Читать книгу Исток - Александр Зайцев - Страница 3

– Гыхр! – срывается с моих губ слово-рык.

И послушно замирают, готовые пуститься в бег, только бы подальше от страшного меня, четыре молодых девы из «почти людей», что живут у воды.

Вообще первобытные люди, как подсказывает мне память Одыра, далеко не трусливы. А женщины в особенности. Трусливые тут умирают от голода. Но что-то в тех, кто смотрит на меня сейчас, что-то в них надломилось. Так смотрят кролики на питона. А не женщины на мужчину. Да, я, конечно, понимаю, они видели, как «я» убивал, голыми руками разрывая тела. Но в этом мире смерть не то, от чего впадают в ступор.

Сверкнуло на полнеба и буквально через секунду ударил гром такой силы, что заложило уши. К ливню добавилась и гроза. И я стою под проливным дождем, весь в крови своих жертв и с улыбкой маньяка. Со стороны это, наверное, зрелище из тех, которые не скоро забудешь.

Хочу успокоить впавших в близкое к коматозному состояние представительниц слабого пола. Но тут я упираюсь в словарный запас. Точнее в тот факт, что местный язык чрезвычайно неразвит. Причем эта неразвитость имеет определенный перекос.

В голове со скоростью метеора, что разрезает ночную синеву неба, проносятся мысли. Язык – это основа цивилизации, основа бытия и социума. Именно его развитость показывает, насколько развит народ. Я, конечно, не ожидал, что местные говорят высоким слогом, не питал иллюзий, но все равно был шокирован.

Словарный запас местных племен был довольно обширен. Немногим более двух тысяч слов. На первый взгляд отличный показатель, но это если просто посмотреть на число слов. А если присмотреться к их составу, вот тут волосы на голове зашевелились! Я слышал миф, что в языке северных народов только слов, обозначающих снег, несколько сотен. На самом деле это ложь. В большинстве наречий северных народностей снегу, конечно, отводится огромная роль, но максимальное количество наименований для него – около сорока.

Так вот, в местном языке из двух тысяч слов существительными были девяносто пять процентов! То есть основу языка составляли названия. Вот пальма справа от меня. Я как человек двадцать первого века не знаю, как она называется, но описал бы её примерно: «невысокая пальма, с толстым стволом у основания, цвет ствола светло-коричневый, крона раскидистая, не пышная, плодов нет». Так вот местный бы, глядя на это дерево, сказал бы: «Пхыахаль». Да, одно слово, но оно не означает «пальма». Прямой перевод слова «Пхыахаль» – это «невысокая пальма, с толстым стволом у основания, цвет ствола светло-коричневый, крона раскидистая не пышная, плодов нет»!!! А если бы на этой пальме были крупные плоды, при неизменных остальных характеристиках, то местный назвал бы это дерево словом «Отхачапа». А если бы плоды были мелкие, на таком же, по сути, дереве, то «Палыхаша»!!! Вот так и набирался кажущийся вполне приличным словарный запас. Только вот из тысяч слов, пятьсот существительных, обозначающих наименования деревьев, еще пятьсот отводилось различным лианам и кустарникам, несколько сотен травам и ягодам и так далее. А вот прилагательных почти не было вовсе! За исключением огромного числа, отведенного для описания цветовой гаммы. По мнению местных, судя из их словарного запаса, цветам уделялась огромная роль, только оттенков красного было около пятнадцати, а у зеленого все тридцать. Впрочем, в дикой природе все подчинено логике выживания, и раз такое внимание уделено оттенкам и цветам, значит так надо. Съел ягодку чуть более бордовую, чем та, которая точно съедобна, и все, кончилось твое существование в этом лучшем из миров.

А вот описательная часть языка, это был кошмар. Эта часть практически отсутствовала. Прилагательные, все крутились в диапазоне «съедобное», «несъедобное»! Единственное, что всплыло в памяти, отражающее настроение или какое-то реально ощущение, было слово «тача», что значит «вкусно»! А где слово «красиво», к примеру, или ему подобные? А нету их. С глаголами было примерно так же. Вот, например, когда четыре женщины хотели убежать, я их остановил рыком «Гыхр!» Я ведь хотел сказать «стой»! Но увы, нет слова «стой» или «стоять» в этом языке, все близкие по смыслу слова заменяются одним «Гыхр», что наиболее точно перевести как «замри» или «замереть». И так во всем. По сути, просто так поговорить о чем-то отстраненном на этом языке было фактически невозможно! Ну или мне так кажется по первости, а потом привыкну?

Вдруг откуда-то из папоротника неподалеку доносится слабый стон.

Тело реагирует на данный звук вполне однозначно. Чуть поднимаются колени, корпус поворачивается на источник, руки готовы хватать и душить. Едва пересиливаю в себе порыв кинуться в папоротник и… Но нет, если есть кто живой, то сейчас каждая жизнь – это больше чем золото! Я не могу себе позволить терять кого-то!

Обвожу жестом всех женщин и детей и руками показываю им собраться в одну кучу. Сперва они не понимают, что я от них хочу, пытаюсь объяснить, но выходит еще хуже, только запугиваю их еще больше. Начинаю злится и немного теряю контроль над телом.

– Зага! – тут же раздается рык из моей глотки.

«Зага» значит «вместе». И повторяя это слово Одыр, вернее то, что пока не угасло от него, начинает раздавать легкие подзатыльники не понимающим. И надо сказать, это имеет просто волшебный эффект. Пять выкриков, четыре затрещины, и вот все собраны в одну кучку.

– Гыхр! – эту команду все также понимают вполне однозначно.

Точнее – самые малые дети, конечно, её не воспринимают, но женщины сели в круг и детей из него не выпускают. Разумно, и ведь я их это делать не заставлял, надо сказать я о детях вообще не подумал в тот момент. И спасибо женщинам, что подумали они, но вот беда: я их даже поблагодарить не могу, нет слов благодарности в этом первобытном протоязыке!

Пока я отвлекался на то, чтобы собрать всех в одну кучу, из папоротника больше никто не стонал. Но вместо того, чтобы опрометью бросится в атаку, как того требует тело, я наоборот стараюсь быть как можно более острожным. Сгибаюсь так, что ладони касаются земли и как-то странно, немного по диагонали, эдакими галсами, ломаной линией, двигаюсь к зарослям. Это во мне говорит память тела. Я сам, ни за что бы не догадался двигаться так. Но в данном случае решил не противится инстинктам.

Впрочем, мои предосторожности были излишними, в папоротнике я нашел бесчувственного мальчишку. Поднапряг память Одыра. Ага, это Лащ, из почти людей, что живут у воды, ему примерно лет тринадцать, почти мужчина по здешним меркам. У паренька несколько ссадин, немного сорванной кожи на виске, а в остальном на вид он вполне здоров. Дыхание ровное, не прерывистое, сердце стучит равномерно. Сотрясение мозга максимум. Очнется уже скоро. И от этой мысли я так и сел прямо в мокрый папоротник.

И что мне с ним делать? Как быть?! Память Одыра требовала убить мальчишку, но этот порыв мне удалось легко погасить. Убивать глупо. В данной ситуации глупо вдвойне. Но что делать то? Что?! Как он себя поведет когда очнется? Я же убил его сородичей. А судя по памяти Одыра, на подобные поступки реакция была однозначная – месть. Неужели все же придется убить? Я не вытащу на своем хребте столько женщин и детей. А этот мальчишка, он пригодится. Черт, как плохо-то. Ведь оставлять его в живых значит все время опасаться удара в спину. А я себе не могу такого позволить. Слишком велика цена моей жизни, чрезмерно велика, настолько, что хочется найти веревку и повеситься от этой моральной нагрузки.

На несколько секунд ухожу в себя, пытаясь найти ответ на свой вопрос в памяти первобытного человека, чьим телом я завладел по воле Его. Местные племена, живущие в джунглях, именно те, что устроили сегодня эту бойню, были по своей сути мирными. И только крайняя нужда заставила «почти людей», что ходят по холмам, пойти на это нападение. Никогда раньше четыре племени не враждовали. Драки и споры случались, но смертоубийство… этого память Одыра не помнила. Да, были совсем чужаки, что приходили издалека, вот с ними, иногда, очень редко, по правде, приходилось и дубинками помахать. Но четыре племени жили мирно, им, по сути, не надо было ничего делить. Территорий и еды хватало, их кочевья почти не пересекались. Так было, пока не пришли серые тучи. Сперва на них никто не обратил внимания, но тучи не уходили, они стояли годами, заволакивая небо и превращая солнце в размазанный тусклый фонарь, а не в яркое светило. А потом пришел голод, и отношения между людьми стали стремительно портиться, все чаще то одно, то другое племя заходили в поисках пропитания на кочевые тропы соседей. По сути, сегодняшняя встреча и должна была решить «как жить дальше». В принципе она и решила, кардинально. Правда совсем не так, как рассчитывали те, кто её устраивал.

А вообще, я как человек двадцать первого века понимаю, что эта встреча нескольких племен в попытке договориться, нечто невероятное для этих времен. Нечто опередившее время на многие тысячи лет. И жаль, что все обернулось именно так. И мне искренне непонятно, почему меня не подселили до всей этой бойни. Ведь я мог попытаться её предотвратить в зародыше. Мог? И понимаю, что нет, не получилось бы.

Мои представления о каменном веке рассыпались в прах, чем глубже я погружался в слои памяти Одыра. Я всегда считал, что во главе первобытных племен стоит вождь или старейшины или совет старейшин. А оказалось, что местные вообще не понимали, что такое управление. В принципе. Не было в племенах ни вождей, ни старейшин. Не было!!! Как же они жили то? А вот так и жили, без руководства. Без указующей воли. Как?! У меня это не укладывалось в голове. Ведь даже обезьяны в своих стаях имели вожаков. А у людей их не было. Да, были те, кого уважали больше других, но их ни в коем случае не слушались, как командиров. Вообще, устройство местной внутриплеменной жизни ввергло меня в ступор. Нет управления, нет организации, нет структуры, нет даже семей. Дети не знают своих отцов. Да и не могут знать, так как матери их не знают! Да и мать понятие относительное. Как? А вот так, неважно, кто родил дитя, важно, кто кормит. То есть мать не та, кто родила, а та, кто еду дает. От этих «воспоминаний» у меня возникло ощущение, что я схожу с ума. Ведь так не бывает! Но так было.

Так как же они жили? А так и жили, кочевой толпой, по сути, не племенем, а стадом. Вот тут больше еды, туда все постепенно и двигаются. А если кто-то потребует идти в другом направлении, то его просто никто не послушает. Не племя, состоящее из индивидуумов, а амеба, что тянется за пропитанием. А еще в племенах было равноправие мужчин и женщин. Понимание сего факта ввергло меня почти в прострацию. Как же так, ведь палеолит, кто сильнее тот и прав! Но оказалось, все проще. Равноправие имело под собой экономическую основу. Да-да, именно экономическую. В это время женщина как добытчик еды ничуть не уступала мужчине. А посему не зависела от него. Точнее зависела, в той же мере, что и мужчина от неё. О небо! Как тут жить-то? Как?! Если я ни черта не понимаю в местном социуме?! Плевать на отсутствие металлов, инструментов, плевать на то, что из одежды одна повязка, едва прикрывающая гениталии, это все мелочи. Даже то, что еды нет, мелочи, её в конце концов можно найти. Но вот как жить-то там, где не понимаешь, как жить?! Где не понимаешь сути самой местной жизни – его социума.

Тот каменный век, который я знаю по школе, историческим кино, документальным фильмам, по тем немногим статьям, что довелось читать, тот каменный век еще не настал. И если я правильно помню, его время придет всего-навсего через сорок тысяч лет, от сего дня. Именно тогда составные орудия, разведение огня дали вторую производственную революцию, если за первую считать ту, когда обезьяна взяла палку в руки как инструмент. А пока… пока человеческое общество замерло в безвременье, в непонятном положении, которое не понять и правил которого уразуметь, у меня пока не получается.

Женщина и мужчина добывают одинаково пищи, но не могут прожить друг без друга. Не могут выжить в местном мире и одиночки. И нет страшнее наказания чем изгнание из племени, оно страшнее смерти. И вот это вынужденное сосуществование в одном стаде, где все зависят друг от друга в равной степени, привело к тому, чего так упорно добиваются феминистки в веке двадцатом и двадцать первом, к реальному равноправию. А всего-то надо работать одинаково. Но это меня куда-то в сторону мысли понесли. Напрягайся, память! Мне нужен ответ, нужна лазейка, чтобы не убивать этого мальчишку и не быть убитым им.

И о чудо, мне удается найти зацепку. Да, вождей у племен как таковых не было. Но в моменты кризиса или явной опасности таковой появлялся. Правда вождем такого человека называть было бы все же неверно, скорее подходило слово «лидер». Временный лидер, который после разрешения кризиса устранялся от руководства. У меня сразу возник вопрос, а как этот лидер самоустраняется и почему? Ведь вся память моя и все знания о человеке буквально вопили о том, что власть пусть мелкую, пусть мимолетную раз получив в руки человек уже не выпустит никогда. Добровольно не выпустит. А тут устранялись. Почему? Все оказалось элементарно. Современный человек ассоциирует власть с привилегиями, а если таковых нет, то власть это всего лишь бремя ответственности и нести это бремя без вознаграждения дураков мало. А таковых привилегий власть в первобытном стаде не могла дать в принципе. Ибо тут был принцип, высказанный в Евангелие: «кто не работает, тот не ест», был не лозунгом, а правдой жизни. Не могло себе позволить человеческое сообщество ни одного нахлебника, ни одного! Возможно, будь в племенах чуть побольше людей, то вожди и те, кто живет, отбирая у соплеменников, в конце концов появились, но все племена, которые знал Одыр, не превышали своей численностью двух десятков взрослых людей. Нет, были прецеденты, когда животное брало верх и лидер становился вождем, отбирая еду силой у соплеменников, и если такой «вождь» был достаточно силен, то он мог так жить. Но вот беда: так не могло жить то племя, которое было вынуждено его кормить. Не могли тут прокормить халявщика. Всех избытков, что были, едва-едва хватало на самое минимальное пропитание детей.

Тут же вспомнилось из той жизни, что читал, будто в пещерах первобытных людей были найдены кости калек и стариков. То есть могли прокормить взрослых иждивенцев племена. Да, через тысячи лет, когда будут известны каменный топор, копье с каменным наконечником, когда будет возможность развести огонь, тогда такие возможности у человеческого общества появятся, а сейчас, тут, в этом времени их не было!

И тут очень ценили человеческую жизнь. Точнее – жизнь соплеменников. Ибо потеря рук одного добытчика автоматически убивала голодом как минимум одного ребенка. Я бы весь испариной покрылся, если бы не дождь, от ужаса осознания, что на мои плечи легло два десятка детских жизней. И это показалось мне даже более страшным грузом, чем гипотетическое спасение будущего Земли. Будущее где-то там далеко, а дети – вот они, на поляне.

Мальчишка, что вот-вот очнется. Он не стал еще мужчиной, и в этом был мой шанс. Я взрослый, я полноценный добытчик. И если нет старших из его племени, он должен слушаться меня. Это закон выживания, не ставший мужчиной, а значит племя решило, что он еще не способен выжить самостоятельно, а значит, если он потеряется и заблудится, то не выживет один. А племя не может потерять почти взрослые руки, и следовательно, если он встретит на своем пути взрослого из «почти людей», то должен ему подчиниться, пока его не приведут к своим. Логика выживания, только она действует в этом суровом мире. А еще бывало, что племена объединялись. Когда одно племя теряло своих добытчиков или ослабевало до критической отметки, то его члены могли влиться в другое, более крупное сообщество. Как подсказывала память Одыра, меньше восьми взрослых не могли быть племенем, так как не могли обеспечить воспроизводство и прокорм детей, а следовательно, были обречены на вымирание. Нет, конечно, Одыр никогда не думал в таких терминах, это уже моё сознание на основе его информации делало такие выводы. И когда Лащ открыл глаза, я знал, что говорить!

– Лащ слушать Одыра! – не терпящим возражений тоном командую я, всем телом нависнув над лицом плохо понимающего, что происходит вокруг, паренька. – Везде смерть! – испуг в его глазах, видимо, сотрясение не столь тяжелое и он помнит, что происходило после заката. – Лащ жить! Одыр приносить жить Лащу. – Ну нет слова «дарить»! Пришлось подстраиваться. – Одыр, Тот, Кто Ведет! – бью себя кулаком в грудь. «Тот, Кто Ведет» – так называют тех лидеров, что берут ответственность. – Лащ слушать Одыра? – непроизвольно оголяю клыки, показывая угрозу в случае отказа.

Сейчас многое станет понятно. Прав ли я в своих размышлениях. Или мне придется его убивать?! Мальчишка сперва не понимает, что я от него хочу. И тут до меня доходит: нет слова «подчиняться», нет!!! А «слушать» это только «слушать», а не «слушаться» в понимании Лаща! О! Как все сложно!

– Одыр, Тот, Кто Ведет! – еще удар в грудь. – Лащ согласится? – а он меня вообще понимает, или я несу несусветную ересь?!

Уф-ф-ф. С моих губ едва не сорвался вздох облегчения, мальчишка согласно кивнул. Надо додавить, не оставить недосказанности.

– Лащ сказать, – тыкаю в него ладонью. – Одыр. – Ладонь на меня. – Тот, Кто ведет! – и хлопки ресниц в знак непонимания мне в ответ. – Сказать?

– Э-э-э?! – только доносится в ответ!

А-а-а! Как все сложно!!! И опять стоило мне проявить эмоции, как тело отреагировало само. Бац! Легкую затрещину. Бац! Подзатыльник. Но я не даю ярости взять верх и третьего, уже сильного, удара не следует.

– Одыр старший! Лащ идти за ним?!

– Да-а-а-а. – о, а я уже думал, он немой.

– Лащ повторять за Одыром? – заношу руку для еще одного аргумента.

– Да!

– Одыр, – а он молчит и опять глазами хлопает. А ладно, рано пока менять принципы воспитания. И я не сильно, но чувствительно хлопаю юнца по уху. – Повторять! Одыр!

– Одыр, – он не понимает, что я от него хочу, но угроза еще одного «аргумента» заставляет его все же повторить, хоть он и не понимает зачем.

– Одыр, Тот, Кто ведет! – с нажимом глядя в глаза мальчишке, произношу я.

– Одыр, Тот, Кто ведет! – послушно, хоть и едва слышно повторяет Лащ.

Уф-ф! Ну вот. Он признал моё старшинство. А значит подчинился. Тут еще нет понятия кровной мести, вся месть в понимании местных – это убить тут сразу, на месте, а мстить со временем, эта концепция еще неизвестна в мире.

Дальше с Лащем было полегче. Осмотрел его рану, сорвал лист какого-то папоротника, как память подсказала лечебного, и приложил к его ссадине на виске. А затем отправил парня к женщинам. Мне же предстояло очень неприятное действо.

Даже во времена развитого холодного оружия, даже во времена огнестрелов, на поле боя на одного убитого приходилось несколько раненых. Эта мысль посетила меня, как только Лащ открыл глаза. А если учесть, что сражение племен проводилось оружием не сложнее деревянной дубинки или грубо обтесанного копья без наконечника, то… Нет, те, кому досталось от Одыра, точно мертвы, а вот остальные… Не удивлюсь, если раненых и просто лежащих в отключке от удара дубинкой по голове на поляне и её окрестностях найдется немало.

Первого раненого нашел очень быстро, это был мой погодка из «почти людей», что ходят по холмам, по имени Чаха. На его теле было множество ссадин, но никаких глубоких ран я не обнаружил. Попробовал привести его в чувство, похлопывая ладонью по щекам. Но вот на что я не рассчитывал, так это на ту реакцию, которая последует, как только Чах откроет глаза. И был совершенно не готов к тому, что стоило ему открыть глаза и узнать меня, он тут же ударил. Кулаком прямо в нос! От боли у меня аж в глазах заискрило! И я потерял контроль. А когда смог взять себя в руки, то обнаружил, что от Чаха осталось тело без головы и оторванная голова без тела. Радикально. Но в то же время мне тут же стало понятно, что меня могли убить и все бы кончилось здесь и сейчас. Повезло, что Чах не сломал мне нос, а просто разбил его в кровь.

Следующего раненого мне пришлось удавить, пока он был без сознания. Это был Годад, Тот, Кто Ведет «почти людей» с холмов, тот, кто и придумал всю эту бойню. Он был ранен, но если бы я оставил его в покое, то несомненно выжил. Поэтому Одыр во мне его просто придавил. С чем, надо сказать, я полностью согласился. Этот «лидер» готов был угробить три племени, и во мне не возник внутренний протест против его убийства. Выхаживать местного Гитлера, это было за пределами как Одырской морали, так и моей. Так же удавил ровесника Лаща, у него была сломана нога в бедре, и он уже бредил. Я не мог ему ничем помочь, а память Одыра считала, что оставлять обреченного на смерть в мучениях совершенно неправильно. Всего в грандиозной для этого времени битве участвовало четыре десятка мужчин и около тридцати женщин, которые воевали наравне с сильным полом!!! Те, кто выжил, это «мамки», их вначале бойни старался никто не трогать. Не то чтобы детская жизнь тут была священной, совсем нет, но преднамеренное убийство ребенка было чем-то омерзительным в той протоморали, что утвердилась в четырех племенах. Хотя в запале битвы и были убиты все дети старше двух лет. А еще мои мысли о том, что выживших должно быть много, оказались неверны. В случившейся бойне убивали жестоко, все же война на истребление накладывала свой отпечаток. А потом по выжившим катком прошелся Одыр. Как оказалось, его личность не умерла и не истаяла с моим приходом, а была просто отодвинута моим разумом на задворки сознания. И стоило мне потерять контроль, как он брал управление телом на себя. А надо сказать, что этой ночью он конкретно двинулся умом, превратившись в натурального маньяка-убийцу. Видимо психологический шок от гибели своего племени его разум не вынес. Живых из «людей» мне найти не удалось. В результате, к середине ночи выжили только «мамки», детишки, Лащ и еще трое мальчишек которых мне удалось откачать, не имеющих переломов или иных серьезных ран, и привести их к своеобразной присяге мне.

Двое, Пат и Ват, были братьями лет двенадцати от роду из племени, что ходит у заката. А последний из выживших, Зак, из тех, кто живет у воды, ему от силы было одиннадцать. Больше живых эта ночь не оставила. Ночь и Одыр.

А если быть точным, то ночь и я. Нечего отстранятся от того, что совершил. Да, по морали века двадцать первого я поступил греховно, убивая беззащитных пусть они и были врагами. Но я теперь живу в веке первом, годе десятом. И век этот не нашей эры, да и год десятый не от рождества Христова, а от Боли. И пусть этим летоисчислением пока пользуюсь я один, зато оно дает мне точку отсчета, некий временной якорь. Десятый год первого века от Тобы…