Читать книгу Катастеризм - Александра «Альфина» Голубева - Страница 2

У каждой квартиры есть свой запах. Где-то пахнет животными, где-то детьми, лыжной мазью или старостью; но главное – в любом месте, где обитают люди, отдаёт другим человеком. Запах этот нельзя назвать скверным, он – знак предупреждающий, а не запретительный. Жёлтый свет. «Ты здесь гость».

Запах есть у каждой квартиры – кроме, конечно, твоей собственной, ведь собственный запах человек не ощущает.

И однажды наступает странный момент, когда впервые замечаешь, чем пахнет квартира твоих родителей. Позавчера ты жил здесь сам, вчера заглядывал – и она была ещё твоей, а сегодня вдруг, развязывая шнурки в коридоре, улавливаешь что-то эдакое, что даже трудно назвать. Специи? Вроде нет. Пыль? Если и так, то какая-то особая. Может, старые вещи? Пожалуй – но не абы какие, а папино смешное кепи, что он не доставал уже лет двадцать, и на самом деле не кепи само, а запах папы на нём. Его человеческий дух. Он всегда был и твоим тоже, а потом однажды сделался посторонним. А ты стоишь теперь на пороге с вафельным тортиком и удивляешься: как так – вы разве тоже люди?

Отдельные от меня?

Даня уже много лет чувствовал этот запах. Но всякий раз, когда он приезжал к родителям, ему всё равно приходилось снимать у вешалки не только пальто и ботинки, но и гримасу этого удивления – ведь, наверное, удивление только потому и приходило, что навещал он их недостаточно часто.

Он старался быть прилежным сыном, но разве не в том счастье родителя, чтобы твой ребёнок жил полной, интересной, самостоятельной жизнью? А между полным да интересным поди наскреби золотые часы на дальнюю поездку.

– Проходи, проходи, я уже всё приготовила!

На полочке перед зеркалом в коридоре стояли миниатюрные лосиные рога, похожие не то на крылья, не то на многопалые инопланетянские руки, заломленные вверх в мучительном жесте. Впрочем, рогами они только выглядели – на самом деле эту штуковину папа выпилил из дерева. В подарок маме на какую-то годовщину.

Невольно улыбнувшись, Даня натянул на рога перчатки. Он всегда так делал.

Небритое широколицее отражение с хитрым видом натянуло свою пару перчаток на свою пару рогов.

– Данечка, не топчись, давай уже!

Интересно, в какой жизненный момент человек перестаёт называть себя сокращённым именем, подумал Даня, заходя в кухню и обнимая маму, жаркую от плиты. В книгах и СМИ никогда ведь никого не называют по-человечески. Если поверить печатному слову, выйдет, что живём мы в мире сплошных Базаровых, Онегиных и Катерин.

И нет нигде Жень, Женечек и Катюш.

Но сам он родился Даней, Даней отучился в школе и закрыл курсы, Даней стажировался и добрых пятнадцать лет проработал рекламщиком. Даней встретил тридцатилетие, Даней приехал сегодня к родителям в гости. И сколько ни лез он себе в душу, не отыскивался у него рычажок, который надо отжать, чтобы стать уже взрослым и солидным имяреком.

Может, однажды некий взрослый и солидный имярек, рычажок отжавший и зовущий себя по фамилии, встретится ему на жизненном пути – и можно будет узнать, на что это похоже.

Но не сегодня: уж для мамы-то с папой он точно Даня.

Всю жизнь, сколько Даня себя помнил, мама резала прямоугольные торты как круглые: не решёткой, а треугольными кусками через центр. Привычка, если вдуматься, очень странная, выросшая из какой-то старой студенческой шутки; но Дане до сих пор трудно было смириться с тем, что кто-то режет иначе. Как же тогда воевать за самый большой кусок?

Где же тогда интрига?

– И вновь ты не проходишь проверку на ум, честь и совесть, – улыбнулась мама, когда Даня грохнул себе на тарелку самый крупный треугольник. Вафля рассыпалась по морде намалёванного на дне лупоглазого щенка.

– На чужой роток не накинешь платок, – нравоучительно ответил Даня.

– Это выражение про гласность, а не чревоугодие.

– Расскажи подробнее, – жевал Даня. – Чем больше ты говоришь, тем меньше ешь.

Но мама и так не ела. И кофе, не сразу заметил Даня, сварила только на него одного – а сама прихлёбывала какой-то блёклый, хоть и душистый чай.

– Доктор не советует, – перехватила она его взгляд. Смутилась: – Давление. Ничего, сейчас папа придёт…

И сразу стало как-то неловко, будто весь этот уютный домашний пар – не по правде, а на заказ. Хотя почему не по правде? Пьёшь ты кофе или нет, что может быть всамделишней, чем посидеть с сыном на кухне? Пусть бы и с покупной едой, и с заказной – но мало что ценил Даня сильнее, чем устроиться возле плиты, в тепле, отчертившись от внешнего мира и посторонних окном. Он не любил ни кафе с ресторанами, ни официальных ужинов в гостиной.

Кухня – тёплое сердце дома, а кухня родителей всегда остаётся немного твоей, даже когда остальная квартира уже отсохла.

Может, потому что здесь запах еды перебивает все прочие.

– Ты б предупредила – я бы привёз тебе шпината. Или что там полагается здоровым людям.

Скуластое мамино лицо подёрнулось задумчивостью. Она потеребила уголок салфетки в салфетнице:

– Забыла. Ты уж прости. За всем не уследишь. Вот если бы ты с нами жил…

– Мам, – мягко ответил Даня, – я взрослый дядя. Я не могу жить с родителями.

– Конечно! Конечно! – всполошилась она. – Конечно, не можешь, я и не говорю! Просто… ты же понимаешь. Мы совсем не видим, чем ты живёшь…

– У вас же есть мои аккаунты. И в анаграме, и в заппере…

– Да-да, есть! Ты очень интересное пишешь! Конечно. Чепуха это всё. Да и мы далеко от метро живём, тебе было бы неудобно с работой. Ну, если бы только ты не захотел эту квартиру продать, переехать куда-нибудь, хотя, конечно, кто будет с таким возиться, вот ещё…

Мама отлично знала, что Даня работает удалённо, и продолжала мять салфетку.

В молодости Данина мама была очень красивой. Да и папа Данин в молодости был хорош собой. Он преподавал динамическую геологию у неё на курсе. Влюбился в скуластую смешливую студентку – не за академической скамьёй, а в экспедиции на Шпицбергене, когда во время полярного дня у неё выступили внезапно на носу веснушки. Благородно уволился, чтоб без конфликта профессионального с личным; позвал замуж; она согласилась, только с условием, что в её аспирантуру он снова вернётся.

В научные руководители, впрочем, его не взяла.

В молодости Данина мама была очень красивой. Они оба были красивыми, весёлыми, энергичными, настоящими. Ходили в Арктику; оттаявшая тундра вместо штукатурочных стен и венок из ягеля вместо подвенечного платья. На свадьбу папа подарил маме молодого песца, засунув его в болотник, а потом они вместе выпускали эту злющую дикую шавку, чертыхаясь и не зная, как его так вытряхнуть, чтобы он никого не укусил и не пришлось прокалываться от бешенства.

Клочья песцовой шерсти выскребали из этого болотника ещё несколько лет. Может, это ими пахнет родительский дом?

Оба они были весёлыми и энергичными – а потом однажды перестали. Весёлыми, энергичными и геологами ведь бывают только молодые. После же из красивых люди становятся «в молодости красивыми». Пальцы их желтеют, веснушки прячутся за дефектами кожи, а на песцовую шерсть обнаруживается вдруг аллергия. И ездить в тундру стало вроде как не с руки – природа вовсе не спешила привечать по старой памяти тех, с кем прокутила в юности не одну полярную ночь. Мама взялась учить новое поколение тундроведов, благо цивилизация поползла нынче на север и желающие учиться находились. Папа взялся за выжигательный аппарат: для него всегда это было не про изобары с изотермами, а про запах можжевельника и следы воскресших мамонтов в проталинах – и как иначе их вернуть?

Дерево хотя бы пахнет – впрочем, в мастерской почти в центре Питера пахнет оно в основном выхлопными газами.

Как лупоглазый щенок со дна тарелки, вознамерившийся пристроиться поспать, Даня топтался мыслями на месте и кружил вокруг вопроса, как ему так поговорить с мамой, чтобы она перестала делать вид, будто не хочет того, чего на самом деле хочет, и при этом – поняла, что он никак не может ей этого дать.

К счастью, из этических тенёт его выдернул грохот двери. В коридоре завозились, потом по нему прошлёпали тапки, и в гостиную ворвался папа, привычно долговязый и самодовольный. Он улыбался от уха до уха и прижимал к свитеру какую-то картонную коробку.

– А я-то надеялся, что ты вышел в ларёк за картриджами для фильтра и теперь никогда не вернёшься, – обнял его Даня.

Папа был весь как будто пересыпан своей древесной пылью, хотя сегодня не ходил в мастерскую. Наверное, это случилось с ним уже давно, а Даня почему-то только сегодня заметил.

Наверное, он и правда слишком редко тут бывает.

Впрочем, улыбался папа жизнерадостно.

– Коммивояжёры, – развёл он рукой, второй продолжая лелеять коробку. – Поймал меня у самой двери, представь себе! И так удачно… Знаешь задачу коммивояжёра? Задача коммивояжёра: угадать такую квартиру, где тебе не пересчитают все зубы за навязчивую рекламу.

– Холодные продажи? В наши дни? Да ещё и успешные? – изумился Даня. – Не иначе скоро по улицам города Петербурга пустят конки.

Впрочем, вряд ли продажи были такими уж холодными: коммивояжёр наверняка приходил не вслепую. Даня много раз пытался втолковать родителям, почему не стоит сверкать направо и налево личными данными, но всё впустую. «Представьте, – объяснял он, – что вы часто покупаете курочку по скидке – и оставляете магазину свои контакты ради этой самой скидки. Вроде бы безобидно, да? Но кто-то вроде меня – а вернее, отдалённо похожий на меня алгоритм – где-то составляет ваш профиль и сохраняет там эту информацию. Вы, наверное, полагаете, что использовать её будут для рекламы – да, это так. Но вот рекламы чего? Индейки или горошка? Это было бы логично – если бы целью составителя профиля были ваши интересы. А в реальности у него свои. И он, например, из вашей любви к курочке сделает вывод, что вы предпочитаете некалорийную пищу – значит, наверное, на диете сидите. Значит, можно вам втюхивать какие-нибудь адские биодобавки и вредные программы для похудения. Понимаете?»

Они кивали – но не понимали. Как-то раз Даня даже нарушил рабочие инструкции и выгрузил им несколько килобайт данных для демонстрации. Мама с папой серьёзно сводили брови, делали уместные ремарки и согласились со всеми его доводами, а на следующий день оставили полное паспортное имя на очередной кассе.

Такое уж поколение.

Неудивительно, в общем, что к ним коммивояжёры ходят, а к Дане – нет.

– Ты погляди, погляди, – протянул папа маме свою коробку. – Вскрывай, не стесняйся. Это нам обоим.

От возбуждения он по-детски притопывал тапком, и Даня невольно заулыбался. Мама повертела в руках упаковку – стильную, как сейчас принято: с дорогой полиграфией, без названий и брендов; лишь стремительная красно-белая диагональная загогулина намекала, что в коробке вообще что-то есть. А была в ней вторая коробка, уже с названием: NanoSound BMX-960. Из залежей защитных полимеров и пакетов на свет показалось нечто вроде пояса: длинная цепочка из белых пластиковых бляшек, соединённых проводами и подмигивающих оранжевыми диодами. Система, кажется, была модульной: когда мама что-то нажала, устройство щёлкнуло и рассыпалось на несколько цепочек покороче. Видимо, пояс стал парой браслетов.

Мама сосредоточенно развернула инструкцию.

– Это генератор нанозвука, – сообщил папа полным пиетета голосом. – Семёныч про такой рассказывал, у него вся семья ходит. Мне, правда, только на один хватило, ну да мы с тобой как-нибудь… Это тебе для суставов, понимаешь? – он радостно схватил маму за руку, а потом, чуть смутившись, прибавил: – И мне тоже.

Очень аккуратные тонкие плашки NanoSound BMX-960, сделанные из бархатного пластика и приятные даже на вид, явно разрабатывались не последними дизайнерами. Солидное устройство, не индийский ширпотреб.

– И что, правда работает? – неуверен- но спросила мама, машинально потирая запястье.

– Ну а что, Семёныч врёт, что ли? Работает, конечно. Вообще оно в первую очередь для нормализации сосудов: они ведь изнашиваются, бляшки там всякие… а эту штуку надеваешь, включаешь – и нанозвук стимулирует стенки, придаёт им тонус. Кровообращение, соответственно, улучшается. Семёныч рассказывал, дочка его к экзаменам в этой штуке ходила – насыщала, значит, кровью мозг. Вот. – Папа пощёлкал переключателем. – Но мне объяснили, что для суставов тоже хорошо. Суставы болят, потому что там истончается эта прослойка… а если улучшить кровоток, она тоже станет сильнее…

Мама с уважением провела пальцами по чудо-устройству.

– Ладно тебе, суставы. С суставами я проживу как-нибудь. Можно ведь и на дом заказывать… – она покрутила инструкцию в руках. – Но, получается, если стимулирует сосуды – то это атеросклероз, это инсульт… настоящие враги для людей вроде, ну, вроде нас с тобой, – она дипломатично не уточнила, каких. – А почему не в аптеке?

– В аптеке они тоже продаются. Только там стоят за полторы сотни, а эта – всего восемьдесят тысяч, у них какая-то акция… – Папа обернулся к Дане, подцепил глазами его взгляд – как щенок с тарелки ловит упавший на пол кусок колбасы: – Вот ты так цинично на всё это смотришь. А мне кажется, что в конечном итоге задача коммивояжёра – помогать людям. Да, наверное, он позвонил именно в эту квартиру, потому что знает, что тут… м-м-м… пожилые. Но разве это плохо? – Папа протянул Дане пригоршню NanoSound. – А? Скажи? Разве это – плохо?

Даня очень хотел сказать – но горло ему как-то так скрутило, что оттуда не вылезало ни звука.

Ему потребовалось несколько ударов сердца, чтобы опомниться, вскочить и побежать.

Возле залива строили дома, соответствующие нашему неспокойному веку: большие и величественные, как корабли. Дома эти покоились на насыпи, как на водах петербургского недоморя, ещё недавно здесь плескавшихся. Были они, пожалуй, чуть подслеповаты окнами и не особо хороши отделкой, но открывали глазам умопомрачительный пейзаж, хорошо сохраняли тепло зимой, изолировали звук и в целом радовали обитателей. Да и – что бы ни говорила мама – с тех пор, как метро ускорили, добираться на окраины стало проще.

Имелось у этих комплексов и ещё одно достоинство: просторные квартиры сцеплялись в длинные коридоры и при этом отстояли друг от друга достаточно, чтобы у приличного человека не возникало поводов знакомиться с соседями. В таких домах это просто не принято. Поэтому Даня, проведший здесь добрых две трети жизни, знал только Раису Павловну из квартиры по диагонали – но когда он выскочил на лестничную клетку, заполошно огляделся и позвонил, у неё не ответили. Чёрт его знает, ушёл проклятый коммивояжёр по ступенькам или уехал на лифте, покинул жилой комплекс или продолжает торговать где-нибудь на два этажа выше! В таком огромном здании не разберёшься. Да ещё и наружная лестница, ведшая на улицу, оказалась отперта – как ни странно это в ноябре, когда коммунальщики перекрывают всё, что может заледенеть.

На эту лестницу Даня и метнулся в одной рубашке. Влажный прибрежный воздух врезал ему наотмашь и хлестал по щекам всё время, что он семенил вниз, шурудя глазами по пейзажу возле дома.

Но когда Даня вылетел на улицу, возмутив ударом двери голубей и мам с колясками, никакого коммивояжёра он не нашёл. Или нашёл? Может, коммивояжёр – это вот тот парень на ведущем к галечному пляжу спуске? Или хмурый мужик, дымивший неподалёку?

Даня внимательно их осмотрел и постарался запомнить внешность, но подойти не решился. Что он им скажет? «Здравствуйте, это не вы только что облапошили моего папу на восемьдесят тысяч?»

За такое уже и не ноябрьский ветер может по лицу дать.

– Что, всё-таки развели, да? – горько вздохнул папа.

Даня вернулся к родителям мокрый, выстукивая зубами странные ритмы – не то от холода, не то от злости. Пока он карабкался на тринадцатый этаж по безопасно огорожен- ной, но всё же наружной лестнице, на которой таки нарос лёд, он успел подумать много интересного не только о коммивояжёре-аферисте, не только о ленивых коммунальщиках, но и о папе тоже.

У него ведь высшее образование. Он в анамнезе преподаватель – и не литературного анализа. И тем не менее на старости лет без доли иронии произносит слово «нанозвук».

Наверное, всё это достаточно ясно читалось на Данином лице, потому что папа стушевался и беспомощно посмотрел на маму.

– Чёрт знает что, – сказал Даня. – Путешествие по волнам флогистона под звуки наномузыки. А тебе хватило дурости поверить!

Мама сложила ладони на груди.

– Не ворчи, скажи уж правду как есть. Не сто пятьдесят в аптеке, а шестьдесят, да? Нагрели нас? – Она вздохнула. – Но послушай, Данечка, ладно уж… Деньги, в конце концов, не главное в жизни, а если эта штука и правда такая полезная…

– Полезная? Полезная?! – заскрежетал Даня и двинул кулаком по столешнице. Это слегка вернуло его в чувство – и тут двинуть захотелось уже себе. Вот же он тупица! Вместо того чтобы нестись как угорелому наружу, надеясь непонятно на что, надо было сразу блокировать транзакцию, а лучше и карту папину тоже.

Теперь-то уже, конечно, ищи-свищи.

Хотя какая разница. Мама так долго разворачивала упаковку, что ничего бы они, конечно, перехватить не успели. Но в банк позвонить всё равно нужно – отметить платёж как мошеннический, чтобы, если деньги уж не вернуть, хотя бы начали отслеживать получателя.

– Смарт под рукой? – строго обернулся к папе Даня. – Срочно набирай банк.

– А там в приложении номер? – забормотал тот. – Я просто обычно не звоню, а в чат им пишу…

– Звонишь и говоришь, что последняя транзакция была мошеннической, что тебя обманули. Пусть заморозят счёт. Они уже не успеют, но ты всё равно скажи – вдруг. И пусть срочно проверяют кошелёк, или номер, или куда ты этому скоту деньги скинул…

Папа моргнул и как-то съёжился.

– Да у него… ну… терминал не работал, – пролепетал он. – У нас плохая связь в подъезде, ты же знаешь.

Даня не понял, а потом понял.

– То есть ты… заплатил ему наличкой? Просто взял и отдал ваши с мамой деньги какому-то мужику в подъезде?!

– Но тут есть чек, – взволнованно заметила мама, – на нём написано…

– На заборе тоже написано! – заорал Даня, подскочил и отвернулся.

Залив за окном перекатывался волнами так, будто ничего не случилось.

Ничего и не случилось, сказал себе Даня, прислоняясь лбом к стеклу и наблюдая, как то меленько дрожит. Ну, ничего смертельного. Не мышьяк же им продали, честное слово. И мама с папой – всё-таки не нищие, они за эти деньги не рояли таскали и не на рынке перепрошитыми смартами торговали, могло быть намного…

До чего скотские мысли.

Это такая психологическая защита: если тебе навредили, сделай вид, будто ничего особенного не случилось, не беда, переживём. Всякое бывает. Не больно-то и хотелось, чтобы сын обратно к нам переехал. Это всё чепуха.

Потому что очень стыдно сжать зубы и признаться: я бессилен. У меня нет того, чего я хочу. Меня обманули. Мой папа повёл себя как наивный лопух, но – сложно помнить, но ты помни это, тупица, помни! – главный виновник тут не он, а циничная сволочь, что ворует у людей деньги, манипулируя их слабостью и неуверенностью. Манипулируя тем, что у них болят суставы, что папе больно видеть, как мама хромает, а мама со страхом листает статистику мужской смертности от сердечно-сосудистых заболеваний, а папа по ней уже долгожитель, а он ведь столько лет курил, и если есть возможность как-то защититься, как-то продлить, пусть бы даже переплатив немного, не в деньгах счастье – а сколько их ещё в Петербурге, наивных пожилых людей? Сколько ещё переменных коммивояжёр подставит в уравнение, чтобы у задачи был положительный ответ?

Какой остаток положит в карман?

– Простите, – сказал Даня, поворачиваясь к родителям. – Мне очень хочется спросить, папа, как ты мог… на полном серьёзе… у тебя же высшее образование, ну неужели ты не понимаешь, что чудо-лекарства не продают в подъездах? Что не бывает технологий, которые одним махом вылечили бы тебе и понос, и золотуху, и сосуды, и суставы? Ты же не пещерный человек, сидишь в интернете, у тебя должны быть навыки критического… – он оборвал себя. – В общем, не важно. Простите. Никакого виктимблейминга. В произошедшем виноват не ты, а мошенник.

Папа с мамой стояли по ту сторону стола, взявшись за руки, как провинившиеся школьники. NanoSound они отложили подальше, будто разбитую вазу или смарт, на котором обнаружилась возмутительная переписка.

Папа виновато понурился, и у Дани снова всё скрутилось в животе.

– Ладно. Ладно. Ещё ничего не потеряно. Мы разберёмся – я разберусь. И призову мошенников к ответу. Как он выглядел?

– Коммивояжёр? – папа взволнованно поднял глаза, задумался. – М-м-м. Молодой парень, младше тебя… лет двадцать пять, наверное. Тёмные волосы, глаза… я не заметил…

– Вот что, – перебил Даня, – я и сам сейчас психанул, я не запомню толком. Ты лучше сядь – да, вот прямо сейчас – сядь и запиши это всё. Как можно подробнее. Или даже нет, я сейчас скачаю что-нибудь… приложение для фотороботов какое-нибудь… минуту. – Он повернулся к маме. – Говоришь, какой-то чек там всё же есть? Давай сюда чек.

Мама протянула чек.

На нём не стояло даже даты и времени.

А теперь, Даня, твоё дело – побыть хорошим сыном и сделать так, чтобы этот вечер не был маме с папой окончательно испорчен.

И он им побыл. Он шутил, и смеялся, и объяснял, что коммивояжёр, наверное, только выглядел молодо – а вообще-то был каким-то уж вообще старым дедом, иначе он сообразил бы, что камеры в подъезде его записали и завтра же – да что там, сегодня же! – Даня отправится в ЖЭК и эти данные получит, выложит в свои аккаунты, потом в полицию тоже сходит, но сперва огласка – в конце концов тут же важно и других предупредить о мошенничестве, верно? – в общем, всё образуется, и мы ещё повеселимся, но всё-таки, папа, давай-ка я напомню тебе, что такое звук, и что на самом деле делают нановолны, и что с тобой было бы, если бы эта хреновина в самом деле умела их излучать, а ещё, и это куда важнее, напомню, какими уловками пользуются мошенники и как проверять информацию, принимая любое важное решение, да нет, это было не очень важное, я понимаю, я сам как-то раз лоханулся крупно, сейчас расскажу, там просто хохма.

Он говорил весело, громко и много, потому что только так можно было не услышать виноватые нотки в папином голосе.

И не сорваться в ЖЭК прямо сейчас.