Читать книгу Рваная верста - Александр Ёлтышев - Страница 3

Радуга

Отмаялась гроза, и радуга повисла,

срывая в небеса набухшие пруды.

Смахнув с лица струю живительной воды,

восторженный чудак придумал коромысло.

Природа не всегда в ладу со здравым смыслом,

и может, было всё совсем наоборот:

уставший водонос раскрасил коромысло

и радужно вонзил в унылый небосвод.

Лихого мужика радушная беспечность,

рождённая с тоской рутинною в борьбе…

А радуга манит настойчиво к себе,

величие храня. И тает в бесконечность.

Слово и слова

Друзьям-газетчикам

Нам не дано познать все таинства былого,

от нынешних проблем страдает голова,

но кто-то смог постичь: в начале было Слово,

поздней явились в мир слова, слова, слова…

Конечно, мы с тобой не судьи, не пророки,

изысканных словес не близкие друзья –

обычные слова объединяем в строки,

скользим по острию и падаем скользя.

Отчаешься порой: а нужно ли всё это,

жестокой суеты не сокрушить основ,

и нас самих сожрёт чудовище-газета,

когда не хватит ей похлёбки наших слов.

Пришёл двадцатый век к финалу бестолково,

планета напряглась, Россия чуть жива…

Как вожделенно Мир желает слышать Слово,

как обречённо мы несём ему слова.

* * *

Листву по городу разносит,

в затонах тонут якоря,

звучит распахнутая осень

по всем октавам октября.

Мы с ней давно единоверцы –

нас Бог от гибели сберёг,

когда в сгорающее сердце

вдохнул осенний холодок.

Колокольня

Когда бывает всё спокойно,

то засыпает колокольня,

себе на плечи, как халат,

накинув дремлющий набат.

Но на селе и в граде стольном

не спится нынче колокольням,

даль меж восходом и закатом

тугим затянута набатом.

Захочешь вырваться из ада,

сбежать, как юноша на фронт.

Непроходимая преграда –

глухим забором горизонт.

Обломок дельтаплана

Звонкую, сладкую с хрустом зарю

август щедрейший дарил сентябрю.

Сочный туман отдыхал на поляне,

падали звёзды и вязли в тумане,

грела призывным теплом талисмана

звёздная россыпь в покое тумана.

И, соблазнившись, в туман окунулась

наша с тобою охрипшая юность.

Звёздам и вечности клятву давала:

честь не ронять и хранить идеалы…

Его губила ностальгия,

когда однажды зимним днём

он сквозанул туда, где август

назначил встречу с сентябрём.

Морозный кашель января

не смог сдержать его азарта,

и вопреки капризам марта,

а может им благодаря,

минуя вкрадчивый апрель,

соблазн дурманящего мая

и на июльскую свирель

победно уши затыкая,

он на заветную поляну

упал обломком дельтаплана…

Он огляделся: все та же заря

хрупко ложится в ладонь сентября.

И величавый, как хлебное поле,

август уходит, махнув на прощанье

предлистопадным зелёным раздольем,

предледоставным студёным журчаньем.

И тот же памятный туман

вобрал к себе с тобою вместе,

как перебитый дельтаплан,

обломки совести и чести.

Кровавой грудой в том тумане

все клятвы, преданные нами.

…Сидишь, удобно развалясь,

довольный, сытый, полупьяный,

но тянет, как змеиный глаз,

к себе заветная поляна.

Кривой стартёр

Когда в дорожном запустенье,

устав чихать, заглох мотор,

шофёр достал из-под сиденья

«кривой стартёр».

И, проклиная бездорожье

и вспоминая чью-то мать,

мы с ним ловили искру божью

и не могли никак поймать.

Тупое грубое железо

вертела нервная рука,

как кружит леший ошалелый

в глухой чащобе грибника.

Уже в глазах плясали черти,

ладони жгло сильней костра,

и в сумасшедшей круговерти

нашлась пропавшая искра.

И, разогнув немую спину,

тугой баллон с размаху пнув,

он влез в промозглую кабину,

туманом руки сполоснув.

Опять дорога нас кидала,

как потрясение основ…

И я зарылся в одеяло

худых надежд и рваных снов.

Нас затащили против воли

в нечистоплотную игру –

одни топились в алкоголе,

другие лезли на иглу,

иные гимны пели строем,

а кто-то книги жрал запоем.

Весь этот вздор, вся эта чушь –

Кривой стартёр для наших душ,

больных, издёрганных и слабых,

себя сгубивших на ухабах…

Взяла машина речку вброд,

а за стеной тугого ливня

не то закат, не то восход

горел пугающе призывно.

* * *

Он вышел прочь, он вышел навсегда

и не услышал щелканья запоров,

он знал, что есть дорога никуда

вне крупных ссор и мелких разговоров.

Но где она? Он громко крикнул ей:

– Пусти к себе, помилуй, сделай чудо!

Она сказала: – Приходи скорей,

ко мне ведут тропинки ниоткуда.

Остановочный пункт «4127-й километр»

Его названьем одарила

Транссиба гулкая верста,

она здесь по лесу бродила

и в поле грелась у костра.

А позже люди приезжали

и под истошный грай ворон

по сторонам от магистрали

покрыли гравием перрон,

вписав в пространство, краской чёрной

заляпав голубую муть,

четыре цифры над платформой,

как номер узнику на грудь.

И, вымыв руки, в завершении

ломоть придавленной земли,

насквозь простреленный движением,

на карту мира занесли.

И будут тут экспрессы мчаться,

чечёткой проносясь в момент

четыре тысячи сто двадцать

в окне размытый километр.

Март

Когда внезапно созревают строки

и к жизни появляется азарт,

царапается в душу тот далёкий

по памяти рассыпавшийся март…

Любовь весь мир рванула кверху дном

(как до сих пор жилось – недоуменье!),

и в эту ночь устроил астроном

над нашим лесом лунное затменье.

Закутавшись в лесную тишину,

шальною страстью раненая пара,

смотрели мы, как медленно луну

от глаз скрывает тень земного шара.

Ночной театр в тревожной тишине,

как откровенье истины нетленной,

и наша тень скользнула на луне

и устремилась в вечность по Вселенной…

А нынче мы раскиданы судьбой,

но наши стены не прочней картона –

всё так же вместе мчимся мы с тобой