Читать книгу Марека (сборник) - Александра Кудрявцева - Страница 10

Родители говорили, что я начала танцевать еще в люльке. Ты, наверное, не знаешь – у нас детская колыбель не такая, как у всех. К потолку подвешивали люльку, вырезанную из цельного дерева, с отверстием внизу, к которому крепился горшок. Говорят, я пела и раскачивала ее и так дрыгала ногами, что как-то через дырку вместе с горшком выпала на пол.

Мы жили тогда в Бахчисарае, на краю города. Дом стоял прямо у скалы, которая огромным козырьком нависала над нашим двором. В этом каменном дворике, наглухо закрытом от улицы высоким забором, я и провела все детство. Он был для меня театральной сценой, я пела, гулкое эхо отражалось от гор, в небо взлетали птицы, и я тоже пыталась взлететь вместе с ними, подпрыгивала все выше и выше, кружилась, кружилась…

Мой отец, дядя Шмуэль, как все его называли в городе, торговал табаком и самодельными папиросами, а на досуге, для домашних, шил кожаную обувь. Он-то и сшил мне первые балетные тапочки. Знаешь, я до сих пор их храню – малюсенькие балетки из тонкой белой овечьей кожи. Потом они с мамой решили перебраться в Москву. В Москве тогда уже много караимов осело, у папы были знакомые среди управляющих на «Дукате» да и среди торговцев табаком тоже. Короче, папа как-то приобрел небольшой киоск на Арбате. Он делал серебряные портсигары и костяные мундштуки, а мама торговала. Жили в маленькой комнате, которая примыкала к магазину. Никакого двора, где мне можно было бы танцевать, конечно, уже не было.

Мама отвела меня в балетную школу. Мне тогда было всего семь лет. Приняли сразу. Даже симпозиум небольшой собрали, говорили: «Ах, какой шаг, какой прыжок, какой подъем!»

А один профессор сказал: «Да вы посмотрите, как она похожа на Павлову! Такая крошка, а те же глаза, те же руки, а какая шея изумительная!» Он оказался прав. Я действительно была очень похожа на Анну Павлову. Она ведь тоже караимка. Но я об этом только спустя несколько лет узнала.

Дома я в те годы почти не бывала – жила, училась и танцевала в школе-интернате при Большом. Мама даже плакала, когда меня видела, думала, что я чем-то больна и скоро умру от голода. Не верила, что мы на строжайшей диете, что каждый лишний грамм приходится выпрыгивать, вытанцовывать и выжимать из себя потом и кровавыми мозолями. А она так вкусно и много готовила, дома всегда так чудно пахло нашей халвой, сочными пирогами, да просто настоящим жареным мясом!

Запах конфет обожаю с детства. Сюда, к этой фабрике, приезжала, когда было свободное время. Здесь было легче, чем дома, потому что никакого искушения съесть что-нибудь вкусненькое не возникало – только запах. Сяду в сторонке, закрою глаза, засыпаю, конечно, сразу, потому что спать от усталости хотелось все время. И мне снится, как я ем конфеты. Их много, они разные, я разворачиваю и ем, разворачиваю и ем, уже кругом одни фантики, такие мягкие, шуршащие, уже можно положить на них голову, как на подушку… И тут я обычно просыпалась, потому что падала.

Как-то раз примерно вот на этом месте я так упала во сне на Семёна. У дедушки твоего, Льва Ароновича, – ты ведь помнишь его? – удивительный был человек, умный, добрый, внимательный, – так вот, у него был сводный брат, Семен.

– Сводный брат – это как? – Марека заметила, что бабушкина шоколадка уже кончилась, и незаметно подсунула ей свою, недоеденную.

– У Лёвы мама умерла очень рано, сердце было плохое. Ему всего два года было. Отцу его, Арону Давидовичу, – тоже, кстати, замечательный, просто выдающийся человек был, – тяжело было одному с маленьким ребенком на руках – он же наукой всю жизнь занимался, профессором еще в молодости стал. Родственники помогли найти няню для Лёвы. Так появилась в доме Софья Наумовна, какое-то очень дальнее родство с Моисеем у неё тоже было. Тогда это была молоденькая красивая девушка Софочка со своим ребенком на руках – с Сеней. У нас принято друг другу помогать: если бы не Арон Давидович, ей бы, наверное, тяжело в жизни пришлось. А так она с Сеней поселилась в этой самой квартире, где мы все сейчас живем, воспитывала Лёву, как-то вела хозяйство, потом они поженились с Ароном, а мальчики росли вместе, как братья. Они всегда были уверены, что родные братья. Я всю эту историю только после смерти Сени узнала… О чём я говорила?

– Что однажды здесь уснула и упала на Семена.

– Да! Интересная история получилась… Я ведь тогда очень хорошо танцевала. В балете невероятно трудно пробиться, надо обладать либо исключительным талантом, либо большими связями. Никаких таких связей у родителей моих не было. Похоже, я действительно была талантлива. Был дар, которым я наслаждалась, упивалась. Да я только им и жила тогда… Я уже танцевала Жизель, Одетту, Сильфиду, конечно, танцевала Умирающего Лебедя. Не в Большом, до этого еще не дошло – на других московских сценах, на конкурсах, ездила с труппой на гастроли.

– Ты танцевала в «Лебедином озере»?! Ты можешь так танцевать?! Я три раза этот балет по телевизору смотрела. Он так нравится мне, что теперь я могу видеть его в любое время – я все помню. И музыку, и движения. Закрываю глаза и смотрю.

– Надо же… Я и не думала, что ты балетом интересуешься. Обещаю, что свожу тебя на самые лучшие балеты в Москве. Вот закончится гастрольный сезон, и мы с тобой все увидим. По телевизору – это совсем не то… – Руфина Семеновна глубоко и надолго задумалась. Марека терпеливо ждала. Пауза слишком затянулась.

– Ты говорила про Семена. Про то, как уснула здесь однажды.

– Да! Сеня увидел меня на каком-то концерте. А потом стал ходить на всё, что я танцевала. Я не замечала его, потому что ничего кроме своего балета не видела. В общем, в тот день он оказался рядом со мной на лавочке. И во сне я упала ему на плечо. В общем, мы познакомились.

Это он рассказал мне, что Анна Павлова тоже караимка. Вернее, полукровка – мать русская, а отец караим. Виделись мы с ним редко, потому что у меня репетиции, концерты почти без отдыха, без выходных. Но мне очень хорошо было с Сеней. Говорили о балете, о Павловой – почему-то это было ему интересно, о городе Чуфут-Кале, у подножия которого я выросла, о том удивительном чувстве полета, что рождается там, на скале. Все собирались вместе туда съездить, ведь считается, что именно там священная земля караимов. Вместе не получилось…

А Павлову я как-то по-другому стала воспринимать. Всё искала про неё что-нибудь человеческое, а не сухие восторженные строки в энциклопедиях и описание репертуара. В «Ленинке» нашла мемуары Дягилева, её импрессарио, Фокина, который был её партнером, а потом и постановщиком танцев, читала их переписку. Кстати, после этого поняла, что именно в письмах, в дневниках, которые не исправляют, чтобы приукрасить и приподнять себя, – именно в таких вот разговорах и внутренних монологах можно найти все самое настоящее. То, что было на самом деле, а не то, как это кто-то потом захотел представить…

Знаешь, непростая судьба у неё. Хотя, может быть, только на мой взгляд… Невероятно, сказочно талантлива, весь мир был у ее ног, а она нигде покоя не могла себе найти, по всему свету моталась, со всеми ссорилась, обижала людей, которые любили и боготворили её. Я вот думаю, это оттого, что она так решительно и категорично отказалась от своей второй, караимской крови – нигде ведь об этом даже не упоминала. Может, ей стало бы легче, свободнее жить, если бы она поняла, откуда у нее это чувство полета, эта грация и стремительность большой красивой птицы, это воздушное чувство пространства. Тебе обязательно, обязательно нужно съездить туда.

Интересно, когда у Саши отпуск в этом году? А хочешь, я научу тебя танцевать? У тебя ведь все получается, и это получится.

– Хочу. Да, я хочу научиться танцевать. А что случилось с Семёном?

– С Семеном… Семен погиб. Там, в Чуфут-Кале. Так и осталось неизвестно, сам он сорвался со скалы или его кто-то столкнул… Мы должны были ехать вместе, но у меня вдруг возникли незапланированные гастроли, и вопрос стоял так: или я еду на гастроли, или прощаюсь с партией Жизели. Если бы я поехала с Сеней, он мог бы остаться в живых. А я выбрала Жизель.

Но я и танцевать после его смерти перестала. Как только получила это ужасное известие, поехала в Бахчисарай – в Чуфут-Кале только оттуда можно попасть – и почти месяц просидела на кладбище. Все никак уехать оттуда не могла. Мне все казалось, что я что-то пойму, что-то узнаю. Все казалось, что придет Сеня, поговорит со мной и останется. Или меня с собой заберет. А потом… Потом за мной приехал Лёва, увез меня в Москву, я вышла за него замуж, потом родился Саша, а потом уж не до балета было…

Сеня перед отъездом сказал мне в шутку, будто чувствовал что-то: «Если что случится, то брат у меня есть – без мужа тебе не бывать». У нас ведь обычай такой древний есть: если умирает муж, а у вдовы нет сына, то она вместе со всем своим имуществом как бы переходит к брату умершего. Развестись потом можно, но не раньше, чем через год. Странный обычай, конечно, да и не женаты мы с Сеней были. Но так уж получились. А с Львом Ароновичем мы прожили красивую, интересную жизнь. Но и он слишком рано умер…

– Ты не плачь, не плачь, ты ведь не виновата… Не плачь, бабушка, слышишь? – первый раз Марека назвала Руфину Семеновну бабушкой. Руфина Семеновна обняла ее голову, трудно было остановиться, горячие слезы текли и текли.

– Очень горькими были мои уроки. Слишком поздно я поняла, как больно бьет неправильный выбор. Ты прости меня, Машенька, что я так долго… Ты прости меня, девочка моя…