Читать книгу Люби и властвуй - Александр Зорич - Страница 7

1

Когда Эгин проснулся, первое, что он ощутил, был вкус Овель на его губах. «Второе Сочетание Устами!» – прогремел страшный голос невидимого и неведомого судьи, который живет внутри каждого офицера Свода Равновесия.

Вторым, не менее острым, но куда менее приятным ощущением Эгина стала боль в левом плече. «Спасение через Внутреннюю Секиру!» – тот же голос.

Эгин не сдержался и выпустил сквозь зубы слабый стон, пытаясь справиться с нахлынувшей на него раскаленной лавой воспоминаний о минувшей ночи.

Он – преступник. Он, рах-саванн Опоры Вещей, – преступник. В мозгу Эгина лихорадочно перестукивали сотни счетных костяшек. Он хочет сохранить свою жизнь и свое положение. Значит, надо лгать. Лгать по крайней мере о том, что произошло ночью между ним и Овель.

Овель! Только теперь Эгин решился открыть глаза. Постель рядом с ним была пуста. И в комнате тоже никого не было.

Он вскочил и ворвался в столовую. Никого.

Он заглянул в зал для упражнений. Голые стены и большой длинный сундук в углу.

Едва ли чиновнику Иноземного Дома следует афишировать свою необъяснимую любовь к хорошему и разному оружию.

Чувствуя себя круглым идиотом, Эгин сбегал в спальню за ключами и, вернувшись в зал, открыл сундук. Ну еще бы! Овель здесь не сыскалось. Да и где бы она спряталась среди шестов, алебард, деревянных мечей, огромного пучка стрел и заклейменного на вчерашней попойке метательного оружия?!

Эгин высунулся из окна во внутренний двор и, адресуясь к окнам, которые были этажом ниже, благим матом позвал прислугу.

Про дивную веревочку для вызова прислуги с деревянным шариком на одном конце и чудным колокольцем на другом он поначалу забыл. Не докричавшись с пятого раза, Эгин наконец вспомнил о нем, и тут наконец заметил, что шнура для вызова больше нет.

Точнее, он есть. Но безвольно свисает из окна, перерезанный чьей-то доброжелательной рукой.

Эгин покрылся холодным потом. Утро было уже отнюдь не раннее. Жара и духотища. Типичное летнее утро в столице Варана. Но посреди варанского лета рах-саванну Эгину стало холодно. Холодно, словно бы он ринул в бездонную могилу – на ледяное дно мироздания.

Пройдя по коридору и спустившись на деревенеющих от страха ногах в комнату прислуги, Эгин обнаружил самое худшее.

Дверь была не заперта, а лишь прикрыта. Кюн и Амма находились в своих постелях. Они спали. Спали глубоким и ровным вечным сном.

2

Несмотря на то что виски начало ломить от неумолимо приближающегося недопойного похмелья, Эгин не мог себе позволить выпить и капли.

Он сидел на мате посреди фехтовального зала и с пустым взором вертел в пальцах легкий метательный нож.

Овель исс Тамай бесследно исчезла.

Беглый опрос соседей и чужих слуг, который Эгин постарался провести в самой что ни на есть небрежной манере, не дал ничего.

Трупы Кюна и Аммы оставались неубранными.

При осмотре тел Эгин довольно быстро обнаружил на их шеях крохотные красные пятнышки. Причина их смерти стала ясна ему как день – отравленные иглы. После этого судьба двух соглядатаев, работавших под началом безымянного эрм-саванна Опоры Единства, его совершенно перестала интересовать.

«Они начнут пахнуть часов через девять. А ряженные могильщиками люди из Опоры Единства сюда поспеют и за полтора», – решил равнодушный Эгин.

Сейчас ему было важно другое. Овель исс Тамай, родственница первых лиц государства и его новая любовница (Эгин с грустной улыбкой поймал себя на мысли, что Вербелина как-то сама собой успела приобрести в его глазах статус «старой», «бывшей»), бесследно исчезла.

«Бесследно исчезнуть» из постели рах-саванна – дело само по себе непростое. А тем более для шестнадцатилетней девчонки. Впрочем, из когтей всесильного дяди Хорта, старого греховодника, тоже ведь вырваться было непросто.

«Если она, конечно, не лгала насчет побега», – заметил Эгин, к которому вместе с пробуждением вернулась профессиональная недоверчивость.

Овель могла уйти сама. «Куда? Зачем?»

Овель могла быть похищена людьми своего дяди. «Как нашли? Как успели? Здесь ведь живет Атен окс Гонаут, дипломат из Иноземного Дома, а не Эгин, рах-саванн из Свода Равновесия».

И наконец, Овель могла быть похищена другой силой, не имеющей отношения к Хорту окс Тамаю. «Какой такой „другой силой“?»

Эгину оставалось только развести руками.

Резкий взрыв боли в левом плече подбросил Эгина на ноги. Да. Да. Да, сыть Хуммерова! Альтернатив нет. Если он не отправится в Свод Равновесия немедленно, его ждет верная, мрачная смерть от пробужденной Внутренней Секиры. Гороховый верняк, милостивые гиазиры.

Значит, он должен идти на доклад к Норо. Рассказать все. Может разве кроме особо шокирующих подробностей бурной ночи с Овель. А потом – будь что будет.

Взрывной бросок Эгина вогнал метательный нож в грубую мишень, предназначенную для топоров, на ладонь.

3

Главная цитадель варанской тайной службы охраны Князя и Истины, именуемой Сводом Равновесия, находилась в самом центре Пиннарина, на площади Шета окс Лагина, напротив княжеского дворца.

Огромное трехступенчатое здание Свода Равновесия занимало всю южную сторону площади. Всю северную занимал дворец.

Площадь Шета окс Лагина, по уверениям придворных пиитов, была самой большой площадью в Круге Земель. И мало кто знал, что Элаево Поле в Орине и Плац Лана в Реме Великолепном все-таки больше. Эгин, например, не знал, потому что никогда не задавался праздными вопросами.

Третья ступень Свода Равновесия вполне символически венчалась огромным голубым куполом, над которым пламенел червленым золотом герб тайной службы – двуострая глазастая секира. Такая же, как та, которая была выгравирована на жетонах всех офицеров Свода. Такая же – но в сорок раз большая.

Никто, кроме Сиятельного князя и гнорра, не знал точно обо всем, что кроется за фасадом Свода, сложенным из ослепительно белого греоверда.

Этот огромный лабиринт, имеющий девять надземных, три (или четыре – Эгин точно не знал) купольных и по меньшей мере четыре (или пять? или семь? – Эгин не знал и подавно) подземных этажа, этот спрут, распустивший подо всей центральной частью Пиннарина сложную сеть туннелей и потайных ходов, этот рукотворный утес, противостоящий Изменениям вот уже сто девятнадцать лет, был воистину непостижим, как непостижимы луна и звезды на небесных хрусталях.

Площадь Шета окс Лагина была окружена Красным Кольцом – самой престижной улицей Пиннарина, застроенной роскошными четырехэтажными особняками с фонтанами, башнями, оранжереями и прочей роскошью.

Все дома на Красном Кольце находились под наблюдением Опоры Единства. Среди этих зданий были не только личные особняки высокопоставленных вельмож из Совета Шестидесяти, крупных военных чинов и корабельных магнатов, но и обычные доходные дома наподобие того, в котором снимал квартиру Эгин.

Ну и, конечно, на Красном Кольце располагались самые важные Дома княжества. Морской Дом, Иноземный, Почтовый, Недр и Угодий… И все они, все без исключения, были связаны со зданием Свода Равновесия подземными ходами разного качества и назначения.

Разумеется, Эгину, а точнее, Атену окс Гонауту нужен был именно Иноземный Дом.

4

Подземные ходы охранялись офицерами Опоры Единства.

Каждый офицер – обычно эрм-саванн – знал в лицо всех, допущенных к проходу через данный туннель. Эти офицеры были либо сумасшедшими добровольцами-мизантропами, либо карьеристами (год службы под землей шел за два на поверхности), либо совершившими служебный проступок. Последних было большинство. Ходили слухи, что они никогда не возвращаются в большой мир. Хотя их и кормят соответствующими обещаниями аррумы Опоры Единства.

– Стой! Назови себя!

По ту сторону двери, литой из полупрозрачного стеклоподобного материала (Эгин не знал, что в древности он назывался лунным или хуммеровым стеклом), расплывался и колебался силуэт человека с мечом наголо.

Помимо того, что хуммерово стекло было прочно, как сталь, оно имело удивительную одностороннюю прозрачность. Эгин не мог толком разглядеть собеседника, а тот видел Эгина прекрасно.

Туннель, через который обычно проникал в Свод Равновесия Эгин, охранялся как раз добровольцем-мизантропом. Он прекрасно знал всех, допущенных к этому туннелю, и все-таки никогда не отступал от формальностей процедуры. В общем-то правильно делал – ведь Эгин мог и донести.

– Эгин, эрм… рах-саванн Опоры Вещей.

– Рах-саванн? – В голосе офицера-охранника послышалось легкое недоверие.

– Я получил повышение только позавчера. Возможно, вам еще не успели обновить списки, – пожал плечами Эгин.

Охранник замешкался.

– Нет, успели. – Голос офицера в переговорной трубе чуть подобрел. – Поздравляю, рах-саванн. Проходите.

Дверь повернулась вокруг своей оси, открывая два совершенно одинаковых с виду прохода.

Тут крылась простая, но очень жестокая ловушка. Только правый, только правый проход! Если сегодня четный день месяца, значит, проход – правый. Если нечетный – значит, левый!

Это вдалбливали каждому офицеру, допущенному к туннелю, по сто раз. Того, кто забывал об этом и в четный день месяца проходил через левый проход, ждали плохие сюрпризы.

Иногда – просто ведро помоев на голову. Иногда – молниеносный удар меча офицера-охранника. Иногда – понижение в звании. Это уже зависело от указаний, которые измыслил на текущую неделю гнорр. Потому что офицер Свода должен быть предельно внимателен всегда и везде. Даже в собственной вотчине. Так говорили наставники.

Несмотря на это, Эгин никогда не мог понять, какой смысл в этой абсурдной и жестокой игре. Несколько раз они с Иланафом пытались придумать ей сколько-нибудь убедительное оправдание, но всякий раз заключали, что никакого смысла нет. И они были правы.

5

Внутренние помещения Свода Равновесия весьма запутанно делились по принадлежности к Опорам. Туннель Иноземного Дома открывался в участок второго подземного этажа, принадлежащий Опоре Вещей.

Его кабинет, равно как и кабинет Норо, находились на третьем надземном этаже.

Эгин дошел до конца широкого коридора с вечно запертыми дверьми (что находится за ними, ему было даже страшно помыслить) и ступил в клеть подъемника.

Эгин достал ключ, за утерю которого ему грозила смертная казнь, открыл дверку, под которой покоилась полированная металлическая пластина, и вывел на ней пальцем свое имя.

Мелодично звякнули колокольцы, и неспешное вознесение Эгина началось. Эгин не знал, как работает подъемник и в особенности как эта проклятая машина по его имени, начертанном на обычной с виду железяке, распознает необходимый этаж. Но раз уж так происходит – значит, это возможно. В конце концов, подумаешь, дела большие – Измененное железо!

Подъемник прополз мимо коридоров чужих ярусов, завешенных черными портьерами или перекрытых дверями разной толщины и надежности. Сходить здесь Эгину строжайше воспрещалось. Да он и не хотел. Не собирался. Даже помыслить об этом не мог.

Плечо болело невыносимо. Тело Эгина рвалось в не очень-то добрые, но целительные руки Знахаря. Но к Знахарю не попасть, не отчитавшись предварительно перед Норо и не получив от него соответствующего разового пропуска…

6

– Рах-саванн Эгин прибыл из отпуска в ваше распоряжение, аррум! – по возможности браво отрапортовал Эгин.

– Рад видеть тебя, рах-саванн, – улыбнулся Норо. – Но похоже, отпуск не пошел тебе на пользу. Ты очень, очень бледен.

От внимания Эгина не ускользнул свежий ледок, притаившийся в глубине черных глаз Норо. Но ему оставалось лишь игнорировать настроение своего начальника. Эгин пустился с места в карьер.

– Да, аррум. Отпуск не пошел мне на пользу. И в свете этого я имею к вам дело безотлагательной срочности.

Зная, что этого все равно не избежать, Эгин начал расстегивать рубаху, продолжая говорить:

– Вчера, возвращаясь с дружеской вечеринки у Иланафа, я встретил девушку, которая отрекомендовалась как Овель исс Тамай и попросила сопроводить ее к Северным Воротам. Трое, о которых мне известно, что они являются наемниками Хорта окс Тамая, совершили на нас нападение посредством клинков и псов. В результате под угрозой смертельной опасности я был вынужден вскрыть и продемонстрировать Внутреннюю Секиру, поскольку Внешнюю я, согласно предписаниям, оставил дома как находящийся в отпуске. После чего Овель исс Тамай осталась у меня ночевать. Проснувшись сегодня утром, я обнаружил, что Овель исс Тамай исчезла. Своих слуг я нашел мертвыми. Они были убиты при помощи отравленных игл, выпущенных из духовой трубки. Вкратце все.

Эгин снял рубаху, развязал повязку и продемонстрировал Норо рану с пунцово-желтыми гноящимися краями.

– Можешь одеваться, – махнул рукой Норо. – А теперь сядь и расскажи все не вкратце.

7

– …И ты, конечно же, вступил с ней в любовную связь? – таков был первый вопрос Норо после того, как Эгин очень обстоятельно и в целом правдиво поведал свою историю, изнывая от боли в плече, где, казалось, неведомые колдовские уста раздували пригоршню раскаленных углей.

– Не вступил, аррум, – отрицательно мотнул головой Эгин.

В этом вопросе он решил стоять на своем до конца. Если потребуется – до самого конца. Потому что мужчина, соблазнивший (или соблазненный – какая разница?) незамужнюю племянницу Хорта окс Тамая, становился костью в горле слишком могущественным людям, чтобы рассчитывать на сохранность своей бесценной жизни.

– Значит, не вступил, – задумчиво повторил Норо.

Он поднялся со своего жесткого кресла с высокой спинкой и подошел к окну, выходящему в один из внутренних дворов-колодцев Свода. Эгин был вынужден вскочить на ноги вслед за своим начальником.

– Ты вообще понимаешь, рах-саванн, в какое говно ты вляпался вчерашним вечером? – Голос Норо шелестел, как отжившие листья, которые ветер лениво ворочает в затхлой подворотне. – Ты понимаешь, кто такой Хорт окс Тамай? Ты знаешь, каким влиянием на Сиятельного князя он обладает?

– Да, аррум. Я понимаю. – Вздох Эгина был неподдельным.

Получалось, что он не прав с любой стороны. Вечером он отбил Овель у людей Хорта. Ну и хорошо. Потом по крайней мере мог бы всегда солгать, что не поверил ни одному слову нападавших и собирался просто передать Овель ее возлюбленному дядюшке из рук в руки.

Но утром-то она исчезла! И следовательно, с точки зрения Хорта он, Эгин, прогавил его сокровище. О Шестьсот Ликов Ужаса! О Шилол!

– Умный, – бросил Норо через плечо без всякой насмешки. – В таком случае, рах-саванн, ты должен понимать, что я сейчас разговариваю с покойником.

Эгин понимал и это. И именно поэтому – покойникам-то терять нечего – решительно сказал:

– Да, аррум. И я им стану совсем скоро, если вы меня не отпустите к Знахарю.

Норо резко обернулся:

– К Знахарю? Да, конечно, рах-саванн, конечно. Но у нас есть еще один разговор, помимо Овель исс Тамай.

– Да, аррум, – сквозь плотно сжатые зубы выдавил Эгин. Он чувствовал, что силы покидают его с пугающей быстротой. – Могу ли я сесть, аррум?

– Нет, – жестко отрезал Норо, возвращаясь в свое кресло. – Стой и слушай. Многое изменилось за время твоего отпуска, рах-саванн. Я досмотрел вещи Арда. И я не нашел в них того, что искал. А это очень плохо, рах-саванн. Очень плохо. Ты слышишь меня, рах-саванн?

Эгина качало. Две жестокие пиявки присосались к вискам и тянули из них добрую кровь. Ступни леденели. На лбу проступили ледяные капли пота.

– Я… слышу… вас… аррум. – Эгину пришлось совершить над собой неимоверное усилие, чтобы выдавить эти ничего не значащие слова.

Он не понимал, что происходит. Обнажение Внутренней Секиры – действие и впрямь очень опасное. Но их учили, что по меньшей мере двое суток даже не самый сильный офицер должен протянуть. Ну пусть он потерял много сил во вчерашних схватках – смертоубийственной с отребьем Хорта и любовной с Овель. Но по меньшей мере на сутки он еще мог рассчитывать. Выходило – не мог.

– Если ты меня слышишь, – слова Норо грохотали в его ушах кузнечными молотами, – то отвечай мне, пока еще не издох, что ты утаил от меня при осмотре каюты Арда?

Перед глазами Эгина проплыли призрачные сполохи Изумрудного Трепета.

Он чувствовал, что его уста одеревенели, язык налился свинцовой тяжестью, но все его существо вдруг наполнилось непостижимой, новой, искрящейся силой. Говорил не он. Говорила эта новая сила, вводящая в его слова тяжелую, уверенную и наглую ложь:

– Я офицер Опоры Вещей. Я служу Князю и Истине. Я не лгал никогда ранее и не лгу сейчас. Я досмотрел каюту Арда в соответствии с предписаниями, не отступив от них ни на шаг. И передал вам правду, только правду, ничего, кроме правды.

Его тело падало, падало в бездонный омут тягучей, всеиспепеляющей боли. Наверное, он говорил что-то еще, пока его раздираемое мукой тело корчилось на ясеневом полу кабинета Норо окс Шина.

8

Знахаря знал каждый, в чьем левом плече была зашита металлическая пластина с глазастой секирой Свода Равновесия.

Знахарь был один и все же значительно более чем один – узнать это наверняка было невозможно. В самом деле, будь он один, Знахарь никогда не смог бы обслуживать сотни офицеров Свода – лечить их, вживлять им Внутренние Секиры, отвечать на вопросы людей из Опоры Безгласых Тварей. И при этом не забывать о своем ученике, который после смерти займет его место, примет имя Знахарь и прозвище Многоликий.

Эгин никогда не мог понять, в каком именно месте Свода, Равновесия находятся обширные, по-своему светлые и при этом непередаваемо мрачные хоромы Знахаря.

Было ясно одно: они расположены на одном из подземных ярусов, неподалеку от кузниц Свода. Но где находятся кузницы Свода, Эгин тоже не знал.

Когда офицера направляли к Знахарю, в сопровождение ему отряжали троих молодцов из Опоры Единства, старший из которых имел звание рах-саванна.

Еще в клети подъемника пациенту Знахаря надевали на голову глухой шлем, который не только полностью лишал возможности видеть, но и слышать, поскольку имел плотные войлочные наушники. Офицеры Опоры Единства спускались вместе с пациентом вниз на подъемнике, а потом вели его извилистыми коридорами со множеством поворотов. Шлем с пациента снимали только после того, как за спинами офицеров закрывалась последняя из трех дверей.

Эгин помнил свое первое посещение Знахаря. Оно осталось в его памяти неуничтожимой, скупой гравюрой. Все детали видны отчетливо, все – на своем месте.

Он, только что произведенный в эрм-саванны и тем самым зачисленный в «предвечные, неколебимые и бессмертные» ряды офицеров Свода Равновесия, восторженный и взволнованный (ах, как громко билось тогда в груди сердце! громче, чем все барабаны «Зерцала Огня»!), явился пред очи Знахаря, чтобы сдать кровь на Секиры – Внутреннюю и Внешнюю.

Знахарь показался ему тогда черепахой, с которой содрали панцирь. Старый, согбенный, раздражающе неторопливый, он сидел в огромном чане с горячей водой. К великому сожалению тогда еще брезгливого эрм-саванна, из чана разило мочой.

Из хрустальных шаров под потолком струился неровный многоцветный свет. На стенах Эгин, к своему удивлению, увидел множество зеркал. Круглых, квадратных, ромбовидных, шестиугольных, овальных… Стеклянных и бронзовых, золотых и греовердовых…

Эти бессмысленные зеркала показались Эгину самым странным, что он видел в своей жизни: зачем они страшному как смерть Знахарю? Уж явно не для того, чтобы красоту наводить.

В тот раз процедура была совсем проста. Знахарь полоснул по пальцу Эгина крохотным, но острым как мысль ножичком и, нацедив в две склянки по наперстку Эгиновой крови, проскрипел: «Убирайтесь!»

Великомудрый Вальх когда-то объяснял Эгину, что синие искорки внутри Сорока Отметин Огня отвечают своему владельцу не просто так. Металл жетона «чувствует» кровь своего хозяина. И чтобы он мог «помнить» о ней, все пластины изготовляются совершенно индивидуально.

Кузнецы Свода Равновесия подмешивают в расплавленное железо кровь, взятую от того офицера, для которого изготавливаются жетоны. Разумеется, процедура сопровождается надлежащими Словами и Знаками. Обе Секиры – и Внутренняя, и Внешняя – переделываются всякий раз после очередного повышения.

Дорого и сложно? Да. Но Вольный город Орин, да и Великое княжество Варан когда-то уже экономили на безопасности государства. Каждый школяр знает, что из этого вышло.

В следующий раз Эгина приводили к Знахарю через неделю, чтобы зашить в него готовую Внутреннюю Секиру.

Эгину показалось, что сопровождающие его офицеры Опоры Единства немного нервничают. «Впрочем, – подумал тогда Эгин, – они, наверное, нервничали и в прошлый раз, но я был слишком взволнован сам, чтобы заметить их волнение».

Знахарь принял его, будучи одет в длинный прожженный во многих местах халат, расшитый одним и тем же сюжетом: огромная косматая звезда изумрудно-зеленого цвета с женским ликом, перекошенным яростью, пожирает желтую звезду – Солнце Предвечное.

Жуткий был халат у Знахаря, и сам Знахарь был хоть куда: невысокий, невесомый старик с походкой змеи («Да, если бы змея обладала ногами, у нее была бы именно такая походка!» – отметил тогда Эгин).

На голове Знахаря был шлем серебристого цвета, подражающий птичьей голове. Опущенное забрало было выполнено в форме загнутого книзу и, судя по всему, действительно острого клюва. В прорезях светились – не злобой, не неистовством, нет! – совершенным, ледяным спокойствием глаза Знахаря.

Знахарь бесцветным голосом приказал Эгину лечь на простой деревянный стол, усыпанный сухими пахучими травами, из которых Эгин не знал и половины.

Единственным отличием этого стола от его бытовых собратьев были ножки, которые выходили вверх над столешницей на локоть. На каждой из них была укреплена медная чаша. Еще до того, как лечь на него, Эгин догадался, каково предназначение этих чаш. И он не ошибся.

Эгин лежал на столе, пытаясь расслабиться и понимая, что расслабиться не так-то просто в этом страннейшем из закутов Свода Равновесия под пристальным взором страннейшего из лекарей, о которых ему когда-либо приходилось слышать.

Потом Знахарь заиграл на двойной флейте.

И вместе с причудливой мелодией, повествующей, казалось, о самой печали бытия, из медных чаш над столом поплыли клубы ароматного, сладостно-удушливого дыма, в котором сознание Эгина растворилось, словно бы и не существовало отдельно от Гулкой Пустоты никогда.

Когда к Эгину вновь вернулась способность воспринимать и осмысливать происходящее, он первым делом посмотрел на свое левое предплечье.

Там, едва заметные среди волос и здоровой кожи, белели шрамы, образующие разомкнутый прямоугольник.

– Сколько времени прошло? – Собственный голос показался Эгину слаще музыки. Так относишься к негаданному возвращению всего, о чем думал, что потерял его безвозвратно.

– Около часа, – бросил Знахарь.

С тяжелым, обыденно тяжелым вздохом он снял шлем с клювообразным забралом. Эгин успел заметить, что железный клюв красен от крови до самого основания. Чья же кровь?.. Эгин поспешно заключил, что его, – едва ли в том могли быть сомнения.

– Так мало? – удивился Эгин.

– Разговаривать запрещено, – чересчур вяло для своей должности напомнил рах-саванн Опоры Единства.

Знахарь бросил на него быстрый взгляд. Эгин подумал, что от таких взглядов несложно и собственный черен позабыть, не то что какие-то Уложения Свода.

– Он прав, эрм-саванн. – Знахарь, показалось Эгину, подмигнул ему.

«Что за чушь? Конечно показалось!»

Эгин уже застегивал ворот рубахи, рах-саванн уже готовил для него глухой шлем, когда до слуха Эгина донеслись слова Знахаря, брошенные ему в спину:

– Успехов тебе, эрм-саванн. Люби и властвуй.

Прежде чем шлем наглухо запечатал его глаза и уши, в сознании Эгина мелькнула мысль, что он нигде не заметил третьего офицера Опоры Единства. Чья же кровь?..

9

Когда Эгин очнулся, он первым делом осмотрел свое левое предплечье. Там, едва заметные среди волос и здоровой кожи, белели шрамы, образующие разомкнутый прямоугольник.

Очень болела голова, но Эгин чувствовал, что это боль облегчения. Она не будет усиливаться, она скоро сойдет на нет.

– Ф-фух, еле спас тебя, придурка!

Голос – молодой, усталый, но все еще сохранивший искорки жизнелюбия – прозвучал из-под серебристого шлема с клювообразным забралом, сплошь перемазанного кровью и зеленоватым гноем.

– Кто ты? – Эгин уже вполне пришел в себя.