Читать книгу Введение в мифологию - Александра Баркова - Страница 5

Следующая большая тема называется достаточно традиционно – «эволюция мифологического мышления».

Как я уже говорила, сам по себе термин «мифологическое мышление», устоявшийся в науке, в принципе неверный, поскольку это все-таки не мышление, а мировосприятие. И этим обусловлены некоторые сложности с описанием. Сейчас я объясню, в чем дело. Собственно говоря, описание мифологии у нас зарождалось в начале XX века, я имею в виду мощное научное описание, связанное с именем Александра Николаевича Веселовского, крупнейшего филолога конца XIX – начала XX века. Позже это были работы нашего выдающегося философа Алексея Федоровича Лосева. Но для них, скажем так, мифологическое мышление было не более чем объектом, изучение которого велось с позиций, мягко говоря, снисходительных. Некоторые важные моменты они упускали.

По Веселовскому, архаичный тип мышления (самый ранний) – это мышление синкретическое, то есть целостное. Лосев называет этот тип мышления инкорпорированным, то есть тоже целостным (просто разные иностранные корни). В своей книге «Знак. Символ. Миф» он пишет, что для носителя инкорпорированного мышления мир – это какое-то немыслимое, бушующее море чудес, где все построено на неизвестно каком превращении неизвестно каких вещей, где нет твердых ориентиров или хотя бы четких контуров. Я уже приводила примеры из советской мифологии, когда мальчик не отличается от девочки и они оба – от кусочка красного шелка или костра. Но Лосев, разумеется, в силу того, что в советское время этого нельзя было делать (за это можно было поплатиться жизнью), не рассматривал советскую мифологию как основанную на инкорпорированном мышлении. Но между тем это ровно то же самое. И ориентиры, и четкие контуры здесь вполне есть. Просто они не понятны тому, кто находится вне этой культуры. И поэтому мне представляется гораздо более продуктивным исследование этого типа мышления, которое сделал выдающийся французский ученый Люсьен Леви-Брюль в своей книге «Первобытное мышление». Он называет этот тип мышления пралогическим. Заметьте, уже ни о какой логичности речи не идет. И он очень подробно его рассматривает на примере традиционных племен и выводит основной закон этого мышления – закон эмоционального сопричастия. То есть если какие-то два явления, объекта, предмета или две личности вызывают одинаковые эмоции, то они вот в этих рамках оказываются друг другу тождественны. Заметьте, что так может отождествляться что угодно в рамках вот этого самого круга эмоций.

Не могу не привести пример, связанный с толкинистской культурой, когда толкинисты говорят тебе, что они эльфы. Причем если раньше они об этом говорили, то после переписи населения, согласно вполне официальным документам, появилось энное количество тысяч эльфов, а также некоторое количество тысяч хоббитов. И теперь уже ученые-этнографы имеют полное право на конференциях, посвященных национальностям, рассматривать эльфов и хоббитов как национальность, потому что официально у нас в стране они есть. И я замечу, что это особый тип людей вполне нормальных психически, потому что речь идет исключительно об эмоциональных сопричастиях, а не о нарушениях логики. Это особый тип людей с гораздо более выраженным артистизмом, с особым костюмом, скажем так, в котором всегда найдется какая-то выразительная, художественно значимая деталь. Их костюмы – это не какие-нибудь плащи из занавески, а это обычные платья, пиджаки и т. д. Но в них есть значимая деталь, которая позволяет человеку очень легко обнаружить собрата, сородича, который, казалось бы, одет очень просто и изящно. Это потрясающая отдельная тема. Это особенность современной культуры, когда на смену традиционной национальности приходит принципиально новая система. Так, в частности, национальность оказывается избираемой.

Возвращаемся к Леви-Брюлю. Он описывал одно из племен Южной Америки, которое считало себя красными попугаями. Естественно, что, будучи людьми психически здоровыми, они так же хорошо умели отличать человека от попугая, как мы умеем отличать мальчика и девочку от пионерского галстука. Речь конечно же шла о том, что они себя с этим племенем отождествляли эмоционально. И кстати, очень странно, что пример Леви-Брюля в свое время вызвал резкую критику, потому что представление о родстве человека и какого-то вида животных очень хорошо известно в науке, это называется тотемизмом, который основывается на представлении о том, что некий конкретный вид животных является нашими братьями, причем, как правило, двоюродными. То есть был некий предок данного вида животного и данного племени людей.

Итак, инкорпорированное мышление – я просто привыкла к лосевскому термину – или пралогическое, если мы берем термин Леви-Брюля, – это мышление, основанное на эмоциональном сопричастии. У архаических племен оно будет доминировать, оно будет, естественно, основным. Понятно, что в условиях современного города, в условиях современного общества оно никак не может быть доминирующим. И даже упомянутые выше толкинисты вызывают некоторое эмоциональное отторжение именно потому, что сейчас это смотрится как некий анахронизм или нонсенс. Во всяком случае, сейчас это для нас нехарактерно. С другой стороны, на этом типе мышления строятся практически все наши приметы. Причем это касается и примет индивидуальных. Студент шел на экзамен, ничего не знал, на нервах, зашел в «Макдоналдс», взял бигмак, пришел на экзамен, вытянул единственный билет, который он знал. Соответственно, что он сделает перед следующим экзаменом? Понятно – пойдет в «Макдоналдс», возьмет бигмак, надеясь, что это принесет ему удачу. Я, безусловно, огрубляю, безусловно, это пример достаточно примитивный, но логический ход понятен. Заметьте, как только человек попадает в зону риска, если мы возьмем студента в качестве примера достаточно близкого, все, он может быть десять раз атеистом, православным, мусульманином, кем угодно, но у него сразу начинают включаться все возможные приметы, в которые он сам демонстративно не верит. В любой рисковой ситуации, понятно, возникает эмоциональное возбуждение, все сразу начинает работать ничуть не хуже, чем у любого папуаса. И честно говоря, я в эти слова никакой иронии не вкладываю. Папуасы – вполне достойные ребята.

При этом же типе мышления у нас, естественно, формируются представления о различных удачных и неудачных вещах. Если взять студенческую мифологию, то я уж не знаю, насколько в это верят или не верят, но рассказывают достаточно активно про всевозможные магические действия во время сессии с зачеткой: халява залетает, перевязать ленточкой, чтобы не выпустить халяву, и т. д. Примеры, опять же, можно умножить, причем у каждого такие приметы будут скорее индивидуальные. Об этом, разумеется, не будут рассказывать потому, что, с одной стороны, стесняются, а с другой – предмет веры. То есть мы можем все-таки достаточно серьезно возразить Лосеву, что при таком мышлении, при таком мировосприятии и ориентиры, и контуры есть. Но для стороннего наблюдателя это действительно кажется хаосом и, как писал Лосев, «неизвестно каким превращением неизвестно каких вещей». На самом деле это неизвестно только стороннему наблюдателю. Итак, вещи мыслятся живыми. И на это я хочу обратить особое внимание. То есть на тот факт, что вещь сама по себе обладает собственной жизнью.

При следующем типе мышления мы будем использовать термин «демонологическое мышление». Об этом типе мышления Лосев писал, что от вещи отделяется ее субъект, душа вещи, говоря по-гречески – демон (даймон). Демон не в смысле «злой дух», а именно в смысле «дух вещи». И здесь, заметим, у нас будет уже очень четкое противопоставление изображения божества и самого божества. Сам по себе носитель образа – не важно, какого божества, в данном случае даже не важно, какой религии – является только знаком, не более того. Говоря очень грубо, можно вырезать фотографию иконы из какого-нибудь календаря и при отсутствии других изображений повесить и молиться на нее. И кстати, это отнюдь не только свойственно христианам. В буддизме, например, сейчас это достаточно широко распространено, а уж в 90-е годы буддисты за отсутствием соответствующих изображений только так и делали. Есть некое изображение, оно само по себе, и оно только знак соответствующего божества. Причем здесь мы уходим в очень большой пласт представлений о демоне (даймоне), но опять же демон не злой дух, а именно дух-покровитель. Дух-покровитель поэтов, музыкантов, художников. Все наши представления о музе – это очень четкое воплощение демонологического мышления. У Пушкина в стихотворении «Поэт», когда он подробно рассказывает, что «меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он. Но чуть божественный глагол до слуха чуткого коснется, душа поэта встрепенется, как пробудившийся орел…» и т. д. Здесь же и то, о чем говорят гораздо меньше, – представление о божественных супругах. То, что в Европе дало очень грубое представление об инкубах и суккубах, то есть демонах, вот тут уже в нехорошем смысле слова «демонах», демонах женского и мужского пола, которые приходят – женского пола к мужчинам, мужского пола к женщинам, – искушают их и склоняют к соитию. К сожалению, в такой низменной форме все это в европейской культуре представлено. А если мы, допустим, возьмем культуру Востока, то там наличие божественной супруги – в первую очередь такой тип мифов касается мужчин – рассматривается как залог вдохновения, как залог магической силы и т. д.; он очень широко распространен, причем это касается и высоких цивилизаций, и сибирского шаманизма, и т. д.

Ну и наконец, Лосев обозначает третий тип мышления – современный – как номинативный, от слова nominativus, то есть «именительный падеж». И он подчеркивает, что номинативное мышление возможно вообще без мифологии, но надо учитывать, что он все-таки писал в 50-е годы, когда иначе написать просто было нельзя. Но если уж мифология и есть, то она понимается как система разума. И здесь он приводит пример формирования олимпийского пантеона в Греции, когда образы богов становятся гораздо более гармоничными, и здесь для нас, кстати, очень важно, что именно на таком этапе формируются представления о родственных связях между богами, потому что сама по себе разветвленная генеалогия богов – когда бедный студент вынужден учить, кто кому приходился братом, папой, мамой, дядей, тетей, троюродным дедушкой – это уже результат рациональной обработки мифологии, и это действительно этап номинативного мышления. Но заметим, что эти три этапа в какой-то степени существуют вообще всегда. То есть, когда мы говорим вслед за Лосевым об эволюции, речь идет о том, какой этап у какого народа в какое время доминирует. Понятно, что черты инкорпорированного мышления мы обнаруживаем и сейчас, хотя, безусловно, мы живем в эпоху номинативного мышления, и это надо очень хорошо понимать.