Читать книгу Прокурор идет ва-банк - Александр Звягинцев - Страница 2

Лучи предзакатного майского солнца вонзались между небоскребами. Они заливали ярким светом потоки движущихся автомобилей и людей. На стиснутых высокими домами улицах, уходящих в разные стороны от главной магистрали, загорались огни рекламы. Вместе с солнечными зайчиками, пестро отсвечиваясь в лакированных боках автомобилей, витринах магазинов, отелей и ресторанов, они создавали настроение начинающегося праздника. И, как бы стараясь не опоздать к нему, первым на центральной авеню зажег свои огни отель «Империал».

Сквозь слегка тонированные стекла его первого этажа хорошо просматривался изысканный интерьер. Автоматические двери центрального входа отеля периодически растворялись, постояльцы выходили на улицу и быстро всасывались в многоликий людской водоворот. Открывшись в очередной раз, двери выпустили из чрева отеля высокого, хорошо сложенного сухощавого брюнета лет сорока в легком сером костюме. Оглядевшись по сторонам, он, не спеша, всматриваясь в витрины, пошел по левой стороне авеню. Остановившись у магазина детских игрушек, с интересом стал рассматривать голубого слоненка с розовыми ушами и васильковыми глазами, который махал хоботом и напевал какую-то колыбельную песенку.

Постояв некоторое время в нерешительности, брюнет вошел в магазин и, отыскав отдел, торгующий слониками, на плохом английском языке обратился к продавщице, которая только что закончила обслуживать представительного седого как лунь пожилого человека. Не вмешиваясь в разговор брюнета с продавщицей, пожилой покупатель не спеша повернул голову в их сторону, осторожно, как бы боясь вспугнуть, устремил на них свой взор и замер у прилавка в оцепенении.

Брюнет, стараясь не обращать внимания на остолбеневшего старика, продолжавшего его внимательно рассматривать, совершенно искренне забавлялся покупкой. Он дотрагивался до хобота слоненка, и тот начинал махать им и петь уже знакомую колыбельную песенку. А в это время сквозь витрину за ним внимательно наблюдал плотный неприметный человечек.

Когда брюнет вышел из магазина, сизые сумерки уже вползли в город и только сапфирово-оранжевые клочья изодранного верхушками небоскребов неба напоминали о еще одном прожитом дне. Хозяином авеню становился неистовый неон. Размалевывая вечерний полумрак своей прерывистой пляской, он подхватывал эстафету жизни и, опуская ее с небес на землю, нес дальше и дальше. Растекаясь лавинным потоком по многочисленным авеню и стритам, проникая в самые забытые богом места, он с карнавально-дьявольским азартом заставлял биться сердце уходящего дня еще и еще. «Боже мой, – подумал брюнет, глядя на необремененные заботами, жизнерадостные лица людей, которые от меняющегося света рекламных огней окрашивались, подобно хамелеонам, в разные цвета радуги, – воистину полярность и ритм дают жизнь Вселенной».

От подобных наблюдений, несмотря на хорошее расположение духа, брюнету стало почему-то тревожно. Ему захотелось скорее вырваться из этой круговерти и забиться в какой-нибудь уютный уголок, где не спеша можно было бы осушить пару стаканов холодного сока.

Он зашагал быстрее, не замечая, как на почтительном расстоянии от него то тут, то там выныривала из толпы седая голова старика из магазина игрушек. Внимание пожилого человека было полностью сосредоточено на брюнете. Неуклюже размахивая таким же, как и у брюнета, пластиковым пакетом, он цеплял им прохожих, периодически натыкаясь на идущих навстречу людей. Привычное «икскюоз ми» машинально слетало с его уст, и он, продолжая держать дистанцию, как на охоте, устремлялся дальше. Но кто являлся в этой игре охотником, а кто дичью, трудно было определить, ибо вслед за ними, спокойно, без суеты, ловко маневрируя в людском потоке, двигался коренастый крепыш, оставивший свой пост у витрины магазина игрушек.

На первом же перекрестке, увидев слева от себя множество разбросанных по обе стороны улицы небольших ресторанчиков, брюнет направился к ним. Пройдя метров сто, он остановился у входа в ресторан «Русский медведь». Дверь была открыта, и оттуда доносилась до боли знакомая мелодия «Подмосковных вечеров». Это было, конечно, не то заведение, в котором хотел скоротать время брюнет, но ему очень уж захотелось посмотреть на завсегдатаев ресторана. И хотя прошло всего четыре дня, как он покинул Москву, вскормившая его мелодия разбудила ностальгическое чувство. Оно вместе с любопытством взяло верх и перечеркнуло другие его планы на вечер.

Войдя в ресторан, он наткнулся на дородного швейцара с седой окладистой бородой и сразу же услышал родной российский мат и пьяный смех, который ни с каким другим не спутаешь.

– Милости прошу к нашему шалашу! – с явным одесским акцентом приветствовал вошедшего швейцар.

– Благодарю! – машинально ответил тот, одновременно подумав: «Черт возьми, не хватало мне еще здесь напороться на еврейскую мафию».

– Только не говорите, что вы из Одессы! – простонал швейцар. – Не рвите мне душу!

– Я из Москвы! – успокоил он швейцара. – Но почему вы так боитесь одесситов?

– Кто вам сказал, что я боюсь одесситов, когда я сам не пришелец с Венеры. Я просто боюсь, что скоро в Одессе не останется евреев.

– Ну и что?

– Без евреев это уже не Одесса! – мечтательно заметил швейцар. – Что имеем, не храним, потерявши, плачем.

– Стоило тогда тратить столько сил, чтобы уехать, – поинтересовался вошедший, оглядывая зал.

– Дети! – с извинительной улыбкой пояснил старый швейцар. – Эти цветы жизни, которые, к сожалению, имеют две ноги на каждого! Подросли и разбежались в разные стороны, забыв о том, кто их сюда привез, и, как вы верно заметили, с такими огромными трудностями. Каждый из них вполне обходится собственным теплом. А мне остается греться у чужого тепла здесь, у дверей ресторана, чтобы не умереть возле телевизора, который я так любил в Одессе, а здесь возненавидел: только стреляют и убивают, а если заговорят иногда, то на чужом мне языке. Так и не научился на нем говорить…

Чрезмерная болтливость швейцара стала раздражать посетителя, и он, заметив в зале стойку бара, сухо прервал его:

– Извините!

– Что вы, что вы… Это вы меня извините! – спохватился швейцар. – Я так обрадовался свежему человеку с родины.

Мужчина прошел в погруженный в полумрак зал.

Низкий потолок, однако, не давил и не мешал созданию атмосферы относительного уюта. На стенах были развешаны картины-лубки на русскую тематику и символ Московской Олимпиады-80 – изображения веселых улыбающихся мишек.

За пианино сидел немолодой, с глубокими залысинами мужчина, явно хвативший лишнего, и наигрывал: «Ехали на тройке с бубенцами…» Рядом с ним стояло огромное чучело бурого медведя.

Почти все столики в ресторане были заняты, но вошедший ничего интересного для себя не заметил. Когда он подошел к стойке, бармен в рубахе «а-ля рюс» приветливо ему улыбнулся.

– Чего изволите, господин хороший? – спросил он подобострастно.

– Апельсиновый сок… со льдом, – внятно произнес посетитель.

Бармен учтиво налил заказанный напиток, бросил в стакан кубик льда, потом, подумав, добавил второй и подал клиенту.

– А может, водку? «Столичную» или «Смирновскую», мистер Оболенцев, – размеренно произнес неожиданно появившийся за его спиной тот самый, из магазина игрушек, седовласый старик.

– В такой теплый вечер предпочтительнее холодный сок… – спокойно произнес человек, повернувшись к старику. На секунду он замер, пытаясь скрыть удивление.

По выражению лица было видно, что старик очень доволен эффектом своего появления. По-старомодному поклонившись, он, глядя прямо в глаза собеседнику, несколько иронично произнес:

– Рольф Дитер… виноват. Рудольф Дмитриевич Майер – бывший директор хорошо вам известного ресторана «Москва»…

Дело «Океан»!

– Майер умер в Воркуте, – спокойно произнес Оболенцев.

Глядя на старика и отпивая очередной глоток сока, он думал: «Ведь по документам он умер в зоне. Может, это провокация?» Но в том, что это был Майер, у него сомнений не было.

– Да-да, – подхватил Майер с едва уловимой иронией, – кровоизлияние в мозг и… летальный исход. Но у кого есть друзья и деньги, ни здесь, ни в СССР в колонии не умирает. Правда, это недешево стоит.

– Вы хотите просветить меня на эту тему? – равнодушно спросил Оболенцев, снова изучающе осматривая зал и не находя там ничего подозрительного.

– Разумеется, нет! Помните нашу последнюю встречу? Виноват, допрос. Не хотите его продолжить? Надеюсь, вы не думаете, что общаетесь с призраком?

– Я не Гамлет, а вы не мой отец! – усмехнулся Оболенцев, переводя разговор в другое русло, поскольку заметил, что бармен прислушивается и наблюдает за ними. – Я вас хорошо помню, Рудольф Дмитриевич, хотя вы здорово изменились. Были такой красавец мужчина. Что называется – подарок женщинам ко Дню восьмого марта.

По ироничному тону Оболенцева Майер понял, что тот не желает продолжать разговор здесь. Да он и сам хорошо сознавал, что вести эту беседу у стойки бара, к которой всегда приковано внимание зала, неразумно. Но старик очень боялся упустить Оболенцева и поэтому торопился. Ведь ему так много хотелось сказать старшему следователю по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР, который там, в далекой России, когда-то расследовал его уголовное дело. Эта случайная встреча – просто подарок для него!

Какое-то время два высоких представительных мужчины – седой и брюнет – молча смотрели друг на друга. Со стороны они больше походили на отца и сына, чем на людей, стоящих по разные стороны закона.

Майер первым нарушил несколько затянувшееся молчание. Волнуясь и сбиваясь, он немного заискивающе обратился к Оболенцеву:

– Кирилл Владимирович, я рад, что вы признали меня… Вы даже не представляете, что для меня значит наша встреча… Если не возражаете, я хотел бы пригласить вас на чашку кофе… Постараюсь много времени у вас не отнять.

Старик галантным жестом показал на пустующий в конце зала столик и, видя, как у Оболенцева подобрели глаза, чуть улыбаясь, добавил:

– Я все же хочу дать показания!

И без того спертый, тяжелый воздух, смешиваясь с запахом дыма, кухни и парфюмерии, выживал последних посетителей ресторана. Пианист, хорошо разогретый алкоголем, уже без всякого стеснения прикладывался к большой рюмке с водкой, стоявшей перед ним на инструменте. Продолжая выдавливать из пианино мелодии из прошлой советской жизни, он неожиданно соскользнул со стула и упал. Тотчас же выскочила «из-за кулис» высокая плотная блондинка. Она легко и непринужденно схватила упившегося музыканта под мышки и уволокла из зала. Вернувшись, села за пианино и заунывно запела «Подмосковные вечера».

Сидевшие в глубине ресторана Оболенцев и Майер почти не обращали внимания на то, что происходило в зале. Перед Оболенцевым стояли пустые бокал и кофейная чашка, перед Майером – чашка с нетронутым кофе. Старик курил, и пепел с зажатой в левой руке сигареты падал прямо в кофе. И только когда пианист с грохотом свалился на пол, Оболенцев, как бы между прочим, заметил:

– Похоже, последний бастион сдан. Не сигнал ли это нам, Рудольф Дмитриевич, для отступления?

Майер поднял голову и посмотрел в зал. Ему очень не хотелось прерывать разговор. Он боялся, что не успеет рассказать Оболенцеву все. Поэтому, когда плотная блондинка подмяла под себя инструмент, выдавливая из него аккорды, Майер серьезно произнес:

– Что вы, Кирилл Владимирович, произошла только смена состава. Я думаю, что нашему разговору это нисколько не помешает. Народ здесь работает допоздна.

Как бы принимая предложение Майера, Оболенцев тут же задал ему прямой вопрос:

– Зачем вы мне все это рассказываете? Зачем? Пытаюсь понять и не могу. Что это – месть?

Майер укоризненно посмотрел на Оболенцева и с горечью произнес:

– Родину жалко! Я прожил в России без малого шестьдесят лет, там прах моих предков. Видите ли, уважаемый Кирилл Владимирович, моя генерация деловых людей никого не грабила, не убивала; мы, так сказать, довольствовались естественной убылью, относительно честной прибылью. В любых торговых правилах столько оговорок, усушек-утрусок, что можно, руководствуясь лишь ими, жить припеваючи и ни в чем себе не отказывать.

– Идеализируете, Рудольф Дмитриевич! – улыбнулся Оболенцев.

– Может быть! Значит, вы согласны, что мы способны и на идеализм.

Оболенцев дипломатично промолчал.

– А кто пришел нам на смену? Эти бывшие таксисты и мясники, которые оттеснили нас с вашей помощью, с вашей! – повторил Майер, заметив неудовольствие на лице Оболенцева.

– Это уже перебор, Рудольф Дмитриевич! – возмутился Оболенцев.

– Какой «перебор»? Они – гангстеры!.. Пауки!.. Вампиры!.. Сбились в стаю и сосут!.. Весь город со-о-сут!

– Нельзя ли поконкретнее?

– За их спинами и милиция, и уголовники…

– Вся милиция? – иронично спросил Оболенцев.

– Не верите? – улыбнулся Майер. – Могу рассказать, как они меня обобрали перед самым отъездом. Хотите?

– Давайте!

– Когда у меня все было готово, чтобы отбыть сюда, к моим племянникам, капитан Цвях из горотдела милиции пронюхал, что я на воле. Он вышел на меня и потребовал двадцать «штук» или, как он изволил выразиться, быстро мне «лапти сплетет».

– Один подонок всегда найдется!

– Двадцать «штук» многовато для одного, не по чину, – ехидно ответил старик.

– Считаете, что брал на весь горотдел?

– На горотдел маловато будет! А вот с полковником Багировым поделиться в самый раз.

– С начальником горотдела?

– Помните! – довольно заметил Майер. – Еще бы не помнить, ведь это он сдавал меня. Благодарность еще получил и ценный подарок: именные часы. Смех, да и только! Он этих часов может покупать каждый час по паре, включая время на сон, на завтрак, обед и ужин.

– Считаете, что не за дело получил? – помрачнел Оболенцев, вспоминая довольное лицо полковника Багирова.

– Да у него одно лишь дело: взятки брать да приказы Борзова выполнять, на большее он и не способен. Конечно, я не имею в виду, что он не в состоянии водку жрать да с бабами путаться.

Майер замолчал и схватился опять за сигареты.

– Считаете, что и Борзов замешан? – все более мрачнел Оболенцев.

– Они же все и решали: кого вам по делу «Океан» сдавать, а кто подождет своей очереди. И меня выдали только для того, чтобы направить вас по ложному следу. Отвести удар от себя… Вот так! – подытожил Майер.

– Кто они?

– Борзов и компания.

– Ну, а какое отношение они имели к делу «Океан»?

– Не забывайте, что город – еще и морской порт, откуда суда идут в капиталистические страны.

– И что?

– А то, что на судах у них есть свои преданные люди, – намекнул Майер.

– Контрабанда?

– И в крупных размерах, – усмехнулся Майер, – как пишется в приговоре… Вы помните, с чего началась раскрутка дела «Океан»?

– На таможне вскрыли банки с сельдью, а там оказалась черная икра!

Майер покровительственно рассмеялся.

– И что вы по поверхности скользите все время! – заявил он. – А до глубины никак не доберетесь.

– Просветите! – нахмурился Оболенцев.

– Понимаете, Кирилл Владимирович, для того, чтобы с помощью икры хорошо жить, надо делиться. Потому что большое начальство, приезжая на отдых, все видит. А порой кое-кто и напишет… Отцы города это хорошо усвоили. Сами жили и большому начальству помогали. Ниточка ой как высоко тянулась…

– Ну, а вы к этой игре какое отношение имеете?

– Помните «Золотого теленка»? У каждого босса всегда есть под рукой свой зиц-председатель. Когда вы тогда так рьяно взялись за дело, то очень многих напугали. Вот тогда-то вам и стали сдавать «шестерок», разыгрывая свой сценарий, – резюмировал Майер.

– И вы были одним из зиц-председателей?

– Нет, конечно! – загрустил Майер. – Но наш зицпредседатель вовремя смылся.

– В Израиль? – пытался угадать Оболенцев.

– На тот свет! Тогда наш тайный совет постановил сдать меня.

– Почему?

– Во-первых, у них появилась возможность вторично продать место директора ресторана «Москва», – стал загибать пальцы на руке Майер, – за которое, можете мне поверить, я заплатил совсем неплохие деньги… Во-вторых, они знали, что я собираюсь «линять», как они любят выражаться, к племянникам в Штаты. В-третьих, я умею молчать, на меня можно было положиться. В-четвертых… а, хватит и трех…

– Все-таки что же в-четвертых? Тайна?

– Мадам Борзовой не угодил чем-то. Она у нас всем общепитом и ресторанами ведала, – коротко пояснил Майер. – Сам не знаю чем, клянусь, знал бы, сказал, самому интересно.

– И вы думаете, что это она приказала вас сдать?

– Трудно сказать, кто был инициатором этого хода, – спокойно произнес Майер.

– Вон куда мы приехали! Но вы мне так и не дорассказали историю своего исчезновения из списков живых. Двадцать «штук» отдали?

– Откуда? – засмеялся Майер. – Рублей у меня уже не было, но в обиде они не остались…

И Майер поднял руку с покалеченным безымянным пальцем, в которой он держал сигарету.

– Камешек? – уверенно спросил Оболенцев.

– Фамильный! Четырехкаратник… голубой воды! Едва с пальцем не взяли…

– Сочувствую! Но вывезти бриллиант вы все равно бы не смогли.

Майер рассмеялся:

– Это – мои проблемы!.. – И неожиданно жестко добавил: – Дело не в камне… Поймите, целый город во власти преступников. И они ни перед чем…

– Вам-то какая теперь печаль? – с досадой перебил его Оболенцев. – Почему вы умолчали об этом на следствии?

С недоумением посмотрев на Оболенцева, Майер спокойно произнес:

– Вы же знаете правила игры и хорошо понимаете, что тот, кто говорит правду, раньше времени плохо кончает. Стоило мне тогда заикнуться об этом – вряд ли я бы сегодня разговаривал с вами. Мне кажется, что вы просто упорно не хотите согласиться с тем, что вас обвели, направили по ложному следу, чтобы отвести удар от себя. Кто-то организовал этот гениальный спектакль, а вы… вы, я повторяю, сыграли на их интерес!

Оболенцев понял, что Майер сильно тоскует по своей прошлой жизни и, не будь Воркуты, с удовольствием поменял бы сытую Америку на Россию, где он все имел, но все потерял по воле людей, которых возненавидел.

– Рудольф Дмитриевич, – так же спокойно обратился к старику Оболенцев, – все, что вы мне сегодня порассказали, к делу не пришьешь. Кто-нибудь может подтвердить ваши показания?

– Под протокол, – усмехнулся Майер, – мало желающих найдется. Я имею в виду… там, у вас… Ну, а те, которые выбрались… разыщу их, попробую уговорить. Многим из них все равно скоро ответ перед Богом держать.

– Ну, а с кем посоветуете в Союзе дело иметь?

Майер задумался. Затем, в несколько глотков опустошив чашку с холодным кофе и продолжая смолить очередную сигарету, твердо произнес:

– Записывайте! Только обязательно ссылайтесь на меня в начале разговора, а то будут молчать как рыбы!

– В таком случае, может, черкнете своей рукой им несколько слов? – попросил Оболенцев, доставая из кармана блокнот и ручку.

Майер молча взял их из рук Оболенцева и начал писать адреса и фамилии.

Выйдя из ресторана, они наткнулись на крепкого чернокожего парня. По выражению его лица и жестам трудно было понять – то ли он просит милостыню, то ли вымогает деньги. Людей на улице было мало, и Майер без лишних слов выгреб из кармана всю мелочь и бросил ее в коробок, висящий у негра на шее.

– И здесь грабят! – шутливо заметил Оболенцев.

– Я живу в Куинсе. Это старинный район Нью-Йорка, в котором издавна селились немцы, там ничего подобного не увидите. А здесь от этих нахалов прохода нет. Работать не хотят! – как бы оправдываясь, объяснял свой поступок Майер.

Затем, приблизившись к Оболенцеву, старик многозначительно заметил:

– В таких случаях им лучше что-то бросить, а то не отвяжутся… Могут и ограбить… Шпана…

– Да-а… – иронично заметил Оболенцев, – а у нас говорят, что у вас здесь негров вешают.

Майер в тон Оболенцеву тут же полюбопытствовал:

– Кирилл Владимирович, поскольку допрос закончен, то, если мне не изменяет память, у меня появилось право задать несколько вопросов, не относящихся к существу дела. Так, по-моему, раньше вы меня учили?

– Давайте, – безразлично отнесся к этому предложению Майера Оболенцев, все еще находившийся под впечатлением исповеди старика.

– Если это не военная тайна, вы здесь по делу? Или как? – осторожно осведомился Майер.

– Делом это вряд ли назовешь. Я прибыл сюда в составе делегации АСЮ.

– Простите, а это что будет?

– Это Ассоциация советских юристов. Приглашены мы в Штаты известной, наверное, вам организацией АВА – Американской ассоциацией адвокатов, – уже более подробно объяснил Оболенцев.

– Не понял. Вы что, поменяли место службы? – не скрывая удивления, разочарованно спросил Майер, останавливаясь и с недоумением глядя в глаза человеку, на которого он сегодня сделал ставку.

Оболенцев тоже остановился. Поняв волнение старика, он рассмеялся и стал его успокаивать:

– Ну что вы, Рудольф Дмитриевич, я все там же и в том же качестве. А в составе делегации есть разные юристы: и адвокаты, и ученые, и политики. Из работников правоохранительных органов нас двое – я и Карпец.

– Да-да, я знаю, – оживился Майер, вместе с Оболенцевым возобновляя движение. – Это весьма авторитетная здесь организация. Я недавно читал в газетах, – проявил осведомленность старик, – что в ланче, устроенном для лиц, приглашенных на Ассамблею, приняли участие многие знаменитости.

– Ну, я к ним не отношусь. И это было в Чикаго – в штаб-квартире АВА, там всегда проводят Ассамблеи. Мы же сейчас знакомимся с действующей в США системой юриспруденции, а заодно и со страной…

– Понятно… Извините, а вот вы упомянули Карпеца, – неожиданно опять сосредоточился Майер, переходя на другую тему. – Это случайно не родственник того генерала Карпеца, что при мне уголовным розыском в МВД командовал?

– А почему он должен быть обязательно чьим-то родственником?

– Ну, у вас там сейчас если не кум, сват, зять, то уж непременно дружбан чей-нибудь должен быть – иначе в люди не выбьешься, – в азарте выпалил Майер.

– В данном случае это именно тот самый Карпец. Игорь Иванович теперь возглавляет ВНИИ МВД СССР. Вы что-то имеете против него?

– Напротив, когда он в угро трудился, местная мафия побаивалась его. А теперь, значит, понизили. В науку бросили.

– Я бы не стал делать такой вывод, Рудольф Дмитриевич. Карпец – известный в стране ученый-криминолог, доктор юридических наук, – с уважением произнес Оболенцев.

– Да-а, – недоверчиво протянул Майер. – Может быть, и так.

Так, предаваясь воспоминаниям, они дошли до отеля «Империал». Заметно поредевший поток автомобилей уже не так зловеще двигался мимо них. Уставшая от вечерней пляски реклама гасла. Город погружался в ночной мрак. Лишь кое-где у освещенных витрин еще кучковались группки молодых людей. И только возле отеля «Империал» было по-прежнему многолюдно. Разъезжались поздние гости. Возвращались на ночлег постояльцы. Омытый светом неона, отель выглядел на общем фоне торжественно и грациозно.

Оболенцев с Майером остановились в нескольких десятках метров от него.

– Вот мы и пришли, – устало произнес Оболенцев, кивком головы указав на отель.

Майер молча протянул Оболенцеву руку. По его грустным глазам было видно, что он растроган встречей. Крепко сжимая руку Оболенцева, с надеждой глядя ему в глаза, он произнес:

– Кирилл Владимирович, я вам, как на исповеди, чистую правду сказал. Поверьте старику: кто от правды бежит, зло догоняет – на себе испытал. Поэтому на вас, как на Бога, надеюсь. Я ведь уже давно не боец. А за державу, в убожество впавшую, обидно. Какой была бы Россия, если бы ее так безбожно не грабили… Прощайте!

На глазах старика блеснули слезы. Он резко повернулся и стал быстро удаляться по опустевшей авеню.

Оболенцев долго смотрел ему вслед. Бесконечная чехарда мыслей скакала и путалась у него в голове. Привычка в конце дня систематизировать и выстраивать их в логически завершенный ряд сейчас не срабатывала. Вероятно, слишком большой эмоциональный заряд был получен им сегодня. Поймав себя на этих рассуждениях, Оболенцев подумал, что, вероятно, это о таких ситуациях говорят: «И дольше века длится день».

Ход его мыслей прервала неожиданно появившаяся конная полиция. Оболенцев любил лошадей и поэтому с особым вниманием взирал на красивых, ухоженных животных. И лишь после того как, прогарцевав вдоль тротуара, они скрылись за перекрестком, он направился в отель.

Как только он вошел в здание, стоявший наискосок от отеля автомобиль тронулся с места и покатил в том же направлении, что и Майер.

Следующий день пролетел быстро. После обеда вся советская делегация начала готовиться к отъезду в аэропорт. Лететь должны были самолетом «Аэрофлота» через Шеннон. И хотя сбор был назначен в холле на 17 часов, Оболенцев торопился. За прошедшие сутки много вспомнилось и передумалось. Проснувшийся охотничий азарт охватил его.

«Итак, что мы имеем? Наглую провокацию ЦРУ, подставившего Майера, или дело, которое прогремит на весь Союз? Старик привел ряд фактов, и их, даже не засвечиваясь, легко можно проверить, – рассуждал Оболенцев. – Может, именно в этом и состоит весь план? Сначала дать заглотнуть наживку, а потом подсечь и вести куда следует. Ведь самые гениальные провокации всегда рождались из полуправды».

Но профессиональная интуиция подсказывала: Майер был искренен. «Однако одному такое дело не поднять, – продолжал просчитывать Оболенцев. – Нужен опытный оперативник – свой, преданный человек. Может, Ивану Ярыгину предложить? Недаром Волкодавом прозвали. Да, пожалуй, он будет то, что надо. Если удастся его уговорить за счет отпуска махнуть во всесоюзную здравницу, то за неделю управимся, и в случае удачи прямо – к Надеинову. Как заместитель Генерального прокурора СССР он тогда курировал дело «Океан» и хорошо его помнит. Правда, неизвестно, как он еще отнесется к такому открытию, ведь удачей это вряд ли можно будет назвать».

В холл Оболенцев спустился раньше других. Он спешил навстречу событиям, и остановить его уже не могло ничто.

Портье, приняв у него ключи от номера, к удивлению Оболенцева, протянул оставленный на его имя конверт. Вскрыв его, он увидел фотографию Майера, снятого на фоне отеля «Империал». На фото четко просматривалось название. В конверте также лежала записка, где лаконично было начертано: «С этой фотографией вам поверят». Покрутив снимок в руках, Оболенцев увидел на обратной стороне размашистую роспись Майера, под которой старик разборчиво вывел: «Нью-Йорк, 24 мая 1981 года».