Читать книгу Рассказы со смыслом и настроением - Александра Грац - Страница 2

(автобиографический рассказ о том, как важно ценить каждый миг с близкими, пока они живы)

Посвящается моей бабушке Дине, человеку, "который научил меня всему доброму и чистому, что во мне есть…осталось".

Поезд жизни мчался по бескрайним просторам России от одной остановки к другой мимо полей ржи и пшеницы, мимо стад коров и покосившихся домиков вдоль железной дороги, мимо деревень и городов. Он несся с бешеной скоростью, быстрее птиц, быстрее ветра, но очень плавно. Стук колес, убаюкивающее покачивание. За окном мелькают пейзажи и отрывки человеческих жизней, как кадры, вырванные из фильма, печального и нескладного.

Поезд стал постепенно сбавлять скорость, стал двигаться утомительно и невыносимо медленно, пока, наконец, резко не остановился. Огромный зеленый тролль поднял металлическую щеколду и, пыхтя, раздвинул тяжелые чугунные двери детского вагона.

Город Клинцы в Брянской области. Большая привокзальная площадь. Заборчики ближайших домов покрыты сотым слоем белой краски. Старое просторное здание вокзала в стадии капительного ремонта. Мы с бабушкой вышли из поезда. Какая ностальгия! Здесь я часто бывала в детстве. С 5 лет и каждое лето. И каждый раз всё здесь приводит меня в восторг. Какая-то особая атмосфера!

Мы обошли вокзал и поспешили к остановке, чтобы успеть на автобус №5. Не сказать, что они ходят очень редко, но зачем ждать следующего, если можно успеть на тот, что приходит ровно к приезду поезда. Все автобусы здесь древние, небольшие коробочки с закругленными углами, тарахтящие, с пухлыми сиденьями, набитыми поролоном. Между сиденьями ходит кондуктор со старыми отрывными билетиками, счастливыми и не очень, и проезд стоит раза в 4 меньше, чем в столице.

Едет автобус неспеша. Не секрет, что в России дороги не подарок. И хотя автобус старается объезжать все ямы, всё равно бесконечно трясется, и волей-неволей тебя подбрасывает на пару сантиметров в воздух.

От нашей остановки надо немного пройти вверх по крутой горке, и вот он старый коричневый кирпичный дом в 5 этажей, который издалека сложно даже разглядеть за пышной листвой деревьев. Вход в подъезд свободный. Охраняется только тремя зоркими старушками, сидящими на «детской площадке». Собственно, детской площадки-то и нет. Осталась только огромная треугольная конструкция, которая когда-то, очевидно, была большими качелями.

Каждое лето забываю, в каком подъезде, на каком этаже и в какой квартире, мы живем. Помню только визуально, пока вновь не посмотрю на цифры. Лестничные проемы даются бабушке тяжеловато. Лифта нет, а ступеньки высокие. Каждый раз она останавливается возле окна перед последним лестничным пролетом. Стекло двойное, и, сколько себя помню, одно все время разбито.  Одна и та же треугольная дырка.  А на подоконнике один и тот же фиолетовый цветок в одном и том же горшке.  Бабушка ставит сумку на подоконник достает ключи, набирается сил и делает последний рывок до деревянной двери, на которой мелом нарисован крест.

И вот мы дома. Для меня эта квартира всегда была необычной. Она как будто пропитана добром, уютом, запахом высушенных трав, вкусным чаем и чистой детской фантазией. Моей фантазией. Узкий и очень короткий коридор, ведущий на маленькую кухню, в маленькую ванную с маленьким узким окошком на кухню и в маленький туалет в форме трапеции с прямым углом. Стены были покрыты синей глянцевой краской. А на полах узкие половые дорожки. Холодильник в «прихожей».

И сразу с порога виден вход в зал, где дверь всегда открыта, но в проеме висят занавески. Здесь тоже ковер, но цвета морской волны, а стены покрыты нежно салатовой матовой краской с бежево-коричневым редким узором из цветов, спускающихся широкими полосками от потолка до середины стены. В углу телевизор, который показывает только 1ый и 2ой канал, вдоль стен два дивана, туалетный столик, бабушкина швейная машинка и соответствующий арсенал катушек с нитками (в детстве бабушка частенько шила мне наряды), а также длинный шкаф, где хранились по большей части посуда, таблетки и старые ненужные документы, давно утратившие свою ценность. Помимо этого, шкаф был набит занимательными фигурками, статуэтками, старыми брошками и альбомами с пожелтевшими от возраста фотографиями. Наиболее запоминающейся оказалась однажды извлеченная оттуда подушка с медалями прадеда. Крайний к углу стеллаж уставлен иконами и свечами. На шкафу стоит огромная икона Божьей Матери в деревянной раме, покрытая белым льняным рушником с ручной вышивкой. Фотографии близких людей на стене. Самый необычный предмет в зале – это стиральная машина. Впрочем, она так ловко замаскирована, что совсем не привлекает внимания.

Из зала дверь в спальню, которая, как правило, закрыта на ключ и тоже спрятана за занавеской.  В спальне две раздельные полутороспальные кровати, шкаф в стене и большой платяной шкаф, в котором я тоже обожала копаться. В один из вечеров я обязательно мерила огромные платья, туфли, сумочки, бусы и серьги. Пока они мне были слишком велики.

 «Ну вот подрастешь, будешь носить», – говорила бабушка.

Я всё ждала, когда же я подрасту. Но эти вещи так и не стали мне как раз. Они все были где-то 46-48 размера. Бабушка их хранила годами специально для внученьки. Но их сожгли после ее смерти…

Позже бабушка уже сама просила примерить «самые модные» платья ее молодости. Я делала это без охоты, потому что они всё также были велики мне. Иногда она показывала мне свое черное платье, в котором она просила ее похоронить. Но это мне совсем не нравится, лучше опять туда. Где мне семь.

Вечером на ночь я просила мне почитать. Но не сказки, а детскую Библию. Это была такая красивая книга: синяя обложка, страницы из плотной глянцевой бумаги и красочные иллюстрации!

Вставала бабушка всегда очень рано. Когда я с утра приходила на кухню, меня всегда ждала порция блинчиков с домашним вареньем или сметаной. У бабушки всегда была куча дел. Мне сложно сказать, что это были за дела, но, очевидно, в основном по хозяйству.  В детстве я ее часто просила рассказать о ее прошлом, о молодости. Но у нее почти не было времени на эти рассказы. Спустя лет 10 уже было наоборот. У нее появилось побольше времени, но либо меня не было рядом и она забывала, что хотела рассказать, либо у меня просто не было времени. И мобильные только недавно появились, и мы так экономили на разговорах. Как же это было глупо – экономить деньги на таких вещах…

Что это я? Прочь от грустных мыслей. Я сюда не за ними приехала.

Днем мы ходили по магазинам. Нет, простите, по гастрономам. Ходили в старый парк с руинами в центре города и с качелями. Обожаю качели. Иногда ездили на дачу и жили там несколько дней. А на даче с утра пораньше ходили с дедушкой за грибами. У меня было маленькое пластмассовое ведерко для грибов и земляники. А также для всего, что можно было собрать на огороде, и с ним же я ходила к колодцу за водой. В ведерко помещалось стакана два воды, и та вытекала через маленькую дырочку в донышке. Но я себя чувствовала помощницей в общем деле по хозяйству. Иногда, приезжая с дачи, бабушка продавала выращенные цветочки и зелень вместе с другими бабушками на центральной площади. Мы сидели с ней пару часов, а потом на вырученные деньги она покупала мне сладости.

 Когда мы оставались в городе, то ходили в гости и в церковь. Я любила ходить в церковь. Чем старше я становилась, тем больше меня раздражала необходимость одевать юбки и покрывать голову платком. Но, тем не менее, мне нравилось. По воскресеньям причащались. Так вот с утра, не ев и не пив, шли в церковь. Помню только, как мы складывали руки на груди.  Проскура, вино – кровь и плоть Христа. Святая вода, сладкий чай с кусочками ржаного хлеба после службы.  До 7 лет исповедоваться перед причастием не надо. Когда уже требовалась исповедь, я перестала ходить на причастия.  В церкви меня знали. Женщина, которая продавала иконы и крестики, даже подарила мне красивое издание детской Библии на церковнославянском языке. Конечно, я даже имени ее не помню, как это ни печально. Тяжело было стоять всю службу. Но всё равно это было настолько душевно, столько в этом ритуале света и благодати. Счастье и умиротворение. И повсюду ангелы. Они помогали, одобряли и придавали сил.

Сегодня вечером мы пораньше легли спать. В два часа ночи бабушка будит меня, включает верхний свет, мы быстро и тихо собираемся, чтобы не разбудить соседей, этих зорких старушек постовых. Они, как Халк, превращаются от своей язвительности и зависти в злобных зеленых монстров, если заметят что-то подозрительное. Собираемся и идем на автобусную остановку. В 3 часа ночи отбывает поезд. Навряд ли автобусы ходят всю ночь. Скорее всего, один-два рейса специально к поезду. На вокзале мы покупаем билеты и идем на платформу к первому вагону – там останавливается детский вагон. По-моему, от остальных он отличается лишь тем, что он более короткий и уютный. Но там не так уж много детей, куда больше бабуль.

Вот уже слышен гудок поезда жизни, разрезающий кромешную тьму низким гулом. Где-то вдали из-за поворота появляются два горящих глаза, стремительно приближающихся к платформе. Все нервничают и толпятся, потому что поезд стоит на этой остановке всего пару-тройку минут… и никого не ждет.

 Поезд остановился и люди, толкаясь, бегут к дверям. Бабушка пытается протолкнуть меня вперед. И я каждый раз боюсь, что я залезу в поезд, а бабушка не успеет, и я уеду одна. Платформа очень низкая, а ступеньки в вагон очень высокие для пятилетней девочки. Бабушка придерживает меня за талию сзади, чтобы я не упала. Я залезла и, не отходя от двери, развернулась, ожидая бабушку. Но какая-то другая бабка уже пропихнула свое полное тело вперед и лезла вагон, распихав всех позади, ругаясь страшными словами и извергая проклятия. Мне тоже досталось за то, что я оказалась у нее на пути. Мне вдруг стало совсем страшно. Я начала звать бабушку. Но она где-то затерялась в этой толпе стариков. Толпа потихоньку просачивалась в вагон, каждый непременно отталкивал меня, отдавливая мне ноги и ругаясь за то, что я мешаюсь в проходе. У меня уже слезы наворачивались на глаза от этой несправедливости, а жирный орок только безучастно ухмылялся. Наконец уже почти все забрались в вагон.

– Бабушка, ну давай же скорее, – я ей протянула руку, хотя она бы, конечно, за нее не взялась. Это скорее был жест моральной поддержки. Но орок резко оттолкнул меня и начал закрывать дверь. Поезд тронулся. Отчаяние накрыло меня волной страха.

– Подождите, остановите поезд. Моя бабушка осталась там! – во мне кричала уже не маленькая скромная девочка, а уже та, что была постарше.

Орок резко закрыл дверь и встал перед ней, не реагируя на меня и мои слова. Я забежала в вагон к ближайшему окну.  Плакала и смотрела на платформу, пока поезд набирал скорость. Бабушка попыталась поспешить за поездом. Но когда двери оказались закрыты, это уже было бесполезно. Она остановилась там, где заканчивалась платформа, без единой надежды в глазах, полных слез. Она махала мне рукой, посылая воздушные поцелуи. И видно было, что эти поцелуи были вырваны из самого сердца и пропитаны сильной любовью.

Я открыла глаза. Пять часов вечера. Я задремала после занятий в институте. Этот год для бабушки выдался очень тяжелым. Последний раз, когда я ее видела летом, она часто переживала, что больше может не увидеть меня, просила запомнить, где лежат ее сбережения и приданое, которое она собирала для меня.  Но уже июнь и скоро мы снова увидимся.

Еще тем летом она подарила мне подушку с вышивкой, которая гласила от кого и кому: Алесечке от бабушки Дины. Каждое перышко этой подушки она лично промыла и прокипятила 3 раза, чтобы у меня не было аллергии.  Еще, правда, и потому, что я очень придирчива в таких вопросах. Она всю зиму мучалась с этой подушкой. А когда показывала ее мне, сказала: «Вот я умру. Но у тебя будет подушка от меня. Будешь спать на ней и вспоминать обо мне. И надпись, как напоминание». Я старалась отстраниться от всех ее слов о том, что ей недолго осталось. Я категорически отказывалась верить в подобный вариант развития событий.

Где-то осенью или зимой она перенесла операцию. Но я даже не знала об этом. Так же, как не знала, что ее болезнь куда тяжелее.

В начале весны она позвонила и попрощалась. До этого, когда она звонила, ее голос звучал еще достаточно бодро, хотя она и говорила о грустных вещах. О том, как она надеется дожить до лета, чтобы вновь увидеться. Она даже написала об этом достаточно длинное стихотворение о нас, о том, как любит и скучает по мне.  Но когда она звонила прощаться, ее голос совсем потерял живость. Она, кажется, даже не плакала уже. Она была слишком вымотана болью. Я попросила у нее прощения за всё, что было сделано не так. Но, кажется, она даже не поняла, о чем я говорила.  Даже тогда я не верила в плохой исход. Не хотела верить. Я попросила у нее прощения, потому что она сама всё время сожалела, что не нашла в себе силы простить и попросить прощения у своей матери перед смертью.

Прощаться всегда тяжело. Прощаться навсегда – невыносимо больно. Наверное, поэтому мой разум отказывался принять эту мысль. Я начинала реветь, даже на секунду допуская мысль о смерти.

И конечно, у меня совсем не было возможности навестить бабушку в больнице.  Ведь в нашем университете за пропуски занятий отчисляют. Тем более скоро уже летняя сессия.

Я пошла в ванную смыть неприятный осадок сна. Из коридора было видно, что мама с кем-то говорила по телефону. Я умылась холодной водой и успокоилась. Мама позвала меня из кухни, я откликнулась, не выходя из ванной.

– Бабушка умерла.

На несколько секунд повисла тишина, и я поняла, что мама ждет какой-либо реакции от меня или ответа.

– Ясно, – пробубнила я и уткнулась в полотенце.

Я не плакала, не кричала, не всхлипывала, просто зажмурилась. Осознание приходило позже наплывами, взрывами, врываясь ко мне в душу без спроса, терзая ее, и вырывалось наружу с кусками сердца слезами, ненавистью к себе и обидой.

Я даже не была на ее похоронах. У меня опять не было времени. Зачетная неделя, подготовка к сессии, ссоры в музыкальной группе. Приехала только на поминки. Уже на обычном поезде.

Всё до того же города Клинцы. Вокзал доделали уже, оказывается. Автобусы всё те же. Всё тот же кирпичный дом, только вместо зорких бабок – домофон. Город чуть-чуть изменился. Дороги немного отремонтировали, вместо гастрономов – магазины, церковь покрасили, дачи нет уже лет пять. Квартира почти пустая. Многие вещи сразу выбросили и сожгли. Никому не нужны. Мое мнение и участие вообще нигде не требуется.

Похоронили бабушку рядом с ее семьей, на кладбище в поселке Сытая Буда. От Клинцов можно на такси доехать минут за 40-50. У бабушки было 4 брата и сестра. Все умерли и погибли еще в молодости. Всех она похоронила.  Когда она говорила о них, они оставались для меня «абстрактными» людьми, которых никогда и не существовало в моей реальности. А теперь она, такая живая и реальная, лежала где-то под землей рядом с такими же насыпями земли.

На поминках все удивлялись, почему я расплакалась. А мужик, который копал могилу, жаловался, что ему мало заплатили. Какие-то бабки стали сплетничать и уверять дедушку, что он был не тем, кого она по-настоящему любила. Хотя я-то знала, что это не так. Что она жалела, что поторопилась с первым мужем, что ждала дедушку до 40 лет и действительно любила его. Ставила мне это всегда в пример и очень просила не торопиться с выбором того единственного.

Где-то в этом поселке стоит дом, в котором жили родители бабушки. Он был просто покинут, заброшен, разрушен, зарос сорняками и кустами. Не исключено даже, что там живут цыгане или бомжи. А еще в этом поселке живет мой крестный. О том, что он мой крестный ему напомнили совсем недавно (на восемнадцатом году моей жизни), в связи с этими трагическими событиями. Впрочем, этот факт никак не отразился на моей жизни.

Как-то всё печально. Перед отъездом я вновь обошла квартиру бабушки. Она выглядела покинутой и безжизненной. Когда я вернулась сюда через год, она и вовсе была пустой. Остался только диван и туалетный столик с зеркалом.  Теперь уже и квартиры нет.

–Мам, а где подушка с бабушкиной росписью?

–Какая?

–Там было написано, что она для меня от бабушки.

– А эта! Там наволочка порвалась, ее пришлось выбросить, а сама подушка у меня на работе…

– Что она там делает?

– Как что? Я на ней сплю.

А сундук с приданным? Да, что-то привезли. Все перепуталось: что, откуда и где теперь? Непонятно.

Мне невыносимо больно от того, что я не сделала. Чувствую себя виноватой за всё. Главным образом, за то, что закрылась от всего, что происходило, глухой стеной. Мне было страшно столкнуться со всем, что происходило, с чужой болью, с разлукой. Я пыталась спастись от всего этого. А получилось, что я просто упустила последний шанс побыть рядом с человеком, которому я была небезразлична, который мне небезразличен, который научил меня всему доброму и чистому, что во мне есть…осталось.

Вновь пытаясь избежать боли и душевных терзаний, сажусь на поезд жизни. Он несется, рассекая бескрайние просторы России, от города к городу. Уже не детский вагон. Вокруг грустные, скучающие лица. На платформе вновь вижу бабушку. Она идет к остановке, едет домой, занимается делами по дому. Но я никак не могу ее догнать, она не обращает на меня внимания, не узнает… и нет у меня ни единого шанса получить ее прощение.