где их поздравил и пожелал успеха Морской министр. «Приказом по флоту и Морскому ведомству… апреля 14-го дня 1913 года № 105 младший унтер-офицер Ярышкин Петр Петрович производится в корабельные гардемарины». В списке из 126 человек фамилия Ярышкин стоит 84-й по старшинству. Ему «предоставлено право носить нагрудный знак за окончание полного курса в Морском корпусе».

Впереди предстояла полугодовая морская практика. Корабельный гардемарин Ярышкин получил направление на Черноморский флот. В середине мая 1913 года с перрона Николаевского вокзала Петербурга курьерский поезд в вагоне 2-го класса унес Петра в Севастополь. Как приятно было корабельному гардемарину Петру Ярышкину разместиться в вагоне 2-го класса вместе с офицерами, ибо до этого, будучи гардемарином, он имел право, как и все нижние чины, ездить только в 3-м классе. О чем-то подобном, об особенности звания «корабельный гардемарин» писал офицер русского флота Н.А. Монастырев в своих «Записках морского офицера»: «Как приятно было сесть в вагон 2-го класса, этот запретный плод в течение многих лет… По правилам морского устава в вагонах 2-го класса могли ездить только офицеры. Гардемарины, юнкера и нижние чины вообще имели право находиться только в 3-м классе. С пылом юности мы всегда возмущались этим строгим и, как нам казалось, непонятным правилом, но впоследствии каждый из нас находил в нем свой смысл. …Мало кто имел представление о том, что такое корабельный гардемарин, и армейские офицеры зачастую не знали, как же обходиться с этим чином, отдать ли ему честь первому, позволить ли остаться в ресторане. Простые солдаты иногда приходили в какой-то священный трепет при такой дотоле невиданной форме и с переляку становились во фронт. Как это было забавно. Но с важностью отвечаешь на приветствие и проходишь, как китайский мандарин. Обернувшись, случайно увидишь, как солдат еще долго и с недоумением смотрит тебе в след».

Конечно, Петр Ярышкин гордился своим званием корабельного гардемарина. Он уже без одной минуты офицер! Проходя практику на военном корабле, кадеты лишь знакомились с работой механизмов и действиями того или иного вида вооружения, потому что ответственность за исправность и боеготовность механизмов и оружия несли офицеры и члены команды корабля, за которыми были закреплены эти устройства. Корабельный гардемарин – совсем другое дело. Писатель-маринист Леонид Соболев в романе «Капитальный ремонт»» писал о чувстве гордости и превосходства, теснившихся в душе главного героя, корабельного гардемарина: «Гардемарины всегда вежливы… надо уметь дать понять неизмеримую пропасть между захудалым армейским офицером и гардемарином Морского корпуса – корпуса, единственного на всю Россию, корпуса, в который принимают только сыновей офицеров, потомственных дворян и чиновников не ниже четвертого класса табели о рангах».

Приказом по Морским Силам и портам Черного моря за

№ 317 от 12 мая 1913 года Ярышкин был назначен для плавания на линейный корабль «Три Святителя». С 12 мая по 25 сентября 1913 года корабельный гардемарин П. Ярышкин проходил корабельную стажировку «на линкоре «Три Святителя» под командою капитана 1 ранга князя Путятина корабельным гардемарином, в плавании по Черному морю». На этот период Циркуляром Главного Морского штаба за № 144 от 18 мая 1913 года

П. Ярышкин был зачислен в Черноморский флотский экипаж.

После линкора «Три Святителя» корабельный гардемарин П. Ярышкин стажировался на эскадренном миноносце «Завидный» на Черноморском флоте. «С 25 сентября по 1 октября на эскадренном миноносце «Завидный» под командою старшего лейтенанта Сенявина, корабельным гардемарином в плавании по Черному морю».

Эсминец «Завидный» строился в городе Николаеве на заводе «Наваль» по чертежам 350-тонного миноносца «Буйный», при этом в конструкцию корабля были внесены изменения по опыту эксплуатации – помещение для офицеров было перепланировано на отдельные каюты, камбуз вынесен на верхнюю палубу, расширен ходовой мостик, установлена грот-мачта. Носовой минный аппарат убрали, запас самодвижущихся мин Уайтхеда уменьшили до четырех, а калибр минных аппаратов увеличили до четыреста пятидесяти семи миллиметров. Миноносец вступил в строй в конце 1903 года.

После капитального ремонта корпуса и механизмов в

1911–1913 годах на Франко-Русском заводе в Николаеве, с заменой трубок в котлах и артиллерийского вооружения, «Завидный» вступил в строй как эскадренный миноносец.

Длиной эсминец был 64 метра, шириной – 6,4 метра. Мощность двух вертикальных паровых машин тройного расширения с четырьмя котлами составляла шесть тысяч лошадиных сил, что обеспечивало скорость двадцать четыре узла. Вооружен эскадренный миноносец был двумя 78-мм орудиями, тремя 7,62-мм пулеметами, двумя надводными минными аппаратами 457-мм и нес восемнадцать мин заграждения. Экипаж «Завидного» составляли семьдесят человека.

После стажировки на эсминце «Завидный» корабельный гардемарин П. Ярышкин с 1 по 5 октября снова находился на линкоре «Три Святителя», о чем записано в Послужном списке: «В 1913 году с 1 по 5 октября на линейном корабле «Три Святителя». На этом морская стажировка корабельного гардемарина П.П. Ярышкина закончилась.

Осенью 1913 года император Николай II вместе с семьей отдыхал в любимом Ливадийском дворце в Крыму. В преддверии дня рождения цесаревича Алексея в начале октября в Ялту пришла вся Черноморская эскадра. Утром 5 октября прошел парад частей Ялтинского гарнизона и проведено производство корабельных гардемаринов, стажировавшихся на Черноморском флоте, в мичманы. Приказ № 1219 о производстве корабельных гардемаринов в мичманы Николай II подписал в Ливадии 5 октября 1913 года:

«Высочайшим приказом по Морскому ведомству за № 1219 от 5 октября 1913 года произведен (П. Ярышкин. – А.Л.) по экзамену в мичманы».

Выпускники Морского Корпуса 1913 года были приглашены 5 октября на прием к государю императору. Государь поздравил новоиспеченных мичманов, пожелал успехов и сфотографировался с наследником цесаревичем Алексеем вместе с выпускниками.

Эта фотография сохранилась. С волнением гляжу на пожелтевшую от времени фотографическую карточку «Выпуск 1913 г.

с царем и наследником»: на ней Николай с сыном Алексеем, в окружении группы молодых людей в белых морских офицерских кителях, в белых офицерских фуражках, но еще с погонами корабельных гардемаринов с золотыми якорями на плечах. Молодые, красивые лица… Впереди у них служба на боевых кораблях под Андреевским флагом…

Зная, что Петр Ярышкин стажировался на Черноморском флоте, предполагаю, что он тоже есть на этом снимке. Я вглядываюсь в лица, в тщетной надежде угадать, кто из них Ярышкин, но, к сожалению, где он на фотографии, мне пока выяснить не удалось.

В этот день Николай II записал на страницах своего дневника, что эскадра вечером устроила красивую иллюминацию, представлявшую собой «при полной луне и тихом море… замечательное зрелище». Так закончился этот волнительный, важный день в жизни молодых русских офицеров выпускников Морского Корпуса 1913 года и Петра Ярышкина в их числе.

14 октября 1913 года мичман П.П. Ярышкин «Циркуляром Главного Морского штаба за № 304 зачислен в Черноморский флотский экипаж» и получил назначение вахтенным офицером линкора «Три Святителя». Ярышкин хорошо знал линкор, ибо прошел на нем стажировку корабельным гардемарином в течение пяти месяцев.

«Три Святителя» – линкор додредноутного типа, названный в честь Трех Святых иерархов Православной церкви, был построен на Николаевской верфи в 1895 году. Его вооружение составляли две двухорудийные башни 305-мм орудий, четырнадцать 152-мм орудий, два 47-мм орудия и четыре пулемета 7,62-мм. В 1907 году броненосец был переклассифицирован в линейный корабль. С ноября 1911 по август 1912 года линкор прошел капитальный ремонт корпуса и механизмов в Севастопольском порту. В ходе ремонта был установлен броневой каземат 152-мм орудий и щиты для четырех 152-мм орудий на спардеке. На башнях орудий главного калибра были подготовлены места для четырех 75-мм орудий противоминной и зенитной артиллерии.

Линкор представлял собой плавучий остров длиной сто пятнадцать метров, шириной двадцать два метра, водоизмещением тринадцать тысяч триста восемнадцать тонн. Его энергетическая установка – два трехцилиндровых вертикальных паровых двигателя тройного расширения общей мощностью десть тысяч шестьсот лошадиных сил, четырнадцатью цилиндрическими топочными котлами – обеспечивала скорость хода до шестнадцати узлов. Экипаж состоял из шестьсот шестьдесят человек.

…Мичман Ярышкин, стоя на Графской пристани, ожидал шлюпку с линкора «Три Святителя». В это время красивый паровой катер подскочил к пристани. Это был катер с линкора. На него вошло несколько офицеров. Мичман обратился к офицеру в чине лейтенанта и, как полагалось, испросил у него разрешения остаться в катере, а также погрузить свои вещи. Офицер любезно ответил согласием. Когда катер наполнился офицерами, возвращающимися с берега, была дана команда «Отваливать», и катер понесся по Северной бухте. Через несколько минут он был у борта «Трех Святителей» и, дав задний ход, четко остановился у трапа правого борта. Доложив дежурному офицеру о прибытии, мичман Ярышкин, в сопровождении молодого матроса – вестового, прошел в отведенную ему каюту. Вестовой быстро разобрал чемодан мичмана и устроил койку.

Когда мичман П.П. Ярышкин прибыл на корабль, «Три Святителя» входил в бригаду линейных кораблей Черного моря. Командовал линкором уже не капитан 1-го ранга князь Путятин, а капитан 1-го ранга Вениамин Константинович Лукин.

На следующее утро, первое для молодого офицера мичмана Ярышкина в новом качестве, предстоял первый подъем флага на линкоре «Три святителя». Корабль весь в движении… Надев, как полагалось, мундир, мичман П. Ярышкин примкнул к офицерам, которые по чину и старшинству стали по правому борту, сначала строевые, затем инженеры-механики флота. Сердце Петра стучало от волнения. Первый раз он в строю офицеров при подъеме флага. Плечом к плечу!

Очень емко и подробно описал церемонию подъема флага на линкоре Черноморского флота, тогда мичман Н.А. Монастырев в своих «Записках морского офицера»: «Против по левому борту стоит караул, горнисты, хор музыкантов, затем также по старшинству кондукторы, 2-я вахта команды и первая строятся соответственно по левому и правому борту корабля. В руке старшего офицера судовой рапорт, он строгим взглядом осматривает всех и становится у кормовой башни.

– Смирно! – раздается зычный голос вахтенного начальника.

Из кормового люка показалась фигура командира, он, не торопясь, поднимался по трапу. Одним движением офицеры, кондукторы, боцмана взяли под козырек. Фигура командира, в черной тужурке, слегка переваливаясь направилась навстречу идущему старшему офицеру. На палубе водворилась тишина. Старший офицер рапортует. Затем командир в сопровождении старшего офицера подходит по порядку к офицерам и здоровается. …Вот проходит, направляясь к караулу: «Здорово, караул!» Караул дружно отвечает. «Здравствуйте, кондукторы!», потом обращается к команде, громким голосом он произносит: «Здорово, молодцы!» Сотни голосов одновременно и раскатисто рявкнули: «Здравия желаем, Ваше высокоблагородие!» В этот момент вахтенный начальник докладывает старшему офицеру, что «без одной минуты восемь», тот командиру. Командир кивает головой в знак согласия. На фок-мачте взвивается «Щ» (сигнал подъема флага с церемонией).

– На флаг и гюйс! – проносится по всему кораблю команда вахтенного офицера. Несколько секунд ожидания. Восемь часов. На баке бьют склянки восемь.

– Флаг и гюйс поднять…

На кормовом флагштоке медленно, медленно поднимается белый с синим крестом флаг. Караул берет ружья на караул, оркестр играет традиционный Николаевский марш. Снимаются фуражки, и головы всех обнажаются. Прекрасные звуки Императорского гимна несутся по кораблю. Его слушают с обнаженными головами. Церемония подъема флага окончилась.

– Накройсь. Разойтись, – раздается команда. Оркестр играет бодрящий марш. Ют быстро пустеет. Морской день начался».

Именно так начался первый морской день мичмана Петра Петровича Ярышкина на линейном корабле «Три Святителя», стоящего на бочке в Севастопольской бухте. После подъема флага мичман Ярышкин представился командиру капитану 1-го ранга Лукину и познакомился с офицерами. Получив необходимые инструкции относительно своих обязанностей вахтенного офицера и других обязанностей по службе от старшего офицера линкора, мичман Ярышкин с этого дня целиком окунулся в жизнь своего нового корабля. Мичмана, как молодого офицера, что всегда и везде было принято в русском флоте, сразу поставили, как говорили, на «собаку», то есть на вахту с 12 до 4 часов ночи.

Служба офицера на боевом корабле, в отличие от недавних обязанностей корабельного гардемарина, определялась уже не положениями, разработанными в Морском Корпусе, а Строевыми уставами по Морскому ведомству и Уставом Корабельной службы, в соответствии с которыми служба вахтенного офицера состояла в несении дежурства на верхней палубе в течение четырех часов. В подчинение вахтенного офицера входили сигнальщики, дневальные (посыльные) по шкафуту, а в походе еще прибавлялись марсовые и рулевые. Молодые офицеры, в том числе и мичман Ярышкин, вели себя по отношению к матросам требовательно по службе, но пристойно, уважая человеческое достоинство нижних чинов. Матросы относительно офицеров, несших службу рядом с ними, тоже имели свое сложившееся мнение.

Морской офицер Н.А. Монастырев, вспоминая о первых месяцах своей службы мичманом на Черноморском флоте на линкоре «Евстафий», однотипном линкору «Три Святителя», писал: «Сколько отстоял я этих «собак» на «Евстафии», сосчитать трудно. Сколько томительных и длинных ночных часов провел я, бродя по палубе, отгоняя от себя одолевающий сон. Но были среди них и часы, которые никогда невозможно забыть. Это было тогда, когда лунная южная ночь спускалась над Севастополем и околдовывала его. Как красивы, как хороши были эти ночи с мириадами звезд на посеребренном лунным светом небе. Как ярки, как отчетливы были грезы тогда, убаюканные легким, освежающим ветерком, несущимся оттуда издалека… Корабль спит. Изредка, нарушая тишину, пронесутся по рейду удары склянок и стихнут, медленно замирая в прозрачном воздухе. И снова наступает тишина. Временами порыв ветерка донесет звуки струнного оркестра с Приморского бульвара, и как бы взбодрят, встряхнут. Новый рой мыслей, новые мечты нахлынут волной, и не видишь, как текут часы. Севастополь особенно красив в такую лунную ночь. Его памятники, форты, редуты невольно заставляют вспомнить поистине геройскую эпопею. Образы тех, кто сражался и умирал, отстаивая его, витают над ним. Они не могут исчезнуть, мимо них нельзя пройти мимо. Каждый клочок земли полит драгоценной человеческой кровью».

Как это точно сказано!

На линкоре «Три Святителя» служили около тридцати офицеров. Среди них были и холостые, и женатые офицеры. После окончания корабельных работ, обычно в 17 часов женатые офицеры спешили на катер и уезжали к своим семьям. Молодой мичман Петр Ярышкин проводил вечера на корабле, изредка съезжая на берег, в основном в Морское Собрание, где можно было с комфортом провести несколько часов на берегу холостому офицеру. Корабль был его домом и его семьей. Вечерние часы в кают-компании линкора проходили незаметно. Играли в очень модную тогда игру «трик-трак», музицировали или пели, по настроению, но в основном беседовали до позднего часа.

Как писал капитан 2-го ранга, а в те годы мичман,

Н.А. Монастырев в своих «Записках морского офицера», вспоминая вечерние часы в кают-компании линкора: «Изредка в кают-компанию приглашались дамы, присутствие которых скрашивало нашу довольно однообразную жизнь, но это случалось редко, так как наш строгий и педантичный старший офицер не очень любил их присутствие. Он считал, что присутствие дам на военном корабле слишком нарушало нашу жизнь, и не поощрял их приглашение. Съезжавшие на берег молодые офицеры должны были возвращаться на корабль с последней шлюпкой, и если кто-либо запаздывал, то получал «фитиль» (выговор) от старшего офицера».

И далее: «Некоторое разнообразие в монотонную корабельную жизнь вносило воскресенье. После церковной службы, на которой обязаны были присутствовать все свободные от службы, офицеры и команда собирались на юте, где командир линкора прочитывал несколько статей Морского Устава, выслушиваемые всеми с непокрытой головой. После этой церемонии кок в сопровождении боцмана выносил пробу, которую отведывал командир, после чего давался обед. По обычаю в воскресный день командир приглашался кают-компанией на обед. Наш всеми любимый и уважаемый капитан любил долго оставаться в кают-компании, и обед, обычно начинавшийся в 12 часов, тянулся до ужина. Но это не значило, конечно, что все шесть часов ели, нет, просто наш капитан засиживался, попивая марсалу, и рассказывал много интересного из своей службы и плаваний. Мы, молодежь, всегда внимательно прислушивались к этим рассказам, сидя на другом конце стола, который у нас назывался «баком». Но никогда и ни в каких случаях темой разговоров не была политика, и если случайно кто-либо из офицеров, особенно молодых, что-нибудь выпалит под влиянием лишнего стакана выпитого вина, то грозный взгляд старшего офицера мгновенно заставлял смельчака наложить печать молчания на уста. Такова была субординация. Но, впрочем, это случалось редко и совершенно не шло к царившему обычно во время обеда настроению. Так мирно и тихо текла наша корабельная жизнь, изредка нарушаемая учебными выходами в море для артиллерийских стрельб и маневрирований».

Действительно, линейные корабли Черноморского флота до Первой Мировой войны много стояли на бочках и мало плавали. За это моряки-балтийцы называли черноморцев «хуторянами».

Зимой, с конца октября и до мая, все корабли эскадры становились в резерв, то есть в море не выходили, за редким исключением и стояли на своих бочках на Северном рейде. Резерв выражался еще и тем, что весь личный состав получал уменьшенное денежное содержание, что было весьма чувствительно в материальном отношении, особенно для молодых офицеров.

Линейный корабль «Три Святителя» находился в вооруженном резерве с 8 октября 1913 года. Как следует из штампа в Послужном списке мичмана Ярышкина: «В службе сего обер-офицера не было обстоятельств лишающих прав на получение знака отличия беспорочной службы или отдаляющих срок выслуги к сему знаку».

По традиции Черноморского флота, 18 ноября, в годовщину Синопского сражения в Морском Собрании Севастополя открывался сезон вечеров. Первый бал носил название Синопского бала. Служивший в 1913 году на линкоре «Евстафий» офицер Черноморского флота так описывал приготовления к этому балу: «К этому дню деятельно готовился весь Севастополь и эскадра. День начинался обедом в Морском Собрании, в котором участвовали все морские офицеры. То был великий, исторический праздник для черноморцев. Милое, уютное Морское Собрание. Сколько беспечных, жизнерадостных часов было проведено в тебе. Уютные гостиные, огромный двухсветный зал и тихие комнаты читальни, наполненные журналами, газетами со всех концов мира и скромный ресторан с его старыми Иванами, Николаями, величаво прислужившими за столами. Для нас, холостой молодежи, оно было семьей, в которую мы приходили провести время, те немногие часы, что уделял нам корабль».

И далее сам бал: «Но вот первый бал. Десятки катеров мчатся к Графской пристани. Еще далеко с рейда доносятся звуки портового струнного оркестра и яркий свет льется из всех окон собрания. Сотни молодых дам и барышень украшали его в этот день. Оркестр играет красивый вальс, его звуки увлекают и старого, и молодого. Сотни пар кружатся в вихре, влекомые чарующими звуками, и изящное декольте переплетается в танце с золотым эполетом. Как был красив тот Синопский бал. По роскоши, красоте нарядов женщин и своему веселью он был единственным в зимнем сезоне, и поэтому немудрено, что после него у всех оставалось богатство впечатлений. Сколько бесконечного веселья и жизнерадостности было в нем, трудно передать. Особенно для тех из нас, кто не имел семьи и все время проводил на корабле, в его своеобразной и монотонной обстановке».

Молодые офицеры линкора «Три Святителя», кроме тех, кто по службе обязан был находиться на корабле, были на Синопском балу. Мичман Петр Ярышкин своей статью, ростом и фигурой, затянутой в парадный мундир, привлекал взгляды барышень, но сердце его было пока свободно, и молодой офицер веселился от всей души.

Зима в Севастополе мягкая, лишь изредка холодный северный ветер с гололедицей напоминали жителям об этом времени года. В основном погода бывала хорошей, солнечной и теплой. В такие погожие дни устраивались военные прогулки в город личного состава кораблей флота, маршировавших под музыку по улицам Севастополя. Очевидец вспоминал: «Весело бывало, с оркестром музыки и залихватскими песнями, двигались (моряки. – А.Л.) по улицам города. Любимым местом для прогулок были Исторический бульвар, где возвышалось огромное здание панорамы осады Севастополя, с ее поразительной по красоте и силе картиной художника Рубо, и затем Малахов курган. Оттуда был виден, как на ладони, весь город с его бухтами, фортами, обрамленными синим морем».

После таких прогулок матросы, возвращаясь на корабли, еще долго вспоминали и обсуждали, увиденное на улицах Севастополя. По долгу службы мичман Ярышкин принимал участие в таких, как бы сейчас сказали, «строевых прогулках», руководя матросами, и всегда видел, какое благотворное влияние на нижних чинов производили эти прогулки.

Служба на кораблях российского Черноморского флота следовала строго по распорядку. Зимой вахтенный начальник будил команду в шесть часов тридцать минут, летом – в пять с половиной часов. Н.А. Монастырев, служивший на «Евстафии», вспоминал: «Вахтенный начальник, по книге приказаний старшего офицера, которая писалась им всегда с вечера, будил команду. Затем давалось по четверти часа на вставание, вязание коек, умывание, после чего в течение получаса продолжался утренний завтрак. Нельзя не упомянуть про то, что в русском флоте команда ела очень хорошо и сытно. Так, например, утром давался чай с полфунтом хлеба и чудным, топленым сибирским маслом. Последнее считалось, без преувеличения лучшим в мире по своим качествам и отличалось большой питательностью. После завтрака следовала по сигналу общая приборка корабля, продолжавшаяся около часа. Она заключалась в том, что команда разводилась по внутренним помещениям, верхней палубе, надстройкам, и все скреблось, мылось и чистилось. Все это заканчивалось к без четверти восемь. Незадолго до последнего момента вахтенный начальник отдавал приказание горнисту… который на горне издавал сигнал – восемь коротких звуков. По нему снимались чехлы с орудий, компасов и вообще со всех медных частей, которые надраивались (чистились), как говорили матросы «до блеску». К этому времени старший офицер, в сопровождении боцмана, успел обойти весь корабль и осмотреть, все ли в порядке. Затем вахтенный начальник снова вызывал к себе горниста и приказывал – «Повестку». По всему кораблю несутся звуки, предупреждающие о том, что через четверть часа подъем флага. Срочно заканчиваются последние работы по приборке. …Сигнальщик и вахтенный начальник наблюдают за флагманским кораблем, на котором в зависимости от погоды, без пяти минут восемь поднимается сигнал: «подъем флага с церемонией» или без оной».

После подъема флага давалось полчаса отдыха, в течение которого команда собиралась на баке «покурить», офицеры спускались в кают-компанию и доканчивали свой прерванный завтрак. Далее по распорядку дня с половины десятого до одиннадцати часов шли занятия и учения. В одиннадцать часов кончались работы и занятия и наступало время обеда.

«Свистать к вину и обедать!» – разносилась команда с юта «Трех Святителей», и бойкая трель унтер-офицерских дудок на все лады переливаясь, звучали по палубам и кубрикам.

У ендовы с вином (водкой. – А.Л.) собиралась большая группа команды, по большей части старослужащих матросов. Каждый из них по очереди подходил к ендове, выпивал чарку, крестился, как-то особенно крякал от удовольствия и рысью мчался к своему баку с едой. Баталер с книгой и карандашом стоял около и отмечал пьющих, потому что те, кто не пил, при раздаче жалования в конце месяца, получал за невыпитое вино деньги. Надо сказать, что по тем временам эта сумма значительно увеличивала матросское жалование. И снова из воспоминаний офицера Монастырева: «За четверть часа до обеда вахтенный начальник вызывал сигналом всех наверх, и ротные командиры осматривали, чисто ли вымыты руки перед обедом, после чего следовал последний. Половина второго – давался чай, и ровно в два часа снова начинались работы и занятия, продолжавшиеся до пяти часов вечера. Затем ужин, после которого каждый мог располагать своим временем как хотел и развлекался по способности. Между прочим, вечером обычно давалось распоряжение, передаваемое унтер-офицерскими дудками с особым удовольствием по всем кубрикам и палубам: «Играть, петь и веселиться!» Матросы затягивали музыкальные, красивые, то безудержно веселые, то глубоко печальные малороссийские песни. В промежутках песен, в тихие вечера, можно было слышать щелканье костей о палубу, с каким-то особым смаком – это играли любители этой игры. Мы же, офицеры, играли в кают-компании в «трик-трак», очень распространенную на флоте игру, поклонники музыки – играли на пианино, скрипке и виолончели. Вечерами устраивались музыкальные вечера с пением, которые доставляли всем большое удовольствие».

После спуска флага развлечения снова продолжались. «Потом немного спустя: «Из палубы всем выйти, палубы проветрить, переборки отдраить!» Все открывалось, и чистый воздух проветривал нижние помещения, где его всегда не хватало… Перед тем как наступал вечер и сырость из Инкермана спускалась на рейд, сверху доносились звуки последнего сигнала: «Орудия, штурвалы, компасы чехлами накрыть!»

И корабль был готов ко сну… Так проходил морской день на «Евстафии», в зимнее время, в так называемом резерве».

19 декабря 1913 года мичман П.П. Ярышкин убыл в 28-дневный отпуск, вернувшись на корабль 13 января 1914 года. После отпуска дни текли быстрее.

В начале марта 1914 года ранняя южная весна украсила Севастополь яркими цветами и молодой зеленью деревьев. Черноморский флот готовился к новой летней кампании. Севастопольский порт ожил. Катера сновали по Южной, Артиллерийской и Северной бухтам, буксиры таскали баржи с углем, припасами и боезапасом. То у борта одного, то другого корабля разгружались угольные баржи. Вокруг этих кораблей тучами поднималась угольная пыль. На линкорах при погрузке угля всегда играл судовой оркестр. Музыка придавала этой тяжелой и грязной работе какую-то особую бодрость и энергию. В своих «Записках морского офицера» офицер Императорского флота Н.А. Монастырев писал о погрузке угля: «Это был како-то своеобразный спорт. В конце каждого часа грузящиеся корабли сигналом показывали, сколько тонн он принял, и если оказывалось, что на несколько тонн больше, то яростный рев проносился по кораблю и корзины с углем с удвоенной быстротой летали по воздуху. Никто не хотел быть последним, так сказать, срамиться, и поэтому по всей эскадре угольные погрузки проводились быстро. Наиболее отличившемуся кораблю объявлялась командующим флотом благодарность в приказе и выдавался приз. Обыкновенно начинавшаяся ранним утром, погрузка кончалась к вечеру, после чего немедленно корабль мылся весь целиком и особенно тщательно. Тем не менее прием угля был нарушением корабельной жизни и событием, которое все недолюбливали. Слишком оно выводило всех из колеи и разводило грязь повсюду. Помню, после погрузки угля мы все ходили как бы с подведенными глазами, так как невозможно было за один раз вывести забившуюся всюду угольную пыль. Особенно тяжко это «развлечение» было в жару и в дождь. Все прочие авральные, общие работы на корабле были во много раз приятней и не чуть не были ни для кого трудными».

В один из таких суматошных и авральных дней мичман Ярышкин увидел странное зрелище, происходящее в Севастопольской бухте, которое его очень заинтересовало. Какая-

то необычная подводная лодка маневрировала на поверхности и пыталась погружаться, но не очень удачно. Как потом выяснил мичман, это был подводный минный заградитель «Краб», пришедший с судоверфи «Наваль» из Николаева. После испытаний «Краб» опять ушел на завод для доработок и вошел в строй только в июле 1915 года.

После погрузки боезапаса и топлива начались выходы кораблей эскадры в море для совместных маневрирований и артиллерийских стрельб практическими снарядами в районе выделенного полигона. Линкор «Три Святителя», на котором служил мичман П. Ярышкин, готовился выйти в море. Вместе с ним разводили пары и на линкорах «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Ростислав» и «Синоп».

Едва забрезжил рассвет, на линкоре «Три Святителя» раздались команды и дудки боцманов: «Пошел все наверх, с якоря сниматься!» Сотни ног затопали по палубам. Загремела, заскрежетала якорь-цепь выбирающегося якоря, скоро он показался из воды и линкор дал ход. Севастополь медленно удалялся. Вот скрылся из вида купол Владимирского собора… Пройдя мимо Херсонесского маяка, «Три Святителя» вышел в открытое море. Все на мостике почувствовали свежий ветер. Дышалось легко и свободно…

С высоты мостика вахтенному офицеру мичману Ярышкину была видна вся эскадра, двигающаяся в походном ордере. Учеба эскадры шла по плану боевой подготовки штаба флота. Взгляд Петра скользнул вниз. Под ним ходовой мостик, флагманский мостик. Петр поднял голову – выше площадка фор-марса и фок-мачта линкора, уходящая своим клотиком в безоблачную синеву неба. При взгляде вниз высота кружила голову, а открывавшаяся морская ширь поражала воображение. Море было спокойно и величественно… Стоял штиль…

Предстояли учебные стрельбы в районе Тендровской косы. Вот как об этих учениях вспоминал участник событий офицер с линкора «Евстафий» Н.А. Монастырев, служивший тогда в звании мичмана: «Для испытаний боевых снарядов и брони уходили в Тендровский залив, где стояли около трех недель, производя различные учения и стрельбу по старому кораблю «Чесма», забронированному современной броней. Это была одна из самых интересных картин потому, что можно было наблюдать и изучать действительную стрельбу и эффекты разрыва снарядов. Несколько животных сажались на «Чесму» с целью изучения действий газов на живые существа. Помню, нам, мичманам, здорово доставалось, когда приходилось сами управлять огнем корабля. Перед этим нас, что называется, натаскивали, на знаменитом приборе Длусского, где нас приучали брать «вилку». Тут уже нужно было не зевать, так как каждая секунда времени значила много».

На эскадре шла трудовая жизнь – учения, стрельбы, эволюции. Корабли постоянно выходили в море для упражнений. На одном из учений мичман Ярышкин наблюдал атаку эскадры линейных кораблей подводными лодками. Одна из подводных лодок удачно атаковала линкор, и мичман ясно видел, как самодвижущаяся мина (торпеда. – А.Л.) прошла по его носу. На мгновение боевая рубка подводной лодки показалась на поверхности и потом исчезла. В первый раз Петр видел атаку подводной лодки, и она произвела на него сильное впечатление. Еще в течение нескольких суток эскадра оставалась в море, проделывая эволюции примерных сражений и минные атаки, затем вернулась в Севастополь. Ближе к вечеру с линкора съехали на берег семейные офицеры. Спустились сумерки, сильно запахло морем… Все, кроме вахты, лежали горизонтально – отсыпались. Ведь как говаривали в то время, «на флоте от сна еще никто не умер» и что «горизонтальное положение вредно лишь для откупоренной бутылки». Корабль затих…

Виденная на учениях атака подводной лодки сильно впечатлила мичмана Ярышкина, и по прибытию в Севастополь он отправился на стоявший в Южной бухте дивизион подводных лодок разузнать все подробно относительно поступления на Офицерские классы школы Подводного плавания, где и выяснил, что правила не позволяют офицеру по первому году офицерской службы поступать на курсы. Пришлось Петру отложить эти мысли до следующего года.

Мичман П. Ярышкин как губка впитывал нужные знания корабельной службы, учась сам и занимаясь с молодыми матросами. День его был насыщен работой и расписан по минутам. Очень редко, всего на пару часов, ему удавалось съехать на берег. Но такова участь всех молодых офицеров. Вечера Петр проводил в каюте, занимаясь дополнительно, или в кают-компании, среди таких же мичманов, как и он сам.

Так прошло почти два месяца.

25 марта 1914 года в Севастополь на своей яхте «Штандарт» прибыл Николай II. В этот раз царь морем прибыл из Ялты, где отдыхал в Ливадии. А год назад, в 1913 году Николай II приехал в Севастополь поездом. Очевидец тех событий вспоминал: «В назначенный день прибытия императора корабли встали по диспозиции на Северном рейде, по линии железной дороги в ожидании прохода царского поезда. Прошло несколько времени, и вот он показался у Инкерманских гор, быстро приближаясь. Поравнявшись с первым кораблем, стоявшим в глубине бухты, поезд уменьшил ход, медленно двигаясь по линии кораблей. В этот момент эскадра начала императорский салют. Государь стоял на площадке вагона и держал руку у козырька фуражки. Пребывание Государя императора в Севастополе ознаменовалось целым рядом смотров…» И на этот раз не обошлось без смотра кораблей флота.

В 1914 году Севастополь наслаждался последним мирным летом. Хотя по-прежнему матросы состязались в гребле на корабельных ялах, на Приморском бульваре духовой оркестр севастопольского порта играл модные вальсы, офицеры в белых кителях фланировали с дамами в летних шляпках и город старался быть южным курортом, но Черноморский флот выходил в море и проводил стрельбы чаще обычного. В воздухе веяло войной. Газеты были полны тревожных сообщений и трагических предсказаний. Никто толком ничего не знал, да и знать не мог. Доходили какие-то слухи об убийстве австрийского экс-герцога, о забастовках рабочих в Москве и Петербурге, преимущественно на заводах, изготавливающих военные материалы и строящих суда.

* * *

Войну мичман П.П. Ярышкин встретил вахтенным начальником линкора «Три Святителя». Над Севастопольским рейдом медленно ползли темно-серые облака, и мелкий дождь иногда совершенно закрывал горизонт. Погода была совсем осенняя. Свистел ветер. Облака низко стелились над морем, и шквалы с дождем часто проносились над волнами. 19 июля 1914 года по Черноморскому флоту был издан приказ № 550:

«Германия объявила войну России.

Оповещая о сем Черноморский флот и Севастопольскую крепость, твердо уверен, что все чины вверенных мне частей государственной обороны честно и самоотверженно исполнят свой долг перед Государем и Родиною.

В осознании значения наступившего испытания, объединенные беспредельною любовью к нашему Верховному Вождю и верные Его заветам, мы по примеру наших предков, с верою в Бога, не щадя жизни, будем стоять за честь и достоинство России.

Приказ этот прочесть на всех судах флота и во всех частях гарнизона.

Адмирал А. Эбергард»

Газеты, взорвавшись патриотическими призывами, писали, что в Петербурге прошла огромная манифестация, в несколько тысяч человек, которая полная энтузиазма пошла к Зимнему дворцу. Государь вышел на балкон и перед этой огромной толпой объявил о начале войны с Германией и Австро-Венгрией. Многотысячная толпа, в едином порыве, встала на колени. Многие плакали. Все горели желанием защищать Родину. Забастовки на заводах прекратились сами собой. К счастью, перед объявлением мобилизации по всей России была запрещена продажа спиртных напитков, поэтому мобилизация проходила спокойно, без эксцессов.

27 августа командующий А.А. Эбергард подписал приказ № 692:

«Предписываю на всех судах Черноморского флота прекратить совершенно выдачу нижним чинам чарки натурою, выдавая взамен ее установленную стоимость».

1 сентября 1914 года газеты сообщили, что входе борьбы с «немецким засильем» столица Российской империи город Санкт-Петербург переименован в Петроград. В стране набирала обороты антигерманская горячка. Театры убирали из репертуаров пьесы Шиллера и Гете, дирекция императорских театров запретила оперы Вагнера. Газеты предлагали заменить немецкое слово «бутерброд» на английское «сэндвич». Император Николай II приказал вернуть в Россию все деньги с зарубежных счетов, в первую очередь, из Германии. Как пишет М. Зыгарь в работе «Империя должна умереть»: «около семи миллионов (примерно 5 537 000 000 рублей на 2017 год) из берлинских банков вывести не удалось. Торги на биржах всей Европы остановлены, международные расчеты парализованы. Все европейские страны, включая Россию, прекращают обмен ассигнаций на золото».

Не правда ли, спустя сто лет все это похоже на отношения Европы и России в XXI веке? Санкции по отношению к нашей стране, отключение нас от международной платежной системы, замораживание наших средств в западных банках, отмена русской культуры, русских писателей, русских музыкантов, запрет на въезд русских в Европу. В 1914 году депутат Австрийского парламента К. Левицкий требовал: «Московитская Россия должна быть оттеснена от Черного моря, и между Россией и Балканами в областях Украины должен быть против России продвинут засов». Сегодня мы слышим те же требования от прибалтийских «люмитрофов». Недаром говорится, что в истории многое повторяется, сначала в виде трагедии, затем в виде фарса.

В середине сентября 1914 года из Стамбула в Петербург из нашего посольства шли секретные донесения. В работе

А.Б. Широкорада «Россия и Турция. Анатомия противостояния» приводятся несколько таких донесений: «22 сентября 1914 года: «Объявление всеобщей мобилизации и связанное с нею обращение всей страны в военный лагерь привели к подчинению гражданских властей военным… В Турцию стали направляться крупными партиями германские офицеры и нижние чины, приходить целые транспорты оружия, военных припасов и даже денег… война неизбежна». 27 сентября 1914 года: «Накануне Энвер сказал, что по приказанию султана флот выйдет в Черное море 30 сентября…».

22 сентября Великий князь Николай Николаевич из Ставки предупредил телеграммой командующего Черноморским флотом адмирала А.А. Эбергарда: «Получаемые из Константинополя известия почти не дают надежды на сохранение мира. Надо ожидать выступления Турции. Весьма вероятна минная атака или постановка заграждения у Севастополя до объявления войны».

Обстановка накалялась с каждым днем.

9 октября 1914 года турецкий военный министр Энвер-паша отдал секретный приказ:

«Турецкий флот должен добиться господства на Черном море. Найдите русский флот и атакуйте его без объявления войны, где бы вы его не нашли»

(Г. Лорей «Операции германо-турецких морских сил в 1914–1918 гг.», М., 1934)

14 октября русский почтовый пароход «Королева Ольга» радировал в Севастополь, что обнаружил выходящие из Босфора крейсера «Гебен», «Бреслау», «Гамидие» и миноносцы. В этот же день в штабе Черноморского флота получили приказание из Ставки:

«Не искать встречи с турецким флотом и вступать с ним в бой лишь в случае крайней необходимости».

15 октября в 10 часов 20 минут в Севастополе получили радио с парохода «Александр Михайлович»: «Видим «Гебен» с двумя миноносцами».

К вечеру 15 октября в 17 часов 30 минут адмиралу

А.А. Эбергарду поступила телеграмма из Министерства иностранных дел:

«По достоверным сведениям Турция решила 28 октября немедленно объявить войну».

А в ночь на 16 октября 1914 года германо-турецкие корабли вероломно напали на наше Черноморское побережье, обстреляв Севастополь, Новороссийск, Феодосию, Одессу. В 4 часа

15 минут утра кораблями флота была принята открытая радиограмма из Одессы от парохода РОПИТа: «Турецкий миноносец взорвал «Донецк», ходит в Одесском порту и взрывает суда». Получив это извещение, командующий Черноморским флотом адмирал А.А. Эбергард дал радио: «Война началась». Но крепостное минное заграждение у Севастополя по-прежнему оставалось разомкнутым.

Еженедельник «Летопись войны» за октябрь 1914 года писал:

«Истекшая неделя ознаменовалась вступлением в вооруженную борьбу носовой союзницы Австро-Германии – Турции. В ночь на

16 октября германские крейсера «Гебен» и «Бреслау» и турецкий крейсер «Гамидие», сопровождаемые флотилией миноносцев и другими судами турецкого флота, действуя порознь, подвергли бомбардировке наши незащищенные черноморские порты: Новороссийск, Феодосию, Одессу».

Утро 16 октября 1914 года было на редкость ясным, и море совершенно спокойным. Вся эскадра, накануне вернувшись с моря, стояла на Северном рейде Севастополя. Исследователь А.Б. Широкорад в работе «Россия и Турция. Анатомия противостояния» поминутно описывает ход событий: «В 5 часов 30 минут на наблюдательном посту на мысе Сарыч заметили прожектор в море. В 5 часов 58 минут пост Лукулл донес, что в виду поста, по направлению к Севастополю, идет двухтрубное двухмачтовое судно. В 6 часов 12 минут тот же пост дополнительно сообщил, что замеченное судно имеет башенные установки крупного калибра. Около судна два миноносца, которые кружатся в районе Лукулла. Три минуты спустя (6 часов

15 минут) начальник партии траления донес, что видит «Гебен» в 35 кабельтовых (около 6,5 километра) от себя…

В 6 часов 28 минут береговые батареи Севастопольской крепости по собственной инициативе первыми открыли огонь по «Гебену». Через 2 минуты крейсер открыл ответный огонь по береговым батареям с дистанции 7800 метров. Затем «Гебен» перенес огонь на суда, стоящие в порту, на арсенал и военный порт (12 000 метров), ведя огонь залпами артиллерией крупного и среднего калибра. Всего было выпущено 47 снарядов 280-мм и 12 снарядов 150-мм. «Гебен» следовал зигзагообразным курсом. После десятого залпа он получил три попадания снарядами крупного калибра около кормовой дымовой трубы. …Принимая во внимание сильный огонь береговых батарей, … германо-турецкий тяжелый крейсер «Гебен» отвернул и отошел 22-узловым ходом». Наше минное заграждение по-прежнему оставалось разомкнутым.

Комендант Севастопольской крепости генерал-лейтенант А.Н. Ананьев в рапорте доносил: «При обстреле «Гебеном» батареи на ней внутренним взрывом было разрушено одно из четырех 10-дюймовых орудий образца 1896 года, убито шесть и ранено одиннадцать нижних чинов, из которых один умер от ран».

Позже журнал «Летопись войны» № 36 от 25 апреля 1915 года описал подвиг штабс-капитана Севастопольской крепостной артиллерии А. Мироновича, за который Миронович был пожалован орденом Святого Георгия: «…Штабс-капитану Александру Мироновичу, за то, что 16 октября 1914 года, во время бомбардировки Севастопольской крепости турецко-немецким флотом, при разрыве неприятельского снаряда на батарее № 16 «Генерала Хрулева», демонтировавшего 10-дюймовое орудие и повлекшего за собою смерть и поранение всей прислуги при орудии, проявил при возникшем в тот же момент в погребе пожаре, угрожавшем целостности всей батареи, личную инициативу и полную самоотверженность, бросившись для тушения пожара в горящий погреб и увлекши своим примером нижних чинов, благодаря чему огонь был локализован и батарея спасена».

Во время атаки «Гебена» линкор «Три Святителя» – стоял на бочке № 3 в Северной бухте. Ранним утром в 6 часов 33 минуты корабль содрогнулся от гула выстрелов, потрясавших воздух. Эти выстрелы сдернули с койки мичмана Ярышкина, как и без малого тысячу человек экипажа «Трех Святителей». Не понимая, в чем дело, мичман Ярышкин быстро оделся и поднялся на верхнюю палубу. Со стороны моря доносились взрывы снарядов, а потом залпы орудий. По дальности и характеру стрельбы он понял, что стреляют крепостные батареи, и с брандвахтенного устаревшего броненосца «Георгий Победоносец» сделали три выстрела из 152-мм орудий.

Германо-турецкий тяжелый крейсер «Гебен», – почему турецкий? – да потому, что на «Гебене» был поднят турецкий флаг (Турция купила его у Германии за символическую плату), а немецкие офицеры сменили форменные фуражки на фески.

Техническая справка

Водоизмещение германского тяжелого (линейного) крейсера «Гебен» составляло двадцать пять тысяч четыреста тонн, скорость хода – двадцать восемь узлов, вооружение: десять 280-мм, двенадцать 150-мм, двенадцать 88-мм пушек и четыре минных аппарата. Водоизмещение легкого крейсера «Бреслау» – пять тысяч шестьсот тонн, скорость хода – двадцать восемь узлов, вооружение: двенадцать 105-мм пушек и два минных аппарата.

После обстрела Севастополя «Гебен» отвернул и ушел с наших минных полей. Как пишет А.Б. Широкорад: «В записях минных станций отмечено, что за время с 6 часов 35 минут до 6 часов 40 минут «Гебен» маневрировал на крепостном заграждении, так как станции определенно отметили в этот период ряд замыканий на двух магистралях, что совпадает с наблюденным путем следования «Гебена», то есть минные заграждения были приведены в боевое положение буквально через несколько секунд, как по ним прошел «Гебен» с миноносцами. Подрыв «Гебена» даже на одной мине неизбежно привел бы к его расстрелу береговыми батареями. Севастопольская крепость одна, без флота, сумела бы уничтожить противника, если бы не преступные действия адмирала Эбергарда».

Ох, уж это русское «если бы»! «Если бы» не отключили минные поля, «если бы» «Гебен» был уничтожен, то расклад сил на Черноморском театре военных действий был бы совершенно другим… Отключение электропитания минных полей, якобы из-за того, что заградитель «Прут» должен прийти в Севастополь, не выдерживает критики, поэтому наглая «прогулка» тяжелого крейсера «Гебен» по русским минным полям вызывала много вопросов тогда, вызывает их и теперь.

Надо пояснить, что перед Севастополем имелось несколько так называемых крепостных минных полей. Эти мины переводились в боевое положение включением электрических цепей с берега. При размыкании цепей мины становились безопасными для кораблей.

Позже мичман Ярышкин, как и весь флот, узнал, что находившийся в дозоре 4-й дивизион эскадренных миноносцев, под командованием капитана 1-го ранга князя Трубецкого, к рассвету подойдя к Севастополю, встретил тяжелый крейсер «Гебен», который, прекратив стрельбу по Севастополю, развернулся на них. В свою очередь, начальник дивизиона решил атаковать «Гебен» и пошел на сближение с германским крейсером, который открыл огонь из противоминной артиллерии по дивизиону миноносцев. Несколько снарядов попали в головной эсминец «Лейтенант Пущин». Снаряды разорвались в носовом помещении, и вода хлынула внутрь миноносца. Миноносец сразу сбавил ход, но продолжал вести дивизион. После этого «Гебен» перенес огонь на появившийся со стороны Балаклавы минный заградитель «Прут». Видя, что положение отчаянное, командир «Прута» решил затопить груженный минами корабль, для чего приказал открыть кингстоны, а команде спасаться на шлюпках. «Прут» тонул медленно, и тогда оставшийся на нем старший офицер Рагузский взорвал дно и погиб вместе с кораблем. Священник иеромонах Антоний, глубокий старик, плававший на «Пруте» много лет, не пожелал его покинуть и в полном облачении благословлял крестом отходящие шлюпки, стоял на палубе погружающегося и объятого пламенем корабля… Тяжелый крейсер «Гебен», получив несколько снарядов от наших береговых батарей, ушел, имея убитых и раненых. На флоте еще долго ходили кривотолки, почему были выключены крепостные минные поля и не было ли тут злого умысла.

На линкоре «Три Святителя» загремели колокола громкого боя, объявляя боевую тревогу. Несколько часов спустя, после того как были разведены пары в котлах, русская эскадра в полном составе снялась с якоря и вышла в море, но быстроходный германский крейсер «Гебен» был уже далеко.

В этот же день вышел приказ по Кавказской армии:

Приказ по Кавказской армии от 16 октября 1914 года

Турки вероломно напали на наши прибрежные города и суда Черноморского флота. Высочайше повелено считать, что Россия в войне с Турцией, войскам вверенной мне Кавказской армии перейти границу и атаковать турок.

Генерал-адъютант Граф Воронцов-Дашков

На телеграмме о начале боевых действий император Николай II написал:

«Поздравляю Черноморский флот с началом военных действий»

На следующий день 17 октября 1914 года император Николай II записал в своем дневнике: «…Имел обычные доклады и принял разных лиц. Представился новый американский посол г-н Мари с членами посольства. …Находился в бешеном настроении на немцев и турок из-за подлого их поведения вчера на Черном море! Только вечером… душа пришла в равновесие!»

В этот же день последовал Высочайший Манифест с объявлением Россией войны Турции.

МАНИФЕСТ

Божиею милостию МЫ НИКОЛАЙ ВТОРОЙ Император и Самодержец Всероссийский, царь Польский, Великий князь Финляндский, и Прочая, и Прочая, и Прочая.

Объявляем всем верным НАШИМ подданным: В безуспешной доселе борьбе с Россией, стремясь всеми способами умножить свои силы, Германия Австро-Венгрия прибегли к помощи Оттоманского Правительства и вовлекли в войну с НАМИ ослепленную ими Турцию. Предводимый Германцами Турецкий флот осмелился вероломно напасть на НАШЕ Черноморское побережье. Немедленно после сего повелели МЫ Российскому Послу в Царьграде, со всеми чинами посольскими и консульскими, оставить пределы Турции.

С полным спокойствием и упованием на помощь Божию примет Россия это новое против нее выступление старого утеснителя христианской веры и всех славянских народов. Не впервые доблестному Русскому оружию одолевать турецкие полчища, – покарает оно и на сей раз дерзкого врага НАШЕЙ Родины. Вместе со всеми народами Русскими МЫ непреклонно верим, что нынешнее безрассудное вмешательство Турции в военные действия только ускорит роковой для нее ход событий и откроет России путь к разрешению завещанных ей предками исторических задач на берегах Черного моря.

Дан в Царском Селе, в двадцатый день октября, в лето от Рождества Христова тысяч девятьсот четырнадцатое, Царствования же НАШЕГО во двадцатое.

«Николай»

Посол Турции в Петрограде Фахретдин-бей пытался заручиться обещанием России не посылать свои корабли к турецким берегам в обмен на заверение, что османский флот вообще больше не появится в Черном море. Наш министр иностранных дел Сазонов в ультимативной форме потребовал немедленного удаления всех немцев из турецкой армии и флота в качестве предварительного условия переговоров о компенсации за «вероломное нападение на наши берега и причиненный от этого ущерб».

Великий визирь Саид Халим-паша, председатель менжлиса Халиль-бей и ряд высших офицеров на экстренном заседании военного кабинета 1 ноября 1914 года высказались за аннулирование союза с Германией и за удаление всех германских военных советников. Но немцы пустили в ход неотразимое для турецких правителей оружие – деньги. Кайзер утвердил заем Турции в 100 миллионов франков золотом, причем первые два миллиона тут же были отправлены в Турцию. Против такого аргумента пашам возразить было нечего.

11 ноября 1914 года султан Мехмед V своим фирманом объявил войну России, Англии и Франции.

С этого момента во всех операционных планах Черноморского флота «красной нитью» стало проходить слово «Проливы». Исследователь А.Б. Широкорад в своей работе «Россия и Турция. Анатомия противостояния» пишет: «В ноябре 1914 года вице-директор МИДа Н.А. Базили составил секретную записку «О наших целях в Проливах». Там говорилось: «Стратегическое значение Проливов – контроль за прохождением судов из Средиземного моря в Черное и обратно… Проливы – прекрасная оперативная база для действий флота в Средиземном и Черном море… Полное решение вопроса о Проливах возможно только путем непосредственного утверждения нашей власти на Босфоре и Дарданеллах с частью Эгейских островов… Только такое решение… – одно соответствует нашей великодержавности, давая нам новое средство к расширению мирового значения нашего Отечества». То есть русская политика и стратегия должны были упрочить за Отечеством господствующее положение в Константинополе и ведущих к нему Проливах.

Начальник черноморской оперативной части Морского Генерального штаба капитан 2-го ранга А.В. Немитц в совершенно секретной записке «Предварительные соображения Константинопольской операции» от 1 декабря 1914 года писал: «России всегда было ясно действительно жизненное для ее империи значение ее политического положения на Балканском полуострове и в Проливах, ведущих от «Царьграда» на восток и на запад. Для ее лучших государственных людей никогда не подлежало сомнению, что турки рано или поздно будут с этой «мировой» позиции согнаны и их место должна занять власть новой великой восточной империи – государственная власть нашего Отечества. Только став прочной ногой на Босфоре и Дарданеллах, Россия действительно сможет выполнить свое историческое призвание, которое заключается в государственном объединении, внутреннем умиротворении и даровании «европейской» культуры народам всей Восточной Европы и большей части Азии…». И далее: «В подготовке нашей военной кампании, которая будет иметь целью овладение Константинополем и Проливами, в подготовке, к которой необходимо приступать немедленно, первым шагом должно быть установление определенного решения, в какой именно конкретной форме и в каких пределах мы хотим утвердить господство России в Константинополе, Босфоре, Дарданеллах и других, соприкасающихся с этим, районах… Царьград не может быть губернским городом России, ибо в нем сталкиваются мировые интересы, и взаимно разграничивать эти интересы не сможет простой администратор. Здесь понадобится особый представитель государя императора и особая форма обладания городом…»

Как позже стало известно, военный министр Турции Энвер-паша говорил по этому поводу: «Московит был старым врагом, который давно протягивал жадные руки к Константинополю и заветной мечтой которого было сорвать полумесяц с Айя-Софии и водворить на ней греческий крест, снятый с нее турками четыре с половиной века назад».

(Г. Лорей «Операции германо-турецких морских сил в 1914–1918 гг.», М., 1934)

…Вышедшая в море Черноморская эскадра шла к турецким берегам, к Проливам. С каждым часом погода свежела. Шквалистый нордовый ветер завывал в снастях и срывал верхушки волн, которые ливнем обрушивались на палубу. Линейные корабли шли кильватерной колонной, миноносцы, едва различимые в надвигающейся мгле, шли далеко позади. За моросящим дождем только вспышки ратьеров – сигнальных фонарей – указывали их место. Спустилась ночь, такая темная, что в одном кабельтове было ничего не разобрать, да к тому же ветер и соленые брызги били в глаза сигнальщиков, всматривающихся в ночную тьму. Корабли эскадры, и среди них линкор «Три Святителя», медленно переваливаясь на волнах, шли вперед…

За ночь погода стихла. Как будто какая-то волшебная рука морского бога Нептуна успокоила бушующее море и подарила спокойный, солнечный день. Эскадра перестроилась в дневной порядок и продолжала идти на юго-восток в надежде встретиться с врагом. Но прошел день и ночь, а море было пустынно. Нигде ни дымка…

На следующий день после полудня все корабли застопорили машины и миноносцы подошли к большим кораблям для приемки угля, но не успели закончить погрузку, как снова дали полный ход. Командующий вице-адмирал Эбергард получил сведения о присутствии неприятеля в районе Трапезунда. Рано утром открылись берега Анатолии и показался Трапезунд. На флагманском линкоре взвился сигнал «Приготовиться к бою»… Все корабли отрепетовали сигнал и дали самый полный ход. Но скоро обнаружилось, что ни одного неприятельского судна на рейде Трапезунда нет. Командующий приказал линкору «Ростислав» и миноносцам обстрелять казармы и батареи. Обстреляв Трапезунд, угольный центр Турции – Зунгулдак и обойдя побережье Анатолии, наши корабли ни одного неприятельского корабля не обнаружили.

Удаленность главной базы флота Севастополя от Босфора не позволяла установить постоянную блокаду турецкого флота. Нашей эскадре было необходимо периодически возвращаться в базу для пополнения запасов топлива, ремонта и отдыха. Адмирал Эбергард принял решение повернуть на Севастополь, чтобы пополнить боезапас и запас угля. Ночью 5 ноября наша эскадра шла в тумане. Как писал в своей записной книжке штурман крейсера «Алмаз» лейтенант Н. Чириков: «Ветер WNW от 1 до 2 баллов по шкале Бофорта; небо с низкими густыми облаками дождевого типа; легкий туман с часто проносившимися полосами густого тумана; горизонта никакого, и видимость более чем отвратительная».

(«Зарубежный морской сборник» №7–8, 1929 г.)

С рассветом туман несколько рассеялся, но видимость составляла не более 30–40 кабельтов.

Командование флота, понимая, что германский тяжелый крейсер «Гебен», перешедший под турецкий флаг и вошедший в состав турецкого флота со всей своей командой под именем «Явуз Султан Селим», превосходит любой из наших кораблей в огневой мощи и скорости, было вынуждено держать наши основные силы вместе, одним соединением. Еще перед войной на Черноморском флоте отработали новую тактику боя – стрельбу соединения кораблей по одной цели, которой руководил старший артиллерист, направлявший огонь, находясь на одном из кораблей эскадры.

Командующий флотом вице-адмирал А.А. Эбергард получил сообщение Морского Генерального штаба о выходе германо-турецких кораблей в море. Но из-за недостатка угля эскадра не смогла сразу начать поиск противника, а продолжала движение на Севастополь. Утром 23 октября эскадра в довольном густом тумане приближалась к Крымским берегам. Впереди, приблизительно в тридцати кабельтовых от главных сил шли наши крейсера-разведчики. Море было спокойно, и временами легкий ветер разгонял туман, который к тому же становился меньше. Шедший впереди крейсер «Алмаз», заметив в тумане стоявшие с застопоренными машинами германские крейсера «Гебен» и «Бреслау», круто повернул и полным ходом пошел к эскадре, сообщив о присутствии неприятеля.

Германо-турецкий тяжелый крейсер «Гебен», он же «Явуз Султан Селим» и крейсер «Бреслау» – «Мидилли», находясь в сорока пяти милях от мыса Херсонес на траверсе мыса Сарыч, подверглись обстрелу кораблей Черноморской эскадры: линкоров «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Великомученик Пантелеймон», «Три Святителя», «Ростислав» и миноносцев. Несмотря на середину дня, погода стояла туманная, и корабли поначалу не заметили друг друга. После обнаружения в 11 часов 40 минут «Гебена» наши корабли получили команду уменьшить интервалы между собой. Шедший впереди флагман «Евстафий» под командованием капитана 1-го ранга В. И. Галанина начал бой.

Предоставим слово очевидцу и участнику событий офицеру миноносца «Жаркий» Н.А. Монастыреву: «Был полдень, и мы мирно сели за стол в кают-компании обедать, когда до нашего слуха донеслась артиллерийская стрельба и звуки тревоги. Мы все бросились наверх по своим местам. Первое, что я увидел был «Евстафий», который шел полным ходом изменив курс на 90 градусов влево, за ним виднелись «Иоанн Златоуст» и «Пантелеймон», остальные корабли еще поворачивали и едва виднелись в тумане, отстав от головного. Наш дивизион миноносцев, дав самый полный ход, шел параллельно «Евстафию». Его башни были повернуты на правый борт и из дул орудий вырывалось пламя с буро-желтым дымом. Он залпами стрелял по неприятелю. По вспышкам в тумане я мог заметить «Гебен», который отвечал ему. Его снаряды ложились совсем близко от нас, перелетая через «Евстафий», и рвались в воде, обдавая нас брызгами. Одна из вспышек на «Гебене», приблизительно посередине его, мне показалась слишком большой, и я подумал, что «Евстафий» попал в него, тем более что через несколько минут стрельба прекратилась и неприятеля не стало видно совсем. К этому времени туман стал совсем расходиться, и вскоре открылся чистый горизонт. На нем никого не было видно, и эскадра, пройдя немного, повернула на Севастополь. Наш дивизион перешел на левую сторону линии, и тут я увидал, что в носовой части «Евстафия», в борту зияли дыры, но он продолжал идти, как ни в чем не бывало».

Первые залпы нашей эскадры прозвучали в 12 часов 24 минуты. Старший артиллерист В.М. Смирнов, направлявший огонь всех кораблей, находился на «Иоанне Златоусте» и из-за сильного тумана и поставленной немцами дымовой завесы неточно определил расстояние до вражеского корабля, поэтому снаряды с наших кораблей дали перелет. Но артиллеристы «Евстафия» с расстояния 34–40 кабельтовых с первого же залпа попали в цель! 12-дюймовый снаряд, пробив броню германского крейсера, вызвал пожар в кормовом каземате левого борта. «Гебен» изменил курс и открыл ответный огонь. За четырнадцать минут боя «Гебен» получил четырнадцать попаданий, в том числе три 305-мм снарядами. Общие потери на германском крейсере, по разным источникам, составили от ста двенадцати до ста семидесяти двух человек.

Как пишется в статье «За шаг до победы», напечатанной в журнале «Военное обозрение»: «Артиллерийская дуэль длилась всего 14 минут. …Первый же залп «Евстафия» накрыл «Гебен», 12 немецких моряков погибли мгновенно. Следующим попаданием накрыли погреба 152-мм снарядов, начался пожар и серьезные разрушения. …Этот краткий бой унес жизни 115 матросов и офицеров кайзера против 33 убитых на «Евстафии».

По воспоминаниям немецкого участника событий, казематы германского крейсера «Гебен» представляли собой ужасную картину: «Смерть собирала свою жатву, храбрецы лежат искромсанные и разорванные на куски, другие сидят, внешне невредимые, облокотившись о переборки. С желтыми лицами —результат воздействия адского пламени».

Наш флагманский корабль «Евстафий» получил четыре попадания 280-мм германскими снарядами, потеряв тридцать три человека погибшими и двадцать пять ранеными. Наши корабли успели выпустить тридцать снарядов главного калибра, после чего «Гебен», воспользовавшись преимуществом в скорости, ушел в туман. Оторвавшись, «Гебен» двинулся зализывать раны в Босфор. Забегая вперед, скажу, что германский крейсер не ушел от возмездия. 13 декабря 1914 года «Гебен» подорвался на двух минах, выставленных нашими кораблями у Босфорского пролива. Площадь пробоины левого борта составила шестьдесят четыре квадратных метра, а правого – пятьдесят квадратных метров. Для ремонта пришлось вызывать специалистов из Германии. В ремонте «Гебен» простоял почти полгода.

И снова слово мичману Монастыреву: «По возвращении мы все узнали в подробностях. После того как «Алмаз» дал знать, адмирал сразу повернул на параллельный курс с неприятелем, и хотя старший артиллерист медлил с открытием огня, ожидая его, как полагалось по правилам со «Златоуста», хотя тот находился на расстоянии около 40 кабельтовых при плохой видимости и своем дыме из труб, который застилал цель. Первый залп пушек «Евстафия» сразу же попал в «Гебен» и угодил ему в самую середину. Он ответил, но его первый залп лег на недолет, второй перелетел, и это был тот, который лег около нас. И лишь третьим он попал в «Евстафий». Его снаряд разорвался в шестидюймовых казематах и лазарете, убив 4 офицеров, 39 матросов и ранив тяжело 1 офицера и 24 матроса. Раненый был мой хороший товарищ мичман Гнилосыров, с которым я плавал на том же корабле. Осколок попал ему в живот, и он, промучившись недолго, умер в госпитале.

Через день эскадра и город хоронили убитых. Под сводами Николаевского Морского собора, стены которого усеяны черными, траурными досками с именами убитых во время осады Севастополя в Крымскую войну, стояли гробы, покрытые Андреевскими флагами. Торжественно и тихо шла заупокойная литургия в храме, нарушаемая изредка заглушенными рыданиями матерей. Служба кончена…

Один за другим, длинной вереницей, на плечах боевых товарищей выносят гробы. Оркестр играет «Коль славен», проникновенные и торжественные звуки которого провожают ушедших в лучший мир… Севастополь замер, как когда-то, скрывая в недрах своих окровавленных холмов первые жертвы войны на Черном море».

И далее: «Севастополь… его памятники, форты и бастионы являют собой законсервированное прошлое русской доблести. Под сводами собора Св. Владимира, под массивными мраморными плитами покоятся останки великих адмиралов. Бронзовая скульптура адмирала Нахимова с подзорной трубой в правой руке смотрит с пьедестала на Северную бухту. Туда же смотрит и адмирал Корнилов со своего памятника. Но что они могут увидеть?»

В самом конце 1914 года в Черное море из Средиземного перешли пять германских подводных лодок «UB-7», «UB-8», «UB-13», «UB-14», «UB-15», что сразу осложнило для наших кораблей и судов ситуацию на Черноморском театре, особенно с поставками морем оружия и подкрепления для войск Кавказской армии.

В декабре 1914 – январе 1915 года русские войска на Кавказском фронте, преодолевая глубокие снега и жестокие морозы, уничтожили 3-ю турецкую армию под Сарыкамышем. Наша армия нанесла такой сокрушительный удар туркам, что они, разбитые наголову, бросая оружие, артиллерию и обозы, бежали. Путь на Анатолию был открыт. С этого момента Кавказская армия неуклонно и почти безостановочно двигалась вперед, совершая чудеса героизма в диких, покрытых снегами горах, в жестокие морозы и метели, без дорог, продвигаясь широким фронтом от Черного моря до берегов Ефрата. Османская империя была зажата с трех сторон: 18 февраля 1915 года началась Дарданелльская десантная операция англо-французского флота; русский флот обстреливал Босфор, готовя десантную операцию. Захват русским войсками Константинополя из кошмарного сна турок становился реальностью.

В начале января 1915 года в Ставке была подписана директива, в которой Черноморскому флоту, до вступления в строй новых линейных кораблей, ставились задачи:

– не допускать высадки крупных сухопутных сил противника на нашей территории и в районе юго-восточной Анатолии;

– препятствовать снабжению Анатолийской турецкой армии;

– избегать боя в неравных условиях, то есть в непосредственной близости к Босфору.

Черное море штормило… 11 января 1915 года эскадра Черноморского флота в составе пяти линейных кораблей, трех крейсеров и десяти эсминцев вышла в море с целью блокады восточной части Анатолии, но из-за разыгравшегося шторма миноносцы были отосланы в Севастополь.

В ходе блокады Черноморским флотом в составе линейных кораблей «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Три Святителя», «Пантелеймон» и «Ростислав» восточной части Анатолии был потоплен турецкий пароход с военным грузом и пятьдесят парусных судов.

В последних числах января 1915 года в Севастополь на поезде прибыл Николай II. Император посетил флагманский линейный корабль «Евстафий» и крейсер «Кагул» и, проходя на катере мимо остальных кораблей, поблагодарил команды за боевую службу. Царь посетил морской госпиталь, где пожелал выздоровления раненым. После чего император переехал через бухту и поднялся к морским Лазаревским казармам, сделав смотр молодым матросам.

На следующий день Николай II отправился на катере на Северную сторону и на автомобиле объехал все береговые батареи Северного участка, начиная с конца обороны приморского фронта, который первый подвергся огню германо-турецкого крейсера «Гебен». Император обошел все укрепления пешком и поблагодарил офицеров и нижних чинов за службу. Вернувшись на Южную сторону, император проехал на автомобиле через город, осмотрев батареи и укрепления Южного участка обороны.

В конце января отряд в составе линейных кораблей «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Три Святителя», «Ростислав», крейсеров «Память Меркурия», «Кагул», «Алмаз» и шести эскадренных миноносцев вышел в боевой поход с целью блокады Анатолийского побережья Турции. За поход наши корабли уничтожили 14 турецких парусных судов.

С 20 февраля по 5 марта состоялся первый боевой выход черноморских подводных лодок «Нерпа» и «Тюлень» в район Босфора и острова Кевкен, хотя подлодка «Тюлень» еще не была принята в казну, и в боевом походе на ней продолжались ходовые испытания.

После начала англо-французским флотом Дарданелльской операции русское командование приступило к подготовке десанта в районе Босфора, для чего предназначался 5-й Кавказский корпус генерал-лейтенанта Н.М. Истомина в составе тридцати семи тысяч человек и шестьдесят орудий. Но Дарданелльская операция окончилась для союзников полным провалом.

14 марта начался поход кораблей Черноморского флота с целью обстрела Босфорских укреплений турок. В ходе операции в 10 часов 30 минут линейные корабли «Три Святителя» и «Ростислав» с дистанции шестьдесят три кабельтова открыли огонь по фортам Эльмас, последовательно перенося огонь на батареи Анатоли-Фенер и другие турецкие укрепления. С кораблей были замечены попадания в расположения батарей, на которых произошли сильные взрывы. В 12 часов 30 минут оба корабля, закончив бомбардировку входных батарей обоих берегов пролива, по сигналу командующего отошли на соединение с флотом. Командующий флотом вице-адмирал Эбергард послал открытым текстом нешифрованную радиограмму:

«Поздравляю флот с историческим днем первого обстрела Босфорских укреплений.

Адмирал Эбергард»

(Г. Лорей «Операции германо-турецких морских сил в 1914–1918 гг.», М., 1934)

В середине марта в боевой поход из Севастополя к турецким берегам в район Босфор – остров Кефкен вышла подводная лодка «Тюлень». Поход продолжался по 22 марта.

Сменившая «Тюлень» подводная лодка «Нерпа» попала в сильный шторм, на лодке получил повреждение минный аппарат Джевецкого и была потеряна самодвижущаяся мина Уайтхеда. 22 марта «Нерпа» обнаружила у Босфора отремонтированный «Гебен» в окружении миноносцев, но выйти в атаку лодка не смогла из-за большой дистанции, и германо-турецкие корабли успели войти в Босфор.

18 марта линкоры «Три Святителя» и «Ростислав» обстреляли турецкие укрепления в устье Босфора, выпустив 105 снарядов. На следующий день они должны были повторить бомбардировку, но сильный туман помешал операции.

После того как стало известно, что крейсер «Гебен» и корабли германо-турецкого флота совершили новый набег на Одессу, эскадра Черноморского флота пошла на перехват, но высокая скорость «Гебена» не позволила выйти на эффективную дальность стрельбы, и наши корабли вынуждены были прервать погоню.

Как писал журнал «Летопись войны»: «21 марта в Черном море у Крымского побережья наш флот имел перестрелку с дальнего расстояния с крейсерами «Гебен» и «Бреслау» и преследовал их до темноты. Ночью наши миноносцы нашли и атаковали турецкие крейсера в ста милях от Босфора, причем последние развили энергичный огонь и уклонились от атак.

Линкоры «Три Святителя» и «Ростислав» снова бомбардировали Босфорские крепости в конце апреля. Мичман

П. Ярышкин, исполняя должность вахтенного начальника линкора «Три Святителя», участвовал во всех походах и боевых действиях линкора. В первых числах мая линкоры «Три Святителя», «Ростислав» и «Пантелеймон» снова обстреляли турецкие форты, выпустив в общей сложности триста тридцать семь снарядов главного калибра и пятьсот двадцать восемь шестидюймовых снарядов. Журнал «Летопись войны» в «Морских заметках» В. Новицкого писал: «Наш Черноморский флот продолжает свои операции против Босфора и с значительным успехом бомбардирует форты. Во время последней бомбардировки серьезно пострадал форт Эльмос, на котором произошел взрыв и был виден пожар…»

10 мая Черноморская эскадра вновь встретила крейсер «Гебен» у входа в пролив Босфор. Двадцатиминутный бой шел на большой дальности, что привело к низкой результативности. Германский крейсер поразили всего три наших 305-мм снаряда, в броневой пояс и в каземат левого борта, уничтожив одно 150-мм орудие. В наши корабли не попал ни один немецкий снаряд.

В майском номере № 39 журнала «Летопись войны» в «Морских заметках» писалось: «В Черном море временно приостановившиеся было вследствие шторма операции нашего флота против турецких берегов возобновились. Между прочим, им были уничтожены 2-го мая 4 больших парохода и 20 парусников и обстреляны Кефкен, Эрегли и Килимли. За свой последний бой с «Гебеном» Черноморский флот получил благодарность Верховного Главнокомандующего». И далее в статье отмечается: «Операции германских подводных лодок за отчетный период как будто несколько ослабли, по всей вероятности потому, что в предшествующий период немцы выслали в море почти все свои лодки, и теперь большая часть из них уже оказались вынужденными вернуться в свои базы».

В ночь с 28 на 29 мая 1915 года в Черном море произошел морской бой германского легкого крейсера «Бреслау» с двумя нашими эсминцами. Как писал В. Новицкий в журнале «Летопись войны» № 43 от 13 июня 1915 года: «Наши два истребителя выдержали упорный бой с «Бреслау», причем последний получил весьма значительные повреждения, в то время как с нашей стороны незначительно пострадал один из истребителей. По имеющимся сведениям, на «Бреслау» потери были весьма значительны, в особенности по сравнению с нашими, а именно: 12 офицеров и около 80 нижних чинов, в то время как мы потеряли лишь 1 офицера и 6 нижних чинов ранеными. В морском бою, сравнивая потери в личном составе, можно получить представления о степени повреждения участвовавших в бою судов и из такого значительного несоответствия наших потерь и потерь противника можно вывести заключение о тяжелых повреждениях «Бреслау», которые трудно объяснить только действием артиллерии наших истребителей, но которые становятся понятными и естественными, если допустить попадание в «Бреслау» мины».

Не отставали от миноносцев и наши подводные силы.

В «Морских заметках» в журнале «Летопись войны» № 46 за июль месяц говорилось: «В Черном море у Босфора наша подводная лодка потопила несколько каботажных судов». По понятным причинам журналист не приводит название лодки, но и этого достаточно для понимания, что происходит на Черноморском театре военных действий. И далее: «В Черном море наша подводная лодка пустила ко дну 3 парохода и несколько парусников, а миноносцы продолжали нести свою службу у берегов противника, причем, по-видимому, небезуспешно атаковали неприятельскую подводную лодку».

Далее автор делится своими мыслями о подводных лодках: «…А пока на поверхности морей царят другие незаметные, но такие же могущественные представители военно-морской силы. То там, то там на поверхности моря появляются еще недавно казавшиеся сказочными суда – наутилусы нашего времени. Воплотилась фантазия великого французского романиста, но только не в полной мере. Явились подводные суда и теперь свободно бороздят поверхность морей или скрываются в их глубинах. Но чего не угадал талантливый фантазер-пророк, это то, что великое орудие современной борьбы явится не оружием благородных борцов за великие идеалы, а, к сожалению и глубокому стыду человечества, орудием пиратских выходок и преступных деяний».