Читать книгу Страшные немецкие сказки - Александр Волков - Страница 6

Как вы помните, мифологическая школа упрятала всех чудовищ в облака, под землю и в водоемы. Природа бывает дружелюбной и враждебной к человеку.

Амбивалентность присуща и страшным персонажам, даже в рамках одного образа – например, Бабы Яги. При этом не объяснялось, почему та же Яга приобрела черты дарительницы, а змей – нет.

В концепции Проппа и других сторонников доисторической инициации сказочной нечисти отведена роль бывших руководителей или создателей обряда. С появлением земледельческой религии великий маг превращается в злого колдуна, а хозяйка зверей – в ведьму, пожирающую детей отнюдь не символически. С уничтожением обряда ведьму сжигают саму – святое и страшное выливается в «полугероический, полукомический гротеск» [103]. Не знаю, что комического в сгоревшей старухе, да и геройством там, по-моему, не пахнет – много страха и безумное желание спастись любой ценой. Коллег Проппа смутило это земледельческое «переворачивание». Мы уже слышали о «данных этнографов», его опровергающих, а позднее рассмотрим сам процесс сжигания, которому был придан особый смысл, инициации не касающийся.

К комплексу посвящения Пропп относил не только ведьму и колдуна, но и живущих в лесном доме разбойников – людоедов, хозяев запретной комнаты (чулана) и даже красавицу в хрустальном гробу. Боязнь пришельцев из иного мира ученый объяснял в традициях изобличителей «предрассудков о Боге». Ссылаясь на Фрэзера, он упоминал о страхе перед существами, которые могут похитить царских детей, наделенных в древности статусом божества. Отсюда – запрет покидать дом и ужасы, следующие за уходом или похищением. В дальнейшем матери стали говорить о «духах», унесших детей, а отцы, замаскированные животными, – имитировать приход лесных чудищ[104]. Между тем в европейском фольклоре похищение детей или требование об их выдаче далеко не всегда связаны с лесом и другим местом для совершения обряда. Явление «духов» может происходить в самом доме – «духи» приходят ниоткуда. Мотив этот древний и, в отличие от инициации, подтвержден летописными источниками.

Поскольку Пропп сводил к общему знаменателю всех без исключения сказочных чудовищ, их образы утратили свою специфичность, на что не преминул указать Новиков [105]. О забвении образа героя говорил и Мелетинский, но его волновал только человек как носитель идеи сказки. Поэтому он поспешил очеловечить и демонических персонажей, оставшихся после инициации. В эпосе злого духа-людоеда заменяет иноплеменник или национальный враг, а в сказке – женщина, взятая из чужого племени, мачеха. Создатели сказки не воспринимали духов мифологически – в качестве реально существующих сил. Сказочные чудесные силы – это фантастическое воплощение сил коллектива, выражающее веру в победу справедливости [106]. Царь Соломон заставлял демонов строить храм, а Мелетинский – светлое будущее.

«Коллективизм» был присущ в основном благожелательным к герою существам. Подчеркивалась их принадлежность к нечеловеческому миру. Но нечеловеческий – не значит сверхъестественный. Например, говорящее животное. Такое, с позволения сказать, чудесное существо может воплощать любые «силы». А главное – «чудес» этих хватает и в мифах дикарей, якобы предваряющих волшебную сказку.

По словам Леви-Брюля, эскимосы и австралийцы, как почти все «первобытные» народы, считают животных умнее людей. Животные знают все, включая человеческие мысли. Конечно, речь идет не о проникновении в природу вещей – иначе прощай дологическое мышление! – а о том, чтобы знать наперед об удачах и несчастьях, об успехе и крушении предприятия. Поэтому к животным обращаются за советом [107]. Достаточная причина для возникновения чудесного помощника.

Животное может магическим путем снять с себя шкуру и приобрести видимость и тело человека. В сказке племени кпелле (Западная Африка) крокодил умыкнул жену у мужа и стал жить с ней в реке. Муж подстерег выходящего из воды крокодила, забрал снятую им шкуру и обменял ее на гулящую супругу. В сказке племени сафва питон заполз на часок в хижину. Вошедшая девушка высказала пожелание стать его супругой. «Почему бы нет?» – подумал умный питон. Однажды ночью жена обнаружила, что ее спящий муж освободился от своей шкуры и сделался человеком. Хотя он ловко управлялся со змеиным телом – для того ум и дан животным, – женщине надоели эти выкрутасы, и она спалила шкуру. Питон остался человеком, утратив значительную долю животной мудрости [108].

Ягуары, крокодилы, питоны, возможно, и ассоциируются с говорящими конями и медведями, но к европейскому миру сверхъестественного отношения не имеют. За редким исключением (оно вызвано влиянием колонистов и миссионеров), в сказках туземцев в роли волшебных сил действуют одни животные. Туземцы не в состоянии узреть, осознать, опоэтизировать антропоморфный облик представителей иного мира.

Противники научно-материалистической трактовки сказок, как ни странно, в чудовищ тоже не верили. Честертон, разделявший мысль о языческом происхождении сказочных образов, называл реальными только пробужденные ими чувства красоты или страха: «Можно верить, что в лесу живут феи, – нередко это просто значит, что соседний лес очень подходит для фей». Почему бы не договорить, что, если верить в фей, живущих в лесу, они там и вправду поселятся? Причем именно такие, каких можно испугаться. Но нет! Писатель не считал древних язычников по-настоящему верующими – они были для этого недостаточно разумны и лишь ощущали присутствие каких-то сил, гадали о них и выдумывали. Честертон признавал объективность языческого «неведомого бога», но не бесов: те родились на свет в результате аморальных поступков – каннибализма, человеческих жертвоприношений, тирании, безнравственности и т. п. Толкин же, хотя и уверял, что волшебные сказки «открывают дверь в Другое Время», поставил при входе туда человека, способного овеществлять свои «фантазии». Так, выдумав эльфов, человек наградил их собственными пороками: эльфы не очень-то добры [109].

Психоаналитики оценивали героев сказок в соответствии с выработанной Юнгом системой архетипов (психических структур). Мудрый помощник (старик), как уже сказано, выражал архетип Духа (значение, скрытое за хаосом жизни), мать или невеста – архетип Анима (часть души, скрывающая противоположный пол в индивиде) и т. д. Каждый архетип (их число было впоследствии увеличено) имеет позитивный и негативный аспекты (светлое и темное начала). Этим, согласно фон Франц, обусловлена полярность чудесных сил. Светлое начало архетипа Духа воплощается в старце, а темное – в колдуне, который представляет собой «темный аспект образа Бога, тот аспект, который не получил признания в коллективном сознании» [110]. Очевидно, будучи признанным, он утратил бы весь свой негатив.

То же касается ведьмы – негативного аспекта архетипа Великой Матери. Ведь Великая Мать (древняя богиня) может быть как гневной разрушительницей, так и благосклонной дарительницей плодородия. Обидели матушку, обозвали ведьмой, оттеснили на темную сторону, но одновременно прославили на светлой стороне через почитание Девы Марии. Соединив образ доброй матери и образ колдуньи, исключенный из официального религиозного культа, мы восстановим единый образ богини [111]. Теперь понятно, почему фон Франц не настаивала на существовании в сказках ясно выраженной морали.

Злых духов фон Франц увязывает с внешним воздействием на человеческую психику. При иных условиях это зло нипочем бы не проявилось. Не живи люди вблизи моря, не было бы морских демонов, вблизи леса – не было бы лесных и т. д. Эту старую истину мифологической и антропологической школ фон Франц дополняет идеей одержимости «силами природы». То есть реальных бесов, конечно, нет, но суровая природа, вторгаясь в человека, превращает его в «нечто разрушительное и демоническое» [112]. Легко уловить в этих рассуждениях пантеистические нотки.

Обстоятельствами земной жизни фон Франц объясняет и пугающих ее мертвецов. Человек, умерший во цвете лет, может превратиться в монстра, чувствуя обиду за то, что его ограбили, лишив непрожитой жизни. Эта формулировка лишний раз подтверждает неприятие психоанализом радостей посмертного бытия. Поток психической энергии, выплескивавшийся в отношениях между близкими людьми, может вернуться обратно и, не найдя применения, сделаться опасным для живых [113]. Ну а эта «энергетика» демонстрирует не только отсутствие личного Бога, на которого должен быть направлен упомянутый поток, но и бытующий стереотип о духах, чья судьба зависит от прижизненных симпатий. Я подробно рассказал об этом стереотипе в книге об английских привидениях.

В полной мере воспользовались выводами фон Франц прагматики вроде Шинкаренко, для которых сказка – инструкция по правильному поведению в обществе. Абсолютного зла в сказке нет – оно вредит лишь тем, кто не соблюдает определенных правил или табу. Следовательно, злобные персонажи помещены туда с учебной целью. Это не духи, не потусторонние сущности, они смертны и могут быть убиты. Их функция (снова функция, как у Проппа) – руководить действиями героя, награждать его или наказывать [114].

Другой «воспитатель» – Воронцов – видит в монстрах всевозможные жесты. Зря вы не верите в чертей рогатых! Их рогами мы все трогаем. Сетка из пальцев рук – это грозные стихии, похищающие людей. Людоеды – это пасть (пясть) отца или матери, вот почему родители в мифах едят детей. Наши руки (уды) породили удавов (змеев), хватающих красавиц, а многоглавую Гидру стрижкой ногтей не обезглавишь. Наконец, самый потрясающий пассаж: «Рефлекторный захват руками кровавых ран смертельно раненными людьми породил представления о сокровищах, которые старательно прячут мертвецы» [115]. Дело Афанасьева живет! А наши-то глупые предки так настойчиво искали клады…

Теперь тебе понятны мои чувства, читатель? Я боялся этих существ и восхищался ими, а оказалось, что это – дожди и молнии, полуголые дядьки и тетки из каменного века, индивидуальные пороки и коллективные добродетели, сознательные и бессознательные элементы психики или просто увесистый кулак и смачная дуля.

К тому же выяснилось, что я инвалид детства и слаборазвитая личность. Нормальные дети, по заключению американского психиатра Б. Беттельхайма, слушая и читая сказки, задают себе вопросы: «Кто я? Откуда произошел? Как возник мир? Как появились люди и животные? В чем смысл жизни?» [116] А мне, стыдно сказать, никакого дела до мира, людей и животных не было. Я спрашивал: «Кто эти чудовища? Где они живут? Как туда попасть?» – и не прочь был очутиться лицом к лицу с ними, чтобы убедиться в существовании волшебной страны. Снова и снова я открывал сборник братьев Гримм и мечтал: когда-нибудь я окажусь в сказке!