Читать книгу Сборник. Книга 1. Роман «Седой» и другие избранные произведения - Александр Войлошников - Страница 4

Просыпаясь, слышу тихий разговор моих спутников, а открыв глаза, понимаю: уже день. Состав стоит. Выбравшись из кубрика, подползаю по ящикам к окошечку: вокруг – равнина, заросшая кустарником. Неподалёку – типовой дощатый железнодорожный барак, покрашенный коричневой краской и стандартное коричневое служебное помещение на четыре окна. Разъезд.

– Держи пайку, Рыжий! – Седой протягивает ржаной сухарь и крохотный кусочек сала. – А это – пайка воды… – и подаёт мне жестяную кружку, наполненную на две трети. – Мочи сухарь, заедай сало. Не взыщи за лёгкий завтрак. Вагон ресторан – в другом поезде. А вода… неизвестно когда… колодец рядом, да днём нельзя… закнацают с ведром – усекут: в составе есть пассажиры.

– Ни фига, я шкет не гордый, мне и щебёнка не в падлу, – хорохорюсь я, хотя думаю, что при такой диете фигуру не испортишь, а, вот, ноги протянуть – запросто.

– Жисть у нас, как у Ленина: не кормят и не хоронят, – шутит Вася и добавляет мечтательно: – Эх, помянешь тут добром и лагерную баланду… – И напевает тихонечко на опереточный мотивчик:

А Седой, усмехаясь, с пафосом цитирует: «Привычка к простой пище укрепляет здоровье, делает нас сильными перед соблазнами роскоши и освобождает нас от страхов перед превратностями судьбы!». И поясняет: – Эту мысль передал через своих учеников нам, гурманам, избалованным изысканностью лагерной баланды, философ Эпикур, живший за три столетия до Иисуса Христа!

В сереньком пасмурном свете, профильтрованном сквозь маленькие пыльные окошечки под потолком, я имею возможность рассмотреть своих спутников: чёрные зековские робы, головы наголо острижены, лица заросли щетиной. А у Васи, вместо щетины, – беленький юношеский пух. А до чего красивы Васины глаза: огромные, голубые, ясные! И лицо Васи доброе, застенчивое, освещается изнутри спокойным сиянием глаз. Теперь-то понятно мне: почему Васины глаза так раздражали гомика садиста Хряпа. А когда улыбается Вася, то кажется, что от лучезарности его улыбки светлеет в полутёмном вагоне. Седой – он и вправду седой. Странно смотрится его седина в сочетании с ловким, по юношески стройным гибким телом и совсем ещё молодым лицом. А Тарас, при дневном свете, оказывается ещё громаднее. Во всей его исхудавшей, но могучей фигуре, чувствуется огромная угрюмая силища, озлоблённая лагерем. Не без содрогания представляю я, как затрещат в его могучих ручищах, со страшными широкими ладонями, кости того, кто встанет на его пути.

– Швартуйся к нам, Рыжий, – приглашает Седой, – садись тут… – и продолжает разговор: – …а раз нас в зоне не надыбали, то маракуют, что мы во мхи подались. Тем более, барашка ведём, – значит, длинным путём идём, через северА. Мужики мы крепкие, дескать, рвём когти по мхам при доброй хавке! Путь дальний, но надёжный – по гепеушной логике.

– Куда барашка ведёте? Где он?! – удивляюсь я. Все смеются, а Седой объясняет:

– Говорят, в Африке, когда выпивают на троих, то двое пьют, а третьим… закусывают. Мы не из Африки, но из тех мест, откуда чаще выбирают путь через безлюдную тундру. Для провианта, берут с собой ещё одного зека, чтобы в пути его схарчить. Его и зовут барашком. Тот, кого за барана берут, того не знает и за честь для себя считает, раз его авторитеты с собой в побег взяли. Барашка выбирают из молодых, наивных, вроде Васи. А чтобы он охотнее когти рвал, ему на зоне условия создают такие, что у него один выход – коцы вязать. Видно, перст Божий, но у нас получилось всё в масть: каждый стукачёк на зоне знает, что у Васи один выход – линять от Хряпа.

– Так шо, зараз уся ескадрилья еропланов по северАм ромашки рисуеть, ловлят нас… тильке зряшно бензин палють… – усмехается Тарас.

– Не читают чекисты Конфуция, – говорит Седой, – а он за пять веков до нашей эры написал: «Трудно поймать чёрную кошку в тёмной комнате тогда, когда её там нет!»

А Вася притворяется обиженным:

– Это тебя да Тараса ловят. А меня, блин горелый, не ловят… уверены, что я за пупками вашими в кормрозаправниках заныкан, а вы на сытых копытах по мхам чешете.

Я содрогаюсь внутренне:

– Да это же… людоедство??!

– Конечно, – спокойно отвечает Седой. – Людоедство для Африки – анекдот экзотический, на Соломоновых островах – ритуал мистический, а в Советском Союзе – хлеб насущный. Не по религии и не для экзотики распространено людоедство в России, а от лютого голода. А почему в России, которая при царе хлебом делилась с Европой, ныне голод – норма жизни? Как крестьяне так щедро делятся хлебом с государством, что потом своих детей едят? А? Тарас? Ты с Кубани, из самого урожайного края, объясни нам, горожанам: как на Кубани голодать можно?!

– Обнаковенно… – хрипит потихоньку Тарас, – зараз хлиб растёт не хрестьянский, а колгоспный, а хрестьянин тильке працуеть… А ране, до коллективизацьи, понаедуть у станицу продармейцы чекисты и пока одни на вулице у пулемётов дежурять, шоб со дворов нихто не выглядал, друхие во дворах хлиб згребают… А во дворах воны шо хотять, то и роблят. У сосида мово дитят було невэлика купка – шестеро… ось вин рады них заховав хлебушок. Так воны… хай их, нечисть ту – чекистов, – воны дитэй звязанных у яму поскидалы… та на глазах у батька закапувают их… а ще и пригутаривають: ты, кулак, семена хлиба закопав от рабочего классу, а мы твоё семя кулацкое тэж в землю закопам. Колы сей же час хлиб нэ витдаш – на поминках дитячьих жрать его будэшь! Ось колы детишки, у под земли шевелясь, задыхаться стали – батька показав, дэ хлиб заховав… ось це уся любов хрестьянска за радянску власть… А по весны усе одно: вмерли и сосид, и диты ёго. Усе зъилы: и упряжь, шо от коней ще осталась, и кору… тильке дитэй нэ илы. Нэ уси на людоедство способны. А щас, писля коллективизации, и по дворам хлиба немае – вись хлиб на элеваторе. Шоб зараз же – рабочему классу…

– Ты думаешь, Тарас, это рабочие крестьянским хлебом обжираются? Хрен такой вот… рабочему классу от вашего хлеба! В те годы дети рабочих тоже с голоду пухли. А тот хлеб коммунисты за валюту спустили в другие страны, чтобы там компартии организовывать для политических переворотов. Да и других нахлебников на ту валюту было достаточно. Есть такие писатели, которые профессионально занимаются «партийным искусством» и советскую власть восхваляют: Эренбург, Маяковский, Катаев, Петров и Ильф… много их, пидоров продажных… от Москвы до Питера раком не переставить! И каждая такая проститутка дешевая за границу за валюту ездит, чтобы там советскую власть расхваливать… когда в России миллионы крестьян от голода пухнут! Помню я, что французские газеты про русских писателей печатали. А им – что… как с гуся вода! Врали, безо всякого стыда! И на русскую эмиграцию, лживые пасквили сочиняли в подлую коммунистическую газетёнку «Юманите», которая, как шлюха, живёт на содержании Москвы и за это в любую позу встать перед ней радёшенька! Во Франции эту грязную газетёнку называют «Помойка». Хорошо, что пасквили этих писак, выродков из СССР, были, хотя и злы, но настолько глупы, что никто им не верил. Я не говорю о закабанелых коммунистических начальниках, тратящих валюту на поездки за границу для покупок дорогого шмотья! На то они и владыки порабощённой России! Но писатели… – и Седой возмущенно покрутил головой, – Ведь писатели и поэты всегда были совестью России! А если посчитать: сколько детей не умерли бы от голода, если бы только один… один мерзавец Горький! – не содержался бы в роскошной трёхэтажной вилле на острове Капри на деньги советского народа! Вот и получается, что советские «инженеры человеческих душ» – самые лютые людоеды: сколько десятков крестьянских детей каждый из них схарчил!? А как величаво презирал русское крестьянство в голодные годы Горький, живя на Капри и запивая устрицы дорогим вином, которое ему приносили на виллу из ресторана! Как же этот подлец и спец по шедеврам умственной глупости, презирал «сытое мурло капитализма» за то, что оно – сытое!! А расскажи-ка Тарас про ту мать и её детей… ну, ты на зоне мне рассказывал… Пусть молодёжь послушает!

– Яку маты? Яка дитэй ила по одному? И других дитэй ими кормила?…

– Да не-ет! Про ту, которая детям чугунок завещала!

– А-а… тэж Катерина… сусидка… сэбе голодом заморыла, усэ, шо було, дитям отдавала. Чухун у ей був велыкий… тилько шо у хате и осталось писля коллективизацьи. Вмыраючы, вона дитэй об одном просыла, шоб варылы воны её мослы в циим чухуне… або осталысь от ей тильке кости…

– А эта тварь – Горький, – укорял капитализм «за сытое мурло», а за голод советскую власть не осудил! – перебивает Седой. – А сколько честных людей погибло от его подлого призыва, сочиненного по заказу ГПУ для чекистского «правосудия»: «Если враг не сдаётся – его уничтожают!»? Вдохновлённые этой людоедской фразочкой, в СССР отменили даже видимость судов и ввели «особое совещание» для уничтожения людей по спискам, чохом приговаривая к расстрелу сотни тысяч, а то и миллионы людей! Заочно, ни о чём не спрашивая! Ведь врага не судят… Вот, поистине, людоедская рационализация правосудия с подачи и одобрения «Великого Пролетарского…»… не хочу называть его писателем… эту мразь позорно и человеком назвать! Что человеческого в этом маразматике?? Да за один пламенный призыв Горького «Пусть сильнее грянет буря!» был он проклят навечно всеми теми, кто горел в России в огне гражданской войны, пока «глупый пингвин робко прятал тело жирное в утёсах» на острове Капри! А чего стоят слова Горького: «В России народу, как песка – не вычерпать!» Так что, если Горькому шашлыки из крестьянских детей не подавали, то уж немало посодействовал он, именно, – он! – людоедству в России… Не могу я забыть один из его гнусных рассказиков, где со смаком описывается, как мать втыкает нож в сердце доверчиво уснувшего сына во имя верности своим политическим идеалам. Не помню уж, да и вспоминать противно, как называется та гнусь мокрушная, написанная по заказу ГПУ. Ни один самый озверелый мокрушник не придумал бы такую пакость про мать! А творчество этого мерзавца и ублюдка изучают дети во российской школе!! И на фоне похабели, которое называется «партийное искусство», очень гуманно и пристойно брать в побег «барашка». Ведь, в России человек дешевле бездомной кошки!

Помолчали, каждый о своём. И вдруг Седой спрашивает:

– Тарас! У тебя по пятьдесят восьмой два расстрельных пункта, а тебя ни разу не шлёпнули! Забывают, или – как?…

– Зараз и шлёпнули бы… – соглашается Тарас, та ще ж у тридцать третьем роци було… закон другий. Тодди ще одын голод був. Урожай був добрый, да хлиб весь повывезли. А на станции хлиб сгуртовалы у кучи, прямо у грязь пид дождём… но народу не давалы. На кажней купи – чекист з винтом. Колы яка одуревша с голоду жинка лизла до хлиба – стреляли тую жинку без попередження. Ось, у кажной купи хлиба лежалы мертвяки. Кого – голод успокоив, кохо пуля ухомонила. Тодди мы, козаки, в яких силушка ще була, домовылысь, шоб отбить зерно у чекистов та нагодувать жинок з детьми. Ну… пужнули мы тех нелюдей, шо на хлибе сыдели – те тикать вдарылись, ось побачили, шо не с бабами, а з казаками дило мають. Та зачалы мы хлиб раздавать. По справедливости. А народу туточки понаби-игло… Да-а…

Спокойно лицо Тараса, но огромные ладони сжимаются в страшные кулаки…

– Зараз, чекисты сгуртовалысь. Подъихалы на тачанке з пулемётом, та зачалы штриляты по казакам та по жинкам. Тих, яких с зерном прихватили у станицы, тэж в расход пускалы. А туточки начальство областное прикатило в антонобиле, та шумыть на чекистов: «Вам шо – ще трупов мало?? Труполюбы, мать вашу!! Щас вже не громадяньска война, щоб усих крестьян подряд враспыл пускать, як вражески класс! Щас иншее времячко и державна власть усе права маеть на чоловичий матерьял! Крестьяне – тэж державное завоевание пролетариата! Трэба берехти крестьянина та пользоваты его з корыстью для рабочехо класса! Ции казакы, вражий класс, усю жизню працевать должны в лагерях на потрэбу рабочего класса!!..» Ось туточки и суд советский: як начальство мовыт, так судья судит. Усим присудили працуваты на ридну радянску власть пожизненно, щоб ции крестьяне сами бы дохли для корысти пролетариату. Ось и уся хуманность… – усмехается Тарас.

– Ишь, какую роскошь допускала советская власть в тридцать третьем – суд! Хотя судили и по указанию партийного начальства, а, всё-таки, – судили!! А вот, нас, простачков офицеров, прикупившихся на лажовую амнистию в тридцать шестом, судили по присказке: «На нет и суда нет, а есть особое совещание!» Вот это «Особое совещание», которое никто из нас в глаза не видел, поделило нас по своим таинственным соображениям, скорее всего – по алфавиту, – на три списка. По первому списку – пожизненно, по второму – четвертак, что того не мохначе, а по третьему – расстрел… А тебя, Тарас, судом судили и раз ты «могутний» – приговорили к пожизненному. Чтобы работал, как раб. А хиляка шлёпнули бы, чтобы не кормить. Разумно? От то и есть советское правосудие! Необузданно дикий террор рабовладельцев, поработивших русский народ и уничтожающий крестьянство! Но если на Гаити раб денег стоил, а потому берегли его, то в России рабы коммунистам достались бесплатно и их, после того, как ограбили до последнего зёрнышка, теперь уничтожют, чтобы не кормить. Мало того, каждый может, как угодно, шельмовать российское крестьянство, как это делал подонок Горький в своих шизофренически статьях, направленных против крестьян. А можно откровенно насмехаться над крестьянами, презрительно называя их «колхозники», как это делают горожане, – сами же вчерашние крестьяне! А можно безнаказанно уничтожать крестьян пулей, и голодом, как это делает НКВД!! Ведь в 33-м, 34-м годах крестьян уничтожали, как класс. За побег из села – расстрел на месте! Или Колыма, где смерть, но постепенно.

К стыду человечества, рабы были во все времена. И в древнем мире и в средние века, даже в новой истории. Но! – во все времена рабов, хотя бы отбросами, но кормили. Понимали: голодный раб не выгоден и опасен: плохо работает и зол!! Поучились бы рабовладельцы прошлого у коммунистов, которые советских рабов не только не кормят, а отбирают даже ту еду, которую рабы с трудом и риском для жизни собирают тайком в полях и лесах и прячут для спасения своих детей! Повезло советскому начальству с российским народом, который по-скотски покорен и всеяден! Ни одна скотина не выживет на тех харчах, на которых выживает раб российский! Но удивляет меня «прозорливость» Партии, которая распевая песенку «Если завтра война», рассчитывает, что замордованные рабы, «если завтра война», защитят Советскую власть!! Никогда в истории человечества рабы не защищали ненавистных тиранов! Мне кажется странным такой идиотизм Партии. Ведь, крестьяне не имеют паспортов, они юридически и не граждане СССР! На фиг нужно им защищать чужую для них страну, где живёт и господствует большевицкая мразь, отбирающая у них еду! Ну, ладно, русские крестьяне – скот бессловесный и безмозглый, – пойдут они на убой, неизвестно зачем и за кого. Но, кроме крестьян, есть казаки! Такие, как ты, Тарас: гордые, храбрые, – потомственные бунтари! Люди! а не скот безмозглый!

Но больше всего удивляет не только меня – бурная деятельности НКВД. Мне кажется, что служит эта контора какому-то изобретательному врагу Советской власти, который избирательно уничтожает миллионы самых нужных и преданных Советской власти людей, оставляя в живых опасных врагов, таких, как мы с тобой, Тарас. А ещё таких убийц садистов, как Хряп. Эти-то нелюди нахрена соввласти? Только для службы в НКВД? Мало того, это учреждение превращает в своих врагов не только людей, прежде лояльных, каким я был, но, даже, героев гражданской войны! Это мы видели в зоне. Ведь политические многое поняли, и если выживут они… А как ты выжил, Тарас? Ведь, столько лет зону топчешь!

– На усе Божья воля, – пожимает крутыми плечами Тарас. – Не раз з малого числа счастливчиков оставався живым я, как самый могутний. От був у мэни случай летом тридцать шостохо… на Волге, пидля Сталинграда… там ще одну комсомольску стройку змараковалы – канал Волга – Дон. Ну, зараз комсомольска стройка, то з усих лагерей зеков на баржах навезлы. Тильке зачалы мы зону ставить, зараз иншая команда: «Отставить!» Значит, усих зеков – вертать обратно…

А шоб убрать то, шо понагородылы, – отобрали чоловик двадцать – самых могутних. Ить со многих лагпунктов посылали на нову стройку тих, шо «на те, Боже, шо мэни нэ гоже» – самих доходяг. Ось остатних, чуток не тышшу, загналы в баржи та буксирами повезлы у низ по матушке по Волге. А мы ще мисяц разбиралы то, шо за пивмисяца гамузом нагородилы. А писля и нас у баржу и тэж у низ по ричицы! Ну, маракуемо, шо щас устринимось з тими, з кем пид Сталинградом працевали.

Завезлы нас за якысь острова. Бачим, – понатуре повдоль острова ти самы баржи стоять с позадраенными люками – живых у циих баржах вже не було. Мабудь – шоб не кормить, раз зеки остались ненадобны… Но колы зеков в России – сколь хошь, а баржи – госимущество, то ось нас и привезлы, шоб ти баржи чистить от мертвяков. Построили нас и кажеть нам начальник, шо хто у трюме буде працевать, тому ударный паёк, два премблюда, и зачет: за кажин день – три! Мне-то ции зачёты – як зайцу триппер: у меня ж бессрочка. От и пийшов зараз у трюм урка из китов мокрушных, выпендриться шоб. Ще и размовляеть:

– Шо до мэни ции жмурики, я из вас жмуриков наробыть можу скильке надо…

А через пяток хвылин ций кит, глядь, выныриваеть из трюма! А в руках у ёго – голова чоловичья обглодана, и нога со следами зубов… Стоить цей кит, та башкой мотаеть:

– Хоть шо роби, начальник, нэ можу туда бильше!

Остатние – тэж скисли. Шо тут робыть, перекрестився я та пишов у низ, потому шо бильше некому идтить було. Ось, шо я побачив у трюме – це никому нэ скажу. Нэ злякаюсь я ни якой смэрти – усякую смерть бачив, но таку – нэ приведи Господь! Ить воны, зеки, обезумев, илы друг друга заживо и кровь пили из живых во тьме кромешной… Господи, прости их! Рази то – людоедство!?? Ить то, шо воны пережилы – дуже сверх тохо, шо людына можеть…

– Ну, зверьё чекистское… и как их земля носит!?… – крутит головой Седой. – Поистине: «Бесчеловечен человек!», – вещал в семнадцатом веке Аввакум…

– Ты, Седой, к советской жизни, не привык, а ты, Тарас, отвык, – неожиданно встревает Вася, – Никакого злодейства с баржами не было! Просто, обыкновенное советское головотяпство! Мы же видим, как зерно, цемент, – всё, что нельзя хранить под дождём, – лежит на станциях. А то и в открытых вагонах на путях стоит, а те пути – уже ржавые!

Так и зеков привезли, а выгрузить забыли. Или получателя на месте не было – груз принять. Был бы груз срочный или ценный… А то – зеки! Этого добра в СССР – навалом! Как писал Горький: «В России народу, как песка – не вычерпать!» Главное, блин горелый, чтобы побега не было – со списком сошлось. А в каком виде доставят: в живом или не очень – разве это важно? Жмуриков возить удобнее: есть не просят, и не сбегают. Это – советская логика! К ней не привыкнешь – подохнешь, а не подохнешь – привыкнешь!

– И это – русские люди?? – восклицает Седой.

– Русские кончились, остались советские! – берите, что осталось, а то и тех не будет! – шутит Вася подражая совторговле.

– Ось, таку советску людыну вбить не грех… – мрачно басит Тарас.

– Что-то, Тарас, не стыкуется это с твоей верой, где сказано: «возлюби ближнего», – подначивает Вася.

– А я можу возлюбить не токо ближнего, а и враха своего, колы цей ворог людына. А як же ж советску людыну аль чекиста возлюбить, колы вин не людына, а тварь богопротивна? Вбить таку тварь – Святое Дело! – возражает Тарас.

– Ты, Тарас, не зря на свете пожил… – с завистью говорит Седой. – От скольких чекистов ты землю очистил?

– А помнишь, Тарас, гопника – пахана из «друзей народа», – который перед нами – «контрой», выпендриться захотел, дескать, он-то, блин горелый, – настоящий советский человек? – напоминает Вася. – У него и заточка в рукаве была! Не стал ты его бить, – поймал «в ключ», за шейку, и мотанул… у него шейные позвоночки хряпнулись! А потом, как в песенке: «Он лежит и еле дышит, ручкой-ножкой не колышит… сдо-о-ох!!» Ни одной царапинки, а лежит гопник и ни гу-гушечки, как новорожденный: только глазками моргает… вот смеху-то было! Фантастика, блин горелый: «Голова профессора Доуэля»! И никто из блатарей Тараса не заложил!.. Все подтвердили: «так и было!»

– Да! Есть у воров понятия о чести и справедливости… в отличие от советских людей, которые от подлой трусости уж и на людей-то не похожи… – раздумчиво говорит Седой. – И жалею об одном: сам ни одно Святое Дело не совершил, ни одного чекиста не порешил. Я – русский офицер! – а в гражданскую за чужими спинами отсиделся, за народ русский не заступился. Правильно за то Бог меня покарал…

– Седой, сколько на земле людей? Миллиард? Я, блин горелый, думаю, что одного Бога на всех маловато, чтобы за каждым ливеровать, и успевать карать! – не без ехидства выдаёт Вася типовую атеистическую подначку. Что он – с гвоздя отцепился? Какая шлея ему под хвост попала? – так и ищет: как бы подъелдыкнуть каждого! Но вместо того, чтобы отмахнуться от ехидного вопросика, Седой, которого Вася допек таки, отвечает назидательно, хотя и раздраженно:

– Василёчек, лазоревый цветочек! Ты твердишь: «я думаю, я думаю…» А чем ты думаешь?

– Головой думаю, Седой! Головой…

– А надо бы – душой! А голова – это та часть тела, которая думает… будто бы она думает! Да ещё хочет, чтобы ей кепочку купили за то, что она умная! Не суй ты глупую башку в то место, куда умная задница не лезет! Микроб, живущий в унитазе, тоже имеет оттуда точку зрения на человечество… Не лезь с примитивной советской логикой в деликатные вопросы! Вера тысячи лет жила без агитпропа, проживёт и без твоих сопливых подначек. Бог – не НКВД. Зачем Ему сексотов держать, чтобы за каждым шмураком ливеровать: что тот трёкнет под пельмени?

Забыв о сарказме, всё больше увлекаясь, Седой говорит быстро и не очень понятно:

– Создав человека, Бог заложил в духе его программу гармонии со вселенной, в том числе, с окружающими его людьми. Когда человек грешит, – создаётся диссонанс между частотами души и духа, не зависящий от веры и разума человеческого. Не против Бога грешит человек, а против духа своего, который тянется к Духу Божьему! А кое кто и дотянулся! Мелкие грешки человеческие не надолго выводят душу из состояния гармонии с духом, который не только вбирает в себя всю информацию из души человеческой, но и ведает здоровьем каждой клеточки тела и управляет всеми химическими и физическими процессами в теле, скрытыми от разума, сиречь, души человеческой. А большой грех способен создать такой сильный диссонанс души и духа, что от этого разрушается здоровье человека, как душевное, так и телесное на клеточном уровне. Страх, злоба, зависть провоцируют болезни желудка, печени, сердца… все болезни – из-за диссонанса души и духа! И беспомощно разводят руками медицинские светила, а простые люди говорят: «Бог покарал за грехи его» и оказываются правы. Да, Бог карает справедливо и беспощадно, карает законами природы того, кто нарушает их! Мало родиться человеком – надо ещё стать им!

– Во, блин горелый, выходит, – человек сам себя карает?! – удивляется Вася.

– Можно и так сказать, – соглашается Седой. – Человек самоуничтожается глупостью и подлостью. Но! Надо учитывать, что религий на земле множество, а разные религии содержат разные нравственные нормы. И то, что для одной религии – грех, для другой – доблесть! Потому-то Апостол Павел писал:

«Ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: дело закона у них написано в сердцах, о чём свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (Рим. 2:14).

Так что, судим мы себя сами. А от себя не спрячешься, себя не обманешь! Не оправдаешься тем, что ты не веришь ни в Бога, ни в Аллаха, ни в совесть! А церковная бодяга с искуплениями грехов индульгенциями, свечками, пожертвованиями, исповедями – это лапша для широко расставленных ушей безграмотных прихожан, не знающих и не желающих знать Слово Божие. И прав Тарас: не каждое убийство – грех. Может быть убийство и Святым Делом, ибо нет в мире абсолюта добра и зла. В некоторых христианских странах и кровная месть узаконена. И не только юриспруденцией, но и христианской церковью, потому, что в Библии есть закон от Бога, что справедливое возмездие не противоречит закону Моисея, а утверждает его:

«Мститель за кровь сам может умертвить убийцу; лишь только встретит его, сам может умертвить его» (Чис. 35:19)

Так же, как в юриспруденции высшая мера – это не убийство, а наказание за убийство! Понятия о справедливости возмездия есть у всех народов, во всех религиях, а, поскольку, эти понятия общечеловеческие, следовательно, они – от Всевышнего! То, что убийство – Святое Дело с благословления Господа – это понял я в детстве, услышав старинную песню про разбойника Кудеяра. Убийство необходимо, когда оно во имя справедливости. И инстинктивно, не понимая причины разумом, а по велению духа своего, вернулся я в Россию, где тяжкий грех мой не искупленным остался…

Умолк Седой. И все молчат: думают. Даже Вася.

– Бог милостив и ты убьёшь чекиста. Даст Бог – не одного… – нарушает молчание Тарас. – Не для тохо мы в побег вдарылись, шоб тильке ховаться. Ось, даст Бог и мы… – Тарас задумчиво смотрит на свои ладони – тяжелые ладони казака хлебороба…

– Когда ты, Тарас, про баржи с зеками рассказывал, я про душегубки вспомнил… – нарушает затянувшееся молчание Вася, видимо, чувствуя неловкость за свои неумные подначки.

– Якысь душехубки? Что за душегубки? – Одновременно переспрашивают Тарас и Седой.

– От, блин горелый, а говорите, – все зековские университеты прошли! – радуется Вася тому, что знает то, что не известно его всеведущим покровителям. И рассказывает:

– После малолетки я на Ачинской пересылке загорал. Там сосед по нарам срок тянул по лени…

– Как – по лени? – удивляюсь я.

– Во, блин горелый… обыкновенно, – по ленивой статье! Если один трёкнет, другой стукнет, то третьему пункт по лени задвигают тики-так – по самые помидоры!..

– Пятьдесят восьмая, двенадцать! Это же «недоносительство»! – перебиваю я Васю. Я не знал, что её называют «ленивой»!

– С дядей Васей пообщаешься – не того нахватаешься! – подтрунивает Вася. И добавляет с напускной важностью: – Не перебивай старших! Так вот, всем известно, как рога мочить на пересылке прелестно, где зеки со всего Союза встречаются, пока этап собирается. С утра до вечера баланду травят – обмен опытом – симпозиум… Мой сосед по нарам был «ленивый», и рассказал он, блин, поучительную историю:

Был на воле у него кореш – бывший одноклассник, а потом – чекист. Жили по соседству и чекист к Лёне забегал, когда душа горела – выпить было невтерпёж. Как-то кирнули они от души и спросил Лёня чекиста: почему тот со службы стал рано приходить? Неужто, всех шпионов уничтожил? И рассказал чекист Лёне про гениальное изобретение совучёных, которое сберегает драгоценное время героев невидимого фронта и делает их благородный труд приятным. Раньше чекисты пахали вручную: двое подводят арестованного к унитазу, бьют его сзади под коленки и – головой в унитаз! А третий – чпок! – в затылок стреляет. Унитаз нужен потому, что черепушки разные: ежели тонкая – её наган насквозь прошивает и спереди разносит. И для гигиены опускают голову в унитаз, чтобы мозги туда брызгали. А потом – с тушкой ещё возня: надо её по желобу спустить в трёхтонку с оцинкованным кузовом, как для мяса. А желоб от крови липкий – тушка застревает – её шестом проталкивать надо. Когда трёхтонку наполнят – только тогда можно перекурить и граммулечку пропустить, пока следующая машина под желоб подруливает… Такой тяжелый физический труд – каждый день без выходных, по двенадцать часов кряду! Отмыться от крови – сил никаких! Так уставали, что в ликвидаторском цехе так в крови и засыпали.

Но представители гуманной советской науки, лауреаты Сталинских премий, наши замечательные учёные, изобрели для чекистов замечательный автозак. Снаружи, блин горелый, – фургон, как фургон. С надписью кудрявой: «Комната смеха». А внутри герметичного кузова – труба, чтобы выхлопные газы пускать вовнутрь. Просто и мило. В автозак своим ходом идут политические ханурики, а на место приезжают – готовые жмурики. Кузов поднимается, как у самосвала – вали их в ров и никаких делов! Гигиенично и практично! Работают теперь чекисты с перевыполнением: едва арестовывать успевают, чтобы передовая техника не простаивала…

* * *

– Тс-с! – шикает Тарас на Васю, – кажись, поидэм…

Хрустит под ногами гравий – кто-то неторопливо шагает от паровоза. Шаги затихают в хвосте поезда и Седой говорит:

– Пожил я, братцы, помотался по разным странам и увидел, что большинство людей, путешествуя для познания жизни, узнают только то, что везде хорошо, а дома лучше! И понял я, что самое интересное в этом мире не храмы, музеи и чудеса природы, а люди. Каждый человек, даже просидевший всю жизнь на месте, столько интересного про своё место, прогретое задницей, знает, что нигде этого не прочитаешь! Только живём мы глупо: суетливо и бестолково. Встречаешь соседа: «Привет! – Как жизнь? – Нормалёк! – Бывай!!» Вот и поговорили. Сто лет проживёшь под одной крышей с кем-то, а ничего о нём не знаешь. Некогда общаться! И я и сосед спешим в умную книжку нос уткнуть, чтобы жизнь постичь. А что узнаешь про жизнь, даже из лучших книг? Всё там – нафталин. Много лет я потратил, постигая мысли мудрецов о человеке… много книг прочитал и лекций прослушал. И понял, что знания о человеке даёт не Сорбонна, а российская кича, где общаются с соседями по шконкам без обывательского выпендрёжа, не поглядывая украдкой на часики. А общение с ближним – не это ли главное?

Есть в евангелии от Луки замечательный разговор Иисуса Христа с сёстрами Марфой и Марией. Пока Марфа «заботилась о большом угощении» для Иисуса и Его учеников, Мария «села у ног Иисуса и слушала слово Его». А когда Марфа стала укорять сестру в безделии, Иисус сказал ей:

«Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом. А одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у неё» (Лк. 10:41).

Общение оценил Христос важнее ужина для дюжины голодных мужчин! И раз уж предоставил нам Господь возможность неспешного общения, постараемся использовать её как следует. Расскажу я вам, братцы, то, что знаю о Париже. Но пусть и каждый расскажет про город в котором жил. Где ты жил, Вася?

– В Лебедяни…

– Ле-бе-дя-ань… – как карамельку, причмокнув, просмаковал Седой, – что за прелесть – Лебедянь! Как из сказочки!

– Та ще шоб жинку гарную, шоб борщ та варэники варыла… – добавляет Тарас, которого трапеза из сухарика с кусочком сала приводит в уныние, даже после лагерной баланды.

– Даст Бог, будут борщи и вареники. Баланда ни мне, ни тебе не светит: вышак, ты да я, честно заработали. У нас одна забота: покуралесить на воле! Жить, как советские живут – только время терять. Но везде, где хочется, побывать, – проблема… велика Россия, а мир – ещё больше! Вот и интересно мне, когда встречаю я человека, который не счёл бы за труд рассказать про то, что для него обычно и привычно: про свой городочек, про край, станицу. И тебе, Тарас, есть, что вспомнить, кроме казачьего меню…

– Хиба ж про шо?

– Кто ты по национальности?

– Мы – кубанЦЫ, – отвечает Тарас, рубанув ударением по последнему слогу. Казачки з Кубани – русские!

– А на каком же языке ты говоришь?

– А як уси кубанцы размовляють.

– Ты же, Тарас, по украински говоришь! Вот и расскажи: как, когда и откуда твои предки на Кубань попали? А я дополню твой рассказ. Расскажу о том, как Россию, единую и неделимую, которую деды завещали нам беречь пуще жизни, большевики испоганили границами республик. В том числе, между украинцами и русскими. И провели эти границы по невежеству так, что абсолютно русский Донбасс оказался на Украине, а украинская Кубань – в России! А потом расскажу я, к чему приведёт это преступление…

– А я думал: украинский язык – деревенский язык, – встреваю в разговор и я, – у нас во Владике говорят по-русски, а в деревнях Приморья, – по украински…

– А вот пример – того не мохначе! На Дальний Восток переселили сотни тысяч украинцев-хлеборобов. И стали города русские, а села украинские! И как провести границу между русским парнем, балакающим по-украински и вкраинской дывчиной, говорящей по-русски?… А чтобы вы не только про вареники думали, я, как закончу делать шахматы, начну…

Железный лязг заглушает Седого. Вагон дёргается – поехали… И все углубляются в работу. Тарас продолжает совершенствовать механику управления наружной щеколдой изнутри вагона и замысловато изгибает, прямо руками, толстенную проволоку. Вася добывает смазку из ящиков и смазывает дверные ролики. Оттуда же, из ящиков, добывает пергаментную бумагу и делает из неё герметичные коробки для гальюна. Я сперва верчусь возле Васи, засыпая его вопросами. Оказалось, что Тарас – не имя, а сокращение от кликухи «Тарас Бульба». Да и Вася – сокращенная кликуха: «Вася с парашютом», что по фене – блаженный ротозей. Наградили Васю такой кличкой за его доверчивость и простодушие в Верхотурской колонии, где тянул он срок на малолетке, до шестнадцати, вместе с чесами и детской пятьдесят восьмой. А десятый пункт этой статьи заработал Вася не за анекдот, как я думал, а за удивительное простодушие, феноменальное для страны советской!

Не всякая смерть печальна, иная – всенародный праздник! Двадцать первое января – день смерти Ленина – самый весёлый советский праздник: и день не рабочий, и на демонстрацию идти не надо! Это – пельменный день. На Пасху едят куличи с чайком, а в День Ленина – пельмешки под водочку. И торговля к этому дню обеспечивает народ не только водкой, но и дефицитом, которого нет целый год: белой мукой, пельменным тестом и мясом! Всё предусмотрено для того, чтобы весело поскорбел народ за кончину Ленина под пельмешки с водочкой и частушкой:

Но козе понятно, – Сталин умнее Ленина! Потому-то Сталин не в мавзолее, а на мавзолее. И проникнувшись логикой, которая шибает по мозге после пятого тоста: «За Сталина!» – даже, под пельмени, Вася, – перед тем, как почувствовать себя в своей тарелке (с недоеденным пельменем). заплетающимся языком высказал радостное предположение о том, что смерть Сталина будут в России праздновать кавказскими шашлыками и не один день, как смерть Ленина, а два! А коль рядом будет выходной, – так и три!!

Восторженное умиление Васи насчёт перспективы смерти Сталина не прошло не замеченным за праздничным столом в кругу Васиных одноклассников. И назавтра четырнадцатилетний оболдуй Вася по крещенскому морозцу, с головной болью и конвоем сотрудников НКВД, отправился в райцентр Елец, чтобы получить там заработанный пятак, который дали ему по малолетству, вместо традиционного червонца по статье пятьдесят восьмой, пункт десять. Этот пункт для тех злодеев, которые «агитацией ослабляют основы советской власти», как написано в УК. Значит, жидковаты «основы»: скользко соввласти на крови стоять! Тут гебухе не до смеха, коль эта власть не только от анекдота, а, даже, от бестактной реплики пьяного подростка, того и гляди, как не подкованная кляча на льду, кувыркнётся вверх копытами!