Читать книгу Поезд 10—11. Метафизический роман в стихах - Александра Барвицкая - Страница 2

Солнце студёное,

в тюрьме горизонта запертое ночами,

полыньёй

на подталинах неба воя,

от отчаяния

одиночества

(не иначе!)

перехитрив сонмище

стражников ночи,

выпало студнем дней

на плечи мне,

нечаянно

оцарапав

лучами

сон и ещё

облаков когтевидных лапы.

Значит —

носить его на себе,

отогревая от мёрзлой грусти

светящееся лицо.

Не простудилось бы!

Всё-таки – Солнце!

И пусть

вороньё не каркает,

в море неба забрасывая сонар.

Не какой-то вам «жёлтый карлик»,

а Светило!

Ему воспевает осанну РА.

Жарит промозгло!

Спинным мозгом,

током

по шейному позвонку —

предчувствие шока! —

Вихрь!

Близится поезд точно…

Досрочно! —

Судьбы баловнем

он отучился жить по звонку

открываемого шлагбаума.

Аккуратные

летом в зимушку чинят сани,

шубам вычёсывают вихры:

не было б поздно! Но,

вызволенный «УРА» троекратным,

этот поезд не значился в расписании.

Он ворвался узнано-неопознанным.

Не в молоко целься! —

В Адамово яблоко.

Сорок по Цельсию

я пока.

Поезд – длиною – в год – по

маршруту – без остановок.

Листопадом вырвались из депо

тринадцать вагонов новых.

Поезд летит к станции «Мир» —

откупоривать капсулу.

Поезд летит к «Мы» —

во временном коллапсе.

По дискретной прямой —

по натянутым жилам,

траектории не изменяя,

поезд летит домой.

В поезде – кроме меня —

ни единого пассажира.

На вокзале,

с которого поезд взлетел,

у дверей узеньких

взопревшего ожидания зала,

осталась масса довольных тел.

Потирают зенки,

пожимают ручки:

«Неужели сплавили дурочку?»

Мог бы вместить миллионный город

этот поезд с табличкою «Горный Род».

Но толпящийся на платформе

народ,

вороном,

исхудавшим в коме,

автоматом прочёл: «Голод», —

судорожно схватился за животы,

отодвинулся в сторону

от открывшейся двери-лопасти

(не попасть бы!):

«Этой пасти

нужна ты.

Этот Смерч – твой!»

И слёту —

стаей —

затолкал в двери – «Входи, крайняя!»

Зашвырнул следом

последнюю

малость —

израненный

блокнотик с мечтой,

запрятанной под переплётом:

«Листай,

свой забытый рай!

Чтоб нам – твоего – не осталось!»

И, озираясь,

уже тактично:

«Зачем отправляться сегодняшним днём всем?

Дождёмся

утречком транспорта поприличнее,

и  отлично

доберёмся к месту на электричке».

Двери, лязгнув свистящим жестом,

сомкнули слоистый свет!

– Но я без билета!

И без багажа!

И пусто в карманах платьишка!

И охваченный ветром вокзал,

пятясь от поезда прочь, заржал

всей мощью заржавленной жести:

«По дороге – собой заплатишь!»

Тамбуром воздух зажат

в пяльцы. —

Стоит стеной.

Впиваюсь в него пальцами,

тесто воздуха перемешиваю,

нащупывая проход, но

холодно

и темень кромешная.

От страха обливаясь морозным по`том,

пытаюсь расшевелить Светило заплечное,

вливаю заздравную речь в него:

– Солнышко моё, Аленькое! —

Выгляни, хоть фонариком!

Очень нужно!

А оно в поездах не ездило целую вечность! —

Путешествуя лишь на крылах неболёта,

отражалось в глазах человечьих:

океанах-озёрах-лужах.

Оно испугалось конечности,

свернулось в малёхонький

звёздный шарик,

насупилось важно,

и запряталось мне в затылок,

охраняя тыл…

– Солнце! – от страха уже тихонько, —

Не бойся…

Ведь я с тобой…

Я сегодня отважная…

Выгляни краешком над головой…

…

Поезд – явно – живой.

Не робот.

Искусно

свою работу

делает.

Не вводя меня в курс,

летит в запредельное.

…

В пустоте цепляет за что-то нога.

Неужели шнур

генератора света искусственного?

(Или как там его по науке?)

А это – петлёй меня захватило

облако. (Или обманка?)

Ну-ка…

Пытаюсь выбраться, что есть сил,

вся выворачиваюсь, чуть ли не наизнанку! —

Не вышло!

Вдруг, мячиками

выкатились наверх ребятишки —

светом в лицо дышат:

девочки, мальчики…

Ишь, ты! —

Солнце сжалилось —

прислало в подмогу зайчиков!

Ах, эти девочки,

ах, эти мальчики,

цветочные мне водрузив очки,

кругом сомкнули пальчики,

лучами зажали ось,

запорхали в танце, трелями ослепив:

– Поспи! Поспи! Поспи… Поспи…

Пульс замедляется… За ним —

пёрышко щёку

трогает. —

Клеем целует веки.

Я становлюсь привязанным

за ногу

к облаку

спящим человеком.

Колеса стучат:

«На-всег-да-не-у-сни».

Поезд летит сквозь сны.

Первый вагонный вдох: «Ах!»

Иду осматривать годовой свой транспорт.

Чтоб без ущерба физическому здоровью

скелета каркас нести,

предусмотрены в этом странном спорте

(не замаранном ложью,

не запятнанном кровью) —

в плацкартах, купе и переходах

сочинённо-сложных —

ремни и подушки безопасности.

Не пользуюсь! Приучена шибко —

всё познавать на своих ошибках.

Поезд трясёт. На перегонах

перехожу из вагона в вагон

в поисках стоп-крана.

Даёт сбой.

Настырный. Гласит: «Выходить рано».

…

Непривычностью

одиночество —

в подкорку

вгрызается зверем!

Свистом

в извилистом

мозге вспоротом:

«Не верь ему!»

Разговариваю сама с собой

и с воздухом спёртым.

Разрываюсь на части речи я —

междометия и наречия (!) —

ищу чистого кислорода паёк, но

в вагонах задраены перепонки-окна,

и карты затёрты.

Вместо них – плавуче-нетрезвая

реклама восточных танцев.

Мысль буравчиком врезалась:

«Для чего указатель на зону ведёт живота? —

Прибытия пункт – неужели там?»

…

«Россия. Столица. АО Восточный.» —

платформенными, каблучными

маршами по следам,

отправления станция

барабанила звучно!

Помню ясно. Да!

Точно

помню!

А ещё… радужкой строки бегущей

колосилось будущее

в гуще

информационного поля:

«В маленькой

квартирке

на Московском востоке,

в распахнутом бутоне цветения барвинка,

залитого солнца электротоком,

подхватив вирус любви и счастливого сна

с привкусом кориандра,

на год затворившись иноком

(что ворвётся за сим – того

не представляя пока, не ведая),

осенью две тысячи десятого

началась мировая «Гольяновская весна» —

новой волны парадигма,

которую учебники и литературоведы

впишут в историю рядом с именем —

Барвицкая Александра.»

Поезд,

замечающий все приметы,

узнающий все белые знаки,

пятна исторической накипи

разделяющий на купе,

мчится на скорости света

реактивной ракетой —

носителем

моего тела.

Пыхтит. Уже еле дышит…

Такая – поезду – тяжела ноша!

Ну что ж, поезд мой, раз ты

на лёгкое запрограммирован – хорошо!

Я беру ножи,

отрезаю с мясом куски прогнившие —

нависающие балластом. —

Правлю Жизнь,

чтобы поезд летел выше.

Разрывая судьбу на равные части,

Зелёный даю – в бесконечное счастье.

Выдержим всё! —

Доберёмся.

…

Машинист игнорирует стрелки, флаг

красный.

Поезд летит сквозь монастырь-гулаг

в прекрасное.

С непривычки в первые дни

искала: «А-у! Проводник!»

Напрасно.

Нет няни у этих яслей.

…

А этот – откуда взялся? —

Малыш. Комарик.

Пищит, мается.

– Не обижу, дитя природы,

лапок не изуродую,

хребет не сломаю.

Го`лоден? Хочешь есть?

Соси.

Набирайся сил.

Нам ещё долго вместе

ехать.

И хоть

ты до горячечной крови жадный,

будешь моим провожатым.

Принимай почётное звание!

Лучше ты, лапонька,

высосешь меня по капельке,

чем стервятники, духом нищие,

до дна

выдоят

комары-людищи.

После них не спасёт и переливание.

Тельцем твоим не заржавлю рук.

Пей, упивайся, «крошечный мук»!

В какую влетел ты форточку?

Интересно: размножишься?

Чтоб дорога была комфортной, очки

солнечные растревожу я.

Оторву листочек:

смастерю тебе чудные башмачки

и шалашик цветочный.

Ещё год здесь жить.

Будет где спать ложиться.

…

Инфракрасным

сигналит тело. – О!

Комару ясно:

«Вкусная.

Не опасная. —

Тепло.»

Комарик вежливый.

Пьёт аккуратно-нежно.

Накормила голодного малыша.

При этом

обескровилась – на миллиграмм —

не боле!

Но запела душа —

кардиограммой

вселенского света!

Болью,

в квадрат помноженной!

– Где ты,

такой восхитительно-сложный —

единственный ПГЮ?

Инициалы твои – во вселенную

солнечной переливая струной —

в «ЛЮБЛЮ!» —

шёпотом крика несу – пою!

Пленник мой!..

Или я —

твоя?..

С головой накрывают электроволны

самопишущего аппарата —

моей Грановитой палаты!

На Красном крыльце стою,

бью

тебе

челобитную!

Такой же, как я, невольник —

попавший в любовные сети

Добра Сеятель!

…

Трогаю звуки: где ты, милый?

Камертонит ответ: везде!

Значит: не мимо!

Ты мчишься в таком же поезде

к той же станции.

Стагнацией

радиуса

под углом в девяносто градусов.

Замыкая кругом колечко,

наших судеб перпендикуляр

Кремлёвской стены вечной

сближается до нуля —

к воротам улицы

Боровицкой,

открывая лицо

истины и Барвицкой.

…

Вздох… и… меня нет?

Воздух меняет

плотность и консистенцию.

(Быть воздухом интересно…)

Ползёт… по стенам…  Целует…

лакированную спинку кресла

языком нежно-острым.

Скользит ладонью

по пёстрому

рекламному постеру

многомиллионного издания,

буковкам в стиле граффити:

 «Only you».

Останавливаю!

В поезде не предусмотрены свидания.

Что остаётся?

Взглядом вымакивать фотографии.

Гладить Луну – Солнцем,

песенкой льющейся:

– Only you…

Замереть,

пережидая поезда время,

битое картой разлуки краплёной —

киноплёнкой

хроники перелёта над пропастью. —

Не упасть!

Матрицей грусть

материализуется

из  полого устья

в стенке правого предсердия.

Воет голодная нижняя вена!..

Я? – Не я?

Поезд несётся креном:

«Мы набираем скорость! —

Нельзя стоять!