Читать книгу Почерк дракона - Александр Золотько - Страница 3

Нужно выбираться. В лесу темнеет быстро. Очень хотелось зашвырнуть ведро куда подальше, но пришлось себя сдержать. Это все нервы. Все нервы и вибрация психики. И это ведро, и пахнущая сыростью штормовка – все это ерунда. Так, мелочи. Вряд ли Арсений действительно так уж заботится о его маскировке. Просто он еще раз хотел продемонстрировать…

Да какое ему дело до того, что хотел продемонстрировать этот прыщ!

Джунгли, мангровые заросли! Животные, копошащиеся под его микроскопом! Он может называть Шатова как угодно. Он может себя именовать как ему заблагорассудится. Это его право. Все это только мишура. Словесная мишура. Все корчат из себя бог знает что, пытаются завернуться в словеса, как в подарочную бумагу, и преподнести себя миру как нечто уникальное и ценное.

Арсений ловит кайф от того, что много знает о жрущих и копошащихся? Дрочит на свои папки с компроматом или на клавиатуру своего компьютера? Или у него просто нет аппетита, пока он вместо аперитива не примет историю о чьем-нибудь грешке или не подклеит в свой альбом чью-нибудь смерть.

Люди умудряются получать удовольствие от самых странных и необычных вещей и поступков. На то они и люди.

Здесь важно не это. Нужно отбросить все лишнее, отвлекающее внимание и эмоциональное. И оставить только то, что действительно значимо и важно.

Шатова наняли на работу. И предложили гонорар. И это главное. Гонорар очень высок. Очень-очень высок. И работа рискованная. Только и всего.

Нужно не психовать, а просто сделать то, что умеешь хорошо делать. Напрячься, плюнуть на эмоции…

Только помнить, что в любую секунду из толпы или из темноты может вдруг появиться некто, и твоя жизнь, Жека, вдруг прервется. Как уже могла прерваться. Как прервалась у тех двоих в доме.

Он назвал меня животным? Гончей? Ну и что? Он просто произнес вслух то, что наверняка думали другие, предлагающие деньги за мелкую услугу. Упомянуть в статье кафе? Не разносить в фельетоне чиновника? Да он же неоднократно делал это, делал и не чувствовал себя ни животным, ни продажным. Это бизнес.

И сейчас он получил новое задание. Его наняли, чтобы выяснить, что именно общего в восьми никак внешне друг с другом не связанных смертях. Три убийства, два самоубийства, два несчастных случая и одна смерть от естественных причин. Последний в списке Александр Фроленков, если не ошибаюсь.

Всего неделю назад он покончил жизнь самоубийством.

Шатов остановился, вынул из кармана список. Номер восемь. На момент смерти было Александру Игнатьевичу Фроленкову двадцать два года. Замечательно.

Самоубийство в двадцать два года, это круто. И это одновременно пошло. Из-за несчастной любви, из-за долгов. Обкурился, в конце концов, и перестал обращать внимание на земное притяжение. Отчего люди не летают? Или как там у классика? И хрясь головой об асфальт.

Придется начинать с него. С этого летчика.

Шатов снова сунул листок бумаги в карман, прошел несколько метров и остановился. Отчего это он решил, что Фроленков выбросился в окно? А почему не повесился? Почему не утопился? Поаккуратнее нужно с воображением. Так можно не выполнить задания и умереть. Ведь пообещал Арсений сдать Шатова, если что. И такое обещание он выполнит наверняка.

… К дому девяносто три Шатов попал к десяти. К двадцати двум. Во дворе между пятиэтажками народу не было. Шатов оглянулся по сторонам. Это понемногу становится у него привычкой – оглядываться по сторонам. Нужно проследить, чтобы это не выглядело слишком подозрительно. Нужно научить себя оглядываться осторожно, мельком, а не вести себя как идиот из плохого боевика.

Светодиод не горел.

Замки открылись легко, Шатов вошел в прихожую и нащупал справа от двери бра. Включил. Потом наклонился, отыскал взглядом под абажуром кнопку, крохотную, неприметную. Нажал.

Обряд выполнен. Теперь можно и осмотреться.

Прямо дверь на кухню, вправо – в комнату, налево, видимо, туалет совмещенный с ванной комнатой.

Шатов постоял нерешительно. Обнаружил на полке под вешалкой стоптанные серые от времени шлепанцы. Усмехнулся, снял туфли и надел тапочки. Повесил на крючок штормовку.

Сейчас нужно принять душ и надеть что-нибудь чистое, подумал Шатов и сплюнул, сообразив, что никакой одежды и чистого сменного белья у него с собой нет. Как и еды.

Дверь в комнату открылась бесшумно, от легкого толчка. Выключатель должен быть где-то слева от двери. Шатов пошарил по стене рукой на уровне своего плеча. Потом ниже.

Зажглась люстра.

– М-да, – протянул Шатов, рассматривая комнату, – это не Рио-де-Жанейро.

Посреди комнаты стояла кровать. Старая металлическая кровать с провисшей сеткой и никелированными шариками по краям спинок. Возле окна, задернутого плотными шторами находились белый стол из какого-то допотопного кухонного гарнитура и родственный ему табурет.

На кровати был матрац, подушка в дырявой наволочке и армейское одеяло с тремя полосками поперек.

Жухлые обои, засиженная мухами люстра на три изогнутых плафона, из которых светился только один, да и тот свечей на сорок, не больше.

– Это не Рио-де-Жанейро, – повторил Шатов, – это значительно хуже.

Хотя, чего именно он ожидал? Апартаментов?

Оставив кухню на потом, Шатов вошел в ванную.

Тусклая, когда-то белая плитка, унитаз в метре от чугунной ванны, зеркало над умывальником и газовая колонка. На полке под зеркалом – кусок самого дешевого туалетного мыла, зубная щетка в граненом стакане и тюбик отечественной зубной пасты.

Шатов огляделся и обнаружил рулончик туалетной бумаги. Он ожидал чего-нибудь вроде драной газеты на гвозде.

Зато вода из крана текла. И на крючке возле ванны имелось простенькое вафельное полотенце, с каким-то странным рыжим иероглифом в углу. На газовой колонке нашелся коробок спичек. Шатов открыл кран над ванной, зажег газовую горелку.

Давненько он не принимал горячего душа. Есть в старых домах свои преимущества.

Шатов мылся долго, несколько раз намыливал голову, тщательно терся обнаруженной на краю ванны мочалкой. Тщательно терся в тех местах, где не было повреждений и синяков. Двигаться было больно.

А ему еще предстоит спать.

Хотя сможет ли он сегодня уснуть – это большой вопрос. Очень большой вопрос. Шатов автоматически перекрыл кран, но спохватился вовремя, закрыл еще и кран на колонке. Не хватало спалить колонку.

Одеваться в пропотевшее Шатову не хотелось, поэтому, вытершись, он прошел на кухню нагишом. И там обстановка не поражала обилием.

Кухонный стол, сушка для посуды, снова один табурет, чашка, вилка, ложка, глубокая и мелкая тарелки. Черпак с обломленной почти у самого основания ручкой.

На печке стоял чайник, сковорода и небольшая кастрюля.

В углу дребезжал холодильник. Старый «ЗИЛ» с облупившейся краской на дверце и боках. На гвозде над холодильником весела связка сушек.

Шатов усмехнулся.

У Арсения странное чувство юмора, хотя в последовательности ему не откажешь. Только самое необходимое. Чтобы жизнь вдруг не понравилась его гончей.

Хотя… Шатов распахнул дверцу холодильника. Консервы. Слава богу, не собачьи. Килька в томате. Килька в томате. Шатов присел перед холодильником. Двадцать пять банок кильки в томате, десять банок фасоли, две пачки маргарина и, как в насмешку, бутылка шампанского.

– Гадом буду, – громко сказал Шатов, закрывая холодильник, – что в доме нет ни консервного ножа, ни вообще чего-то режущего.

Словно в ответ из ванной подал голос телефон, оставленный в брюках.

– Да!

– Добрались нормально?

– Вашими молитвами, – Шатов постарался обильно сдобрить свой ответ сарказмом.

– Это хорошо. Кстати, консервный нож лежит в ящике кухонного стола. Там же соль, сахар и спички.

– Премного вам благодарен, – снова съязвил Шатов, а Арсений Ильич снова проигнорировал его интонации.

– Зарядное устройство для мобильного телефона лежит под подушкой на кровати. Не забудьте подзарядить телефон.

– Хорошо.

– Вы уже в кладовую заглядывали? – поинтересовался Арсений Ильич. – Еще нет?

– В кладовую? – Шатов огляделся и увидел дверцу небольшой кладовой. – А что я там не видел?

– Посмотрите.

В узкое пространство кладовой были втиснуты две сумки, в который Шатов сразу узнал свои.

– После вашего поспешного ухода из дому, я позволил себе заехать и привезти вам вещи. Утюг там же, в кладовке, под сумками. Нашли?

Шатов выматерился.

– Не нужно так нервничать, вам ведь все равно пришлось бы что-то придумывать с одеждой.

– Ужасно вам признателен.

– Не стоит благодарностей. Постарайтесь отдохнуть. Надеюсь, у вас завтра будет много работы.

Шатов не успел ничего ответить, Арсений Ильич отключился.

Какая сволочь! Какая сволочь. Шатов вытащил из кладовой сумки, расстегнул на них молнии. Рубашки и брюки были втиснуты в сумки вперемешку с носками и бельем.

Скотина.

Там же была чистая простыня. Шатов извлек ее и отправился застилать постель.

Все это ерунда. Ерунда. Нужно сосредоточиться на главном.

Шатов чуть не уронил зарядное устройство на пол, вовремя успел его подхватить, подключил к телефону и воткнул в розетку.

Блин.

На полу, возле батареи, лежал потертый плюшевый коврик. На таких обычно спят собаки средних размеров. Там же стояла миска из тусклого алюминия. А на миске, рассыпанные веером, лежали деньги.

Шатов осторожно, чтобы не опрокинуться навзничь, сел на край кровати. Арсений явно переигрывал в своем желании унизить и оскорбить. Слишком нарочито было все, произошедшее сегодня. Слишком старался Арсений в выборе оскорблений и режиссировании унизительных ситуаций. В результате у Шатова в душе не было ни миллиграмма благодарности к человеку, спасшему, как бы там ни было, ему сегодня жизнь.

Ни миллиграмма, ни миллиметра. Только холодная ненависть и желание поскорее покончить с этой нелепой и страшной ситуацией. Выжить. Просто взять и выжить. Если для этого нужно ползать на брюхе – пожалуйста. Нужно жрать дерьмо – с удовольствием. Мы, если задуматься, делаем это регулярно с куда меньшими целями.

Сейчас нужно просто уснуть, а завтра… Утро вечера мудренее. Шатова эта присказка обычно раздражала своей неправильностью. Не потому, что с утра может болеть голова или еще чего. Мудреный – значит сложный, непонятный, запутанный. Радоваться утренней запутанности и сложности может только человек, склонный к мазохизму. Это к вопросу о загадочной славянской душе.

Нужно просто поспать, чтобы перечеркнуть все сегодняшние неувязки и стрессы. И утром начать жить заново. Древние утверждали, что сон – это маленькая смерть. Посему, проснувшись, мы начинаем жить заново. Все наши грехи списываются. У нас появляется шанс.

Итак, спать.

Шатов встал с кровати, подошел к выключателю на стене и замер. Спать не хотелось совершенно. То есть напрочь. Не хотел его организм уходить в маленькую смерть. Его еще не оставило предчувствие смерти большой, окончательной.

Так он может заполучить боязнь одиночества и манию преследования. И страх темноты. Шатов попытался себя заставить выключить свет и с ужасом понял, что не может. Не получается у него простое действие – передвинуть кусочек пластмассы из одного положения в другое.

Словно он приставил к виску пистолет и теперь пытается собрать в себе силы нажать на спусковой крючок. Он просто не может остаться один на один с собой и своими страхами.

Шатов убрал руку от выключателя.

Вот когда начались настоящие унижения. Арсений с его оскорблениями – просто ребенок. Он никогда не сможет заставить Шатова так ненавидеть себя самого, как это делает элементарная трусость.

Нет, он… А что он? Что, собственно, нет? Не можешь спать в темноте – ложись спать при свете. Шатов подошел к кровати. А если ему страшно просто закрыть глаза? Если ему точно известно, что в темноте к нему придут Васек и Мирон, чтобы закончить свое дело? Просто лежать и пялиться в потолок, отгоняя мысли и воспоминания.

Лучше уж заняться чем-нибудь.

Не физической работой, не отжиманиями на полу или глажением одежды. Нужно подумать. Настроиться на завтра. Прикинуть, где может быть нужная информация.

Прежде чем он найдет нечто, объединяющее все эти смерти, он должен найти всю информацию об этих смертях. На этот момент у него есть только список из восьми фамилий и информация о характере смерти двоих. Некто Мазаев погиб в автокатастрофе, а Фроленков наложил на себя руки.

Шатов сел на холодный табурет возле стола. Выдвинул ящик и обнаружил там запечатанную пачку писчей бумаги на пятьсот листов, набор фломастеров, ручки, кнопки, скрепки, клей, скотч и ножницы. И еще массу всякого канцелярского хлама. Тут Арсений Ильич не экономил. Тут он словно демонстрировал Шатову свою заинтересованность.

Шатов распечатал пачку бумаги, достал фломастеры.

Андрей Павлович Мазаев, сорок три года, автокатастрофа.

Александр Игнатьевич Фроленков, двадцать два года, самоубийство.

Егор Исаевич Чупин, пятьдесят лет.

Татьяна Игоревна Воеводина, тридцать лет.

Борис Валериевич Шпигель, двадцать восемь лет.

Надежда Борисовна Шпигель, двадцать девять лет.

Константин Аркадьевич Башкиров, тридцать четыре года.

Николай Станиславович Каневецкий, сорок семь лет.

Скудная информация. До предела скудная. Эта сволочь могла дать и более полную информацию. Не может быть, чтобы он сам, всеведущий и всезнающий Арсений Ильич не раскопал хотя бы адреса. И еще причины смерти.

Как там у нас, еще раз вспомнил Шатов, три убийства, два самоубийства, два несчастных случая и смерть от естественных причин. Интересно, кстати, какие причины можно считать естественными? И для кого?

Обожрался? Утонул в ванной? В ванной – несчастный случай. Перепил?

Или для уголовника естественным является нарваться на пулю? Тогда два гада на втором этаже заброшенной пятиэтажки, умерли самой естественной смертью.

И кто из списка умер какой смертью?

Убийства нужно искать в ментовских сводках, там же самоубийства и несчастные случаи. А смерть от естественных причин… Естественного покойника можно вычислить методом исключения.

Значит, завтра Шатову выпадает дальняя дорога в казенный дом за сводками. И как него посмотрят в Центре общественных связей областного управления министерства внутренних дел, если он попросит информацию за три последних месяца? Они и за последнюю неделю стараются информацию не давать.

Регулярность получения сводок стоит Шатову нервов и регулярных подарков мальчикам и девочкам из ЦОСа. Хранят ли они сводки? И как долго они их хранят?

Слишком много вопросов. Слишком много. У Шатова не так много времени, чтобы делать холостые выстрелы. Если мы не хотим терять времени даром, если мы хотим получить информацию быстро, если мы хотим получить информацию полную и если мы имеем деньги, чтобы за нее заплатить, то нам нужно посетить Васю-некрофила.

Шатов оглянулся на миску с деньгами. Нормально-нормально. Денег хватит. И Арсений Ильич не сможет сказать, что потрачены они впустую. И что самое главное, Васю можно дергать в любое время суток.

Никто и никогда не смог застать Васю спящим. Хотя, если быть честным, Васю вообще мало кто видел. Вася несколько последних лет предпочитал не выходить из своей берлоги и не особенно расширять круг своего общения. У него было увлечение, хобби, тайная страсть, которая одновременно была и источником его доходов.

Шатов прикрыл глаза, вспоминая Васин телефон. Последние цифры он всегда путал. Сорок два или двадцать четыре? Если ошибиться, то трубку берет какой-то старик, и в таких случаях Шатову бывало даже неловко. Вася отвечает на звонки только после захода солнца. И чем ближе к полночи, тем больше шансов застать Васю на месте.

Сорок два. Кажется. Шатов несколько раз пытался запомнить точно, но отчего-то постоянно ошибался. Даже пытался придумать какую-то зацепку для памяти. Двадцать четыре – год смерти Ленина. Тогда – двадцать четыре.

Шатов взял телефон в руки. Точно – двадцать четыре. Он должен был запоминать на чем-нибудь смертельном, на том, что считается Васиной сферой интересов.

Двадцать… Шатов хлопнул себя по лбу и стал набирать телефонный номер заново. Сорок два. Ему тогда показалось забавным проявить свои литературные наклонности, и он попытался поставить маячок в памяти из литературы. У Лавренева – роман «Сорок первый», а у Васи будет сорок второй.

Ждать пришлось минуты две, пока Вася соизволил поднять трубку. Это была еще одна привычка Некрофила, еще одна полоса обороны, чтобы отсеять случайные звонки. Только человек знающий мог столько ждать ответа.

– Да?

– Добрый вечер, Вася, – кашлянув, сказал Шатов.

– Это кто?

– Это Шатов, Женя. Помнишь? Газета «Новости».

– Помню. Пожар на бензоколонке, две фотографии и результаты вскрытия, – Вася своих клиентов запоминал не по именам и местам работы, а по выданной им информации.

Шатову полтора месяца назад Вася-некрофил предоставил фотографии двух обгоревших трупов и копию официального заключения паталого-анатома. Шатову это позволило написать неплохую статью о заказном убийстве. Денег, правда, это стоило тоже неплохих.

– Что тебе нужно, Женя Шатов из «Новостей»?

– К тебе подъехать можно?

– А нахрена?

– Есть разговор…

– Консультация – пятерка зеленью. Деньги вперед независимо от результата.

– Подходит.

– Что-то нужно подготовить к твоему приезду?

– Нет. Приеду – все на месте.

Вася положил трубку, не прощаясь. Он не любил лишних разговоров, они Васю раздражали своей бессмысленностью. А прощаться… Некогда.

Можно ехать, удовлетворенно подумал Шатов. Есть очень большая степень вероятности, что уже через несколько часов информация о восьми покойниках на руках у Шатова.

Шатов еще раз посмотрел на часы. Уж полночь близится…

Ехать в мятом или потном? Почти одинаково неприятно. Правда, ночью измятость не так заметна. Особенно если измята твоя одежда. Зато потная… Давным-давно, одноклассник изрек фразу, которую с тех пор Шатов повторял часто, по разным поводам. Когда мы скрыто потеем, то мы явно воняем.

Ехать придется в мятом.

Васе, в общем-то, наплевать.

Вася все равно – Некрофил.

Именно с большой буквы. И никак не от сексопатологической неприятности. Вася просто коллекционировал информацию о всех проявлениях смерти вообще и информацию о смертях в городе, в частности. Фамилии и имена ушедших из жизни, медицинские заключения, милицейские протоколы, приговоры судов, фотографии, описания, карты, схемы.

Существование Васи придавало некий смысл и пользу деятельности городской труповозки и морга. Снимок с места преступления или катастрофы Вася покупал, не скупясь, инкогнито источника хранил свято.

А то, что полученную информацию он потом перепродавал журналистам – коллекционеры обычно обмениваются дубликатами в своих коллекциях.

Шатов оделся. Оглянулся по сторонам. Вроде бы все нормально. Сосало под ложечкой. Очень неприятно, но терпеть можно. И не исключено, что сосет не только от страха, но и от голода.

Он ведь действительно не жрал целый день. Позавтракал… От мысли о еде Шатова замутило. Покойники не едят…

А он…

Не покойник, вслух сказал Шатов. Не покойник. Он жив.

«Пока,» – шепнул кто-то в ухо.

– Хрена вам! – почти выкрикнул Шатов.

Он просто жив. Жив и все тут. И у него есть способ остаться в живых. И руки у него вовсе не дрожат. Шатов глянул на пальцы. Почти не дрожат.

И ладони не потные…

Шатов вытер ладони о брюки. Не потные.

Все, если он останется в этой дурацкой квартире, то точно к утру сойдет с ума.

Он ничего не забыл.

Телефон, деньги, ключ от квартиры. Диктофон, на всякий случай. Шатов взял сумку с вещами, вытряхнул их на кровать. Если Арсений Ильич забыл сунуть вместе со шмотками диктофон – это, кроме всего прочего, докажет, что и он не может предусмотреть всего…

Может.

Шатов щелкнул кнопкой. Кассета в диктофоне была чистая.

Теперь – нажать на кнопочку перед выходом из квартиры. И к Васе.

На первом этаже, возле почтового ящика, Шатов притормозил, помялся секунд пять, но не смог преодолеть соблазна. Светодиод не светился.

Естественно, буркнул про себя Шатов, в квартире никого нет. Все ушли к Некрофилу. Хотя идти к нему довольно далеко. Пешая прогулка может занять не меньше часа.

Шатов вышел на край тротуара.

Жарко, липко, безветренно, противно. Прекрасная летняя ночь. Слева с воем пронесся припоздавший троллейбус.

Кто-то из них сильно торопится, водитель домой или троллейбус в стойло. В такое позднее время лучше быть либо дома в постели, либо в веселой компании. А не слоняться по темному городу или стоять на обочине в ожидании попутки, такси и несчастного случая…

Шатов попятился от дороги. Тряхнул головой. Не нужно так психовать. Издалека показались огни.

Легковушка. Иномарка. Не слишком крутая. Можно голосовать.

И «тойота», серое пошарпаное корыто с правым рулем, подчинилась первому взмаху руки.

– Добрый вечер, – сказал водителю Шатов.

– Вечер добрый, – ответил водитель, – далеко путь держим?

– Павловка, сразу за Центром досуга.

– Поехали, – водитель подождал, пока Шатов сядет на переднее сидение, тихо тронул машину с места, – дверцей посильнее, замок заедает.

Шатов хмыкнул и хлопнул дверцей сильнее.

– Что смешного? – поинтересовался водитель.

– Сегодня днем ваш коллега мне за дверцу выволочку устроил.

– Бывает. Ему днем работать. А мне – ночью.

– В смысле? – не понял Шатов.

– Мой металлолом днем никто останавливать не станет. Ночью – это, худо-бедно, иномарка. Днем – ужас и кошмар. Кстати, очень торопимся?

– Это что-то меняет?

– Обязательно, – засмеялся водитель, – едем через центр или по Клыковской, там ментов меньше обычно. Очень торопимся?

– Торопимся, но не очень, – ответил Шатов.

В свет фар попало несколько женских фигур. Одна взмахнула рукой.

Водитель чуть притормозил, и когда дама наклонилась к окошку, молча показал ей фигу. С улицы долетел мат, а водитель удовлетворенно засмеялся и пропел тонким неприятным голосом:

– Мужчина, не хотите удовольствия? Шалавы, блин.

– Могла бы и камнем запустить, – сказал Шатов.

– Могла, – согласился водитель, – потому что на дворе беспредел. Нету порядка. Как животные все. Свиньи, суки, кобели, падальщики…

Его голос стал злым. О наболевшем мужик заговорил. О жгучем…

Шатов передернул плечами. Нечто подобное он уже слышал сегодня. От Арсения Ильича. Звери, лес, падальщики. Только вот себя оба выступающих как-то выделяли из общей массы. У Арсения Ильича спросить как-то не получилось.

– А кто тогда мы? – спросил, не поворачивая голову, Шатов.

– Мы?

– Вы, я…

– Не знаю, кто вы, а я… – водитель сплюнул в окно, – я пока еще вроде человек.

– Среди скотов?

– Среди скотов. Но чувствую, что скоро завою. Или замычу.

– И что хуже?

– Жить так хуже.

– Нет, что хуже – завыть или замычать? – Шатову вдруг стало интересно, что скажет водитель.

– Когда человеком быть перестал – уже все равно, – бросил водитель, – ты и сам не поймешь, что уже перестал быть человеком. Пока понимаешь, что оскотиниваешься – еще нормально, а когда стало всем доволен – пиши пропало.

Шатов хмыкнул.

– Чего смеешься?

– Ничего. Просто так, – Шатов сказал это примирительным тоном, чувствуя, что водитель начинает закипать, – и, тем не менее, если бы был выбор, то кем бы ты стал – коровой или волком?

Водитель промолчал. Поправил зачем-то зеркало заднего вида, переложил с места на место ручку возле лобового стекла. Шатов молча ждал. Водила скажет. Он очень хочет сказать. Просто ему не очень нравится то, что он хочет сказать. Или он просто не уверен, что его слова одобрит слушатель. Или не хотелось очень уж откровенничать с незнакомцем…

– Помнишь, как прошлой зимой в городе Солдат погулял? – внезапно спросил водитель, не оборачиваясь.

Помнит ли Шатов зимний переполох?

Шатов усмехнулся. Это помнили все, кто пережил ту зиму. Девятнадцатилетний дезертир, перестреляв весь караул, сколотил из всякого хлама банду и два месяца отстреливал всяческих урок, деловых, продажных чиновников и скурвившихся ментов. Газеты тогда были вынуждены сотрудничать с Солдатом, перепечатывая его воззвания, ибо те журналисты, которые сотрудничать отказывались, становились мишенью Солдата и его отморозков.

И в методах борьбы за всеобщее наказание уродов Солдат себя не ограничивал. В дело шла взрывчатка, пули, шантаж и изнасилования. И что тогда поразило Шатова, так это очень вялая реакция властей, и восторженный прием солдатового беспредела обывателем.

Когда в Новогоднюю ночь в «Старухе» Солдата и его людей все-таки кто-то перемочил, хоронили героя со товарищи в другом городе и тайно, дабы не спровоцировать, не дай Бог, народных волнений.

– Так помнишь, или тебя не было тогда в городе? – прервал воспоминания Шатова водитель.

– Был.

– Так вспомни тогда, как все эти суки…– водитель сделал неопределенный жест рукой в воздухе, – как они притихли.

– Шалавы?

– И шалавы тоже. Даже менты и те перестали на трассах доить. Просто царство Божие. Тишь да гладь… А потом снова все вернулось на круги своя, – водитель постучал кулаком правой руки по рулю.

– Не стало угрозы, не стало порядка? – уточнил Шатов.

– А что – нет? – водитель притормозил машину и обернулся к Шатову. – Тебе те шалавы нужны?

– Спасибо, обойдусь.

– Точно. Нормальному мужику они не нужны. Нормальный мужик себе бабу всегда найдет и без денег, – удовлетворенно кивнул водитель.

Себя он явно относил к настоящим мужикам.

– И наркота, я так понимаю, тебе без надобности?

– Хватает водки.

– Во, слышу голос мужика. Еще скажи, тебе все эти казино, стриптизы, крутые магазины… Они тебе нужны? Ты ими пользуешься?

– Нет, не пользуюсь. И денег у меня на них не хватит.

– Не в деньгах дело, – оборвал Шатова водитель, – не только в них. Просто нужно всех этих сук, как в Гражданскую, посадить на баржу, вывести на середину реки…

– На нашей не получится.

– Хрен с нашей вонючкой, на север всех вывезти, в Баренцево море, и утопить на хрен. А в следующей барже – наркоманов. А в следующей… – водитель запнулся на секунду, прикидывая, кем заполнить третью баржу.

– Журналистов продажных, – подсказал Шатов.

– Ага, их, сволочей, – легко согласился водитель, – а в четвертую…

– А в четвертую – водил, которые играют в таксистов и государству налогов не платят, – спокойно предложил Шатов и приготовился к взрыву.

– И водил, которые налоги не платят, а ты как думал? Я что, с жиру бешусь, ночью разных уродов катая? Если такой базар начнется, я работу себе найду, не переживай.

– Сук на баржу сгонять?

– Сук. На баржу. И лично эти, кингстоны, открою, чтобы, значит, топить. А ты что, будешь стоять на берегу и плакать? Или драться за них начнешь?

– Не начну, – вздохнул Шатов, – я буду на третьей барже.

– Где? – не понял водитель.

– На третьей барже, там, где продажные журналисты.

Водитель хмыкнул. Потом еще раз. Потом засмеялся. Машина остановилась. Шатов огляделся.

– Приехали, приехали, – успокоил его водитель, – не переживай.

– Мне так часто советуют не переживать, – Шатов отсчитал деньги и протянул их водителю, – что я, пожалуй, в один прекрасный день возьму и не переживу. Тем более, что светит мне путешествие на Север, в морской круиз.

– Не боись, я тебя аккуратно с баржи выпущу.

– И на том спасибо, – Шатов открыл дверцу, хотел выходить из машины, но замешкался, – и все-таки, коровой или волком?

– Коровой не хочу. Лучше уж волком.

– А охотники?

– Ну и хрен с ними, с охотниками. Корову все равно рано или поздно под нож пустят, на котлеты. А волк… Лучше волком, – водитель протянул Шатову руку, – удачи!

– Спасибо на добром слове.

Шатов постоял на месте, глядя, как «тойота» разворачивается и уезжает.

Волком лучше.

Захотелось завыть.

Волком лучше, считает пролетарий баранки и монтировки. А глас народа – глас Божий. Шатову, правда, выбора не оставили. Человек решил, что быть Шатову гончей.

След, Жека, след. Нюхай…