Читать книгу Настоящая принцесса и Наследство Колдуна - Александра Егорушкина - Страница 8

Такого ужасного Нового года у Лизы в жизни не было еще ни разу. Даже в десять лет, когда она заболела ангиной и провалялась с компрессом на шее не только тридцать первое декабря с первым января, но и половину каникул. Сейчас Лизе хотелось только одного – чтобы эта несчастная новогодняя ночь поскорее кончилась. Ничего себе, праздничное настроение…

Украдкой покосившись на часы, Лиза вздохнула и завернулась в свитер, наброшенный поверх неудобного бального платья, которое второпях наколдовал для нее Инго. Еще рано, взрослые пока и не думают расходиться. Наверно, до утра просидят. Инго, правда, уже раза три шепотом предлагал ей пойти спать, но Лиза твердо знала, что хозяйке дома так поступать неприлично. Тем более, Бабушка извинилась и ушла к себе часа полтора назад – и была уже белая, как скатерть.

Вся комната была заставлена свечами, они мигали, оплывая, радужная елочная гирлянда тоже мигала, и от этого знакомые лица казались какими-то чужими, с какими-то лишними тенями и углами. Перед глазами у Лизы все плыло. Поджав под себя ноги, она сидела в кресле и, чтобы не задремать, вяло жевала мандарин и методично растравляла душевные раны, подсчитывая обиды последних суток. Обид накопилось порядочно.

Начать с того, что Лева так-таки и укатил в деревню с родителями. А Костя, уже после суеты вокруг картины, ни с того ни с сего позвонил, обещал придти – и не пришел. Но это выяснилось уже когда они добрались до дома, а добирались, во-первых, с приключениями, а во-вторых, порознь. Новый год решено было встречать на Гатчинской, а не в Радинглене, и вот Филин с Инго заявили, что прогуляются пешком, через Бродячий мостик. Секретные разговоры, сообразила Лиза. Амалия тоже, похоже, сообразила, но ничего на это не сказала, только губы почему-то сжала. А вскоре Лиза поняла, почему: Амалия вызвалась перебросить Лизу с Бабушкой домой, как она выразилась, «почти мгновенно». Но…

Сначала они с Амалией и Бабушкой очутились на Васильевском острове, потом Амалия сделала еще одну попытку, и они оказались в заснеженном запертом саду на набережной Фонтанки, где деревья были обмотаны призрачно-синими лампочками. Бабушка выразительно посмотрела на Амалию и задумчиво сказала в пространство:

– Интересно, далеко ли до метро?

Хотя прекрасно знала, что очень даже близко.

– Я сейчас все исправлю, – пообещала Амалия, но голос у нее был скорее раздраженный, чем извиняющийся. – Видите ли, я теоретик, а не практик.

Странно, мелькнуло в голове у Лизы, а прошлой осенью Амалия самым что ни на есть практическим образом распутала слепившиеся в одно целое Радинглен и Петербург. Правда, тогда она всеми руководила, но все равно фриккен что-то или путает, или нарочно темнит. И еще фриккен за это время успела здорово подучить русский – изъяснялась легко и совсем без акцента.

– Обычно я работаю в паре с другим магом. Глауксу должно бы это помнить, – оправдалась Амалия, не выдержав Бабушкиного взгляда.

– Да? – светски спросила Бабушка, в голубоватом свете фонарей казавшаяся особенно усталой. – Ах, конечно, вы же так давно знакомы. Но Филин забывчив. Особенно по части долгов.

Ссорятся, определила Лиза. Или вот-вот поссорятся. Взрослые как-то так умеют – вроде бы ничего особенного не говорят, с виду не скажешь, что назревает ссора, а на самом деле… И зачем им Андрея Петровича делить? Кому от этого лучше?

– Фриккен, может, второй маг буду я? – на свою беду предложила Лиза и тут же почувствовала, что Бабушка дернула ее за рукав – мол, не суйся.

– Спасибо, ваше высочество, – без тени насмешки отозвалась Амалия, – но я постараюсь справиться. Вы не могли бы пока подержать мою сумку?

Лизе ничего не оставалось, как взять увесистую гобеленовую торбу. Амалия откашлялась и взмахнула руками так резко, что с ближайшего куста, сверкая, посыпался снег.

Через мгновение они втроем стояли на Гатчинской улице, и Бабушка тотчас спросила у Лизы:

– Бетан, ключи при тебе?

Лиза приготовилась вздохнуть с облегчением, но не тут-то было.

– Пойду прилягу, – объявила Бабушка, – а ты тут хозяйничай.

«Одна?!» – чуть не вырвалось у Лизы, когда Бабушка удалилась в свою комнату и мягко прикрыла дверь.

До нового года всего ничего! Что делать? За что хвататься? Лиза впала в панику. Не то чтобы она не умела хозяйничать, но наготовить на целую компанию… еще ведь Маргарита пожалует вместе с папой Смуровым! И еще фриккен Бубендорф тут! Ее, наверно, развлекать полагается, а салатики нарезать не попросишь. Да и какие салатики, из чего?! Лиза метнулась на кухню и застыла перед распахнутым холодильником. Пусто.

У Лизы подогнулись коленки.

– Позвольте, я помогу? – голосом мягким, но исключающим всякие возражения, спросила Амалия.

И принялась помогать, да так, что следующий час Лизе оставалось только указывать, куда что ставить, наливать, вешать и раскладывать. Впрочем, нет: поначалу раскладывала она сама, путаясь в парадных тарелках и салатницах – гостью приспосабливать к делу было неудобно, а Бабушку беспокоить – немыслимо. Потом махнула на приличия рукой, и они с Амалией стали накрывать на стол вдвоем, и, конечно, с магией Амалия управлялась в сто раз быстрее и ловчее Лизы. И опять, несмотря на суету и усталость, Лизе в душу на секунду закралось сомнение: как-то странно, что колдовство у Амалии то получается, то нет. Может, потому, что тарелки и пироги перемещать проще, чем людей?

Новогоднее угощение Амалия перенесла из Радинглена: Циннамон еще с утра наготовил на целый пир. Лиза крутилась волчком, по кухне гуляли одуряющие ароматы, но… все равно праздника не чувствовалось. Потому что не пахло Бабушкиной шарлоткой, а ее никакие шедевры Циннамона не заменят. Да и елку Лиза с Бабушкой всегда наряжали вдвоем – а в последнее время втроем с Инго. Новогодние игрушки Амалия поманила пальцем с антресолей, и все три коробки плавно спланировали на пол. Елка – настоящая, пахучая – влетела в окно, которое для этой цели пришлось открыть. А с елкой фриккен Бубендорф перестаралась – разлапистое дерево подпирало потолок и игрушек не хватило. Правда, развесила их Амалия за три секунды, но не в том порядке, в каком надо – все любимые Лизины фигурки оказались спрятаны в нижних ветвях, а на самом виду висели какие-то не очень интересные матовые шары.

Подоспевшие Филин с Инго изумленно ахнули, тотчас включились в гонку… и тоже перестарались. Свечей они наколдовали столько, что впору было Церемониальному залу, вместо перегоревшей гирлянды тут же сочинили какое-то небывалое чудо с радужным отливом, а к нему – еще гору новых игрушек, на фоне которых старенькие стеклянные совершенно потерялись, потому что новые мигали глазами, шевелили крыльями и вообще только что не летали вокруг елки.

Лиза смотрела, как взрослые суетятся, и что-то ей в этом не нравилось. Уж больно лихорадочно они метались. Может, чувствуют себя виноватыми, что задержались, и поэтому так стараются? Впрочем, сама она металась не меньше. А еще шарахалась от беспечно порхающих по воздуху чашек и тарелок, вздрагивала, когда в форточку врывались блюда с тортами, пугалась гигантских свечей, которые, как грибы после дождя, возникали во всех углах, а потом еще и загорались сами по себе… но остановить брата, Андрея Петровича и фриккен Бубендорф не смела. Ведь они хотели как лучше. Только почему-то от этих улучшений и украшений в доме становилось все неуютнее – уж слишком все походило то ли на какой-то фильм, то ли на разворот в глянцевом журнале. И еще Лиза боялась, что Бабушка новшества не одобрит. Особенно то, что Амалия извлекла из буфета заветный чайный сервиз в нежно-голубых цветах, всегда стоявший там как в музее – даже в Новый год. Лиза не пила из него чаю вообще никогда, ни разу в жизни.

Потом Амалия спохватилась и убежала в Лизину комнату переодеваться. Инго внезапно спросил:

– Лизкин, что же ты еще не переоделась?

Лиза растерялась. Оглядела виноватым взглядом перепачканную в муке футболку и старые джинсы.

– Заказывай – что ты хочешь? Чего у тебя нет? Что-нибудь… модное? – настойчиво предлагал Инго.

Соблазн был слишком велик. Когда еще выпадет такой случай?

– Хочу платье… взрослое, черное, короткое и с блестками! – решилась Лиза. – И чтобы где-то немножко просвечивало. Вот.

Инго исполнил заказ в точности, но Лиза тут же пожалела о своей просьбе. Просвечивало платье так, что она стеснялась, в вырез на спине немилосердно дуло, на плече была тряпичная черная роза величиной с кулак, и из нее до пояса свисали витые ленточки, а блестки, вернее, чешуйки, нашитые на платье, противно царапались, особенно подмышками. И прошлогодние парадные туфли, как выяснилось, жали. Однако, поскольку Инго неуверенно сказал «очень красиво», пришлось смириться, чтобы его не обижать. Может, и есть такие мальчики, кто понимает в платьях, но Лизе они ни разу не попадались.

– А оно в полночь не превратится в сухие листья? – неловко спросила Лиза.

Инго не успел отшутиться, потому что в дверь затрезвонили и появилась Марго, а за ней Илья Ильич – бывший петербургский Хранитель. Илья Ильич, ничуть не похожий на Деда Мороза, нес, однако, битком набитую сумку. Стоило Марго сбросить куртку, как Лиза сразу почувствовала себя нелепой и неуклюжей, даже в сто раз нелепее и неуклюжее, чем обычно. Марго сияла, Марго заглядывала в глаза Инго, Марго даже привставала на цыпочки. Видно было, что она старалась нарядиться в радингленском стиле – сплошные шнуровки, вышивка и кружевные манжеты, но с ее короткой мальчиковой стрижкой все это не вязалось. А когда в комнату вплыла Амалия, приуныла уже не только Лиза – Марго тоже неожиданно стушевалась.

На Амалии было строгое бирюзовое платье. В пол, без блесток и шнуровок, открытое – но в меру, и нигде не просвечивало. В этом не было никакой необходимости. Просто в этом наряде стало видно, что фриккен Бубендорф – редкостная красавица. И что сейчас, на празднике, это в ней главное.

«Буду учиться», – решила Лиза, хотя и не знала, как.

Потом пришлось всем объяснять, что нет, Левы не будет. После чего немедленно выяснилось, что и Конрадов не будет. Об этом преувеличенно твердым голосом сообщил Филин, а Инго покосился на него и с явным усилием смолчал. Очень сложная у взрослых жизнь.

Потом все наконец расселись и стали нахваливать угощение, но Бабушка почти ничего не ела, и Лиза огорчилась. Когда рядом не едят, самой кусок в горло не лезет и стыдно становится наворачивать за обе щеки (а Лиза за время приготовлений успела проголодаться).

Потом пробило полночь, но Лева даже не позвонил, а Костик прислал Лизе на мобильник сообщение, которое дошло лишь после часу ночи и не читалось – одни сплошные закорючки.

Потом была раздача подарков, и атмосфера накалилась окончательно и даже как будто стала потрескивать.

Месяц назад Инго вызвался помочь Лизе решить вопрос новогодних подарков одним махом, сходил с ней в крошечный магазинчик на Заневском, и там они накупили целую гору елочных игрушек в виде разнообразных ангелочков – тряпичных, стеклянных, керамических, каждый со своим характером. Инго еще тогда сказал, что подарок на Новый год должен быть бесполезным, немножко дурацким, приятным и недорогим. И до сих пор Лизе казалось, что он абсолютно прав и что она замечательно вышла из положения.

Но тут выяснилось, что все остальные подошли к делу куда основательнее – и Лизе стало от этого так неловко, что даже в краску бросило. Поразительно, но Амалия запаслась подарками для всех, даже для Маргариты, с которой была едва знакома, и для ее папы. Бабушке она, например, привезла старинный чугунный утюжок для кружев – в пол-Лизиной ладошки длиной и весь ажурный. Смурову был презентован толстенный каталог Амберхавенской Национальной галереи, в который он тут же и уткнулся, забыв обо всем на свете. Упомянутой Маргарите достался тонкий браслет из зеленоватого амберхавенского янтаря (Марго заахала – такого даже в Кенигсберге не водилось). А самой Лизе – скажите пожалуйста! – фарфоровая кукла в зеенландском национальном костюме. Кукла была очень хорошенькая, в беленьких кудряшках, деревянных башмачках, плоеном чепце и расшитой жилетке, но Лиза немного растерялась. Что с ней делать? Глазами смотреть и руками трогать? Играть? Старовата Лиза уже в куклы играть…

После куклы на Лизу обрушился целый водопад подарков – совсем не тех, каких она ждала, поэтому через час у нее от фальшивой улыбки заболели щеки. Все хотели как лучше, все хотели ее порадовать. Поэтому Филин подарил ей кучу записей классической музыки в хорошем исполнении. А Бабушка – фланелевую ночную рубашку с оборками и рюшами. А Маргарита – маленький альбом Рафаэля. А Инго – стопку дисков с полнометражными мультиками, после чего вручил еще и печального плюшевого белька – детеныша нерпы. «Это тебе от принцессы Биргит Зеенландской, – заявил он. – У них в гербе нерпа».

А Лиза сидела и думала: хоть кто-нибудь догадается, что она уже не маленькая девочка? Хоть кто-нибудь поймет, что ей уже пора дарить… что там дарят взрослым девушкам? Ну да, украшения и косметику. Не то чтобы косметика была Лизе так уж нужна, а украшения – тем более. Но она уже не младенец, которого нужно всячески образовывать и развлекать игрушками!

К тому же Лиза прекрасно понимала, что сравнивать свои подарки с чужими нельзя, некрасиво, но не могла не обратить внимания на то, что дарят Маргарите. Маргарите ведь дарили подарки для взрослой девушки. Филин, например, подарил ей красивую шкатулку, а Инго вообще отмочил невесть что.

Уже в самом конце церемонии раздачи он неловко полез в карман и вручил Марго мобильник. Вернее, не совсем мобильник – он был гораздо больше и увесистее обычного телефона, да еще с дисплеем десять на десять сантиметров, в серебристо-голубом корпусе, с какими-то синими и белыми камушками.

Маргарита даже рот приоткрыла.

– Он чего только не умеет, – смущенно объяснил Инго. – Специальный, для музыкантов.

– Как это? – пролепетала Маргарита.

– Например, у него есть такая функция – вводишь ноты, а прибор выдает тебе мелодию. Кроме того, встроенный синтезатор. За качество звучания мне ручались, что весьма приличное… – Инго потер нос. – Подарок от нас с Ильей Ильичом. Кстати, потом над этой штукой еще Амальгамссен потрудился. Словом, вот тебе инструкция, а если чего-то не поймешь, то мастер объяснит, когда ты у нас будешь. – И выдал Маргарите том размером с роман Диккенса.

Смуров окинул блестящие камушки – следы Амальгамссеновских трудов – взглядом знатока и слегка побледнел, из чего Лиза заключила, что это не стекляшки. Она уже сталкивалась с амальгамссеновской механической магией и знала, что многие изобретения мастера работают на изумрудах, рубинах и сапфирах. Иногда еще на бриллиантах.

Марго онемела и растерянно держала смартфон на ладони, как птичку. Бабушка прошептала «Мот и транжира», – чуть громче, чем следовало. А Лиза подумала – что же брат не сообразил вручить эту штуковину без свидетелей?

И тут Инго – как будто этого мало! – достал из кармана сверкающий синий кулон на тонкой серебряной цепочке и уже без лишних слов повесил его Марго на шею. Марго прижала кулон ладошкой, заалелась и потупилась, трепеща ресницами. Было видно, что ей неловко поднять глаза – а особенно на Бабушку.

Подарки, приготовленные самой Маргаритой, тоже поразили Лизино воображение. Маргарита не просто вязала – ее подарки оказались не какими-нибудь трогательно-корявыми и бесполезными штучками, что обычно получаются у вяжущих девочек, – нет, полновесными произведениями вязального искусства. Кружевной воротничок для Амалии, огромная сложносочиненная шаль для Бабушки («Подлизывается», – сердито подумала Лиза и прочитала именно это самое на Бабушкином лице), по свитеру для Филина и Смурова – волшебнику голубой, папе-музейщику – сдержанно-кофейный. Лизе достались развеселые полосатые гетры в радужную полоску («Что я – клоун?!» – мысленно возмутилась Лиза, хотя сама Маргарита, гуляя по Питеру, бесстрашно носила такие же гетры, и на ней они выглядели ничуть не по-клоунски).

Под конец Марго вручила Инго длиннейший шарф, в котором сочетались всевозможные оттенки зеленого.

– По всем правилам куртуазности, – негромко и отчетливо произнесла Бабушка, отчего Маргарита опять бурно покраснела и поспешно объявила, что для Левы и Кости у нее тоже кое-что заготовлено, но это кое-что она подарит им лично.

Лиза раздарила всем своих ангелков, теперь казавшихся ей жалкими и убогими, взрослые вежливо поахали, и Лизе захотелось провалиться сквозь паркет – прямо как есть, в куцем платье с тряпочной розой.

Потом взрослые некоторое время горячо спорили о политике – наверно, они без этого не могут. Смуров, с трудом оторвавшись от каталога, сначала чуть не повздорил с Амалией, но потом они объединенным фронтом выступили против Филина, а затем произошли еще какие-то рекогносцировки, но Лиза этих тонкостей не уловила. Самое обидное было то, что Марго вставляла в разговор какие-то дельные замечания, и ее слушали, а Лиза чувствовала себя маленькой и глупой и даже ушла в ванную поплакать и заодно посидеть без туфель, но ее отсутствия никто не заметил.

Когда она вернулась, то увидела, что Бабушка уже совсем обессилела и сидит над полной тарелкой, ни к чему так и не притронувшись, однако старается быть вежливой, поэтому улыбка у нее как приклеенная. Амалия на минутку перестала кокетничать с Филином, которого упорно называла Глауксом, и в сотый раз спросила, чем помочь. Лиза буркнула «ничем» и по лицу Филина поняла, что, во-первых, ведет себя неподобающе (ну и пожалуйста!), а во-вторых, что Филину тоже не до праздника. А Маргарита с обожанием смотрит на Инго, а Смуров недовольно на Маргариту и временами на Инго, а Инго, в свою очередь, не только на Маргариту, но и на Амалию, а Бабушка, когда поднимает веки, переводит суровый взгляд с Инго на Маргариту и с Амалии на Филина и обратно… ну их с этой путаницей!

Наконец, Бабушка сдалась на тихие уговоры Инго и пошла прилечь. Все почему-то оживились – неужели они ее боялись? – и затеяли игру в буриме, и тут Лизу постиг еще один ужасный позор, потому что слова ее никогда особенно не слушались, а уж чтобы стихи написать… да еще на рифмы, которые тебе кто-то сует под нос… да еще за считанные минуты! Инго с Маргаритой одновременно шепотом предложили Лизе сочинять строчки за нее, и это было еще обиднее, поэтому она вторично ушла в ванную и еще немножко там поплакала и надела на надоевшее платье свитер и переобулась в тапочки, а когда вернулась, этого опять никто не заметил, и Лиза устроилась в кресле, с нетерпением глядя на часы.

Она все ждала, что Инго, как и обещал, наконец заговорит про меняющийся портрет, но так и не дождалась. Ну хорошо, при Бабушке он не решался, а теперь-то ему что мешает? Неужели совсем забыл?!

От разочарования и усталости Лиза начала клевать носом и уже прикидывала, как бы так незаметно подремать, – хотя чего там, все равно на нее никто не смотрит, да и темно почти! Елочная гирлянда сонно помигивала, свечи оплывали. Взрослые тоже были какие-то сонные и вялые, разговор то и дело замирал. Инго теребил длинными пальцами мандариновую кожуру, Филин сосредоточенно крутил проволочку от шампанской пробки, а Марго складывала из шоколадного фантика самолетик. Смуров вновь взялся листать амберхавенский каталог и зажег торшер. Только Амалия была свежа, как белая роза. В бирюзовой обертке. Заметив, что Илья Ильич вновь углубился в альбом, она вдруг перемигнулась с Инго.

Лиза поспешно включила волшебный слух и насторожилась: молчание Амалии и Инго было громче любого хлопка в ладоши, громче оклика «внимание!» Оно прозвучало так, будто кто-то позвонил в колокольчик в гулкой пустой комнате.

Амалия подсела к Смурову, а тот поднял голову от альбома. Глаза у него сияли.

– Поразительно! Я полагал, что знаю все варианты этого Ван дер Гроота – «Шоколадницы с семейством»! – Он показал Амалии разворот альбома, потом в сомнении посмотрел на обложку. – Амберхавен – это где-то в Скандинавии? Никогда не слышал.

Теперь переглянулись уже все присутствующие. Словно по негласной договоренности, Илью Ильича щадили и в его присутствии ни о Радинглене, ни об Амберхавене не говорили, да и с чарами постарались управиться до его появления. Смуров вообще с прошлой осени, напугавшись драконов и ходячих статуй, предпочитал делать вид, что ему все это приснилось в страшном сне.

– А скажите, ведь правда, что в Эрмитаже самый известный из вариантов? – спросила Амалия, вкрадчиво мерцая бирюзовыми глазами. По ее голосу Лиза определила: если бы не получилось такого удачного совпадения с подарком, который позволил навести разговор на картины, Амалия исхитрилась бы и все равно переключила гостя на эту тему.

– Именно, именно, – удовлетворенно подтвердил Смуров, который, как только ему подвели любимого конька для оседлания, сразу же оживился. – С этим шоколадным семейством вообще интереснейшая история, прямо анекдот.

– Пап, расскажи, пожалуйста! – попросила Марго.

– Видите, – Смуров показал всем альбом, – одна из женских фигур стоит вполоборота и лица за оборками чепчика не видно? Так вот, когда голландские коллеги привезли к нам на выставку свой вариант, у нас вышел спор о том, на каком художник изобразил свою жену, а на каком – сестру. Одна дама из Амстердама и давай утверждать, будто наши Ван дер Грооты одинаковые…

Лиза приготовилась к длинной лекции – за несколько экскурсий в Эрмитаж она уже убедилась, что Маргошин папа – рассказчик дотошный и даже несколько занудный, но Смуров опроверг ее ожидания.

– … но я ей доказал – слазал в обе картины и проверил. Лица под чепчиками были разные! – с гордостью завершил Смуров.

«Как это – слазал в картину?» – вскинулась Лиза. Остальные тоже насторожились.

– Неужели можно проникнуть внутрь картины? Как интересно! – Амалия сузила глаза и стала похожа на кошку перед прыжком.

– Будьте так добры, можно подробнее? – попросил Инго. – Нам очень нужно.

Ура, ура, мысленно возликовала Лиза, разговор идет в нужном направлении! Инго сдержал слово! И королевская воля опять сработала – Илья Ильич охотно принялся отвечать на расспросы.

– Да на здоровье, – махнул он рукой, – ничего сложного. Многие музейщики умеют проникать внутрь картин. Но не все на это отваживаются, хотя ради доказательств, если возник спор… Да и от картины зависит: соваться в батальные полотна или в Босха – затея рискованная.

– Пап, ты почему никому не рассказывал? – подала голос Маргарита.

– Я как-то не думал, что вам интересны эти цеховые хитрости. Я вот про венецианских стеклодувов такое читал, не поверите… – развел руками Смуров.

Услышав про Венецию, Инго прикусил губу, и от внимания Лизы это не укрылось.

– Да к тому же у вас и своих секретов полно, – бледно усмехнулся Смуров, явно намекая на прошлогоднее.

Значит, так и не решил, приснилось или нет, поняла Лиза. И немножко верит. Да у него в Радинглене глаза разбегутся!

– Не согласитесь ли вы, Илья Ильич, посмотреть одну занятную картину? Там, у нас, – уточнил Инго.

Лиза опять с трудом удержалась, чтобы не подпрыгнуть в кресле от радости. У нее даже перестали болеть натертые туфлями ноги. Дело пошло на лад!

– Там, у вас – это где? Ваше «там» на самом деле есть? – подозрительно спросил Смуров. – Где эти ваши… драконы? Нет уж, увольте, слуга покорный!

– Драконы будут сидеть смирно, – пообещал Инго, а Лиза, представив себе смирного Костика, хихикнула в салфетку.

– А нам без вас никак не разобраться, – нежно пропела Амалия.

Смотреть и слушать, как Инго с Амалией и ничего не подозревающей Марго разворачивают беседу в заданном направлении, точно корабль штурвалом, было захватывающе интересно.

– Будь по-вашему, – со вздохом кивнул Смуров.

– Правда, пап! – вмешалась Марго. – Тебе там будет очень интересно! Там столько всего…

Договорить она не успела.

У кого-то в кармане настойчиво зачирикал мобильник.

Филин захлопал себя по бокам.

Лиза вздрогнула.

Звонок был нехороший. Непраздничный. Отчаянный. Это Лиза определила сразу.

– Да? – сказал волшебник в трубку. – Сонечка? Как вы там? С Новым го… Что?!

Он спросил это таким тоном, что все присутствующие замерли. Смуров даже поперхнулся чаем.

– Когда? Подождите, не волнуйтесь, по порядку. Так. Так. Буран? Так. Все, Соня, я сегодня же буду. – Филин нажал «отбой», потом бережно, как стеклянный, убрал телефон в карман и повернулся к Амалии:

– Аль, праздник кончился, мы с тобой срочно отправляемся в Карелию. Лева пропал.

Наступила такая тишина, что было слышно, как на елке колышется и шуршит мишура.

– Как, опять пропал?

На пороге стояла Бабушка. Все слышала, поняла Лиза, посмотрела на Бабушку и поняла – сна у той ни в одном глазу.

Бабушка опустилась на свободный стул и устало уронила руки на скатерть.

– Этот ребенок только и делает, что теряется! – вздохнула она.

Лиза возмутилась, но сказать ничего не успела, потому что Филин мягко, терпеливо напомнил:

– Таль, дорогая, это не ребенок, а Хранитель!

Инго пристально посмотрел на Бабушку, но ничего не сказал. Остальные вообще сделали вид, будто королева ничего не говорила. Амалия уже была на пороге прихожей – как стойкий оловянный солдатик, собранная и деловитая. На ногах у нее уже были сапожки, на голове шляпка, через локоть перекинута дубленка. Вот это да!

– Глаукс, я готова.

– Я с вами! – вырвалось у Лизы, прежде чем она успела сообразить, что Инго-то молчит.

Но вместо Филина с Амалией ответила опять-таки Бабушка:

– Еще чего не хватало! На проводах Старого года еще можно обойтись только королем, а на Празднике Первого Дня олицетворять изобилие и процветание должна ты! К твоему сведению, сегодня в полдень мы принимаем народные подношения во дворце.

Лиза прикусила губу. Ну да, конечно, радингленские традиции, в первый день нового года народ поздравляет королевское семейство и наоборот…

А Бабушка вдруг развернулась к Инго:

– Тебя это тоже касается.

Да ведь он даже не успел предложить Филину с Амалией свою помощь!

– Спасибо, Ваше Величество, – быстро сказала Амалия Бабушке.

Прямо как сговорились!

– Ну пожалуйста! – взмолилась Лиза. Поняв, что Амалия непреклонна, глянула на Филина. – Андрей Петрович, возьмите меня с собой!

Она сознавала, что ведет себя глупо, но остановиться не могла. Вся обида на Левку куда-то улетучилась, остались только страх и тревога.

– Нет, Лиллибет, – голос у фриккен Бубендорф стал неожиданно жестким. – Нам лучше всего отправиться вдвоем, без лишних. Мне ведь потом всех обратно переносить.

Инго тихонько потянул Лизу за рукав.

– Не надо, лисенок. Музыка не потребуется, а за словесника Филин отлично справится.

Лиза сердито вырвала руку. Уши горели. Она, значит, лишняя, да?! Стала бы она настаивать, если бы не волновалась за Левку! Стала бы унижаться! Еще неизвестно, что у Амалии получится – вон она как за полчаса до Нового года дергалась, когда их с Бабушкой швыряло то на Васильевский, то на Фонтанку…

Лиза поджала губы. Задрала нос. Развернулась на пятках и ушла в свою комнату.

Где плюхнулась на кровать и разревелась уже по-настоящему. Ей было очень страшно и очень одиноко.

Когда через пятнадцать минут она вылезла на разведку, оказалось, что Смуров с Марго уже ушли, у Бабушки потушен свет, а Инго в кухне мрачно моет посуду и против обыкновенного не напевает себе под нос.

– Постарайся немного поспать, – глухо сказал он, не оборачиваясь. – Нам рано вставать, надо уже с утра быть в Радинглене.

Лиза тихонько юркнула обратно и села в темноте на кровать ждать новостей, поставив на стул у кровати телефон, положив рядом мобильник и обхватив дрожащие коленки.

* * *

Уныло поковыряв салат, Костя Конрад принялся щелкать телевизионным пультом, но по всем каналам в новогоднюю ночь показывали примерно одно и то же: елки, серпантин и знаменитостей. Такое и со звуком смотреть муторно, а без звука – тем более. Звук был отключен, потому что мама Надя намаялась за день с маленькой Викой и выдержала за новогодним столом всего-то час, после чего, распаковав подарки и поахав, рухнула спать. Конрад-старший курил на лестнице.

Костя обозрел почти нетронутое праздничное угощение и сник: в одиночестве кусок в горло определенно не шел. Он представил себе, как сейчас, наверно, весело дома у Лизы, и тяжело вздохнул. Там Филин, Инго, там фриккен Амалия со своими историями и… там Марго. Вот бы пойти… тем более, мама все равно спит. Но папа его к Лизе просто не пустил. Заладил: «Новый год – праздник семейный, сиди дома». Ага, а сам молчит как рыба и мрачный как туча.

Костя выключил телевизор, плюхнулся на диван и в сердцах саданул кулаком неповинную подушку. Не нравилось ему дома, и чем дальше – тем больше.

У мамы теперь своя жизнь, она только и делает, что пляшет вокруг маленькой Вики, а на него, Костю, ноль внимания. Он тут так – подай, принеси, мальчик на побегушках. Из Радинглена вернешься – один вопрос: почему так долго не появлялся, ну-ка бегом за кефиром. Вообще-то маму можно понять, снисходительно подумал Костя, ведь Вичка ничего себе, славная, круглая такая, щекастая… но упертая. И что мама в любой свободный момент бухается спать – тоже неудивительно: Костина сестренка с первых дней жизни проявила настоящий драконский характер, и чем дальше, тем драконистее она делалась. Например, она сразу же принялась доказывать всем и вся, что настоящий дракон может не спать сколько угодно. Мало того: едва появившись на свет, Вика уже пыталась превращаться в дракона и даже изрыгать огонь, а однажды едва не учинила то и другое одновременно, как только в дверь позвонила тетенька детский врач. То-то переполоху было! Особенно когда ковер тушили. Водой из аквариума. А аквариум пришлось потом отдать Левиным родителям, потому что… чтобы уха не получилась. В общем, за Викой нужен глаз да глаз. Конечно, завидно, что она по драконской части явно способнее Кости, но время покажет.

А вот с папой отношения испортились вконец. После того, как снежной осенью выплыла наружу история про сдачу королевства врагу, Костя заставлял себя общаться с папой лишь с величайшим трудом. Папа ведь предал и Радинглен, и Филина, и королеву, и Инго, и Лизку, которой тогда было даже меньше, чем сейчас Вике! Правда, подробностей Костя так и не узнал – ни из Филина, ни из Инго слова не выжмешь. Но все равно, с папой даже разговаривать было противно, и тот это, конечно, чувствовал. Именно поэтому Костик из принципа не пошел к папе с вопросами, когда обнаружил пренеприятное обстоятельство: с него стала сыпаться чешуя, а еще при полете почему-то пахло гарью и шкура чесалась немилосердно. Из-за этого Костик даже старался превращаться в дракона пореже, чтобы конфуза какого не вышло. Теперь ведь это он королевский дракон, а не папа.

Папа Конрад в Радинглен больше не ходил – уже почти год! – и говорил про королевство и всех старых знакомых сквозь зубы. А Косте казалось, что перед королем и остальными провинился не только папа, но и он сам, Костя, и что нужно хоть из кожи вон вылезти, а вину эту искупить. Вопрос только в том – как. Вот если бы хоть от кого-нибудь добиться правды… Из папы ничего не вытянешь, да они и не видятся почти: Костя все свободное время в Радинглене, а папа на работе.

Старший Конрад теперь вместо старых книг торговал антиквариатом, однако свалившееся на семью богатство радовало всех, кроме Кости. Весной Конрады собирались переехать в новую двухэтажную квартиру, состоявшую чуть ли не из десяти комнат, с биллиардной и с бассейном. Но… Косте, к его удивлению, эта новость оказалась глубоко безразлична. Хвастаться барахлом перед одноклассниками неинтересно, да и вообще на фоне Левки все прежние приятели казались какими-то тусклыми. Левка – это сила. И голова. Он чего только не знает: и про путешествия, и про боевые искусства – заслушаешься. А тусоваться… то есть Проводить Время – приличные драконы выражаются культурно, – гораздо приятнее и веселее в Радинглене, с сильфами. Если бы не школа и не семейные обязанности (за кефиром бегать), только бы Костю в Питере и видели. Он тут никому не нужен. А в Радинглене – всем. И это круто. То есть, как научил его говорить вместо «круто» Филин, это замечательно и изумительно. И лихо.

Хлопнула входная дверь. Папа Конрад крадучись прошел по коридору, там что-то стеклянно звякнуло. Костя подождал некоторое время, потом двинулся на кухню.

Старший дракон сгорбился за кухонным столиком наедине с бутылкой коньяка и стаканом. Бутылка была уже наполовину пуста.

– Пап, – неожиданно для себя сказал Костя, – а драконам это не вредно? Ты изнутри не загоришься?

– Годами ты еще не вышел – указывать старшим. Подумать только, ни разу не линял, а гонору… – нетвердо пробурчал Конрад-старший. – Ты почему не в постели?

– В новый год? – возмутился Костя и кивнул на окно. За окном взрывались петарды. Косте очень хотелось высунуться в форточку и прицельно полыхнуть огнем, чтобы сограждане повизжали, но он сдержался. Мутные глаза отца ему не нравились. Такое зрелище он заставал уже не первый раз и понимал, что дело плохо. Просто он так злился на отца, что не хотел с ним разговаривать. А теперь папу вдруг стало жалко. И вообще, как-то это все страшновато.

– Пап, – попробовал он, стараясь говорить мирно, – а чего это ты? Опять…

– Тебе, к счастью, не понять, что такое настоящая душевная боль! – театрально объявил Конрад-старший и приложился к стакану.

– А вот Филин говорит, – радостно вспомнил Костя, – что когда человек курит или пьет, чтобы показать, как ему плохо, то это не круто… то есть не лихо, а глупо. И вредно. И что это, как его… демонстрация. Чтобы внимание привлечь.

Очень гордый тем, что вовремя вспомнил поучительные слова волшебника, Костя сел на табуретку напротив папы и сунул за щеку шоколадную конфету. Запоздало испугавшись, что от шоколада все будет чесаться еще сильнее.

– Филин, Филин, Филин, – пробормотал папа Конрад. – Все время Филин или Инго. Естественно – ведь я для тебя больше не авторитет, где уж мне с ними сравниться. Я разжалован, я в твоих глазах просто ничтожество. Вот и ступай к своему Филину.

Костя, который хотел как лучше, обиделся и чуть не подавился шоколадом.

– Я бы и пошел, – с вызовом сказал он, – да ты не пускаешь. Новый го-о-од, семейный пра-а-аздник, – передразнил он. – Сижу как пришитый.

– И сиди, неблагодарный, а то совсем родителей забыл, – обвинил его папа Конрад, глядя в стакан. – Из Радинглена тебя силком не вытащишь, а позволь спросить, юноша, где у тебя семья? Здесь, в Петебурге, и никоим образом не в королевстве. Подумай над этим как следует, поразмысли на досуге. Если же ты вознамерился убежать и угрызания совести тебя не останавливают – прошу! – дракон размашисто простер руку к дверям. – Счастливого пути.

Костя поморщился. В последнее время папа выражался все выспреннее и велеречивее. То ли восемьсот лет давали о себе знать, то ли Конрад-старший привык красоваться такими замашками перед новыми друзьями, – неизвестно. Так или иначе, он и сейчас изъяснялся все напыщеннее.

– Кто бы о совести говорил… – проворчал Костя себе под нос, так, что старший Конрад не расслышал. Убежать действительно хотелось, а они тут пусть разбираются как хотят. Няню пусть наймут! Никому он тут не нужен, а вот в Радинглене совсем другое дело! Тем более, там Марго бывает…

И тут папино настроение вдруг изменилось так резко, что Костя даже тапки под столом нашарить не успел.

– Дорогое мое дитя! – со слезами в голосе сказал Конрад-старший. – Послушай меня, я прожил восемьсот лет, я умудрен опытом и кое-что знаю об этом мире. Умоляю тебя, живи своей жизнью! Чего тебе недостает для полного счастья? Скажи – и я скуплю для тебя все сокровища на свете! Только сделай милость, не связывайся ты с этим семейством и с их королевством. Мне они не принесли ничего, кроме несчастий, и тебя ждет та же горестная участь!

– То есть как? – ошарашенно спросил Костя и заерзал на табуретке, катая по столу шарик из конфетной фольги. – Я ведь теперь королевский дракон, у меня обязанности – Сокровищницу охранять, город патрулировать. Указ есть, с печатями.

– Указ, указ… – Папа вяло махнул рукой и свесил на грудь седеющую голову. – Что указ – пергамент да сургучная печать, стоит лишь дохнуть огнем, и указ аннулирован. Я веду речь о другом. Ты прикипел к королевской семье всем сердцем, а это, сын мой, опасно. Не доверяй ни королям, ни принцессам, ибо достаточно единожды оступиться, – и они преисполнятся к тебе презрения… – Папа Конрад так расчувствовался, что даже всхлипнул.

– Ты так говоришь, будто тебя из Радинглена выгнали! – Костя чувствовал, что вступил на зыбкую почву. Разгадка тайны была близка. Если расспрашивать осторожно…

– О нет, дракона не изгонишь! Я ушел сам, – трагическим шепотом поведал папа. – И обратно я не вернусь, как бы меня ни призывали и ни молили. Я гордый. А гордость – это врожденное драконье качество, и, поверь, у нас, дугокрылых огнедышащих, есть для нее более чем веские основания. Мы ведь не такие как все, помни об этом. Мы, драконы, бессмертны, и потому все эти коронованные особы в сравнении с нами лишь мошкара, мотыльки-однодневки. Я повидал сотни королей, и помню их, словно это было вчера. И все они умерли, умерли… Сынок, не привязывайся ни к кому из рода людского, все равно они умрут. Живи среди своих.

После этой тирады старший дракон уронил голову на стол и умолк.

Костя тяжело вздохнул и посмотрел на часы. Три ровно. Пойти все-таки к Лизке? Наверно, сообщение не прошло, ответа так и нет. А напрашиваться неудобно – драконью гордость надо блюсти. Костя глянул на папу. Нет, нельзя его так оставлять – пусть посидит, потом растолкаю и на диван уложу. А то мама расстроится. Костя сходил в комнату за пледом, накинул старшему Конраду на плечи, отчего тот сразу приобрел романтичный вид, а сам улегся на ковер под роскошной трехметровой елкой и при мигающем свете разноцветных лампочек стал читать книгу по криптозоологии, про лох-несское чудовище и других необъяснимых существ, – новогодний подарок Левы Аствацатурова. Но ему не читалось, потому что мысли дракончика все время возвращались к бессмертию. Наконец Костя захлопнул книгу, перевернулся на спину и уставился в потолок.

Надо будет обязательно совершить подвиг! Для Инго, для Лизки, для Марго… для всех. Что-нибудь этакое провернуть. Папа может говорить что угодно, но раз драконы такие сильные и к тому же бессмертные, надо помогать людям. Да, подвиг – это дело.