Читать книгу Простите, простите, простите меня… - Александр Володин - Страница 42

Повторения, повторения…

Но ничто на земле не ново.

Но становится тем не менее

нашей жизни светлей основа.

Времена перемен настали…

Но и время – спираль витая.

До конца обличенный Сталин

до сих пор над страной витает.

Но народ, закостеневший в рабстве,

так бесстрашно теперь бастует!

Но навеки ли это, братцы?

Ветры времени нервно дуют…

Правда почему-то потом торжествует.

Почему-то торжествует.

Почему-то потом.

Почему-то торжествует правда.

Правда, потом.

Но обязательно торжествует.

Людям она почему-то нужна.

Хотя бы потом…

Почему-то потом!

Как грустно посторонним быть,

чужим на празднике жестоком.

Пить с ними, их уже любить,

им улыбаться ненароком…

Но вот – и я в кругу любимых,

и спущены все тормоза.

Вдруг

оживленные глаза,

глядящие как будто мимо.

Тут одного обносят чашей

или рюмашкой небольшой.

Тут – посторонний, тут чужой

на празднике жестоком нашем.

А что с той девушкой, которая

на вечере так пела, вторя,

но, тихо скрывшись в коридоре,

ушла c веселья раньше срока,

так одинока?

А что с тем стариком, который

сидит в пустой уже конторе,

а перед ним зеленый термос

рассеянной рукой открыт, —

так на душе, наверно, скверно…

Чем растревожен? Чем убит?

А что с тем мальчиком, что плакал

и злобно тыкал в землю палкой?

Он был так жалко одинок

среди шагавших ног…

Она все время искала

просто хорошего человека,

с которым можно поделиться

или провести время,

чтобы не быть в одиночестве.

Но все так привыкли

казаться хорошими людьми

и принимать за это плату,

что она платила и платила…

Когда они расставались,

он любил пошутить.

Так, что-нибудь,

что придет в голову.

Просто от удовольствия,

что все было хорошо

и вовремя кончилось,

и пора разъезжаться.

А она – то ли глупая была,

то ли обидчивая не в меру —

ехала в метро домой

и плакала пять станций подряд.

Она боялась, что он подумает,

будто она без чувства юмора.

А он как раз больше всего

ценил в человеке чувство юмора.

Девушка не спит, не спит, не спит,

полюбила злого чудака.

Неудачник, люмпен, эрудит

и, возможно, тронутый слегка.

Он читает старые стихи,

о самоубийстве говорит,

у него глаза тихи, тихи,

он немолод и небрит, небрит.

Некогда любовь его сожгла,

у него в груди зола, зола,

под глазами у него круги,

за спиною у него враги.

Девушка в тоске, в беде, в бреду,

полюбила на свою беду

не за то, что тенор или бас,

а за то, что непохож на нас…

Жалко телефон.

С самого утра

звонит и звонит в соседней квартире.

Подолгу звонит. Только кончит —

сразу начинает снова.

А в квартире никого нет.

И не будет, это уже ясно.

А телефон не может понять.

То ли не может, то ли не хочет,

то ли ему так необходимо,

что он все звонит и звонит.

Только перестанет —

сразу начинает снова.

Как будто у него жизнь от этого зависит!

И чем ему помочь – неизвестно.

Когда хозяева вернутся, передать?

А кто звонил-то?

Да им и не объяснить,

как звонил!

Привычка-жалость, пожалел.

На этот раз жалел подонка.

Как он воспользовался тонко

привычкой-жалостью! Сумел.

Бездарная привычка-жалость!

К чертям! Прочь от меня!..

Осталась.

Все отправились в гости.

Дружно сидят в гостях.

Там произносят тосты,

там подлецов костят.

Ко мне проникают запахи,

бокалов глухие звоны.

Сижу одинокий, запертый

у черного телефона.

Небритый сижу, опущенный,

кручу номера без проку.

Пушкин уехал к Пущину,

Брюсов уехал к Блоку,

Петрарка ушел к Лауре,

Хрущев ушел к Маленкову,

там пляшут, поют и курят,

там выпьют – нальют по новой.

Безмолвны Восток и Запад.

Зови, проклиная, кричи!..

Я сам себя в доме запер

и сам проглотил ключи.

Рассеянно меня топтала,

без злости, просто между делом.

Рукой махнула, перестала,

а растоптать и не успела.

Потом слегка посовестилась

и вяло оказала милость:

подкинула с небесной кручи

удачи и благополучья.

А под конец, зевнув устало,

вдруг закруглилась, как сумела, —

несчастьями не доконала,

счастливым сделать не успела.

Я бегал по двум лестницам —

то по одной, то по другой.

По одной меня не пускали,

а по другой не было хода.

Так я бегал по двум лестницам,

то по одной, то по другой,

пока меня не остановили знакомые.

Они спросили: что с вами?

Почему у вас такие грустные глаза?

Если бы знал, сразу бы сменил!

Для беганья по двум лестницам

нужны совсем другие глаза.

Большевистские кóжанки

лихо шли по полям.

Пулей, бомбой и ножиком

шар земной – пополам.

Кулаки раскулачены,

потерявшие стыд.

Словом, так ли, иначе ли

государство стоит.

Время ушлым прагматикам.

Шухерят, как в лесу.

С краю бойкой галактики

я вишу навесу.