Читать книгу Норильские дневники - Александр Вшивков, Александр Александрович Вшивков - Страница 2

Бабкино утро
(письма из будущего)

Рано-рано утром, пока все ещё спят, встань и тихонько выйди из избы.

Зябко. Солнышко ещё не встало. На штакетник палисадника надеты банки. На стенках банок капельки росы. Ребятишки кроссовками вытоптали всю траву во дворе. Сёгоды надо бы посеять ромашку. Мягкую, пушистую. Как у дедовой бабушки во дворе росла. Пусть сорванцы босиком бегают.

Сходи в стайку, задай поросятам и подои корову. Процеди молоко и разлей его в те банки, что висят на палисаднике. Убери банки с молоком в погреб, бери лукошко и беги на опушку – по землянику.

Беги-беги, солнышко уже показало свой краешек над лесом. Роса высохнет, повылазят мураши, понадкусывают все ягодки.

Когда ты вернёшься, солнышко уже на два кулака поднимется над верхушками деревьев и разольёт свой зной над землёй. Наклонись над лукошком, вдохни сладкий аромат спелой земляники. А когда рассеется дурман и прояснится голова, пересыпь чистую ягоду в глубокую эмалированную миску. Сходи в погреб, принеси молока и залей его в миску с ягодой. Наливай, пока верхние ягодки не всплывут.

Ну, всё. Можно будить внуков…

Норильск, 2011

Дедкино утро
(письма из прошлого)

Быстро, быстро, быстро! Быстрей! Быстре-е-е-ей! Пулей выскочить из спальника, лёжа на спине, натянуть сапоги на босу ногу. Теперь резко качнуться вперёд – и уже на карачках выбраться из палатки. Встать – и бегом за ближайший куст, на ходу доставая из штанов причинно-следственную связь. Фу-у-у-у… Успел…

Та-а-ак… Васильича в палатке не было. Уже куда-то учесал, старый чёрт! Вот не спится ему. Вадька спал, свернувшись калачиком, видать, замёрз. Совсем пацан. Двадцати ещё нет… Утречко действительно выдалось прохладное, хотя небо чистое и солнце всю ночь светит, а зябко… Надо чайник на костёр поставить.

Подобрав с земли несколько сухих сучьев, возвращаюсь к палатке. Метрах в десяти от входа – костёр. Угли жаркие, видно, что пламя погасло недавно. Чайник уже на костре – Васильич постарался. Лодки на берегу нет – пошёл проверять сети. Ну неудобно же одному! Вот неугомонный! Скоро полтинник стукнет, а по тундре бегает, как молодой лось… Пойду, накрою чем-нибудь Вадьку да попью чаю.

От первой папироски закружилась голова. Грузинский «№36», обжигает. Пусть пока постоит, остынет. Пойду, встречу Васильича – чего он там напроверял. Зачем его встречать? Вот он идёт – ноги колесом, в руках пакет. Видно, что тяжёлый. В зубах беломорина, мундштук, как всегда, изжёван до самого табака. Ворчит, наверное, про себя, всякую ерунду про нас с Вадькой думает. Побегу навстречу – тяжело ведь ему.

Норильск, 2011

Бабкин вечер
(письма из будущего)

Ох, притомилась… Присяду-ка на лавочку, чуть передохну. Намаешься за день, продохнуть некогда – малых умой да накорми всех. Ладно, хоть большие сами умываются. А пока спят, скотину обиходь, корову за пастуха выгони да завтрак приготовь. Утром-то малые как обрадовались! Похлебали ягодки с молоком да побежали – полный стол посуды. Пока посуду за всеми перемоешь, уж обед готовить пора. Соня должна приехать – может, полегче станет. Да вряд ли она мне чем поможет, с малым-то на руках.

Ох, и смех и грех. Не вздохнуть, не охнуть… Совсем замотали ребятишки. Хотя, чего греха таить, приятная это маета. Без них-то скучали всю зиму. И дед вон чахнуть стал. А ребятишек привезли – так ожил, чего-то там ковыряется у себя под навесом, чёрт старый. Но больше всего, конечно, Мишку ждёт. Кроватку вон мастерит. Успеет, не успеет к пятнице то?..

Сколько годков уж эта лавочка стоит? В первый раз меня сюда дед привёз, Анютке год был, лавочка-то, поди, уже стояла. Или нет, потом папа вкопал? Ладно, после у деда спрошу, да и неважно это. Важно, что крепко ещё стоит – память бередит. А куда человек без памяти? Отцов да дедов своих забудем – разве людьми будем?..

Опять пожар в небе. Красивейшие здесь закаты. Дед аж слезу иной раз пустит. Ну да, мужикам можно и слезу по такому поводу.

Дед железками погремел, инструмент, видать, собрал, веником шуршит. Тоже ведь, наверное, устал. Совсем не бережёт себя, хорохорится, а сам с кровати встаёт десять минут – разогнуться не может. Пойду, чаю ему сварю…

Норильск, 2011

Дедов вечер
(письма из будущего)

Ну вот, получилось. В пятницу приедут внуки, будет, куда ребёнка положить.

Дождался мой папаня Мишку. Всё у нас с Ольгой просил, да, видно, не судьба. Ну что за люди эти внуки? Не родители – ехидны какие-то. Ребёнку трёх месяцев нет, они его в такую даль потащили… Ну, да ладно, хоть понянчимся. Бабка, может, оживёт, совсем загрустила.

В дровянике темнеет. Инструмент с верстака убрать да стружку сгрести. Стружку бы надо в баню, в печку бросить, утром пару полешков положу да запалю – пусть ребятишки тёплой водой умываются. Куда бабка опять веник засунула? Вот ведь!.. Вечно она… Вот же я его поставил! И совок рядышком. Под крышей темнеет, хоть свет включай. Ладно, если где и осталась щепка, завтра уберу. Пойду во двор, на лавочке покурю.

Какая красотень! Нигде я не видел таких закатов, как у нас! Когда меня сюда первый раз-то привезли? Годков пять мне было? Меньше? В детстве, почитай, каждое лето здесь бывал, детей привозил, пока папа с мамой живы были. С внуками вот перерывчик вышел – урбанутыми выросли. Ну да ничего, теперь всё будет хорошо. «Родовое гнездо» выкупили, маленько подремонтировали. Забот, конечно, ещё полон рот, но жить можно – места на всю семью хватит. Бог даст, сынишка за своими приедет – подмогнёт чего. Надо свет над крылечком включить – вдруг гость какой, а во дворе тёмно. О! Бабка зовёт чай пить. Попьём, да спать пора, завтра вставать рано.

Мошкара вокруг лампочки роится – тепло ещё постоит… Поживём ещё…

Норильск, 2011

Покос

Моя мама родом из глухой сибирской деревни. Молодой девчонкой она, без паспорта – из документов только комсомольский билет, – бежала из той деревни, куда глаза глядят. Подозреваю, что кто-то помог, но сие мне неведомо. Сперва в Красноярск, а там – на теплоход и вниз по Енисею, в Дудинку. А Норильск тогда строго охраняли – стратегический объект, как-никак. Собственно, Норильск и сейчас стратегический объект, но погранцы теперь только в аэропорту шерстят приезжающих. Ну, как шерстят? Паспорта проверяют. Да и билет на самолёт тебе без норильской прописки вряд ли продадут. А тогда, сразу после войны, построже было.

Так вот уже в Дудинском порту привязался к маме мальчишка-пограничник, такой же комсомолец, как мама, – покажи пачпорт да покажи. Так бы и упекли мою маму в кутузку, если бы остальные пассажиры теплохода за неё не вступились и чуть ли не силком вырвали молодую девчонку из цепких лап «злого эмгэбэшника». Не на курорты, в самом деле, приехала, на шестьдесят девятую параллель мало кто сам приезжал. Дальше – Норильск, никелевый завод, папа, свадьба, сестра, я, брат.

Но мамину родную деревню наша семья не забывала. Каждые каникулы нас с сестрой туда привозили на всё лето. Пару раз я там даже зимой бывал, ну, а если зимой, значит ещё до школы. Но время-то шло, его ведь не остановишь, как ни старайся. Я рос, школу закончил, работать пошёл, уже сам в отпуск, не на каникулы, приезжал. А отпуска у норильчан длинные, любой материковский позавидует. Двенадцать материковских дней да сколько-то там северных, плюс за выслугу, четыре дня дороги, плюс три дня за народную дружину, плюс ещё чего-то там. Короче, набегало у меня тридцать шесть денёчков в год свободного от трудового подвига времени. Гуляй – не хочу. Это потом уже нам определили отпуск в девяносто дней, но моя история случилась раньше.

Женат я уже был, дочка росла. Вы бы видели, как таймырский годовалый ребёнок впервые в жизни ест землянику. Я тогда в первый раз жену привёз в деревню. Вторая половина июня была, ну, и дочке месяцев тринадцать. В первый же день (ближе к вечеру уже – пока до нашего захолустья доберёшься!), только чемоданы побросали, повёл я жену в лес – хвастаться (вы не видели такой красоты). Ну, Анютку, понятное дело, с собой. У нас тогда коляска-трость была. По лесу на такой коляске не поездишь, а по дудовской дороге прошлись. Дудовка – это соседняя деревня так называется. А вдоль дороги – земляники видимо-невидимо. Давай мы с женой наперегонки ребёнка кормить – наберём горсть, в дочкину ладошку пересыплем, а она, потешно так, в рот трамбует и по лицу размазывает.

Так вот… На посадку картошки в тот год я опоздал. Дядья обижались, а чего обижаться-то, я ведь человек подневольный – когда в график отпусков поставили, тогда и приехал. Но на покос попал. Ну, какой покос, косят-то уже косилками давно, на греблю я попал. Про саму греблю рассказывать не буду, чего там рассказывать – жара, слепни да оводы, да травяная пыль. В обед прилегли мы с дядей Васей в тенёчек под куст. Ну, поели, что тётя Эмалия нам в тормозок собрала, я закурил, а дядя Вася давай мне про свою жисть байки рассказывать.

– По щенячеству ишшо повёл меня батя, дед твой, Ефим, на рыбалку. Да не на нашу Романовку, а на речку Караульную. Это, почитай, вёрст восемь-девять будет. Ну, пришли. Батя место для стоянки определил – здесь обедать будем, котомку на землю сбросил, мне велел костёр под уху разжечь, и пошёл по заводям да стремнинам бегать – харюзов да пескарей таскать.

Ну, а я чего, мне без костра всяко тут не выжить – мошка да комары сожрут возле реки-то. Насобирал я хворосту посуше, возле пенька сложил и давай на том пеньке на ровненькие чурочки рубить. Батя рассказывал, – а его ещё его дед учил – дрова для костра должны быть ровные и аккуратные, мол, нельзя огонь обижать. Рублю, значит, возле старого огневища складываю не то чтобы поленницей, так, кучкой аккуратной. И вот, язвило бы её, попадается мне толстенный сук – одной рукой не перерубить. Кое-как пристроил я его на пенёчке своём, топором, как колуном, размахнулся от лопаток и ка-а-ак рубану. Глядь, а сук мой пропал. Я голову направо, нет моего сука, налево – нет, наверх…

С тех пор и ношу шрам над губой. А ты – война, война… Не поспел я на ту войну – мал ишшо был. Витька-то был, так ить он самый старший из нас пятерых. А мне только на японской довелось побывать. Но это уже другая история…

Ну? Покурил? Пошли, а то тучки наползают – поторапливаться надо.

Санкт-Петербург, 2017