Читать книгу Неволшебник - Александр Воробьев - Страница 2

Рисунок первый

Это был день премьеры в самом обычном, неприметном, но отнюдь не захудалом кинотеатре. Всё было подготовленно: плёнка склеена, звук отрегулирован, костюм вычищен и с заботою выглажен. И вот уже одна примечательная деталь: он настолько волновался, что даже и не подумал, кому он будет показывать свой костюм в одинокой комнате технического оборудования.

Алёша не сказать, что был очень любопытным пластилиновым человечком. Принимая во внимание тот факт, что жил он в мире не только пластилиновом, но и состоящим из двух цветов, – чёрного и белого, – становится ясно, что если он от других жителей этого мира и отличался, то худо-бедно, разве что. Внешность его была вполне располагающая, пускай и не то, чтобы привлекательная: голова его была кругленькая, ножки и ручки как продолговатые колбаски, и не толстые, и не худые, и не длинные, и не короткие, а туловище – как туловище. В целом, за некоторыми исключениями, он был такой же, то есть чёрный с некоторыми блеклыми пятнами, а не белый с небольшим осадком чёрного, как многие любили себя считать. Это и вправду занимательно, если задуматься: среди населявших этот мир пластилиновых людей, большинство, согласно авторитетному ПДСО (Пластилиновому Двуцветному Статистическому Опросу), верили, что они цвета именно белого, как некоторые выразились, «с оттенками чёрного», а не чёрного с редкими проблесками белого. Но Алёша, в отличие от них, был иного мнения о себе, и вот почему.

Цвет порой был и вовсе больной темой для здешних обитателей. Некоторым нравилось высматривать в себе серый цвет, как-то логически умозаключать свою «чёрно-белость», однако, это часто приводило к конфликтам и ссорам: говорили про таких, мол, многое себе позволяют, смешивая; мол, не положено. Поэтому и видели себя, во многом, или белыми, или чёрными. В этом-то и причина того, что самым распространённым и, к слову, уже вошедшим в моду чувством между «пластилинами» и «пластилинками» стало разочарование: когда двое влюблялись друг в друга, что происходило крайне редко, то через короткий промежуток времени их пластилиновую сладость резало обидное огорчение, что, дескать, вот, мне верилось изначально, что у тебя чёрного лишь оттенок, а оказывается, что это белого у тебя несколько пятен. Алёше довелось однажды влюбиться, и, не желая уделять время длительным и затруднительным размышлениям о своеобразии сосредоточения в себе этих двух цветов, он предпочёл заклеймить себя чёрным навсегда.

Алёша вспомнил о времени и посмотрел на часы. Убедившись, что у него остаётся каких-то восемь минут, он вновь осмотрел себя с ног до груди, сбросив подбородок на грудь и выбросив руки слегка вперёд. Он снова пришёл в замешательство: ему было сложно понять, что было чернее – его костюм или он сам.

Рисунок второй

Если присмотреться к предметам, с которыми работает человечек, или, тем уж более, к собственно результату его труда, то на плоскость очевидного выходят черты и характерные свойства уже упомянутого человечка – вот так было с Алёшей и «Дружбой», которая его отражала.

Фасад «Дружбы», выполненный в стиле, как говорил Алёша, «бедного рококо», прерывался равноудалёнными и регулярными водосточными трубами, уходящими вниз с искривлением и чувством какого-то одиночества, невзирая на свою множественность. Причина того в том, что никаких муниципальных проектов, позволяющих облегчить сток дождевой воды, не было, и это означало, что пришлось бы, так или иначе, иметь дело с лужами. По мнению Алёши, трубы несколько нарушали гармоничную композицию облика здания, но, пускай он, как и все остальные, никогда не видел и не слышал дождя, он верил, что установить эти трубы было верным, предупредительным решением.

Вырезание заметных, пусть и вполне однотипных узоров на «Дружбе», открывшее любовь Алёши к изобразительному искусству, заняло гораздо больше времени, чем созидательное и бережное соединение бездушной машиной пластилиновых кусочков в монолитную прямоугольную фигуру, что вело к созданию почти каждого всё ещё стоящего в этом городке здания и делалось на специальных заводах. Впрочем, само здание Алёшей было только куплено, а затем вручную украшено и обустроено под облик кинотеатра, поскольку изначально, ещё задолго до описываемых событий, эта постройка также служила заводом по производству построек.

Объявления, афиши и прочие рекламные инициативы были Алёшиной попыткой вывести его заведение из спектра «средне» в спектр «чуть выше среднего». Иногда даже, что вполне замечательно, Алёша раздумывал, расписывая задумку в своём дневнике в глубине квартиры многоэтажного дома, вместо букв «КИНОТЕАТР», высившихся на крыше здания и однозначно и исчерпывающе представляющих предназначение этого заведения, выставить буквы «ТЕАТР КИНОИСКУССТВ». Идея эта им была вскоре отклонена, поскольку, по его расчёту, длины здания не хватило бы для таких длинных слов, а иначе буквы должны были быть маленькими, что Алёшу, при всём желании изменения, никак не устраивало. Именно поэтому, исходя из того же дневника, «Дружба» никогда и не собирала полный зал, а оставалась таким местом, куда бы пошли только заскучавшие на вечерней прогулке парочки за полупустым, но лёгким времяпрепровождением, или просящие милостыню за очередной подачкой, в надежде разжалобить хозяина, который – последние-то знали – был мягким. Это положение усложнялось и навязываемой Алёше конкуренцией от кинотеатра, находящегося в здании по соседству. То был так называемый «Grand Palais», или «Большой Дворец». Примечательным образом, здание «Grand Palais» было не изготовлено на заказ, а также было выкуплено, пусть и не в таком обрюзглом состоянии, как Алёшин бывший строительный завод, ведь служило некогда многоквартирным домом, потерявшим привлекательность свою для горожан из-за всё понижающегося качества жизни района. Как следует из дневника, Алёша предполагал, что сетовать государство может разве что на свою нерасторопность в отношении установки водосточных труб.

Коли выразиться так будет уместно в данном контексте, «во "Дворце”» проходили показы фильмов первой величины – по популярности, но не обязательно по качеству. Алёша часто был свидетелем толп, в нетерпении собирающихся в очереди длинным червем, извивающимся при своём погружении вовнутрь, но хозяев никогда не видел; всё же, он однажды заприметил автомобиль, к которому подошёл и над которым склонился один вышедший из кинотеатра некто в час крупной премьеры, пока зрители томились в зале в предвкушении финала; между тремя, добавляя двоих в автомобиле, состоялся краткий разговор, после чего машина тронулась, а вышедший из кинотеатра возвратился. Кто был владельцем, а кто был руководителем «Grand Palais» этот случай не прояснил.

«Дворец» превосходил «Дружбу» практически во всех отношениях: будучи на один этаж выше, конкурент больше притягивал внимание прохожих, а техническое оснащение во «Дворце», к слову, стало бесподобным и перешло на недосягаемый для Алёши уровень, когда, при финансовой поддержке Министерства Культуры, кинотеатру был предоставлен доступ к новому типу плёнки – «незажёвывающемуся». Такая плёнка была выполнена с помощью сплава пластилина и пластмассы, что обеспечивало ей определённую твёрдость при прокручивании с бобины. И подобное техническое нововведение было сделано при всём том, что пластмасса была единственным совершенно недопустимым элементом жизни настоящего общества, причём, во-первых, с морально-нравственной точки зрения. Пластмассу боялись, и в этом-то страхе сильнейше презирали. Пластмасса считалась чем-то убогим, недостойным и предосудительным, и её пугающие свойства, в первую очередь твёрдость, отвращали общественность. Вновь ссылаясь на ПДСО, проведённому и по вопросу отношения населения к изделиям из пластмассы, можно констатировать любопытно расхожее мнение: на вопрос «По какой причине Вы ненавидите пластмассу?» 31 % опрошенных ответили, что «пластмасса вредна для здоровья», 12 % сослались на неприятный запах пластмассы при горении (при том, что никогда, или почти никогда здесь никто ничего не палил), а 55 % ответили, что «изготовление и само существование изделий из пластмассы попирают основные моральные принципы ввиду вызывающей отвращение жизнепорождающей способности пластмассового материала». Речь в последнем случае идёт о том, что, дескать, строим и создаём мы из пластилина, и пластилиновые мы сами, так уж если начали строить и создавать из пластмассы, то тогда уж и сами пластмассовыми станем? Те, кстати, оставшиеся два процента опрошенных, не вошедшие в официальную публикацию результата статистического опроса, так и не были в дальнейшем упомянуты. Что с ними было и, что главное, как они ответили на вопрос – осталось неизвестно. А пластмасса Алёшу-то издавна отвращала. Но он, всё-таки, проходя мимо «Дворца» по дороге к «Дружбе», глядел на облик властной империи конкурента с видом горькой зависти и большой несправедливости, быстренько утешенными обжигающей сладостью отмщения с долгожданной грядущей премьерой.

Рисунок третий

Пробило ровно восемь часов пополудни – время премьеры. Переведя глаза с часов на дверь, ведущую из технической кабины прямо в прихожий зал кинотеатра, Алёша зашагал в неестественной для себя ободрённой и обнадёженной манере. Пройдя первую дверь, он с затаённым дыханием подходил своим оживлённым шагом ко второй, входной двери кинотеатра. Это была его задумка начиная с первых набросков организации премьерного показа: устроить широкую рекламную кампанию, а затем, имея в кармане достаточное внимание потенциальной аудитории, перед самим показом распахнуть двери изнутри и лично поприветствовать пришедших зрителей. Алёша возлагал надежды на этот кинопоказ, что и проявилось в его необычной походке. А возможно, стремление его ног к энергичному движению было одним из итогов его многострадальной и, как он написал у себя в дневнике, «мракобесной» рекламной кампании, обязывающей его к «долгому и бессмысленному труду».

За две недели до предстоящего показа Алёша отменил бронирование своего единственного зала кинотеатра на оставшееся время перед премьерой. Идея для рекламной кампании, пришедшая ему, проистекала из содержания самой картины: это было чем-то вроде полудокументального фильма об истории появления и распространения главного бича всех времён и народов – пластмассы, что сподвигло Алёшу выйти на улицу с листовками и газетами и раздавать их как бы в рамках целой агитационной кампании. Этот предприимчивый ход был сделан им лишь из желания задобрить «Пластфильм», практически монополизировавший рынок кинопрокатчиков, и открыть себе этим путь к заполненным на недели вперёд графикам показов. Осуществление своей задумки требовало от Алёши непреклонного терпения и почти что полного обездвижения, ведь стоять со своим рекламным материалом нужно было только напротив «Дружбы», да и раздавать газеты и листовки без пальцев, периодически перемещая кучку, было Алёше неудобно. Из-за такого своего качества Алёша захватывал охапкой десять или пятнадцать газетёнок или тридцать-сорок штук листовок и подходил к прохожим с целой пачкой, предлагая взять оттуда одну штуку. Сложность сбагривания его печатной продукции заключалась в том, что приходилось ему держать те самые кучки одной рукой сверху, а другой – снизу, что требовало от исполненных безразличия прохожих, помимо внутренней тяги к чтиву, последовательности движений и ловкости рук. Судя по дневнику, те 14 дней, которые он потратил на свою агитацию, содержат в себе столько его воспоминаний о родителях, сколько не было им обдуманно за любые две подряд идущие недели последних десяти лет. Так что Алёше не удалось раздать и одну десятую часть своих рекламных материалов.

Кстати, фильм, о котором идёт речь, не документальный, а именно полудокументальный потому, что правды в нём только половина. Но зрители об этом не знали.

Алёша толкнул двери кинотеатра и увидел перед собой никак не ожидаемое зрелище: три или, может быть, четыре десятка человечков толпились у входа, а при выходе владельца и главного работяги заведения, затолпились ещё плотнее, протаскиваясь внутрь здания подобно тому, как песок сгущается у серединной части песочных часов. Алёша не успел ничего сказать. Таким же образом зрители толкались и внутрь кинозала, распределяясь сразу же по местам.

Алёша практически не успевал за движением пластилиновой массы и, почти растерявшись, направился в техническую комнату, чтобы оттуда пронаблюдать заполнение зала и начать показ фильма. Он шёл обрадованный и тут же озабоченный, глядя на попеременное инертное движение своих беспалых рук, раскачивающихся при ходьбе. Это лишь предположение, но в тот момент он мог размышлять, допустим, о том, как же так произошло, что он остался без пальцев. Он не мог к тому времени не знать, что беспалые пластилины, а порой и пластилинки, бывают, но они всегда составляют такое общество, подавляющее количество представителей которого живут только из страха наказания и глубокой внутренней тревоги от ещё не забитого какими-то занятиями времени. Вырезание пальцев младенцу было сродни священному ритуалу, который осуществлял отец, лепивший младенца вместе с матерью. Последняя же всегда занималась вынашиванием и определением основных черт младенца, как рост, длина рук и ног, черты лица и даже свойства характера. Всё, что нужно было делать матери помимо собственно лепки, и что ей предшествовало, так это есть до того много, пока у неё не вырастет характерный живот. После наращивания отец и мать отсоединяли выросший пластилин и придавали ему форму. В то время, как они делали это, они должны были любить дитя; после окончания лепки, ребёнка оставляли на родительской постели на три дня. Если по прошествии трёх дней малыш не двигался, значит, родители недостаточно любили этого ребёнка, чтобы он ожил. По крайней мере, Алёше так рассказали его родители, отвечая на его вопрос о происхождении детей. А то, правда это была или нет, сам Алёша не знал, он был равнодушен к этим делам.

Всё-таки, пальцев не было, и Алёша не пытался это исправить. Вероятно, не было и большой нужды. Так или иначе, не это занимало его в тот момент, когда он зашёл в свою кабинку, закрыл за собой дверь, затушил освещение зала, направив туда свой светлый взор, и запустил фильм.