Читать книгу Танго смертельной любви - Александра Миронова - Страница 5

Безуспешно борясь с разрывающей шрапнелью головной болью, Карл нарочито громко открыл дверь. Он почти сутки не был дома. Вначале выпал из реальности прямо за рабочим столом, а потом едва не задохнулся от невыносимой вони. Как всегда, чересчур усердная Мария вылила на него половину бутылочки нашатырного спирта, стремясь привести шефа в чувство. Девушка была в ужасе оттого, что, несмотря на царящий в тюрьме фирменный сумасшедший дом, шеф не подавал никаких признаков жизни, кроме громогласного храпа.

После трех чашек свежезаваренного кофе он выдержал несколько часов выматывающих бесед с двумя мужчинами из центра, чьи лица и глаза ничего не выражали. Пара прибывших походила на дохлых камбал, который день тихо тухнущих на синтетическом льду прилавка рыбного магазина. Последний раз он встречался с ними после перевода Коротышки в его тюрьму. Ходили слухи, что эти двое и отловили преступника, поэтому особо были заинтересованы в его сохранности. Они лично проверили тюрьму на соответствие и дали длительные нудные вводные данные о том, как нужно обращаться с особо опасным преступником.

И сейчас эти люди проявляли большой интерес к тому, как Коротышке удалось сбежать. Карл так ничего и не сумел им объяснить. На все вопросы у него был один ответ. Он вышел вчера в обед, чтобы выпить кофе, потом ему стало плохо и он уснул. Нет, к сожалению, ни кофе, ни торт нельзя взять на исследование. Он все выпил и съел. Где купил? Так в областном центре, куда ездил утром по делам, отвозил медиков, приводивших в порядок Коротышку после ночной драки.

Не добившись ничего вразумительного от Карла, пара пообещала вернуться к разговору завтра и отправилась в отдел кадров, изучать личные дела сотрудников.

Потом были вертолеты, собаки, специальное подразделение, рассыпавшееся по городу, словно бисер со старого цыганского ожерелья. Суматоха в тюрьме, слезы Марии, растерянность обслуживающего персонала. Этот день, казалось, никогда не закончится.

Страсти улеглись с закатом солнца. В этом городе после наступления темноты не спасали ни приборы ночного видения, ни собаки. Поиски отложили до утра, но Карлу так и не удалось уйти. Пришлось проводить внутреннее расследование и беседовать со всей сменой, пытаясь вычислить замешанных в этом деле охранников. Все были сбиты с толку и как под копирку рассказывали о неожиданном сне и усталости, сразивших их в самый неподходящий момент. Затем второй раунд переговоров с непрошибаемой парочкой, и только к вечеру Карл смог отправиться домой. Он адски устал и мечтал о теплой постели. Но вначале необходимо было выполнить святую обязанность.

За пять шагов до входной двери он достал ключи от квартиры из своего портфеля (пока строители трудились над его новым домом на окраине города, он продолжал обитать в узком домишке в самом центре, некогда принадлежавшем мэру) и принялся нарочито громко ими звенеть.

Это было старым ритуалом. Его и Алисы. Дочка слышала поворот массивного кованого ключа в старом замке в любом, даже самом отдаленном уголке дома, и всегда бежала навстречу. А Карл пытался догадаться, в каком виде сегодня будет его любимая девочка, большая охотница до маскарада. Он почти всегда угадывал – любящее отцовское сердце подсказывало.

Открыв дверь и тяжело переступив порог, он быстро окинул взглядом идеально чистый холл. Кажется, жена красила белый пол раз в неделю, чтобы сохранить его оригинальный цвет. Несомненно, Моника украсила бы собой передачу о тех фриках, которые вычищают унитазы зубной щеткой, а потом облизывают их, чтобы доказать телезрителям, что фаянсовые чаши стерильны. Но хотя Карл и не упускал возможности подколоть жену ее чистоплюйством и тягой к полной стерильности, граничащей с обсессивно-компульсивным расстройством, ему нравилась выхолощенность собственного дома.

Нравился этот длинный узкий белый коридор с высокими потолками, украшенными лепниной, оставшейся в наследство еще от первого градоначальника. Нравились выкрашенные в цвет сливочного мороженого панельные стены и вместительные шкафы, которая рачительная Моника разместила за ними. Ей удалось вырвать у узкого пространства всего один метр, но таким образом она убрала все лишне с глаз долой.

Карл вдохнул тяжелый запах вишни и ванили. Жена обожала ароматические свечи и жгла их сутками напролет, словно пыталась всеми возможными способами отделаться от запахов, преследовавших ее на работе.

Карл открыл ближайшую к нему дверцу и поставил тяжелый портфель во встроенный шкаф. Из бокового кармана он достал небольшую конфетку в блестящей обертке и оставил ее на полочке для ключей. Повесил в шкаф легкое пальто, которое надел вчера с оглядкой на непрекращающийся дождь. Карл снимал шляпу, когда услышал топот ножек.

Сегодня его девочка была принцесса. Розовой мармеладкой, облаченной в платье пунцового цвета, вызывающего резь в глаза. Алиса это платье просто обожала и в последнее время постоянно его носила.

– Папочка! – Дочка с разбегу кинулась Карлу на шею и чуть не снесла его с ног. Девочка подросла. По тому, как жалобно треснули швы на ярком платье, это стало особенно понятно. Пожалуй, стоит заказать портнихе новый костюм для Алисы, точно такую же модель. Раз уж она ее так любит.

Карл крепко обнял дочь и поцеловал в кудрявую макушку, украшенную ярким бантом в масть платью.

– Я принцесса, – пояснила Алиса отцу.

– Я вижу, милая.

– Красиво? – Алиса взялась за юбку и покрутилась перед отцом.

У Карла в глазах зарябило от искр, которые отбрасывала ярко-кислотного цвета ткань.

– Смотри, папа, я делаю солнышко! – Алиса снова закрутилась на месте, в надежде, что ее юбка закружится вместе с ней и высоко поднимется вверх, образуя «солнышко».

Карл притворно закрыл глаза и замер в восхищении.

– Самое настоящее солнышко, милая. Я просто ослеп от такой красоты!

Алиса счастливо засмеялась, и Карл снова привлек ее к себе. Его кусочек счастья, его отрада и глоток другой жизни. Чистой, неизгаженной.

В обнимку с дочерью, болтающей обо всем на свете, они прошли через белый коридор в столовую.

Сюда Моника принципиально не стала проводить верхний свет. Предпочла снабдить небольшую комнату свечами в старинных медных подсвечниках. Карл поспорил для приличия, но в целом полностью положился на жену. Он доверял вкусу Моники и даже не сомневался, что пожар она не допустит ни при каких обстоятельствах.

Свечи, повсюду свечи. Наглухо задрапированное окно, тяжелые дубовые панели низко висящего потолка. Свечи сжигали кислород, отчего слегка кружилась голова и размывалась реальность. Переступая порог столовой, Карл немедленно погружался в полудремотное состояние, все рефлексы притуплялись. На какую-то долю секунды ему показалось, что сейчас он потеряет сознание. Сегодня его рефлексы были и так не в лучшей форме.

Массивный дубовый стол был накрыт к ужину. Как обычно, без Карла есть в этом доме не садились, даже несмотря на поздний час. Кипено-белая скатерть. Накрахмалена, безупречна. Старинные голубовато-серые, истертые временем и полировкой широкие тарелки с золотистыми вензелями (Моника утверждала, что они достались ей от прабабушки). Они служили подставкой для тарелок поменьше, в которые уже был разлит прозрачный, как слеза, бульон. В нем плавало хирургически точно нарезанное вареное яйцо. И только под тарелкой Алисы была положена широкая клеенчатая салфетка, призванная минимизировать ущерб.

– Фу, суп, – немедленно запротестовала Алиса.

– Милая, нужно обязательно есть жидкое и горячее, хотя бы раз в день, – ровным тоном прервала детские страдания Моника, входя в комнату.

– Здравствуй, дорогой, – кивнула она мужу.

– Здравствуй. – Карл нарочито небрежно отодвинул стул, стоявший в изголовье стола и больше напоминавший трон. Тот прочертил на паркете очередные царапины. Моника вздрогнула, но не подала виду, что ее это расстроило.

Потрепав дочь по голове, Карл с трудом втиснул свое большое тело между двумя ручками.

– Давно пора купить новые стулья, – угрожающе начал он.

– Хорошо, – кивнула жена.

Карл знал, что завтра же мебель в столовой будет заменена.

Моника подошла к крутившейся на стуле Алисе и попыталась заправить той за воротник платья белую тканевую салфетку.

– Не хочу, – снова закапризничала девочка. – Я так буду кушать!

– Есть, – автоматически поправила Моника и ловко завернула уголок салфетки за отворот наряда принцессы.

– Кушать, – уперлась Алиса и содрала салфетку. Моника перехватила ее руку, не повышая голоса и не теряя терпения, снова попыталась вернуть салфетку на место.

– Милая, ты запачкаешь свое платье. Где ты видела принцесс в грязных нарядах?

– Ты постираешь, – возразила Алиса. Карл фыркнул, довольный сообразительностью и находчивостью дочери.

– Оно испортится, потому что порошок и частые стирки разъедают ткань. – Моника постаралась отвлечь дочь разговором и снова заправила уголок салфетки.

Алиса задумалась, но не смогла сразу подыскать достойный аргумент. Моника, удостоверившись в том, что наряду дочери ничего не угрожает, вернулась на место. Высокая, тощая, в простом узком темном платье. Родись она лет сто тому назад, вполне могла бы послужить моделью для «Американской готики» Гранта Вуда. Сухая, аскетичная, строгая. Стянутые в тугой узел внизу затылка русые волосы, лицо, на котором морщины уже пропахали глубокие борозды. Неизменная белая нитка жемчуга, как и тонкие поджатые губы вкупе с осуждающим взглядом, лишь добавляли ей сходство с героиней картины.

Казалось, Моника не одобряла все, что мешало идеальному для нее порядку вещей. Не одобряла мужа, набравшего за последние десять лет более полцентнера веса. Не одобряла бунтующую и неповинующуюся дочь. Каждый раз, когда она смотрела на Алису, во взгляде не было ни капли любви, нежности или сочувствия. О гордости и восхищении и речи не могло быть. Единственная эмоция, которая легко читалась на этом простом суровом лице, было удивление. Непонимание: как она могла породить эту принцессу?

Старинные напольные часы из красного дерева пробили девять. Время ужина.

Моника села напротив мужа. Она заняла лишь половину сиденья, на стуле оставалось еще место для женщины такой же комплекции.

– Суп недосолен. – Карл сердито бросил ложку в бульон. Брызги разлетелись по кипенной скатерти.

– Я принесу солонку, – тут же подскочила Моника и бросилась на кухню.

– Папочка, я не хочу суп, – заканючила Алиса, едва мать скрылась из виду.

– Мама сказала съесть, – встал на сторону жены Карл.

– Но я не хочу, – продолжала настаивать Алиса, в глубине души понимая, что спорить бесполезно. Папа всегда поддерживал маму, когда ее не было в комнате. Но попробовать стоило.

– Съешь суп, а потом будет сюрприз, – заговорщицки прошептал Карл, не заметив жену, вернувшуюся в комнату с солонкой.

Моника протянула ее мужу и вернулась на свое место. Алиса подмигнула своему сообщнику и до конца ужина бросала на него такие красноречивые взгляды, которые заметил бы и слепой. Моника слепой не была.

После окончания ужина, состоявшего из бульона, стручковой фасоли с куриной грудкой и вишневого киселя, отец подозвал к себе дочь. Чмокнул ее в висок, поправил платье. Завтра, завтра же скажет секретарше, чтобы позвонила портнихе. То же самое, только на размер больше. Или на два?

– Папа, а где сюрприз? – громко и влажно зашептала Алиса отцу в ухо так, что ее можно было услышать и в другой комнате. Карл старательно избегал осуждающего взгляда жены.

– В нашем секретном месте. Помнишь, где это?

– Да. – Алиса кивнула и, бросая осторожные взгляды на мать, вышла из комнаты на цыпочках, стараясь быть незаметной и невидимой.

– Ей нельзя сладкое в таких количествах, – повторила Моника старую, как мир, и заезженную, словно бабушкина пластинка, мантру, едва за дочерью закрылась дверь. Она повторялась в их доме каждый день с того момента, как Алисе исполнился год. Но муж оставался непоколебим.

– Одна конфета беды не сделает, – отмахнулся он от жены. – Хуже не будет, – добавил он, давая понять Монике, что осознает все, что происходит. Моника не стала спорить. В последнее время она вообще никогда не спорила.

– Эта сирена вчера и твое отсутствие… Кто сбежал? – поинтересовалась она, вставая со стула и начиная собирать посуду.

Карл снова с громким и протяжным скрежетом отставил стул от стола. Моника вновь вздрогнула, но не проронила ни слова.

– Коротышка.

– Тот самый?

Карл кивнул и потянулся за сигаретами. Он знал, что Моника не переносит табачный дым, но ему было плевать. Она все равно не выскажет никаких эмоций. Карл чиркнул спичкой и глубоко затянулся.

Моника подошла к единственному небольшому окну гостиной, которое на ночь закрывалось светомаскировочными шторами и жалюзи. Распахнув шторы и подняв жалюзи, она отворила половину окна. В дом ворвались свежесть, запах дождя и даже отдаленное кваканье лягушек – единственные звуки природы в сером городе. Она задержалась возле окна и попыталась вдохнуть полной грудью. Не получилось. Платье было слишком узким. Досчитав до десяти, она снова закрыла окно, тщательно опустила жалюзи и задернула шторы. Все, что происходило в доме, должно было оставаться подальше от любопытных глаз. Особенно сейчас.

– Сколько? – глухо спросила она.

– О чем ты? – неловко спросил Карл, едва не поперхнувшись табачным дымом.

Моника даже не улыбнулась, хотя еще несколько лет тому назад безыскусная ложь могла ее позабавить. Но не сейчас. Карл так и не научился врать, хотя все время воображал, будто ему это прекрасно удается.

Моника повернулась и молча посмотрела на мужа. Тусклый, как обычно осуждающий, рыбий взгляд.

В коридоре раздался грохот – Алиса не нашла секретное место и поэтому крушила все, что попадалось под руку. Кажется, это был его портфель. Карл вскочил, стул упал.

– Пойду помогу Алисе.

С неожиданной быстротой и гибкостью, словно кошка, застигнутая за воровством, Моника бросилась к двери и закрыла ее собой. На секунду Карл заметил, как блеснули ее глаза. Моника плачет? Совершенно невозможно. Эта женщина была не способна испытывать эмоции. Они все замерзли в той холодной воде, на дне озера.

– Карл, зачем ты это сделал? О чем ты только думал? Что с нами будет, если тебя посадят?

– Ну ты так уж точно выживешь, – попробовал усмехнуться Карл, но осекся при виде жены, не оценившей шутку. Казалось, она еще больше побледнела, хотя это было невозможно. Карл снова вернулся к привычной манере разговора. Перешел в наступление – лучшая защита с Моникой:

– А что будет с Алисой, когда нас не станет, ты подумала? А так я смогу отправить ее в колледж, ее там чему-то научат, и она сама сможет…

– Не сможет! – Голос Моники сорвался на крик. Карл на долю секунды обернулся в соляной столб. В последний раз Моника кричала в день, когда родилась Алиса. – В колледж не берут в двадцать пять лет! Туда вообще не берут тех, кто даже конфету на полке найти не может! На одной-единственной полке, где она лежит каждый день вот уже пятнадцать лет подряд!

Моника осеклась. Алиса стояла на пороге и сияла от счастья, в руках она держала конфету. Небольшую, в яркой, блестящей и шуршащей, как она сама, обертке. Алиса с удивлением смотрела на родителей. Она не могла сформулировать, что конкретно, но кое-что произошло. Наверняка из-за нее. Алиса скривилась и приготовилась разрыдаться.

Карл, как всполошенная наседка, бросился к дочери.

– Милая, какая ты умница, так быстро нашла? Я думал, ты вообще никогда не найдешь эту конфету, я ее так хорошо спрятал сего-дня. – Карл крепко обнял дочь и прижал к себе. Закрыв глаза, чтобы не видеть жену, почувствовал, как с головы Алисы съехал яркий бант. Автоматически поправив его, он ощутил, как дочь напряглась и задумалась.

– Правда? – неуверенно спросила Алиса. Хотя если папа так говорит, значит, так оно и есть. Папа не может врать. Но тем не менее что-то во всем происходящем ее смущало.

– Правда-правда, – заверил дочь Карл и увлек за собой в сторону выхода. – Пойдем, поможешь папе разложить бумаги. А то я без тебя не справлюсь. Старенький уже, забываю, где у меня что лежит.

– Я тебе помогу, папочка, – тут же вызвалась Алиса, раздумавшая плакать. Папа ее любит, значит, все хорошо, ей просто показалось, ничего не случилось. – Ты же мой папа, и я должна заботиться о тебе, – с гордостью добавила девушка.

Моника смотрела им вслед. Слушала, как топот ног становится все более приглушенным. Они шагали синхронно. Отец и дочь. Впрочем, как обычно. Потому что Карл был лучшим отцом на свете.

Точными, выверенными по секундам движениями она собрала посуду со стола и отнесла на кухню. Мгновенно перемыла. Она ненавидела откладывать дела в долгий ящик. Аккуратно разложила старинные тарелки на хрустящем вафельном полотенце, чтобы то впитало влагу. В последнее время Моника заметила, что позолота совсем истончилась и стерлась, и не хотела еще больше травмировать тонкие воспоминания о жизни ДО.

Вернувшись в столовую, она сдернула кипенную скатерть и тут же заменила ее точно такой же, которую извлекла из второго ящика дубового комода. Предыдущая скатерть отправится в стирку, а свечи на переплавку. В соседнем городке Монике удалось отыскать потрясающего свечника, который умудрялся дарить небольшим огаркам новую полноценную жизнь.

Она бережно упаковала наполовину сгоревшие свечи в коробку и заменила их новыми. В тусклой комнате ничто более не намекало на то, что полчаса назад здесь обедала семья и почти разыгрались страсти. Почти. Всегда это «почти».

Еще раз прислушавшись и автоматически удостоверившись, что Карл и Алиса больше не спустятся вниз (она великолепно знала, что сейчас дочь достает из портфеля и рассыпает все бумаги мужа по полу, а тот их собирает, восхищаясь помощью своей девочки). Затем Карл немного поработает, выдав Алисе лист бумаги и ручку, чтобы занять ее чем-то хотя бы на десять минут (дольше девочка не могла концентрироваться). Затем он отведет дочь в ванную, умоет и положит спать, прочитав книжку на ночь. А у нее есть полчаса для себя.

Достав из глубины буфета небольшую бутылку с шампанским (она всегда покупала их в другом городе. Они были такими, как нужно – порционными, одна на два бокала). На этот раз это был напиток под названием «Rose», изготовленный в Провансе. Что-то новенькое, такое она еще не пробовала. Дрожа от предвкушения, Моника взяла два бокала Moser с полки и сложила их в небольшую корзинку, следом отправила и шампанское.

Затем, вернувшись в столовую, подошла к тяжелой дубовой двери, ведущей в ее вотчину. С трудом отворила ее и начала спускаться в подвальный этаж, где располагалось ее похоронное бюро.

Лестница была винтовой, сделанной из дуба. Стены вокруг – выкрашеными в теплый кремовый цвет и увешанными фотографиями. Настоящая галерея славы. Карл не разрешал держать эти фото в доме, даже порывался выбросить, но Моника отыскала их в мусоре и забрала себе. В бюро вешать не решилась, чтобы избежать никому не нужных вопросов. А вот в галерее – в самый раз. Карл никогда сюда не заходил – был суеверен до чертиков. А ей доставляло удовольствие разглядывать старые фотографии снова и снова, погружаясь в счастливое прошлое хотя бы на несколько быстротечных мгновений.

Помимо фотографий, стены украшали разнообразные грамоты и награды. Моника замедлила шаг, в очередной раз любуясь семнадцатью золотыми медалями, четырнадцатью серебряными и тремя бронзовыми – чемпионаты страны, континента, мира. Вот три, самые заветные, – женщины с крыльями, над которыми тесно переплелись пять колец. Олимпийское «золото».

Были здесь и те самые статьи в рамках – «Олимпийский чемпион спас беременную жену и еще двенадцать человек из рухнувшего в горную реку автобуса». «Абсолютный чемпион мира по плаванию попал в больницу, врачи дают оптимистичные прогнозы». «Папа Карло объявил о завершении карьеры».

Это была последняя статья перед металлической дверью в офис. Набрав код, Моника отворила ее. Офис Моники не имел ничего общего с ее домом. Здесь она даже не пыталась создать видимость уюта. Окна были оголены и тщательно вымыты. Сквозь них слабым потоком вливался тусклый грязный свет одинокого фонаря. Голые стены, бетонный пол. Под потолком металлические балки. Все серое, безжизненное.

Двести метров стерильного пространства с окнами по всему периметру. Они всегда были приоткрыты, несмотря на время года. Вот и сейчас сквозь них в мастерскую вливалась спасительная влага, свежесть и запах жизни, который не смог задушить даже намертво въевшийся в стены помещения аромат.

Намертво. Какая ирония.

Моника достала из корзинки бокалы и бутылку и поставила их на маленький металлический столик возле входа. Затем не торопясь расстегнула четыре верхние пуговицы платья, так, чтобы сквозь открывшийся вырез кокетливо выглядывало нежно-розовое кружево нижней рубашки.

Она медленно и осторожно достала из тугой прически шпильки. Тяжелые волосы рухнули на спину. Моника тихонько застонала. Разливаясь по плечами, волосы выпрямляли корни, вызывая прилив крови к голове и принося удовольствие.

– Добрый вечер, мистер Смит, – тихо прошептала она, постаравшись вложить в голос нежность и таинственность. – Простите, я немного задержалась. Дадите мне еще одну минуту? – Она улыбнулась своему визави.

Повернувшись к столику, на котором стояло шампанское, Моника выдвинула верхний ящик, достав из него ярко-красную помаду и зеркало в серебряной рамке. Медленно, очень тщательно, покрывая каждый миллиметр, накрасила губы. Посмотрев в зеркало, поправила волосы – она осталась довольна увиденным. Красный цвет полностью преобразил ее.

Вместо аскетичной фермерской жены зеркало отразило розу, раскрывшую лепестки на полную мощь за несколько мгновений до того, как обрушить их на землю, сдаваясь под натиском неизбежности. Недавно срезанную в с любовью взращенном саду, с подсохшей росой и полностью раскрывшимся ароматом. Терпким, зрелым, стойким. Моника улыбнулась красивой женщине в зеркале и повернулась к мистеру Смиту.

– Ну вот, я готова. Надеюсь, не заставила вас ждать?

Привычным движением она открыла бутылку с шампанским и разлила его по бокалам, затем медленно подошла к мистеру Смиту, лежавшему в самом дорогом гробу из ее коллекции. Красное дерево, обжигающе-белый атлас с серебристым отливом. Вставив бокал в окоченевшие руки, салютовала ему:

– За нас!

Женщина внимательным взглядом окинула своего клиента, семидесятидевятилетнего директора налоговой конторы. Умер вчера от сердечной недостаточности. Обмыт, одет и доставлен сыновьями, едва ли не танцующими от радости, что папаша-скряга наконец-то отошел на тот свет, оставив им солидное состояние. Она с трудом уговорила их потратиться на дорогой гроб. Сами они остановили выбор на самом простом и дешевом, но Моника настояла. Когда нужно, она умела быть убедительной. И теперь считала, что мистер Смит должен ей по гроб жизни, в прямом смысле этого слова.

Ну, хорошо, что может предложить ей старый скупердяй?

Моника на секунду прикрыла глаза и начала импровизировать:

– Милый, не стоило так сильно ревновать. Это всего лишь курьер, который просто принес цветы. От кого? Я не знаю, там не было подписи, ты же сам видел эту карточку. «Самой красивой женщине на свете». Да, мне, а ты что, сомневался?

Сделав большой глоток шампанского, Моника села на стульчик на колесиках, стоявший возле гроба безмолвного мистера Смита. Поправила бокал в его руках.

– Смотри, к чему это все привело? Теперь ты даже глоток шампанского не можешь сделать. И чего ради, вот скажи мне?

Круто развернувшись на стуле, она отъехала от своего собеседника на два метра и дотянулась до металлической тумбочки на колесиках. Из верхнего ящика достала кофр с профессиональным гримом. Поставив его на колени, вернулась назад. Внимательно посмотрела на почившего в бозе налоговика и вздохнула:

– Ну что ты молчишь? Скажи уже что-нибудь! Да, тебе не повезло, ты женился на красивой молодой женщине, которая волнует мужчин. Но я бы на твоем месте этим фактом просто гордилась.

Моника открыла кофр, достала тонкую кисточку и одну из баночек с темным тональным кремом. Аккуратно обмакнув кисточку в грим, она пододвинулась к мистеру Смиту и провела первую линию на застывшем лице. Линия избороздила мраморно-холодный лоб, и на секунду показалось, что мистер Смит действительно сердится.

– Я и подумать не могла, что тебя это так сильно расстроит!

Капля искусственных слез покатилась из правого глаза мистера Смита. Моника достала салфетку и аккуратно промокнула ее, увлажняя щеку.

– Ну что ты, милый, не плачь, не надо. Слезы – это признак слабости мужчины. Вот Карл…

Она осеклась, Карл не имел никакого отношения ко всему происходящему здесь и не должен иметь. Ловкими привычными движениями она растушевала по увлажненной щеке тональный крем телесного оттенка, моментально скрывший мертвенную синеву щек почтенного мистера Смита.

– Вообще-то это мне стоило тебя ревновать! Почему? И у тебя еще хватает наглости спрашивать?

Одним глотком она осушила свой бокал до дна и бросила взгляд на бокал мистера Смита, в котором крошечные пузырьки все еще продолжали всплывать на нежно-розовую поверхность. Нет, не стоит.

Один бокал, этого вполне достаточно. Она потянулась к кофру и достала помаду телесного оттенка. Выбрала самую тонкую кисточку и принялась наносить пигмент на губы покойника.

– А вот почему! – Моника даже повысила голос, входя в образ. – Да на тебе помада, которую ты даже не потрудился стереть!

Моника замолчала, таким образом обдав волной презрения своего неразговорчивого собеседника. Выдернула бокал из рук мистера Смита и сделала большой глоток. Встала, от возмущения у нее дрожали руки, да так, что она чуть не выронила драгоценный бокал.

– Ты этого просто не стоишь. Пусть тебя сожрут черви за все твои грехи!

С этими словами Моника допила оставшееся шампанское и закончила свою работу. Через две минуты в мастерской не осталось и следа от пиршества. Лишь мистер Смит, суровый, как и при жизни, неодобрительно взирал на закрытую за Моникой дверь.

Поднимаясь по ступенькам, она вспомнила, что не собрала волосы в пучок. Решила это сделать на ходу, но шпильки выскользнули и упали на пол. Моника попыталась их поймать, корзинка с бутылкой и бокалами выпала из рук, раздался грохот, за которым Моника не услышала, как хлопнула внутренняя дверь, ведущая из столовой дома в ее офис.

Собрав последствия катастрофы и поворачивая на очередном вираже, Моника наткнулась на собственного мужа, державшего в руках золотую медаль Олимпийских игр – след былого величия. Она остолбенела, но Карл был удивлен не менее ее. Он смотрел на почти забытую, но такую родную женщину. Светлые волосы закрыли строгое унылое платье, укутав ее в пшеничные шелка. Губы, сохранившие след красной помады, припухли от попыток ее стереть и стали яркими от въевшихся пигментов. После выяснения отношений с мистером Смитом на щеках все еще розовел румянец, словно в мастерской она общалась не с покойником, а с голландским живописцем, волшебным образом превратившим ее лицо в старинную картину, на которой целомудрие скрывает под собой страсть.

Карл сделал шаг вперед и провел рукой по волосам Моники.

– Ты ведь позаботишься о ней? – все, что он сумел выдавить из себя перед тем, как привлечь к себе жену и поцеловать. Впервые за последние двадцать пять лет.