Читать книгу Осторожно! Злой препод! - Александра Мадунц - Страница 2

Вера Георгиевна зашла ко мне в аудиторию во время перемены. Эта замечательная женщина (извините, дама) шестидесяти девяти лет работает у нас на кафедре математики, как и большинство пенсионеров, на полставки. Хотя могла бы и на полную – с точки зрения профессионализма она не уступает более молодым, а в жизненной энергии большинству из нас даст сто очков вперед.

Я не зря назвала ее дамой. Невысокая, худощавая, она держит спину так прямо, что после каждой встречи я тоже целый день пытаюсь не сутулиться. Я вообще, общаясь с Верой Георгиевной, переживаю острые приступы комплекса неполноценности. Обувь у нее всегда на стильных тоненьких каблучках (ну не виновата я, что мои несчастные ноги не выдерживают четыре пары в подобном орудии пытки). Одежда элегантная – без неуместного выпендрежа, но отнюдь не старческая. Например, сейчас это идеально сидящее стального цвета платье с асимметричной черной вышивкой, от которой мне не отвести глаз, так она хороша. Все предельно чистенько, аккуратно (а у меня после каждого занятия оказываются в мелу не только юбка и руки, что еще куда ни шло, а также почему-то обувь и нос. И кулон мистическим образом перемещается на спину). А как Вера Георгиевна ходит, боже ты мой! Словно балерина. Я же несусь с этажа на этаж, подобно стаду бизонов, за которым гонятся ковбои, мечтающие содрать шкуру и продать мясо, причем бизоны прекрасно осведомлены об их гнусных намерениях. А еще у нее почему-то тушь никогда не осыпается и волосы не растрепываются… ладно, молчу. Зависть – нехорошее чувство.

Плюс у моей коллеги потрясающая выдержка. Даже обсуждая единый государственный экзамен, она не повышает голоса, не меняется в лице и не пытается биться головой о стену (угадайте с трех раз, кто все это проделывает), а ровным, интеллигентным тоном извещает, что придумавших подобную гибельную для нации диверсию следовало срочно выпороть на конюшне. Тогда дело не дошло бы до реализации злодейского плана, после которой виновных остается лишь казнить, причем непременно публично, в назидание потомкам.

Представьте себе мое удивление, когда я обнаружила, что Вера Георгиевна пребывает вне себя, если не сказать – кипит от ярости.

– Я сегодня впервые в жизни опоздала на занятия! – сообщила она с надрывом, какой великие трагические актрисы прошлого наверняка не расходовали на рядовые спектакли, а приберегали для Медеи, только что прикончившей собственных детей, или хотя бы Катерины из «Грозы», перед положенным броском в Волгу выкликающей: «Под деревцом могилушка… как хорошо!»

Я застыла в оцепенении. Лишь этим можно объяснить тот факт, что мы остались в аудитории, полной студентов (в основном, замечу, мужского пола, ибо университет наш не простой, а Технический, факультет же, не побоюсь этого слова, физический).

Вообще-то я считаю, что обсуждать при учащихся наши рабочие – а тем более личные – дела не стоит. Подобного мнения придерживаются не все. Есть у нас на кафедре тип, почему-то упрямо верящий, что я любого ангела добрее. Возможно, причина в том, что он меня лет на тридцать старше, к тому же я коварно крашусь в блондинку (увы, речь исключительно о волосах, внутреннее содержание корректировке не поддается – хотя знали б вы, сколько я над ним трудилась). Когда меня на заседании кафедры выдвигали на должность доцента, Николай Иванович потребовал слова и выступил с пожеланием, чтобы я стала строже и ставила побольше двоек. Чем вызвал веселое ржание коллег и полностью деморализовал заведующего, постоянно втихаря исправляющего мой вердикт «неудовлетворительно» на положительные отметки.

Николая Ивановича последние годы регулярно ставят ко мне в поток ассистентом (то есть я читаю лекции, а он под моим чутким присмотром ведет у части групп практические занятия). Уж не знаю, случайность это или страшная месть нам обоим со стороны составителей расписания. Нет, он прекрасный специалист и помнит наизусть номера почти всех примеров в задачнике, чего я не достигну и через полвека, однако руководство им дается мне, увы, нелегко. если это можно назвать руководством.

Приходя на экзамен, милый старичок громогласно возглашает примерно следующее:

– О, повезло вам с Александрой Игоревной, можно ничего не учить, все равно сдадите, она ведь такая жалостливая! Чего еще ждать от девчонки? Ее среди вас и не различишь.

Конечно, в моем возрасте слово «девчонка» давно пора почитать за комплимент. Даже если у коллеги не все в порядке со зрением, оценка сохранности моего внешнего вида не может не вдохновлять – особенно учитывая, сколько тягот претерпел и продолжает терпеть этот самый вид от постоянных катаклизмов, сотрясающих нашу страну (то дефолт, понимаете ли, то кризис, то еще какая напасть). Проблема в том, что простодушные студенты, хоть и знают меня как облупленную, при фразе «можно ничего не учить, все равно сдадите» радостно оживляются.

Пока я со всей доступной мне мимической выразительностью строю гримасы, долженствующие деликатно призвать к молчанию (сами понимаете, вслух делать замечание пожилому человеку, да еще в присутствии его учеников, очень не хочется), Николай Иванович бодро продолжает:

– Да, кстати, я с ними занимался не по вашей программе, а по своей. Все равно вы ничего путного не придумаете, так что я не вижу смысла вас слушаться.

– Николай Иванович, – задушенно шепчу я, – давайте обсудим эти вопросы потом.

– А что? – удивляется он. – Студенты отвечать еще не готовы, так что у нас с вами есть время поговорить. А после экзамена я сразу уйду. За нашу зарплату пусть скажут спасибо, что мы вообще здесь сидим, большего требовать нельзя.

К этому моменту я обычно дозреваю до мысли удалиться вместе с собеседником в коридор, прикрыв за собою дверь. Нехорошо, конечно, бросать учащихся на экзамене без присмотра – моментально спишут. Так желающие в любом случае спишут, зато останутся хоть при каких-то иллюзиях.

Я имею в виду следующее. Будучи сама студенткой-пятикурсницей, после распределения на работу я встретила в коридоре своего научного руководителя.

– Если б вы знали, как мне вас жаль… – искренне вздохнул он.

Я крайне удивилась:

– Почему жаль? Я думаю, работать будет не менее интересно, чем учиться. Я жду этого момента с нетерпением.

Он пожал плечами.

– Последние пять лет вы прожили в оазисе справедливости. Здесь всех оценивают по заслугам. Вы умная, добросовестная – и получали за это отлично. А глупым халтурщикам ставили неудовлетворительно.

– А как иначе? – засмеялась я.

Шеф лишь махнул рукой.

– Очень скоро вы убедитесь, что больше подобного никогда не будет. Нигде и никогда.

Я, признаюсь, не поверила, мысленно назвав собеседника старым циником. И лишь много лет спустя поняла, насколько он был прав.

Так вот, я считаю, нынешние студенты тоже заслужили оазис справедливости, и не хочется раньше времени его разрушить. Жизнь разрушит, разумеется, но пусть лучше попозднее.

– Может, выйдем пока из аудитории? – искушаю собеседника я. – Там спокойнее.

– Ага! – радуется Николай Иванович. – Так и знал, что вы специально постараетесь дать нашим обалдуям шанс вытащить шпаргалки. Но я не такой добренький, я не позволю!

И он бодро продолжает делиться с окружающими информацией, отнюдь не предназначенной для их ушей. Зачем, например, студентам знать, сколько мы получаем? Если я согласна за такие деньги их учить, то буду делать это добросовестно, и зарплата тут совершенно ни при чем. Как и наши взаимоотношения друг с другом или конфликты с начальством.

Вера Георгиевна в данном вопросе полностью со мною солидарна, и то, что на скользкую тему своего опоздания она заговорила прямо в аудитории, лишний раз свидетельствовало о ее взволнованном состоянии.

– Не переживайте, – попыталась утешить коллегу я. – При нашем транспорте трудно не опаздывать. Я вот выхожу заранее, но все равно иной раз вынуждена нестись как угорелая кошка. То пробки, а сегодня мою станцию метро вообще неожиданно закрыли. Пытаюсь войти – в холле толпа. Спрашиваю людей, давно ли они стоят. Те отвечают, что минут пятнадцать. По громкоговорителю неустанно повторяют: «Станция „Проспект Ветеранов“ закрыта, станция „Проспект Ветеранов“ закрыта». Я пробилась к служительнице, интересуюсь, в чем дело, а она мне то же самое: «Станция „Проспект Ветеранов“ сейчас закрыта». Я уточняю, надолго ли и работают ли остальные станции, а служительница на меня как рявкнет: «Сколько глухих развелось – и что вам дома не сидится? Твердишь вам, что станция „Проспект Ветеранов“ сейчас закрыта, а вы словно не слышите!» Я отчаялась и поехала на троллейбусе к соседней станции, до последнего сомневаясь, сумею ли проникнуть внутрь. По счастью, она работала, но я успела на занятия вовремя лишь потому, что очень быстро бегаю.

– Транспорт! – гневно выкрикнула собеседница, потрясая худенькими кулачками с безупречным маникюром. – Я опоздала не из-за него. Вы знаете, откуда я сейчас приехала? Из Большого дома. К нужному окошку оказалась длинная очередь, а служащие там крайне медлительны.

Поясню, что Большим домом в Петербурге зовут здание на Литейной проспекте, в котором долгие десятилетия располагается управление Федеральной службы безопасности.

Студенты с интересом подняли головы.

– В каком окошке? – автоматически уточнила я, шокированно глядя на Веру Георгиевну – она как-то мало увязывалась в моем воображении с ФСБ.

– В котором выдают справки маньякам, – несколько совладав с расшалившимися нервами, со вздохом удовлетворения произнесла коллега. – Теперь, по счастью, справка получена, и можно продолжать работать. А вам, бедняжке, все это еще предстоит…

Я, не веря собственным ушам, тупо повторила:

– Выдают справки маньякам?

– Впрочем, не знаю, – пошла на попятный Вера Георгиевна, – всем маньякам или исключительно педофилам. Я не выясняла.

В аудитории раздался стон. Уж не знаю, чего студенты так переполошились. У большинства из них косая сажень в плечах, рельефная мускулатура и рост выше моего минимум на голову. Даже возжелай Вера Георгиевна осуществить с кем-нибудь из них свои сексуальные фантазии, пойти против воли партнера ей бы не удалось – любой ученик насмерть зашиб бы ее легким движением пальца. Добавлю, что на женщину с избытком сексуальных фантазий собеседница походила не больше, чем участницы группы «Виагра» на невинных розанчиков, по простоте души ищущих детей в капусте.

– Ведь с пенсионерами университет заключает контракт только на год, а не на пять, как с остальными, – уже в привычной спокойной манере выпускницы института благородных девиц продолжила коллега. – Но когда я пришла с комплектом положенных документов, обнаружилось, что недавно к ним добавили еще один – о том, был ли ты судим за педофилию. Без него мои бумаги не взяли. А откуда мне знать, кто выдает справки педофилам, не правда ли? Как-то раньше не было нужды. Зато теперь я в курсе всей процедуры. Я вам сейчас дам номер телефона. Как только с вас потребуют отчета, маньяк вы или нет, обязательно по нему позвоните. Дело в том, что документ необходимо предварительно заказывать, а то съездите зря. А получать справку советую в ваш выходной день, чтобы не опоздать потом на занятия, подобно мне. Ох, кстати! Через тридцать секунд перемена заканчивается. Простите, мне пора.

И она, деликатно застучав каблучками по грязному линолеуму – цок-цок-цок, – скрылась в коридоре. А мы со студентами, полностью выбитые из рабочего настроя, остались, с новым, живым человеческим интересом глазея друг на друга.

Честно признаюсь – сколько лет преподаю в университете, а никогда почему-то не приходило в голову сексуально домогаться учащихся. Более того, мне не довелось сексуально домогаться даже вполне обученных индивидов. Очень я в данном отношении неразвита, имея весьма старомодные взгляды на взаимоотношения полов (сейчас страшное скажу: мне представляется куда более естественным, чтобы мужчина добивался женщины, чем женщина мужчины, и я не отрекусь от этого мнения, пока не обнаружу у собственного порога отряд полиции с наручниками наперевес, явившийся арестовать меня за неполиткорректность).

Теперь вот чувствую себя не оправдавшей самых светлых надежд министра, да и вообще упустившей в работе главное. Вот сидят они передо мной, такие юные, свеженькие… ммм… Интересно, если б они узнали, что я педофил, это бы положительно или отрицательно сказалось на учебным процессе? Возможно, больше народу посещало бы лекции, а некоторые начали добросовестнее выполнять домашние задания. Одни – надеясь меня умилостивить и таким образом избежать грозящего секса, другие, судя по теперешнему выражению лиц, вовсе наоборот (разбередил-таки министр фантазию, разбередил, а ведь в семнадцать гормоны и без того бушуют). Успеваемость бы повысилась, не исключено, постепенно развилась бы любовь к предмету (под предметом, разумеется, подразумеваю математику. А вы что подумали?).

Я прервала сама себя. Ну нельзя же быть такой извращенкой! Чиновники мне ласково – про секс, а я в ответ опять на производственные темы. Только разве я виновата, что при виде студента у меня взыгрывает условный рефлекс – невзирая на любые внешние обстоятельства, как можно лучше несчастного обучить. Бывало, начальство доведет почти до гипертонического криза, тащишься с кафедры в нужный корпус – привычного пейзажа не узнаешь, в висках словно отбойный молоток стучит. И вдруг обнаруживаешь, что с лучезарной улыбкой произносишь: «Добрый день! У кого-нибудь есть вопросы? Не стесняйтесь, пожалуйста, задавайте». Это означает – ты перешагнула порог аудитории и приступила к работе, а все остальные заботы автоматически остались в коридоре. После занятий ты их там найдешь в целости и сохранности, никуда не денутся.

Однако нынешняя проблема, увы, уже проникла в аудиторию и покидать ее не собиралась. При мысли о посещении Большого дома сразу падало настроение. Ненавижу справки, и они отвечают мне полной взаимностью, упорно брезгуя попадать в недостойные руки: то необходимое окошко будет закрыто, то меня коварно выставят из очереди, не говоря об антипатии, которую я вызываю у оформляющих бумаги дам. Даже безобидную фигульку о том, что грудная клетка у меня без патологии, редко удается заполучить с первого раза (не будем упоминать про моральный ущерб от издевательского вердикта «Органы в пределах возрастных изменений». Злобные медики, я не понимаю ваших гнусных намеков!). А уж ради документа из ФСБ наверняка придется там дневать и ночевать – притом что данное заведение занимает в моем списке приоритетного жилья почетное третье место с конца после тюрьмы и кладбища.

Радует лишь, что справки требуют пока исключительно от пенсионеров, вероятно почитая их наиболее опасными. У нас еще все впереди, а они напоследок как дорвутся! Хотя тех, кому за семьдесят, могли бы лишний раз в ФСБ не гонять – боюсь, секс не слишком для них актуален. Только не явилось бы это дискриминацией по возрастному признаку, противоречащей важнейшим принципам нашей демократии. Равно как освобождение от получения справки женщин, составляющих среди педагогов подавляющее большинство, стало бы дискриминацией по признаку половому. И плевать на то, что неполиткорректная наука психиатрия утверждает: ни одной женщины-маньяка природа пока не породила. Природа не породила – а общество поднатужится да породит. Тут-то мы и восхитимся прозорливостью министра!

Нет уж, лучше пусть по справедливости – все так все. Помните гениальную фразу Пятачка: «Любит ли Слонопотам поросят и, главное, как он их любит?» Наши начальники не сомневаются в ответе, и в целом я их понимаю. Вера Георгиевна, например, по должности старший преподаватель – без защиты диссертации, будь ты хоть гениальным педагогом с огромным стажем, выше не подняться. Полная ставка пять тысяч пятьсот. Полставки – две тысячи семьсот пятьдесят. Рублей. В месяц. Минус налог. Я готова в целях борьбы с инфляций перевести вам данную сумму в конвертируемую валюту. В долларах неплохо – почти сто. Ну а в евро примерно шестьдесят пять. И вот смотрит проницательный чиновник на эти цифры и думает: «А чего ради она вообще таскается на работу? В чем тут ее интерес?» (Бедняга еще не в курсе, что Вера Георгиевна к тому же поразительно хорошо преподает, а то бы его наверняка хватил удар.) И тут глаза его загораются радостным блеском. «Ага! – восклицает он, потирая руки. – Раскусил! А пускай они все принесут справки, что не маньяки». И чувствует свою полезность, даже необходимость – не зря протирает штаны, сообразил, уберег.

Не скрою, я и сама склоняюсь к мысли, что трудиться за подобные деньги способен лишь человек не вполне нормальный. Ну я и не претендую.

Странностей у меня немало (потерпите, полный список будет оглашен несколько позже). Одна из них весьма характерна для математиков – логическое мышление. Оно подсказывает, что, когда мы станем стары и немощны (ежели, конечно, доживем), к власти придут те, которые сейчас юны. Не воспитаем в них совести, ориентируя исключительно на наживу, – будут, как в старой сказке, сажать родителей в санки и отвозить в лес на съедение волкам. А не разовьем их ума – загубят окружающий мир так радикально, что, не исключено, мы от ужаса дружным строем поплетемся к волкам собственными слабыми ногами.

Поскольку очень хотелось бы избежать сей печальной участи, я выбрала в жизни место, на котором имею шанс повлиять в нужном направлении на максимальное число неокрепших молодых душ. Реализую ли шанс – отдельный вопрос.

Знаете, есть один нелепый анекдот, популярный среди педагогов.

Лежит на земле маленькая птичка лапками кверху.

– Что с тобой? – спрашивают ее.

– Да вот держу лапками небо, чтобы не повалилось и всех нас не задавило.

– И ты уверена, что это помогает?

– Нет, не уверена. Но, по крайней мере, я делаю все, что в моих силах.

Вот и я примерно так же. Может, небо обрушится, может, нет, однако я честно пытаюсь его удержать. А свидетельствует ли это о том, что я маньяк, пока неясно. Подождем справки из ФСБ – там служат профессионалы, им лучше знать.