Читать книгу Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле - Александр Юрченко - Страница 1

– Скажи, Мартынка, а сам ты с Дракулой вёл беседы? – Фёдор Курицын слегка поёжился – не то от холода, хоромы были не топлены, не то от упоминания имени валашского господаря, один перечень деяний которого леденил кровь. Думный дьяк недавно вернулся из посольства в Королевстве Венгерском, где только и говорили о Дракуле – так что воспоминания были свежи.

– Не довелось, – Мартин тряхнул головой, коротко стриженной на латинский манер. – Потому и сижу сейчас в светлице государева дьяка в стольном граде московском, а не в Трансильвании на колу у Дракулы.

Весна в Москве, как и зима – красна короткими днями. Тратить витые разноцветные свечи – подарок венгерского короля Матфея Корвина – не хотелось: сгодятся для ночных утех за пером и бумагой. Дьяк зажёг лучину.

– А правда, что Дракула убил пристава городской стражи и не понёс кары за злодеяние своё?

Мартин на вопрос хозяина только повёл соболиными бровями, делавшими похожим на девичье его голое безбородое лицо. За это сходство холопы курицынские прозвали выскочку латинского «марфушей». Однако у девок вид франтовато одетого Мартынки вызывал неподдельный интерес.

– Чай, не слышишь, поганец, что тебе говорят? – слуга не на шутку рассердил Курицына.

– Нешто, Фёдор Васильевич, служивые люди Матфея тебе о том не поведали?

Государев дьяк отрицательно покачал головой.

– Сказывают, дело так было, – рассказчик неожиданно перешёл на шёпот. Показалось, а, может, в самом деле, где-то рядом скрипнула половица. Оба прислушались. «Померещилось, значит». Мартин перекрестился и продолжил. – Прослышав о притеснениях, учинённых валашским господарем, Матфей посылает за душегубом войско и пленяет его. Отсидев добрую дюжину лет в темнице, Дракула выходит на свет белый.

– Таки простил ему прегрешения Матфей! – воскликнул Курицын, судя по тону, недовольный таким поворотом событий.

– Нет, сидеть бы Дракуле всю жизнь в темнице сырой в Вышеграде на Дунае! – Мартин тонко угадывал перемены в настроении Курицына. – Так умер воевода, поставленный на престол Валахии после его заточения. Более достойного, чем Дракула, не нашлось – пришлось королю Матфею возвращать законного господаря на старое место.

– Ну, другое дело, – улыбнулся Курицын.

– Однако продолжу, мой господин. – Мартынка зевнул, прикрывая рот рукой. Разговоры о Дракуле ещё в Венгрии ему порядком надоели, но виду подавать нельзя, обидится государев дьяк. – По дороге домой бывший узник остановился в Буде, где пробыл несколько дней. Здесь и приключилась с ним эта оказия… Однажды во двор корчмы, где Дракула почивал, забежал злодей, уклонявшийся от погони. Приставы схватили его. Тут выходит Дракула и мечом отсекает голову тому, кто держал злодея за руки, самого же беглеца – отпускает. Приводят Дракулу во дворец на светлые очи Матфея Корвина.

«Пошто так поступил? – король вопрошает. – Ещё и злодея отпустил».

«Всякий, кто разбойнически в мой дом проникает, так погибает», – таков был ответ смутьяна.

«Нешто приставы разбойники?» – рассердился Матфей.

«А почём мне знать, кто они? Коли ты пришёл бы за злодеем, не отпускал бы – выдал тебе».

– Махнул король рукой и отпустил его с богом, – закончил рассказ Мартынка.

Курицын вздохнул… Во время рассказа слуги он сидел не шелохнувшись.

– Властью, данной Богом, волен король Матфей распорядиться по своему умыслу, – прервал он затянувшееся молчание. В поступке Дракулы Курицын уже не видел ничего необычного. За время путешествий по землям венгерским, валашским, трансильванским и турецким и не такое доводилось слыхивать. А вот Матфей Корвин удивил его. Мысленно он ставил на место короля венгерского Великого князя Ивана III: «Как бы Иоанн Васильевич рассудил оказию такую?» – и не находил ответа. Страх от мысли самой, что государь московский мог поступить не по его, Курицына, убеждениям, холодом сковал тело.

– Зябко мне. Мартынка, печь затопи да иди почивать.

Мартынка был не просто слугой. Он являлся постоянным собеседником государева дьяка и по праву мог считаться соавтором «Повести о Дракуле», которую Курицын писал по ночам. Дело было секретное. Знал о нём только Мартынка – человек проверенный, которого Курицын взял в услужение в землях угорских да так и оставил при себе за чистый ум и ясную голову.

Днём, принимая послов, или просто проводя время на государевом дворе, Фёдор Васильевич наблюдал за Великим князем и женой его, греческой царевной Софьей и невольно сравнивал Великого князя с Дракулой. Вечером, в беседе с Мартынкой, и особенно ночью, наедине с чистым листом бумаги, сомнения одолевали его. А всегда ли прав достопочтимый государь московский, иногда в горячности своей превосходивший героя его писаний?

Догорела последняя лучина. Чертыхаясь, Курицын едва нащупал впотьмах турецкий сундук – подарок паши из Аккермана, достал свечу, зажёг её и поставил в массивный серебряный подсвечник. Потом вынул перья, чернила, бумагу и сел за стол. Уже месяц как вернулся из земель угорских. Три года провёл при дворе венгерского короля и почти год в заточении в Аккермане – Белом городе – на Днестре у Чёрного моря, отобранном у молдавского володаря Стефана турецким военачальником Султан-Беем. И схватили ведь Курицына по-глупому, на переправе через Днестр в землях дружественных молдавских, в двух шагах от литовской Руси. Мала – мала московская земля, негде разгуляться на ней славному витязю.

А ведь господин Великий князь не послал за ним гонцов с выкупом. Если бы не прошение Матфея Корвина и заступничество крымского хана Менгли-Гирея, кормил бы он своими костями султанских стрепетов. А каков итог всего этого? Несколько слов о мире, дружбе и согласии в договоре Венгрии и Московии да вечная изжога от непривычно острых турецких кушаний. Правда, были ещё иные вопросы к Матфею. Великий князь просил доставить ему удальцов, умеющих лить пушки и стрелять из оных, мастеров серебряных дел для делания больших и малых сосудов, зодчих для строения церквей, палат и городов. Так и стоят в ушах Курицына последние слова Иоанна, которые надлежало передать венгерскому королю: «У нас есть серебро и золото, но мы не умеем чистить руды. Услужи нам, и тебе услужим всем, что находится в моём государстве».

Но всё же не зря оставил он надолго Москву и учёные беседы с попами Алексеем и Денисом о вере, небесных светилах, судьбу предсказующих, пользе научения и прочих премудростях. Неровен час, скорый на расправу государь Иван Васильевич крамолу во всём увидал бы. Одно понял дьяк, пространствовав по городам угорским и трансильванским: и там у них головы учёных мужей теми же мыслями обременены.

Только под утро, когда светать стало, и от огромной свечи остался тощий огарок, продолжил Курицын повествование о Дракуле – валашском господаре Владе, прозванном своими подданными Цепешем, что переводилось с валашского «сажатель на кол», за любовь к этому не принятому в Московии виду истязаний.

Мартин застал хозяина спящим прямо за столом. И разбудить бы надо. Пора государеву дьяку к великокняжескому двору на службу собираться, но желание увидеть, что написал Курицын за ночь, было сильнее долга.

Мартин наклонился к столу. Голова и рука спящего закрывали почти весь лист. Всё же одну часть написанного удалось разобрать:

«Не менее справедлив Дракула был к неверным или, не приведи Господь, нерадивым жёнам мужей своих… Едет он как-то через поле и встречает крестьянина, рубаха на нём изодрана в клочья.

«Разве не сеял ты льна?» – спрашивает.

«Сеял», – отвечает перепуганный селянин и показывает поле окрест себя. Вот, мол, как много у меня льна.

«А есть ли у тебя жена?», – продолжает Дракула вкрадчивым голосом.

«Есть, господарь», – отвечает.

«И здорова ли?»

«Здорова, слава Богу».

«Так приведи её сюда, мил человек».

Приводит крестьянин жену. Дракула берётся её укорять в лености и нерадивости и для пущей убедительности велит отсечь ей руки и посадить на кол, а ничего не понимающему мужику говорит:

«Повезло тебе. Если бы льна у тебя было мало, занял бы ты её место – ленивым руки не нужны».

Так Дракула насаждал трудолюбие в своём крае».

Мартин попытался отодвинуть руку дьяка, чтобы прочитать дальше, и вдруг увидел, что Курицын смотрит на него широко открытыми глазами.

– Извини, Фёдор Васильевич, – запричитал он, путая слова славянские и угорские. – Не хотел, Бог видит, не хотел. Бес попутал.

– А я тебя и не виню. Сам зело любопытен, – Курицын резко поднялся на ноги. – Накажу за другое, – продолжал он строго. – За то, что не разбудил. Из жалованья вычту двадцать копеек. А пока спрячь всё и приготовь мой самый нарядный кафтан. Рыцарь германский, фон Поппель, чай, уж заждался меня, а, может, и замёрз вовсе – спать под открытым небом не больно здорово.

Рыцарь Германской священной империи Николай фон Поппель был зол на себя, а оттого на весь род людской. Предлагал же магистр ливонский Бернгард свою карету в услужение! Отказал гордый рыцарь. А ведь как увещевал старый лис. Только бы согласился Поппель съездить в Литву с поручением от него. Благополучие ливонцев всецело зависело от расположения духа могучих соседей: великих князей литовского и московского княжеств. Лучше всего Бернгарду было тогда, когда воевали они между собой. А сейчас как раз перерыв выдался. Тут же и пострадали купцы ливонские. Изрядно им бока намяли псковитяне: отняли и товары, и деньги. Даже шубы поснимали. Слава Христу и Святой Деве Марии, хватило совести у псковских волков напялить на купцов простые кожухи телячьи да отпустить восвояси. Дальше – хуже. Повёл князь Василий Шуйский войско немалое на Дерпт. Большую резню учинил. Не дают покоя Великому князю Иоанну лавры славянских дикарей князя Святослава, много веков назад грабивших Константинополь – превзошли московиты древних прародителей своих лютостью и кровожадностью.

Написал всё это Бернгард в письме к другу своему – Великому магистру ордена тевтонцев, да нет ответа. Теперь мыслил с помощью Поппеля склонить на свою сторону литовцев, а удастся, стравить меж собой Великих князей Казимира и Иоанна.

Да вот слаб оказался Поппель в географии. Считал, что за Литовским княжеством Татария начинается. Лишь от магистра узнал о существовании Московии. Потому и не хотел славный рыцарь ехать в Вильно ко двору Витовта – вдруг тот начнёт расспрашивать о московитах, а что он о них знает. Всё же кошелёк с золотыми сделал своё дело. Деньги для путешествующего рыцаря всегда подмога: и подпругу коням менять нужно, и слуг кормить. А в Литве не голова и язык Поппеля сгодятся – грамота императора Священной Римской империи германской нации, выданная самим Фридрихом Третьим. В ней просьба помочь славному рыцарю, путешествующему из любопытства и жажды знаний узнать обычаи и нравы государств, в которых тот будет странствовать.

Поппель не раз проезжал землями литовскими, знал непроходимость их дорог: чащи да болота, пни да кочки. Всё это поздней осенью сдобрено сизым туманом. Но то был путь из Польши, по которому рыцарь добирался аж до берегов Чёрного моря. Из ливонского Дерпта ехать в Вильно, хоть и не так далёк тот город, рыцарю ещё не приходилось. Вот и затерялся он с двумя слугами в чащах непроходимых. Хорошо ещё медведей в берлоге не потревожили. А вообще, кто знает, что лучше: медведями быть растерзанными или в плен к московитам попасть?

Обнаружили Поппеля холопы из сельца Печоры. Донесли наместнику в Псков. Ничего не понял наместник государев. И не литвин, и не ливонец, и не поляк, и не татарин. Так кто же он?

Выслал стрельцов. Те привезли иноземца на ясные очи.

Тут и грамота Фридрихова сгодилась. Не такие уж невежи московиты!

Через три дня послание наместника вместе с грамотой – гонцы чуть не загнали коней насмерть – вручили Иоанну Васильевичу. Вызвал государь Фёдора Курицына. Тот горазд читать немецкие штучки.

– Посол императора земли германской Фридриха, – доложил дьяк.

– Какой же посол императора со свитою в два человека? – подивился Иоанн Васильевич. – А дары где, ежели посол?

Позвали грека-проныру Юрия Траханиота, слугу царевны Софьи, а ныне – дьяка. Юрий, тот хитрей всех, потому и вышел из греков в дьяки.

Долго думал Юрий Траханиот. У государя желваки на щеках побелели.

– Собери, государь, Иоанн Васильевич, бояр на совет, – мудр Юрий Траханиот, зело мудр.

Три дня ждёт ответа немецкий рыцарь фон Поппель, не то посланник, не то странник, а может, и вражеский лазутчик. Непонятная птица, одним словом.

Поселили в лучшей избе, а для него – хуже хлева. На окнах вместо стёкол, бычий пузырь, печь не топят, кормят – лишь бы с голоду не сдох. Полмира объехал Поппель: и в Англии был, и в Испании, и в Португалии, и французские, и итальянские города успел посмотреть. Но такого с ним не случалось. Вспомнил. В Венеции после посещения дожа, обокрали.

Холодным потом облился. Залез под куртку. Нет, на месте кошелёк с золотыми дукатами. Он то и согревает. Вдруг крамольная мысль закралась в душу: «А если жизни лишат, на кой оно нужно, это золото? Будь оно проклято!»

Поппель кулаками в дверь стучит, кричит диким голосом. И на немецком, и на польском, и даже на французском. Никто не отзывается.

Наконец дозволили ехать. Три пристава из Москвы златоглавой, да на санях резных, в Печоры прикатили. Решила дума боярская привезти Поппеля в стольный град. А как приедет, допрос учинить. А как докажет, что посол немецкий, то и принять могут государь Иоанн Васильевич. На случай, что и вправду посол, выслали провиант: трёх баранов, десяток перепелов, три хлеба да кадку мёда. Не приведи Господь, помрёт в дороге – путь до стольного града неблизкий. Встречать немца в Москве велено Курицыну.

Фёдор Васильевич предупреждён был, что немец до ворот Кремля не допущен, а посему в двух верстах от златоглавой ночует. Там ждёт большого человека от Великого князя Московского.

Взору Фёдора Васильевича, ранним морозным утром приехавшего за Москву-реку с добрым десятком молодцев, открылась такая картина.

Посреди дороги стояла телега, на ней скирда с сеном. Два пристава раскидывали пучки соломы, пока, наконец, не добрались до Поппеля. Немец был укрыт двумя медвежьими шкурами да конской попоной. Рядом с санями, по обе стороны от них, слуги жгли костры, якобы для господина своего. Но ясно, что огонь согревал только морозный воздух да промозглые кости подданных Фридриха Третьего. Наконец сам Николай Поппель показался из возка, запустил худющие руки, обсыпанные веснушками, в рыжие кудри свои, чертыхнулся несколько раз на немецком, почему-то поминая Дракулу, вскочил резво и стал отряхивать камзол, платье, сапоги – везде, как и в кудрях золотых, торчала солома.

Приставы, показывая на Курицына, дали понять, что он и есть тот большой человек, от которого зависела судьба рыцаря.

Государев дьяк, как того требовал дипломатический этикет, спешился и ждал, когда немец подойдёт ближе. Затем сделал несколько шагов вперёд. Поклонился… Но сделал так, что поклон немца состоялся на мгновение раньше. Нельзя умалить величие Великого князя Московского.

Потом Курицын произнёс на немецком небольшую речь. Рассказал о могуществе Московии и обо всех землях, покорённых Великим князем.

Затем оба вскочили на коней, теперь Курицын чуть раньше. Знал, допусти промах – любой из его окружения тут же в государеву тайную службу донесёт. Бросил дьяк острый взгляд на добрых молодцев. «Нет, всё хорошо идёт. Не зря при дворе короля угорского выездкой занимался».

Москва открылась Поппелю неожиданно, только выехали за околицу небольшой деревеньки. Насколько хватало глаз, вплоть до горизонта раскинулся большой город. Серебряной лентой его посредине разрезала река, за ней на холме возвышалась мощная белокаменная крепость с многочисленными башенками и бойницами. Из-за неё, будто игрушечные, выглядывали золочёные маковки куполов многочисленных церквей. Сияние и блеск, производимый ими, слепили глаза так, что удивлённый рыцарь непроизвольно прикрыл лицо рукой в кожаной перчатке.

«Ганновер поменьше будет, да и Вене Москва мало в чём уступит», – подумал Поппель.

Однако, подъехав ближе, немец поубавил восторга. Все дома в городе были деревянными, за длинными заборами мелькали обширные подворья с садами и огородами. По обочине улиц были прорыты канавы, куда горожане сливали все домашние отходы. Так что щепетильный рыцарь вынужден был прикрывать нос перчаткой, которую не отнимал от лица, пока не подъехали к большому мосту через реку. Сразу подуло свежим ветерком. Мысли в голове перестали суетиться. Подумал: «Скороспелых выводов больше не будем делать. Поплывём по течению, куда вынесет».

Большая река, ещё не скованная ледяной кольчугой, несла на себе многочисленные лодки с рыбаками – они ловили рыбу сетями. Под мостом женщины стирали бельё. Всё дышало миром и покоем.

Вблизи крепость оказалась ещё мощнее. Стены с одной стороны от массивных ворот перестраивались, причём, по указанию государя выкладывались уже не белым, а красным камнем.

Не успел Поппель ступить на откидной мостик, как из ворот выехала кавалькада богато одетых всадников, в основном, в красных зипунах, отороченных собольими мехами, в высоких шапках, также отделанных мехом, с длинными окладистыми бородами. Курицын, за всё время пути не произнёсший ни единого слова, признал в одном из встречающих воеводу Семиона Ряполовского, недавно вернувшегося с литовского кордона. Семион был рода незнатного, но пользовался милостью государевой, так как был из тех Ряполовских, которые сорок лет назад спасли младого Иоанна Васильевича и его братца Юрия от рук дядьев – Василия Косого и Дмитрия Шемяки, позарившихся на престол родителя Иоаннова – Великого князя Московского Василия. Отца, прозванного потом Василием Тёмным, ослепили, искали и детей его малых. Да, Ряполовские, увезя малолеток в Муром, вызвали заминку в стане нападавших, тем самым и жизнь венценосному папаше сохранили, и светлое будущее наследнику обеспечили.

Курицын пришпорил коня и подъехал к воеводе. Разговор был коротким. Симеон, не отличавшийся родовитостью, не любил государева дьяка – выходца из бедного рода, считая его выскочкой. Более всего ему претила образованность Курицына, знавшего несколько языков. В то время большего уважения заслуживала ратная служба, а Ряполовский в ней преуспел, одержав несколько побед с литовцами и ливонцами.

– Сведи его к князю Ивану Юрьевичу, – бросил небрежно.

Курицын и бровью не повёл. Дипломатическая служба успокоительно действовала на нервы.

– Чай, болен князь-государь? – только и спросил.

Ряполовский скривился, но отвечать надо было.

– Здоров государь, но приказал Ивану Юрьевичу встречать.

Иван Юрьевич Патрикеев, наместник московский, в отличие от Ряполовского, рода знаменитого. От Рюриковичей, от славного князя Ольгерда шла его генеалогическая ветвь. Сам Иван Юрьевич двоюродным братом государю приходился. Мать его, Мария, – сестра Василия Тёмного, тётка Иоанна Васильевича. Терем Патрикеева только палатам государевым красотой уступал, и жёнка у него красавица, и дети ладные, сам только неказист старикашка востроносый, хитрющий, как лиса Патрикеевна. Вместе с государем Новгород Великий усмирил. В стоянии на Угре-реке, где последний царевич ордынский Ахмат дани московской дожидался, слава Богу, не отличился – остался в Москве наместничать, а то Ряполовского совсем зависть зелёная заела бы.

Как с немцем говорить, Патрикеев не знал, хоть и хитёр. Посему Курицына при себе оставил. «Мол, к грамоте не способен, языкам не обучен».

Разговор не складывался. Рыцарь от худого питания и морозного климата совсем сдал. Бормочет слова – еле рот разевает. А, может, гордость немецкая взыграла? Не почтил наместника вниманием. Смотрит в сторону, говорит мало и бессвязно, кашляет и через слово чертыхается по-немецки. Твердит одно: «Я посол императора Священной Римской империи германской нации».

Курицын и так, и сяк ответы его смягчает, а всё же Иван Юрьевич обиделся:

«Уж больно воду мутит немец. Меня на мякине не проведёшь».

У всех были свежи в памяти злоключения посла медиоланского Тревизана, пытавшегося обмануть государя. Хотя прошло с той поры без малого одиннадцать лет, всем был памятен гнев Иоанна Васильевича. Досталось не только виновному, но и каждому, кто под руку попадался.

– Не разумею, – бросил Патрикеев дьяку, отпуская Поппеля прочь, – с поручением он к государю нашему пожаловал, или без оного. Не знаю, что Иоанну Васильевичу и доложить! Пусть посидит пока. Может, измором возьмём?

Фон Поппель совсем зачах. Уже месяц он в Московии. А до государя этой незнакомой страны так и не добрался. Неужто так горд и велик Князь Московский? Понадеялся на Фридрихову грамоту, да не возымела она должной силы. Вот и сейчас, после беседы со знатным человеком правителя Московии, снова остался в четырёх стенах. Узник он или посланник? Сам не может разобрать. Ни питания должного, ни ночлега в тёплой постели. Бросили подстилку из плетёной лозы как псу бездомному… Хорошо ещё печку исправно топят. Фон Поппель пододвинул подстилку ближе к окну, возле которого чадила облезлая лампадка на медной подставке. Снова закашлялся… Выглянул. У дверей стража выставлена.

– Плохи дела, совсем плохи, – прошептал рыцарь немецкий и яростно сжал кулаки.

Дверь скрипнула и без стука отворилась. На пороге стоял государев дьяк Фёдор Курицын, а для немца – большой человек, встретивший его на границе. Наконец-то снизошёл большой человек для разговора, причём, один на один. Значит, большую силу имеет.

А караульщик-то не волен был пускать Курицына. Приставил пищаль к груди дьяка:

– Не велено пущать.

Хорошо, что знал его дьяк.

– Ты что, Матвей? Своих не узнаёшь? Дознание секретное буду делать.

– А бумага?

– Вот тебе вместо бумаги, – Курицын показал кулак.

Ох и прогневается Иван Юрьевич, когда дознается о ночном посещении. Нарушение этикета наиполнейшее. Ни писаря под рукой, ни свидетелей. А если государю донесёт? И сам Фёдор Васильевич убоялся смелости своей.

Да что поделаешь, спасать немца надо. Совсем тот запутался. Как спрашивают, куда ехал, говорит, к Великому князю. А в грамоте не указано, безымянная она – ко всем государям мира обращена.

Курицын переступил порог. Фон Поппель резко оборотился. Пошатнулся. Тень его чёрным псом метнулась под ноги государеву дьяку.

«Худ, худ, совсем худ», – думал Курицын, глядя на рыцаря.

Костлявые коленки и локти вот-вот из одежды вылезут, жёлтые скулы, ввалившиеся щёки. Глаза, как у затравленного зверя, блестят из-под рыжих кустистых бровей. Чем-то напомнил он Курицыну францисканского монаха Губерта, встреченного на пыльных венгерских дорогах. Всю ночь тогда с францисканцем проговорили. Пытался тот дьяка в свою веру обратить. Сказывал, что и Дракула – каким был ревнителем православия! – римскую веру принял. В последний год жизни.

– Если поймёшь, что я тебе скажу, спасёшься, – сказал Курицын немцу. – А нет, пытки князя Дракулы покажутся тебе детской забавой. Читал книжицу о Дракуле, отпечатанную в немецких землях?

Фон Поппель не шелохнулся.

– Молчи, молчи, рыцарь, а я тебе ужасную историю про посла венецианского Тревизана поведаю. Что непонятно будет, перебивай мой рассказ, спрашивай.