Читать книгу Македонский. Германцы. Викинги - Александр Владимирович Чеберяк - Страница 6

Клавдий ликовал. За пару десятков лет скитаний по миру во славу Рима он не помнил такой трудной битвы. Даже себе, щадя самолюбие, не хотел признаться: был момент, что, казалось, все. Только он, да, пожалуй, опытнейший Ксандр, затаив пульс, поняли, на каком тонюсеньком волоске сегодня висела победа; и, слава богам, ветер качнул этот волосок в сторону Рима. Клавдию было за пятьдесят – прямой нос, решительная, тонко-сжатая линия рта, волевой, резко очерченный подбородок. Высокий, худощавый, похожий на старую, но еще крепкую мачту – в нем чувствовался стержень, присущий людям, рожденным править. Вошел Ксандр.

– Ну, проси чего хочешь – в разумных пределах, разумеется. – Клавдий сделал широкий жест. – Да, кстати, ты опять переведен в офицеры – приказ будет позже. В армии ты второе лицо, после главнокомандующего.

– Не стоило. Я лишь исполнил свой долг.

Высокий плечистый Ксандр сам мало походил на римлянина – скорее, на варвара – невольно поймал себя на мысли консул. Твердый взгляд, широкие плечи, вечно хмурое, обветренное лицо – старый рубака, который ничего, кроме как воевать, и не умеет.

– Ну, твоя скромность равняется твоей доблести. На таких, как ты, и держится армия.

– И на таких, как ты, консул.

– Да, Ксандр, да. Эти боровы в сенате, торгующие должностями, когда-нибудь погубят Рим. Дайте, боги, не дожить до этого дня. Слушай, старина, я мог бы похлопотать – безбедная старость и усадьба в Испании тебе обеспечены. А? Что скажешь, вояка?

– Нет, консул, – закачал головой Ксандр. – Я старый солдат и покою предпочитаю лязг мечей. Когда-нибудь, в прекрасный солнечный день, я сгину где-нибудь на краю земли, не зная за что. По приезде в Рим – да продлит Юпитер его дни! – позаботься о моих стариках; о себе я позабочусь сам. Но, конечно, немного деньжат никогда не помешает – любовь стоит дорого.

Консул усмехнулся.

– Военная касса к твоим услугам. Рад был воевать с тобой.

– И я, консул, – расчувствовался солдат.

– Выпей вина – говорят, самое лучшее.

Ксандр отхлебнул.

– А ты чем займешься?

– Искупаюсь в славе и уйду на покой.

– Я думал, ты более честолюбив, – сказал Ксандр.

– Лет пятнадцать назад – может быть. А так… Не хочу повторить судьбу Цезаря. Мне надоели эти бесконечные походы, осточертела и визгливая суета Рима. Я устал носить орла по миру, разбивая все новые и новые народы, которые, впрочем, вполне прекрасно живут и без Рима. Двадцать лет я был карающей рукой империи – хватит, пора на отдых. Буду разводить виноград…

– …И пробовать новых рабынь? Есть ли уголок на земле, куда не заглядывал твой алчный взор?

Клавдий кивнул.

– У каждого свои слабости; и, клянусь Меркурием, моя слабость ничуть не хуже других. Да, пока не забыл. – Голос консула стал суровее. – Сюда едет новый главнокомандующий. Вся надежда на тебя – претор болван. Когда-то он с целым легионом разогнал сотню пьяных пастухов Фракии – и возомнил себя Помпеем Великим. Ты, и только ты в ответе за жизни парней – и я тебе не завидую.

Верда вернулась в племя понурая – не так, лежа в шалаше с Алариксом, она представляла свое возвращение. Она нашла избушку старейшины; постояла, раздумывая, на крыльце и, решившись, прошла внутрь. За вместительным столом, угрюмо свесив головы на могучих шеях, в тяжелых, черных мыслях сидели остатки воинства; последняя его сила и спасение. Все молчали. Что говорить – иногда молчание гуще и красноречивее тысячи слов. Верда и сама сейчас услышала глухую боль в этих опущенных головах; ощутила и разделила наравне с мужчинами тревогу за будущее, которого могло и не быть. Она почувствовала себя неловко.

– Ну, что тебе? – без церемоний спросил старейшина.

– Я от Аларикса.

– Во как! Аларикс, сказывают, давно уже там. – Глаза старейшины показали наверх.

– Нет, вовсе нет. – Улыбка осветила красивое лицо девушки. – Он жив.

– Жив? – Старейшина посмотрел с сомнением. – Ты сама видела?

– Да, я выхаживала его десять дней.

– Клянусь водой, если бы меня выхаживала такая красотка, я не торопился бы к предкам, – бросил один воин. Остальные, усмехаясь, кивали. Румянец украсил щеки девушки, мужчины засмеялись.

– Хм, – одобрительно глянул старейшина. – Ну и что Аларикс?

– Он передал, чтоб уходили дальше в леса и были готовы…

– Что дальше в леса – ясно и младенцу. Готовы к чему?

Все, теряя терпение, уставились на Верду. Что несет эта девчонка и где, действительно, храбрый, сильный, как медведь, но такой непредсказуемый, да простят духи леса, Аларикс?

– К войне с Римом.

– Ха-ха-ха, – кисло рассмеялись воины. – Аларикс выбрал дурное время для шуток. То ли его слишком сильно ударили по голове, то ли ты свела его с ума. Ладно, иди отдыхай, ты принесла радостную весть. Да, кстати, а где он сам? Сейчас он нужен как никогда.

– Пошел к римлянам – наверно, следит за ними. Он сказал, что должен отомстить за отца.

Воины переглянулись, Верда выскользнула.

– Что скажете, достойнейшие? – Старейшина обвел всех взглядом.

– Надо уходить, угонять скот, запасаться дичью.

– Да, вглубь леса. Сделаем засеки – ни человек, ни конь не пройдет, – высказывались по одному.

– А Аларикс?

– Он знает, что делает. Ненависть и боги помогут ему, – изрек воин с глубокой бордовой канавой на лице.

– Прав ли он, гоняясь за римлянами, когда племя брошено? – спросил старейшина.

– Не нам судить – он поступает, как велит закон. И когда раздастся его клич, моя палица поможет ему, – уверенно произнес воин со шрамом.

– Я не о том. Жалко, если такой боец пропадет ни за что. – Старейшине невдомек, что все-таки задумал сын вождя.

– Ты знаешь, мы с ним недолюбливаем друг друга, но вот что я скажу. Если сейчас кто-то что-то и может, то только Аларикс.

– Почему? – Интерес блеснул в хитрых глазах старейшины.

– Он всегда был особенный, странный, что ли. Ему не хватало законов – пытался что-то найти, сделать не так. Мы – предсказуемы, а он – нет, – объяснил воин со шрамом.

– Наверно, ты прав. Но он молод, – спорит глава.

– А вот это как раз и неплохо. Опыт помогает ходить, но мешает летать, – упорствует Левбор.

– Ладно, сделаем так. Отправим женщин, стариков и детей с десятком воинов на север – в семи днях пути посреди болота есть обширная роща.

Верда шла по улице. Десять дней заботы о вожде сделали из беспечной девушки взрослую, серьезную женщину, полноценного члена племени. Она вспомнила его запах, тяжесть тела – сладкой, новой истомой задурманило голову. Как он смотрит своими серыми, холодными, как туман, глазами! Что с ним, где он сейчас? Забегали нехорошие мысли. Да нет, все нормально – не для того поднялся Аларикс в шалаше, чтобы тут же сгинуть. Надо ночью сходить в рощу, попросить за него. Верду грубо схватили под локоть. Дребомир, молодой парень с колючими глазами и бегающим взглядом, не дающий последние полгода девушке прохода, вырос как из-под земли.

– Отпусти, – сжалась Верда.

– Не гони меня – мужчин мало. – Он улыбнулся скользко, с намеком.

– Мужчины легли там. – Девушка махнула на лес. – А не мужчин, – она пробежала по нему глазами, – и даром не надо.

– Ты, девка, сирота, как смеешь так разговаривать со мной? – Дребомир напрягся.

– Ты с женщинами, я смотрю, отважный; только в битве тебя никто не заметил.

Дребомир пошел пятнами.

– Меня лихорадка била, а ты поберегись. За тебя некому заступаться, и ты станешь моей. Будешь извиваться подо мной. – Он схватил ее за плечи и дернул к себе. Неожиданно Дребомир побледнел, опуская взгляд вниз. В его живот уперся нож.

– Слушай сюда, сын свиньи, – зашипела Верда. – Знал бы ты, навозная куча, кто может за меня заступиться! А если когда-нибудь ты еще раз подойдешь ко мне, то я сумею наслать на тебя лихорадку, и в этот раз самую что ни на есть настоящую.

– Значит, правда, что про тебя болтают?

– Правда, правда; и не советую проверять.

Дребомир, опасливо озираясь, с видом побитой собаки отошел – Верда ругнулась. Как люди недоверчиво-пугливы к тем, кто общается с лесом! И тебя же первую зовут на помощь, случись недуг. Да, люди суеверны, как сказал тогда Аларикс. Только ему одному все равно, будет знамение свыше или нет, как будто он сам бог. Для него бог – полоска стали в руке. Верда снова в мыслях улетела в шалаш.

Назавтра скрытно, без лишнего шума племя родами покидало облюбованные предками места, проклиная неуемных римлян. Люди последний раз оглядывали взглядом родные поляны, стараясь запомнить их, и с вечным страхом к переменам трогались в путь. Что там ждет, на новых местах? Хотя германцам не привыкать. Еще кимвры, тевтоны, амбры, теснимые водой (или жаждой неизведанного), снялись и кинулись в путь, продолжая цунами племен по Европе, – и вряд ли отыщется нация, где не присутствует малая капля германской крови. И правы историки, утверждавшие, что прародителями свирепых викингов тоже были германцы, осевшие на скалистых просторах северных полуночных земель. И тогда становятся понятны беспримерная смелость сынов Севера, неутомимая страсть к далеким походам, сражениям – и не будет равных им бойцов, способных выстоять с не знающим жалости викингом один на один, кроме, пожалуй, такого же безбашенно-лихого в драке русича. Но это потом, лет так через семьсот – девятьсот.

Когда стемнело, Верда вышла на тропу и, не оглядываясь, уверенно зашагала в черноту деревьев. Лишь раз, обернувшись и заметив крадущуюся за ней фигуру, улыбнулась краешком губ. Вспомнила о цели – губы сложились в упрямую струну. В племени давно привыкли к странностям девушки, тем более что ее доброта и отзывчивость вызывали всеобщее уважение. Ну бегает девка в лес, ну и пусть, никому ведь от этого не худо. А что странная… Да кто в лихое время не странный? Что она не такая, как все, Верда узнала рано, в детстве. Как-то вечером на пути встал, оскалившись, матерый волк – шерсть дыбом поднялась на загривке. Зверь зарычал, готовый броситься на маленькую, беззащитную жертву – слюна с клыков протянулась к снегу. Верда застыла, смотря хищнику прямо в глаза; в голове застучало: «Уйди-и-и…» И серый, вдруг заскулив, маханул в кусты, как от проклятой. Потом, взрослея, Верда обнаружила, что мысли людей для нее прозрачны; и как-то раз, смотря на пастуха, шепнула про себя: «Домой». Пастух, исправный и надежный до сей поры, бросил стадо и во сне засеменил в селение через бурелом. Девушка так же легко повернула его назад. Бабка подтвердила ее опасения:

– Ты не такая, у тебя – сила. Но запомни: никто не должен знать, никто. Иначе заклюют.

Верда шла, думая о своем, – фигура кралась следом. Вот и поляна. Она скинула льняную накидку, подошла к дереву, зашептала. Дребомира бросило в жар от обнаженного силуэта. Луна облизывала спелое, созревшее тело Верды – в полумраке ее формы казались волшебными, тянули, тащили к себе. Он прерывисто задышал. Вспомнил обидные слова, презрительную улыбку – ярость с похотью, борясь меж собой, толкнули к ней. Дребомир на ватных ногах подкрался, поднял ткань, вдыхая сводящий с ума запах. Под ногой хрустнула ветка. Верда обернулась.

– Стой, – сонно сказала она. – Посмотри мне в глаза, – почти ласково, настойчиво попросила. Дребомир против воли подчинился – взгляд ее пробрался внутрь, щекоча голову. Он попытался отвести глаза – не удалось. Дребомир будто прилип, растворился в змеиных угольках глаз Верды. – Я не просто так позвала тебя за собой. Твоя сестра рассказала все.

– Ты – позвала?

– Да. Теперь говори, зачем ты собрался к римлянам?

Дребомир, как бык, отгоняющий слепней, замотал головой, стряхивая оцепенение, – глаза змеи жгли, клещами вытягивая правду.

– Я так и думала. Ты не мог силой и отвагой завоевать достойное место в племени и решил всех сдать в обмен на золото и меня. Глупый, трусливый – ни то, ни другое не принесло бы тебе счастья. Ты стал бы изгоем, твое имя прокляли бы все – но я спасу тебя от позора.

– Спасешь? – еле выдавливая слова, заплакал Дребомир.

– Да. Дай сюда нож: он больше тебе не нужен.

Пальцы сами разжались.

– Теперь, – скомандовал голос, – иди прямо, никуда не сворачивая, прямо-о-о…

Слова гнали вперед. Он рванул напролом, продираясь сквозь ветки. Ноги стали вязнуть. С трудом выдергивая их из жижи, проваливаясь все глубже, Дребомир шел на голос: «Иди-и-и…» Дурман спал, звук смолк – Дребомир очнулся по пояс в густой каше болота. Он рванулся – мутная жижа не отпускала, заглатывая глубже. Веером разошлась рябь, когда парень начал метаться, расшатывая вонючее тесто. Грязь подступила к горлу. Дребомир дергался – нет, зловонная липучая каша намертво склеила туловище, засасывая в яму. Над болотом разнесся отчаянный крик.

Пять дней он шел через лес. Шел и вспоминал детство, юность. Первого врага он убил в восемь. И пусть это был раненный кем-то из взрослых кельт, решающий, смертельный удар нанес Аларикс. Теперь он понимал: это отец, дабы сын поскорее влился в мир воинов, приказал родичу подставить уже умирающего, неопасного противника под Аларикса, но все равно. После этого пришли уверенность в себе, зависть старших мальчишек. Аларикс видел все как вчера. Рыжий длинноволосый воин, шатаясь, надвинулся горой, закрыв солнце. Он хватает ртом воздух, его синее раскрашенное лицо со вздутыми жилами на лбу страшно. Кельт идет, припадая на ногу, и заносит меч. Брат отца кивает мальчишке, готовый тут же прийти на помощь.

Алариксу немного страшно. Он зажмуривается, бросается наугад под жуткого дядьку и всаживает кинжал ему в живот. Кельт падает. Мальчишку колотит, его обступают воины. Сам отец гогочет, хватает на руки, подкидывает вверх. И он понимает – свершилось. Теперь он равен этим бородатым грозным мужчинам, он – один из них. Как было легко тогда, все ясно и просто! Несколько раз в год набеги на треверов, батавов – Аларикс с нетерпением ждал каждого. И вот старый мир сломан. Отца больше нет, две трети лучших германцев уже никогда не сожмут топор, оставшиеся прячут глаза, как обесчещенные прилюдно девы. «Водан, я понял. Клянусь, ты не пожалеешь, что не дал сгинуть в позоре. Теперь – понял». Мысли стали чисты, как синее небо. Аларикс присел спиной к дереву. «Ты, и только ты. За тебя некому. Ты», – шелестела листва. «Я знаю». Он еще не полностью окреп, но… С каждым шагом, с каждым свежим куском кабанины тело копило утраченные силы – наливались былой упругостью потрепанные мышцы. На шестой день он набрел на костер, вокруг которого сидело десятка два бородатых воинов. При его появлении они вскочили, хватаясь за топоры.

– Аларикс! – Хмурые лица просветлели. – Говорили, ты погиб.

– Еще не время.

На лица набежала тень.

– Что нам делать? В своем лесу мы как воры, лучшие перебиты.

– Что делать? – задумался предводитель. – Скулить, как собакам, и зим тридцать прятаться от людей, чтоб те не тыкали пальцем: «Вон те, кто опозорил честное имя германцев». И тогда даже рабы будут плевать вам вслед.

Головы опустились. Кто-то скрипнул зубами. Повисла тишина.

– Или…

– Или что? – встрепенулись воины.

– Или ваши сыновья скажут: «Да, это были лучшие бойцы в мире». Они расскажут детям своих детей, как те, улыбаясь смерти, бросались в битву. Кто хочет постыдную старость в постели, зная, что сегодня может шагнуть в вечность?

В отблеске костра грузные фигуры вскочили с горящими глазами, обступили Аларикса. Самый пожилой, с сединой германец обнял его.

– Веди, вождь, и не рассказывай никому, как мы, свесив башки, позволили страху затмить разум.

– Я пока не вождь, совет не выбрал.

– Выберут, никуда не денутся, – потряс топором седой. – Я помню тебя ребенком, я первый вложил в твою руку меч – дай же старику честь умереть, сражаясь справа от тебя.

Вождь улыбнулся.

– Погоди умирать, старина, у нас много дел. Если бы все убитые тобой могли говорить, они поведали бы, что палица в твоей руке по-прежнему крепка. Слушайте все. Римляне сильны, организованны, прекрасно обучены, они – лучшие солдаты в мире, после нас, конечно. Но… В нашем лесу, поодиночке они слабы. Мой раб, грек Деметрий, рассказывал о Скифской войне.

– Это как?

– Война набегами, без открытого боя, с порчей коней, ночными нападениями, отступлениями.

– Нам, германцам, отступить? – с вызовом крикнул молодой, горячий Тевтобид.

– Да, если так будет надо. Назови это отходом, чтобы заманить в ловушку. В общем, я вам обещаю трудную работенку, еще обещаю кучу римлян.

Аларикс обвел всех испытующим взглядом. Пожилой, Дар, произнес:

– И то правда, давно пора помахать мечишком.

– А ты, – взгляд вождя уперся в Тевтобида, – запомни: мои приказы не обсуждаются. Ясно?

Тевтобид, не выдержав, кивнул. Дар сказал:

– Но римлян – тьма.

– Уже нет. Консул посчитал, что война закончена, и половину отправил в Рим.

– И сколько осталось?

– Сорок по сто, – не моргнув, соврал Аларикс. Большинство все равно не умеет считать, да и ни к чему это воину. От правды часто болит голова. Дар понял и спрятал в усы улыбку. – Почему не ушли в племя?

– Как раз собирались. – Дар задумчиво гладил бороду. – Но, я так думаю, теперь мы остаемся?

– Ты правильно думаешь. – Они оба захохотали, остальные германцы громко подхватили.

– Лугий, ты пошаришь в лесу в трех днях пути – кого встретишь, сюда. Ты, Багорик, караулишь римлян. Всем спать. Пять остается здесь, я с остальными к римлянам.

Лагерь скоро захрапел. Лес склонил ветки, оберегая сон своих неразумных лохматых питомцев.

– Вождь, обоз, – шепнул Багорик. – Подарок римлянам готов.

– Вижу. Скажи всем – главное, чтобы никто не ушел, слышишь – никто.

Меж холмов на дороге показался обоз из пяти возков. Кони тяжело волокли прогнувшиеся телеги. Полтора десятка всадников ехали рысью позади. Пластины доспехов резали глаз на солнце.

– Давай, – махнул Аларикс. Надрывный, тягучий треск – и вековой дуб обрушился на первый возок, раздавив крякнувшего возницу и намертво закрыв проход. Позади еще не успевших ничего понять римлян с таким же треском хлопнула ель. Тут же со склона на их головы пролился каменный дождь, дробя кости. Солдаты спешились, подняли щиты – сверху сыпались камни. Аларикс зауважал противника, глядя, как он молча погибает. «Поэтому римский орел и побеждает…» Когда в живых осталось пять солдат, вождь лениво кивнул вниз – молодым германцам не помешает размяться. Со склона в ущелье покатились, ревя, кривоногие бойцы.

– Куда?! – взревел Дар, но было поздно. Юный безусый германец опрометчиво набегал на щиты – копье легионера выскочило между лопаток. Так с наивной улыбкой и пропал, не отведав даже прелестей какой-нибудь озорной германки, так и не пожил. Багорик, отбив выпад копья (в последний момент рука отвела нацеленное в грудь древко), чиркнул мечом землю у ног солдата – тот, обманувшись, уронил щит. Взмах другой руки из-за спины – и римлянин с топором в переносице валится навзничь. Тевтобид с разбегу бросил молотом в щит – солдат опрокинулся. Припал к земле, подхватывая молот, с размаху уронил его на шлем вставшему противнику, сам пропуская удар копьем в плечо, – Дар, смотревший с пригорка, сказал:

– Ничего, умнее будет.

Один из молодых, мощный Косориг, атаковал римлян с двух рук, топором и ножом. Солдат выбросил меч, целя в лицо, – германец, полуразвернувшись, роняя нож, поймал руку, впечатал головой в нос и в уже оседающего, поплывшего римлянина вколотил топор – хрипя, с красной пеной, солдат ненавидящим взглядом просил добить. С последним легионером пришлось повозиться. Окруженный с трех сторон, обреченный на смерть, он сам ею плевался. Поворотом корпуса принимая удары, парируя, уходя от них, полоснул потерявшего осторожность Багорика, поймал на край щита Косорига – германец выплюнул зубы.

– У нас мало времени и людей, – недовольно заметил Аларикс. Дар кивнул, кряхтя, швырнул дротик.

– Зачем ты рисковал молодыми, ведь можно было перебить и так?

– А я думал, ты понимаешь. Одно дело – закидать камнями, другое – в бою. Гляди, как раздулась у них грудь. Теперь всем расскажут, как победили непобедимых, приврут, что каждый одолел по десятку. А ты и поддакивай: да, мол, слабоваты римляне против наших.

– Хитер, хитер, – одобрил Дар.

– Вождь, там вино, припасы и это…

Темное, как сажа, существо испуганно лопотало. Воины обступили, трогали.

– Вроде баба, только больная или порченая.

– Хилая, вон руки как веточки – такая работать не сможет. Да и по-нашему не понимает. Что с ней делать, Аларикс?

– Что-что? С горы скинь, отблагодари духов леса за победу. Тьфу, и зачем римлянам всякая дрянь?

Неведомое существо с протяжным криком полетело вниз, смешно дрыгая ногами, – духи леса будут довольны.

Консул Клавдий последнее время часто бывал не в духе. Творилось непонятно что: то обоз пропадет, то табун лошадей неизвестно куда исчезнет. Только-только отправил Клавдий в Рим один из двух легионов с радостной вестью об окончании изнурительной, непосильной войны с германцами; только заслужил он почести, славу и похвалу сената за нужный, своевременно важный в другом месте, на другом конце света свободный легион – началась какая-то чехарда. «Ладно, дела сданы, варвары разбиты, пора в родную провинцию – претор пусть разбирается здесь». Оставшийся на границе гарнизон быстро усмирит жалкие шайки волосатых дебоширов. А дома… Дома Клавдия ждет триумф, красивая молодая жена, сын, податливые, в совершенстве владеющие умением ублажить господина, белозубые крепкотелые эфиопки, не знающие усталости в постели. И где там эта нумидийская рабыня, об изысканных ласках которой все распространялся Гарпал и которую гурману Клавдию обещали прислать с ближайшим обозом? В избу влетел центурион.

– Германцы!

Консул от неожиданности подпрыгнул:

– Какие германцы?

– Там, в лесу.

Консул внимательно присмотрелся.

– Ты пьян, Граний? Ну-ка, подойди.

– Никак нет, командир. Мы с сотней солдат пошли за дровами. Доспехов, конечно, не надели, но все, как ты распорядился, взяли мечи. Они налетели со всех сторон – половину перебили сразу, остальных – потом.

– А ты? – допрашивал консул.

– Я на лошади был неподалеку, когда услышал шум – вижу, варвары добивают раненых.

– Так, – пронзительно взглянул Клавдий. – А теперь – правду.

Центурион замялся – консул смотрел в упор.

– В общем, есть там у меня молоденькая германка. Когда я прискакал, все было кончено, клянусь.

– Кто знает о том, что это были именно германцы? – выпытывал Клавдий.

– Три солдата еще были живы.

– Сколько их? – Консул терял терпение.

– Около ста.

– Так, – крепко задумался Клавдий. – Вот что, Граний. Я знаю тебя давно, с твоим отцом я бился плечом к плечу. Да и ты всегда первым шел в атаку. Если сейчас до Рима дойдет весть, что сотня германцев у нас в тылу вырезала нехотя вооруженную манипулу… – Клавдий покачал головой. – Ты знаешь, что я, как командир, обязан сделать с дезертиром, который бросил своих солдат?

Граний побледнел, растерянно глядя на консула.

– Что же делать?

– Не знаю. – Консул быстро соображал. Откуда взялись, будь они неладны, германцы? Неужели не добиты? Да нет, скорее всего, в панике солдаты ошиблись. Нарвались на кочующих в поисках наживы разбойников, утратили бдительность. Но одно имя германцев способно все изменить. Нет, не здесь – там. Как некстати именно сейчас! Морщины съежились на лбу консула. Его триумф, слава таяли, как дым, затягивая возвращение. Сенат будет в бешенстве. И вся слава мигом обернется потоками грязи, вылитой на его, Клавдия, голову. Все горлопаны Рима, толстозадые сенаторы и прочая гражданская шелуха, ни разу не побывавшая в бою, будет тыкать пальцем и вопить о чести, достоинстве, долге. Консулу даже стало худо. Так… Претор прибыл сегодня, назавтра Клавдий покинет, провались она в тартарары, эту забытую богами границу империи. А если у претора и возникнут трудности, это даже на руку Клавдию. «Да, при консуле-то был порядок, а стоило появиться этому…» Клавдий, забыв о центурионе, хохотнул и потер руки.

Бледный, потерянный Граний мысленно попрощался с карьерой и приготовился к трибуналу. Теплилась призрачная, крохотная надежда, что суд учтет его былые заслуги и заменит бесславную казнь на… Это как боги решат, один из них стоит напротив.

– Где те трое, что видели германцев?

– Все умерли. – Опустил голову от стыда.

– Ну-ну-ну. – Консул обнял, как сына. – Значит, так, но только в память о твоем отце.

Он вытащил меч центуриона.

– Терпи, солдат, в гладиаторской школе похуже будет.

И полоснул по шее и ребрам Грания – кровь моментально хлынула ручьем.

– И запомни: вы, славные сыны Рима, отчаянно бились с двумя сотнями… нет, с тремя сотнями кельтов. К ним подоспела подмога, они забрали своих покойников. Ты, дождавшись ухода, вылез из-под кучи тел. Ты понял – кельты, кельты пришли грабить германские… тьфу, что я говорю? Теперь уже римские земли. К-е-л-ь-т-ы… И по возвращении в Рим я упомяну о твоем мужестве в сенате.

Растроганный Граний бросился на колени, целуя руку.

– Встань. И запомни: в память о погибших никогда, слышишь, никогда не бросай своих, – до боли сдавил его голову консул. – Иди, а то и вправду умрешь от потери крови.

Граний выскочил вон, Клавдий прищурился. Какая-то тревожная муха сомнений закопошилась в мозгу, какое-то недоброе предчувствие. Ты просто устал, консул, лесные грязные бродяги уже давно унесли ноги. А если нет, им же хуже. Случись им попасть в лапы Грания, кожу снимет с живых, лично спросит щипцами с каждого – уж в этом консул уверен.

Весть о набеге кельтов мигом облетела лагерь. Были посланы пять манипул вдогонку – те как в воду канули, забрав оружие погибших римлян. Своих с почестями проводили в последний путь – Клавдий в присутствии претора произнес пламенную речь, завещал тому отомстить (претор кивнул) и под одобрительный рокот солдат покинул лагерь. Караулы удвоили, местность прочесывали конские дозоры. Рим пышно праздновал победу над германцами.