Читать книгу Глобус Билла. Четвёртая книга. Дракон - Александра Нюренберг - Страница 2
1. НЛО, ДНК и УК
ОглавлениеВспыхнул легонько запад и погас, следующая вспышка заставила себя ждать и томительное, высасывающее душу чувство устремилось в темноту, к затаившимся горам. Было подозрение, что они идут, ворочаются в темноте. Когда снова включили зарницу, одному рыжему отпрыску монархии не удалось рассмотреть чёрные вершины, изломанные гребешком из дядиной кунсткамеры.
В общем – птичий шторм.
Сегодняшним вечером произошло что-то за горизонтом, далеко в океане. По всему восточному полушарию Эриду широкими взмахами мёл воздушный поток.
Да, долго бабье лето не протянуло. Осень не осталась равнодушной к своим правам. Ветер ознобный и напряжённое с проступающими проводками слабых молний небо придуманы наскоро.
Язык океана задумчиво слизывал песчаные пляжи за пустырём, из окна исторической школы видно – вот молча поднимается и застывает загнутая кошачьим язычком волна весом в паровоз.
Береговая линия, как наваленная к переезду мебель, и столбы прежних непонятных сооружений большого города, покинутого за одно поколение до катастрофы, выглядели одинаково.
На континенте за проливом разгоралась вонючим угольком война. Грязный коптящий очаг был вдвинут в границы какой-то местности с названием, напечатанным на политической карте. Теми же, кто подбрасывает в чадящий огонь всякую сгораемую материю, называли две державы, некогда так охотно расставшиеся с рабством.
Но так ли это? Разве? Целые две державы? Да вы что? Господа? Так-таки две державы? Множество людей, занятых своими жизнями, что ли? Вот так, за ранним завтраком, миллионы начали войну? Мы ведь с вами не дети малые, и не Билл Баст, который готов верить всяким пустякам. Два человека отдали эту пару приказов.
Да вот же они. Что? Разверните газету… да нет, не разворачивайте – они всегда на первой странице. Не разворачивайте. Вы их знаете. Вот они.
Это они и только они объявили войну. Но будут потом говорить не о них, таких временных, таких слабых и грозных, – будут говорить о двух державах, о миллионах людей, которые, читая газету, между двумя кусочками поджаренного хлеба двинули через океаны, через реки, по воздуху, под землёй машины со смертью и вонью.
А эти двое мирно проживут свои жизни и возникнут переводными картинками на страницах уже не газеты – учебника.
Повинуясь дяде Мардуку, они на свой страх и риск начали эту войну.
Дядя Мардук имел свои резоны. Не думайте, что только одна мелкая мстительность и желание наказать неведомого каменщика из переулка, нарассказавшего всякой ереси его племяннику, послужили мотивом.
Но пути дяди Мардука неисповедимы.
Война начата, она будет идти, как говорят про войны, пока не сожрёт всё, что сможет.
Малые звери лесостепи выглядели великанами, когда вылезали из норок и с мучительной любознательностью вглядывались в притихшую дорогу к проливу.
Ловушки и звери, которые их обходят, занимали мысли Энкиду. Вместе с темноватым туманом в самой глухой части леса он рыскал в поисках следов.
В доме дядины аномалии пока не проявлялись. Он притих после продажи пастбища, возможно, раздумывал о дальнейших судьбах этой земли.
После бессонной ночи Билл принял решение погулять. Как и все незначительные решения, это было принято внезапно, с последним глотком нелюбимого Биллом чая, потому что кофию дядя перестал давать. Объяснил, что перебои. Мол, продукты выдаются нуждающимся по карточкам, а он не может транжирить дефицит, когда народ страдает.
Билл умолял друзей нарисовать ему карточки, потом попытался купить кофий на чёрном рынке. Наконец, он прямо взмолился. Дядя злорадствовал.
– Ну, если ты хочешь возвести социальные перегородки между собой и народом.
Билл сказал, что ему всё равно, возведёт он перегородки или нет. Напрасно старался, кофию ему не дали.
Он никому не сказался, ушёл в недавно рассекреченные дядей конюшни и окликнул самого большого и самого гнедого коня с квадратной от мышц грудью, с тонкими ногами, помеченными узлами силы в коленях.
– Давай-ка от них… этот чай.
Конь дружелюбно отозвался и, извернувшись, больно укусил Билла в плечо. Билл остался доволен лаской. Он посмотрел по сторонам и жарко поцеловал коня в белые, пахнущие травой зубы. Конь лязгнул зубами в сантиметре от щеки Билла, а когда тот отошёл за бархатом, чтобы обтереть запачканный конский лоб, попытался поддать Биллу нечестным и обидным манером.
– Но, но. – Билл толкнул коня кулаком. – Будто ты не жаждешь побыть один одинёшенек и всё-всё обдумать. Ну, или почти всё. А?
Конь прорычал что-то, но уже сдержанней. Когда большое тело Билла взгромоздилось в седло, он и ухом не повёл. И то – садился в седло Билл, как обрывок тополиного пуха, из тех, что летали по Гостиной в далёком июле.
С коня далеко распечатан огромный осенний лист, накрывший полуостров. Холмы скоро из разноцветных сделаются бурыми и серыми.
Рыжий на гнедом, оба раскачиваясь в такт движению полуострова на скользящей в океане плите, спустились с холма и вынырнули на плече нового вылезающего и не вылезшего из пучины земли краснокожего гиганта. Синий глаз следил сверху, смыкаясь в сонных осенних слезах. Клетчатый и пёстрый плед на холмах принимал формы тел и повиновался малейшему движению воздуха. Озёрный народ, выкупленный Асом одну полную луну тому, мало показывался и попадался, но если уж что – то именно в таких пледах на широких плечах. Ноги торчали внизу, как если бы холм приподнялся на столбах и пошёл себе.
Быки скромничали – или пастухи узнали о том, что новые боги облагодетельствовали их, – но приключение с деревом не повторилось, хотя частенько Билл отправлялся погулять, то ли чтобы заново испытать терпение Судьбы… а может, ему всё-таки хотелось украсть телёночка.
Мелькнула струйка дыма за холмами, скорее угаданная в остром приятном и волнующем полудне, нежели отражённая зрительным нервом… Билл и конь оказались вследствие своего неторопливого пути на площадке, нарочно выровненной кем-то для танцев. Кругла поляна, трава вытоптана, но любовно уложена, как солнце на фреске.
Где горит? Запах огня, ни с чем не сравнимый, наполнил лёгкие… Билл привстал в седле, и конь замер, потом повертелся, предоставляя всаднику обзор.
Осенний запах полз между холмов. Кто тут листья жёг…
Никто.
Вращающимися линиями очерчены холмы. Напряжённое движение самых крохотных частиц света, из которых сложен мир, здесь становилось явным. Это не зависело от качества освещения. И ночью вокруг звёзд возникали такие же круги. Всё это напоминало картинки одного нибирийца, доброго и очень нервного чистокровки.
И таким же нимбом очертился силуэт на склоне поблизости, хотя сам силуэт был сложный, вроде отдельного пейзажа.
Билл понимал, что его карие глаза округляются и светлеют, как всегда происходило с ним от изумления. В общем, никогда эти штуки так не округлялись и не светлели.
Глаза, чей взгляд он встретил, были больше.
Всё остановилось на площадке, только лист с ближайшего дерева летел, планируя на воздушной волне.
Бурые с металлическим блеском, как перья у голубя, чешуи, соединяясь, создавали сплошную линию могучего тела. Металл густо зеленел, но когда конь сделал шажок – Билл простодушно изумился: вот он, лиловый!
Какова стройность, как легко злобные бугры мышц спрягаются в целое, очерченное самой маленькой, самой нежной рукой художницы.
Хвост огибал холм, как непереведённое предложение иностранного журналиста из комментария к отечественному приговору.
А вот и глаза: тот взгляд, который втянул Билла прежде, чем тот осознал. Каждый размером с обугленную табличку из свайной избушки, пульсирующий, как готовая прорасти виноградина.
Даже отсюда Билл увидел, что в глазу темнеет двойной зрачок.
Что-то произошло, веко прикрыло взгляд… на мгновение Билл освободился от власти дракона. Он успел немножко подумать…
Откуда он взялся? Как полёт такой массивной штуки, вдобавок отягощённой наверное, таких же габаритов душой, остался тайным?
Повадка самолёта-истребителя, решившего передвигаться по земле. Билл, легко покачиваясь в люльке седла, расхаживал на лошадиных ногах на расстоянии…
А какое считается безопасным?
Конь издал звук, не разжимая рояльных челюстей. Вышло такое грозное ворчание, что громада дракона напряглась.
Медленно дракон двинул к ним. Осень запахла острее, и дух её иссяк. Небо тоже остановилось. Билл не мог объяснить, но явственно увидел своё сердце – красное с трубками, вроде гнезда птицы возле почтового ящика.
Встреча была неминуема и… встречу прервали.
С небес рушился кусище подвесного потолка, что ли. Сначала казалось, что это нечто твёрдое, затем, когда предмет приблизился, привиделось движение: извивалось и дёргалось то, что небу чуждо.
Что-то падало с ожившего задёргавшегося неба. Конь и дракон остановились в пылу враждебной страсти, и дракон скосился попугайчиком, а противник его, который чувствовал себя веселее с всадником, посмотрел в упор, основательно.
Билл задрал голову. Нечто выросло в небе – взбесившееся облако, решившее жить разумной жизнью или морское животное, плавная лента для волос, покинувшая чьи-то мысли.
Небесное неопознанное тело росло… Чёрт побери, это… Это!.. Да не мо…
Но не призывай чертей.
Конь повёл себя на удивление достойно. В панику он не впал, а гордо подняв химерический лик, в развевающемся дыме гривы смотрел в небо.
Дракон тоже взглянул, а потом решив, что это-то и есть подходящая минута, вернулся к новому знакомству. Новые персонажи жизни занимали его сильнее обрушающихся потолочных балок. В небе для него всё прочитано.
В том, что двухголовый неправильный дракон значится на втором плане, он не сомневался и собирался всё расставить по местам. Кого-то он этой самоуверенностью напоминал.
Ну, конечно – дядю.
Билл, краем глаза приметив краткий путь среди холмов позади, соскочил с коня, пихнул плечом в бок. Мог бы так стену приласкать. Упёрся ладонями в коня, вспоминая, как двигать упрямые диваны. Конь яростно и обидчиво заржал, устроил из себя новогоднюю свечку и, крепко впечатав передние копыта в землю, нечаянно и основательно приложил Билла.
То, что в его храбрости усомнились, оскорбило аристократа.
Штука валилась прямо на площадку. Билл, упавший на колено и кулак, вскочил и закричал на коня.
Тут же с криком Билла неопознанный предмет рухнул.
Билл, отвлёкшись в процессе отступления, не поверил – извините, но это так – глазам, вот этим карим, глуповатым. Стежки толстенного, в бедро толщиной, каната, полопались и торчали. Целостность утратилась, краски поблёкли, но узнать можно.
– Спрут, милый! – Воскликнул Билл. – Как же ты… ну, здравствуй.
Рухнул флаг государства Нибиру, рухнул с размаху, не сгорев в атмосфере, и дракон, задрав слишком поздно башку, ничего, вежливо выражаясь, не понял, хоть был не глупее Билла. Ткань трёх цветов скомкалась и распялилась на драконьем хребте, показывая сумасшедший символ чего-то там.
Конь, не испугавшийся, от изумления прянул и поскакал. Он счёл исчезновение противника с поля боя доказательством нечестной игры.
Билл с облегчением заметил, как он скачет прочь и изредка останавливается, оглядываясь.
Билл подбодрил его, махнув.
Дракон оказался в цирке шапито. Появился новый холм.
Скиталец-флаг был утомлён и грязен: свинец прави и ржавчина цепей, отравленная кровь народа и скисшее вино аристократии пропитали его насквозь до ниточки, превратив эту ниточку в прут решётки вечной.
Четверть года по нибирийскому гражданскому счёту он гнался за беглецами, преодолевая духоту безмолвия и увязая в чернилах, облипая пудрой утраченных сожжённых вселенных.
И теперь настигнув Эриду, он нашёл-таки на кого обрушиться: на символ безраздельной власти.
Тело дракона, светящееся под тканью, прожгло флаг в нескольких местах, будто там поместилось настоящее созвездие. Флаг был изжёван космосом, но опасен. Слюна спрута изменила структуру полимеров, а ядовитая пыль далёких уголков мира въелась в плетение ткани. Вершина творения лёгкой промышленности.
Хребет дракона шевелился с отчаянной тщетностью под этим грузом. Билл пожалел дракона. Вот запопал…
Дракон осознал, что очутился в ловушке, и звуки сопения и недоумения сменились испуганным воем бедного животного. Вой звучал приглушённо.
Грохот, как положено, запоздал и обрушился из заповедника серебристых облаков, где должно рождаться только прекрасное, минутою позже.
Билл смотрел… смотрел:
– Да ты запутался.
Разноцветный холм затих. Красавец дракон сделался тушей для разделки на второе. Где гордость, где высокомерие…
Билл приблизился.
– Бедолажечка, – сказал он себе. – Вот бы женщина увидела. Какие ласковые слова сказала бы.
Дракон не двигался. Билл, опустившись на целое колено, посмотрел на тыл кулака, испачканный кровью, распустил пальцы, толстые ловкие, и принялся распутывать тухлую ткань флага.
Сначала дракон слабо пинался одною лапой и растопыривал длинные загнутые когти. Занимая место между двумя скалами, в сущности, всю равнину, он казался себе малюткой.
Затих.
И вот он был распутан. Билл, обтерев изрезанные и окровавленные руки обо что ни попадя, приподнял лохмы грязного флага и грудой отшвырнул.
Подскочил – глаз дракона смотрел. Хвост развернулся и сбил его с ног – в благодарность, конечно. И снова после этой вспышки агрессии освобождённый узник уронил голову.
Билл из положения «а стоит ли вставать», ободрил:
– Ну, ну.
Дракон скосился на флаг. Тот лежал… ужасный… Дракон дыхнул, выпустив самый кончик языка.
Гиблое дело. Тысячи солнц не сожгли его, тьма его хранила.
Торчавшая из груды нитка засветилась на кончике. Фитилёк задвигался и красная точка ползла по нему, распустился цветочек – и вот целая клумба рыжего пламени отплясывала в сразу задрожавшем воздухе.
Куча воспламенилась и, спустя минуту, полыхала вовсю, изгоняя духов тьмы во внешний свет. Материала для горения имелось предостаточно. Красные рога угрожали заволокшемуся небу. Они сделались похожими на деревья, поменявшие цвет в усталом глазу.
А девушки-то шили, шепнул себе Билл. Все пальцы искололи. Ну, да ладно. Он встал всё же. Саднил бок, колено и локоть вставлены от другой куклы.
Дракон и опять двуногий Билл смотрели в костёр. Оба постепенно задирали головы, всматриваясь в небо, ибо хвосты костра виляли в облаках. Дракон выглядел, как страшно усталый нибириец.
– Ну? – Спросил Билл.
Дракон не ответил, но Билл почувствовал вибрирующий звук. Он склонил голову к плечу и вслушался. Ахнул…
– Да ты разумен, бедняга.
Дракон лежал, и тоска скользила по нему нехорошей тенью, наползая на стекленеющие глаза.
Поверженный государственной прогорклой тканью, он должен был вернуть себе чувство собственного достоинства. Тяжесть сумасшедшей тряпки легла ему на сердце. Он чувствовал себя осознавшим высшую власть и возненавидел её всей своей странной душой.
Билл стоял возле громады его лика и шептал, безумно жалея:
– Ну, что ты, маленький?
Раздался треск и свист. Раздался крик с небес:
– Ты убил его…
Билл поднял голову.
В ступе летел Мардук. Серое лицо его было искажено гневом и горем. Он с грохотом посадил ступу на воздух в метре над землёй. Дракон шевельнулся.
Мардук выпрыгнул и побежал по кочкам. Ступа, припаркованная в воздухе, кое-как двинула к земле и ткнулась в кочку, издав слабеющий вой.
– Ты убил…
Он подбежал. Оттолкнул Билла.
– Генерал… ты убил Генерала.
Билл смотрел во все глаза.
При звуке своего имени дракон дёрнулся, поднял и завёл блудливый взгляд потаскуна и любимчика. Открыв пасть, он издал беззвучную жалобу.
– Вы всё отнимаете у меня… – С детским неистовством кричал Мардук, сжимая кулаки и наступая на Билла.
– Вас всех нужно сжечь.
Билл растерянно оправдывался:
– Мы встретились… а потом этот флаг… чёртов флаг.
– Что? – Как бы не веря острым ушам, крикнул Мардук.
Он огляделся, шевеля ноздрями и увидев гаснущий костёр, вдохнул дымное зловоние с такой силой, что струя дыма, вставшая к небу, ей-Абу-Решит, поколебалась.
Мардук, дыша, сгорбился.
– Да как ты смеешь… разложенец. Негодяй… всегда, всегда такой был. Родина… превыше всего… Молчи! «Чёртов флаг»… Чёртов ты! Вот что. Ты вернулся… я так и знал, что так будет. Эти сны…
И он пробормотал что-то про пылающее солнце и безобразный хохот.
– Да кто – я?
– Всегда ты хотел непонятно чего. Ты не патриот… – Дядя выкрикнул, как знаменитая барышня сорвавшимся голосом: «Не джентльмен!»
– Мне стыдно, что я не оправдываю ваших надежд, дядя… но… я впервые на Эриду. Почему вы всё время намекаете, будто мы с вами и раньше были знакомы?
Мардук сказал громко и горько:
– Чтоб ты сгинул. Вот чего я всегда хотел.
– Ну, знаете, как говорит командир.
– Такие, как ты… не исчезают. Таких, как ты, вообще нет.
– Это звучит, как признание… я тронут, но вы про кого?
Он так сказал, потому что Мардук, выкрикивая и страдая, смотрел сквозь и мимо Билла, но адресуясь явно к нему, так как дракон определённо в любимцах у него ходил.
Дракон, напоминая о себе, тихонько взвизгнул, как драконёнок.
Билл отвлёкся на этот звук, по-прежнему в глубокой растерянности:
– По-моему, он в полном порядке. Просто не в себе слегка…
Мардук присел, огромный, как сложившаяся скала, и стал гладить болотную чешую дракона на холке. Дракон вздыбил хохолок и задрал огромную челюсть. Дядя Мардук, бормоча нежнейшие и бессмысленнейшие слова, почесал его под выставленным подбородком.
Дракон смотрел на него, скося лошадиные лживые глаза и приплакивал.
Вдруг он опустил челюсть, – Мардук вопросительно убрал руку, и – блестя на разные лады, поднялся.
Он возвышался над ними искусственно возведённой преградой. Лапы глубоко вживались в землю, как у котёнка-топтуна. Когти забирали комья земли, лопатой каждый.
Мардук прокричал, не вставая и указывая на Билла:
– Убей.
– Генералу не приказывают, – пробормотал Билл, озираясь. – Разве что у вас чин выше, дядя.
Дракон сделал шаг передней лапой, похожей на декоративную ножку безвкусного карточного столика, и склонил гребнистую голову, точь-в-точь такую, какой положено быть голове дракона.
Он приблизил острое рыло к Биллу и, вытащив фиолетовый язык со своим изображением, сильно лизнул, попав на щёку и шею. Билла качнуло, по коже пробежал ожог огоньком вдоль масляного ручейка поджигателя, но он устоял, отмахнувшись.
– Старичочек, я тронут, но между мужиками, знаешь…
Дракон выслушал, опять тоненько сказал что-то – от его звука развернуло крону деревца и повело как в ураган, сотворил пируэт и, отступив, попятившись так, будто сотню его красочных фото залистали на страничках блокнота, виртуозно взмыл. Блеск! Блеск и победа над невесомой стихией тяжкого тела восхитили Билла.
Он задрал подбородок и только тогда понял, что почести предназначались ему. Он был опознан драконом. В тысячетомной памяти бронированной плоти хранилось его скромное изображение.
Мардук остался неподвижен. Он посмотрел вверх, – на восток улетал уже ставший маленьким дракон, – потом на Билла. Вскочил лихо, понурил плечи и закрыл лицо, вновь садясь – на обрубленный драконом камень.
Билл поизучал волнующее не на шутку зрелище. Лицо дядино маской прикрыло. Потирая лоб, из-под руки увидел – блеснувший тёмный знак повернул к западу, к лиловым теням.
– Дядя, мне право жаль… что он меня не съел.
Мардук спокойно ответил, умывая лицо сухими ладонями:
– Ты отнял его у меня.
Встал и, отряхнув руки, ушёл к ступе. Тут же, криво развернувшись и проехавшись по осыпи, так что сделалась колея довольно глубокая, ступа вылетела почти по прямой к земле и, вздрогнув, торкнулась в воздух до низкого облака. Повисела, дернулась, пугая птиц, разлетевшихся с испуганными ругательствами, чёрточкой метнулась к горам в сторону Нового Дома.
Билл долго странствовал по влажной оранжевой низменности, спускаясь по шаловливым хватающим за подошвы тропам и влезая на обнажившиеся горки. Он брался за поводья ухватистых кустов, стряхивающих ему за шиворот по нескольку очень мокрых остро обжигающих капель. Одна долго стекала по широкой спине Билла к узкому поясу. В светлом небе тихо двигалась небольшая жемчужная луна.
Ныряя, дорога неизбежно вывела его к рощице богатых зелёным цветом стройных деревьев. Осень никак не бралась за них. Это были те самые, с одного из которых в жаркий день высадки поклонник почвы собрал сладкие приторные плоды. Шанни и Ас рассказали Биллу о том, как вкусны эти чёрные и фиолетовые штучки, а Иннан объяснила, как они называются и какие поверья с ними связаны. Билл тогда оглядел обильные размашистые листья и тоненько захихикал.
– Ну, что ещё?
Шанни холодно – а тогда было ещё тепло – объяснила Иннан:
– У него какие-то смысловые связи появились.
Иннан из-под листьев подала сигнал только глазами: смысл ускользнул от всех, кроме Шанни. Обе девицы до такой степени натренировались в искусстве безмолвного диалога, что Асу, например, иногда становилось не по себе. Билл относился к козням прекрасной половины довольно беспечно, явно недооценивая опасность. Энкиду – тот, пожалуй, даже развлекался тем, как женщины успешно третируют их… ведь и они порой изводили Шанни в полёте своими перемигиваниями. Так что всё по справедливости.
Билл взялся оправдываться:
– Я подумал, что они такие обширные, эти листья… из них пожалуй, получатся… какие-нибудь принадлежности… в смысле, ими можно прикрыть вазу с фруктами, чтобы мухи не садились.
Иннан, устроившаяся у корней древа, как только что превратившаяся в принцессу лягушка, посмотрела на Шанни и, протягивая ей один из двух найденных ею запоздалых плодов, вздохнула:
– Да… невыносимо. – Причём Шанни ответила ей таким же взглядом, одновременно засовывая за щёку угощение, отчего стала ещё милее.
– Что это вы не можете вынести, позвольте узнать? – Взъелся Ас, хотя разговаривали не с ним.
Разумеется, ему никто и не подумал ответить, и он гневно таращил серые глаза на двух нарушительниц.
Командирская выдержка пасовала перед убойной системой «две девицы и ихние штучки». Он, доставивший Глобус невредимым сквозь бездну в порт приписки, трепетал и беспокоился, когда невоеннообязанные лица использовали экстрасенсорный метод «ну, милая, ты же знаешь, что я хочу сказать…»
– Все шутки у них связаны с производящей системой, да, милая… ну, ты же знаешь.
Билл разобиделся:
– Система какая-то… Это про капитализм?
Ас продолжал негодовать:
– Я-то тут причём?
Энкиду еле заметно усмехнулся – он получал удовольствие от прохиндейства девиц, почти в той же степени, что и сами эти две.
Шанни не обращала внимания:
– Верно, Иннан… и самое интересное, что их система ничего не производит. Ничего, кроме шуток дурного тона.
Тут не выдержал даже Энкиду:
– Вот это уже грубо и бессмысленно.
Но Иннан и Шанни уже уходили. Оставшимся удалось удержать вспышку бессмысленного грубого смеха ещё на десяток шагов. Во всяком случае, день и ночь – как поэтически окрестил про себя Энкиду два прелестных затылка – уже скрылись среди густо оперённых ветвей – как видно, на этом этаже равнины было что-то живительное, отводящее властную руку осени с зажатой в ней капающей кистью.
Во дворе конь встретил Билла, пребывая в угрюмости и раздражении. Отворачиваясь и отводя с опущенными ресницами виноватые глаза, он дал понять, что не готов об этом говорить. Его плотное, как гобелен, природное одеяние покрылось солдатским мылом возбуждения. Конь принял услуги Билла, как сам Билл покорно принимал подобные услуги теми вечерами, когда они втроём слегка перебирали в тайных местах сада. Всякий раз, хоть они не сговаривались, один перебирал сильнее. Это было разумно, так как дотащить тяжёлое тело прилетевшего со звёзд бога до одра можно было только усилиями двоих таких же.
В последний раз Ас снял со своей шеи руку Билла и опустил довольно небрежно огромное безвольное тело у ступеней. Энкиду перегнулся из окна передней и принял Билла под мышки. Он тянул его, откровенно кряхтя, через подоконник, пока Ас яростно и невнятно ворчал, пихая южную часть Билла вверх.
Энкиду в таких ситуациях легче было убрать в ящик с игрушками – если помните, подоконник его комнаты почти сливался с подступающим холмом.
Что же касается командира, то если вырубался он, то всегда не до полного бесчувствия, а настолько, что даже бывал в состоянии переставлять ноги по ступеням винтовой в огнях лестницы в свою башню. Хотя делал это сугубо технически и под уговоры терпеливого Энкиду и стоны пыхтящего Билла.
…Коню казалось, что он поступил всё же неправильно. Уговоры Билла и заискивание укрепили коня в этой мысли. Отвергнув Билла и смахнув его руку с щёткой со своей высокой холки, он удалился в конюшню.
Билл посмотрел ему вслед. В отражающие поверхности он не заглядывал, но кожу лица стянуло, будто ему наскоро сделали наколку. У него возникло ощущение, что в кровь сквозь кожу проникло неучтённое вещество и словно окрасило кровяной поток, омывший сердце фосфоресцирующей волной.
Как Билл провёл весь оставшийся день в ознобно-тёплых дымках осеннего дня и что делали другие – неизвестно.
К вечеру трое, чья производящая система никуда не годилась, встретились возле самой меховой части леса. Оттуда через чащу сквозь тьму и ветки можно было дойти до самого крыльца замка, минуя лагерь драконариев. Если те и следили за ними издалека, в светское общение на таком расстоянии дядина гвардия не вступала.
Солнце ещё развлекалось на западе, но сумрак под деревьями скрывал подробности. Когда занялись приготовлениями костерка, Ас и Энкиду заметили знак на лице Билла. Вопросов особых не последовало.
Только Ас, подёргав бровью насмешливо, без усмешки пробормотал:
– Интересный грим.
Энкиду тоже рассмотрел в круге новорождённых слабых огней лицо Билла. Он даже склонился поближе со своею основательною степной маской, вроде тех «открытых приятных лиц» из романов, которые сочиняли нынешние эридианские писатели. Траспортирчик холма в ста шагах был окружён ватным светом: печальная деревня ещё не легла спать.
– Ничего такого?
– Я упал. – Билл трогал глаз с красивым синяком.
– На голубя похож. – Склоняя угол бородки к плечу, подтвердил с мерзким блеском в адски загоревшемся левом глазу, Ас.
Опушка приходилась на кусок побережья. Здесь сбитые с толку неким порывом вдохновения части субконтинента делили между собой вечерний свет, отражённый ленивыми волнами и мир чернолесья с белочками или кем-то на них похожим.
Костерок – сынок утреннего – сидел во впадине и разыгрывал в неведомую игру крупные камешки, уползающие к линии прилива. Камни увеличивались, как фигурки слонов на комоде в гостиной Шанни. Она отыскала их в ящике под креслом и восхитилась. Мардук смущённо объяснил, что эти фигурки считаются символом бюргерства и недомыслия. Мол, потому он и убрал с глаз долой, дабы не оскорбить утончённость гостьи.
«Сир, при всём уважении», – искренне изумилась Шанни. – «Это скорее символ свободы, понимаемой, как ответственность… к тому же, работа резчика изысканна». И забавные игрушки остались, а дяде явно понравилось, что он больше не бюргер.
Чёрные стволы густых и сурово-весёлых сосновых потомков расчертили игровую площадку. Сквозь ветви сквозящая Первая Звезда думала, садиться ей или подождать, в чуть взлохмаченную её же лучами линию горизонта. Выкупав своё отражение в воде, синей у края и разбавленной в желтизну угадываемыми отмелями, Солнце добавляло вовремя разожжённому костру неверности и даже тайны.
Трое размышлявших, каждый на свою основную тему, расселись (Билл), разлеглись в чрезвычайно прельстительной позе с подниманием острого колена (Ас) и примостились лягушкой, обхватив широкие колени с возложенным на них мощным пресс-папье подбородка – Энкиду.
– Дракон в башке засел. – Пожаловался Билл, лениво, как волна, падая на локоть.
Он рассказал им… насколько мог припомнить. Труднее всего было сообразить, о чём рассказывать максимально подробно, а о чём лучше вообще не упоминать.
Он потянулся и подтянул сползающую с плеча куртку. Она и была надета на одно плечо. Его колени сжимали горлышко пустой бутылки, но ничего вульгарного в такой композиции не видели духи леса: славен был нибирийский наследник.
– Засел дракоша-то… – Закончил он осторожный рапорт.
Неподвижный Александр вперил отяжелевший от впечатлений взгляд в садящийся и приобретающий округлые очертания овал света.
– У фразы-то значеньице двойное.
Билл боролся со своим одеянием так самозабвенно, будто пытался сбросить кожу. Наконец, он ослабел, прицокнул непослушным языком и забыл своё занятие.
– Выходит, что так. – Согласился он и кивнул в сторону научного руководителя экспедиции. – А?
Энкиду, выдернув из ямки в податливом песке новую бутылку, сначала отпил, потом протянул Биллу. Тот укоризненно покачал рыжим шлемом головы.
– Невежлив ты. Яко зверь.
– Дракон был в достаточной мере вежлив. – Отбил вместо смолчавшего Энкиду Ас.
Сам он, застёгнутый в полюбившийся ему старый мундир, выглядел вполне официально для необъявленной вечеринки.
В ветвях пролетел на расстоянии звёздного полугода метеорит. Энкиду его не видел, но передёрнул плечом, когда далёкое тело сгинуло в его собственном, потихоньку обрастающем пшеницей, затылке.
– Звёздочка упала… – Сообщил сосне со страшной рожей вместо дупла, Билл.
Он, заполучив, наконец, бутылку (несколько насильственно) у брата, почти не отрывался от неё. Потому реплика вышла из уст его попросту невнятно.
Энкиду переспросил и тут же (поскольку Билл терпеть не мог повторять уже сказанное) восстановил текст:
– Ах, да. Звёздочка….
Он обернулся, натягивая на груди рубаху дяди Мардука.
– Уже не увидишь. – Билл передал бутылку руке Александра, вытянутой из положения полулёжа. – Рука у тебя резиновая, что ли?
Подивился.
Ас, поглядев на губы Билла, розовые от вина, выгнул свои, ещё сиротливые. Потом что-то сказал.
– Чего?
Ас выставил серые недобрые глаза над бутылкой, и Билл сразу обиделся.
– Нечего прибегать к дару слова, когда уста преисполнены вином. А ещё аристократ, понимаешь. Где твой этот… ну, как его, бишь?
– Этикет. – Внезапно вспомнил Энкиду. – Это так называется.
Ас закивал с бутылкой и подавился коротким смешком. Билл вырвал у него бутылку, мстительно сказав то, что в таких случаях полагается – так тебе и надо.
Энкиду, глядя на заходящегося коротким кашлем командира, перебросил тело на корточки, и нанёс Асу несколько сокрушительных ударов по замундиренной спине.
Ас, прокашлявшись, просипел:
– Спасибо…
Энкиду сел на место и, подскочив, вытащил из-под себя камень. Он издал звук, который рвётся из уст сильного, когда тот обжигается, и швырнул камень в Билла.
Тот уже валялся от безмолвного смеха. Осушённая первой бутылка крутилась на песке, войдя в роль стрелки главных часов Эриду.
– Нагрел на костре. И когда успел. – Посетовал Ас.
Энкиду негромко и вполне литературно выругался.
– Ты видел?
– За кого ты меня принимаешь? – Возмутился Ас. – Я тебе что, дядя Мардук?
– Горячий поцелуй… – Еле выговорил откатавшийся и севший, отряхивая сосновые иголки, Билл.
Ас запустил руку за мундир. Билл, выдержав взгляд обиженного Энкиду, показал ему на Аса.
– У него что-то расстегнулось.
Энкиду принял извинение, выраженное таким неоригинальным, принятым в тесном кругу друзей звездолётчиков, способом. Он погасил глазами, смигнул свой взгляд, и Ас, что-то вытащивший из мундира, заметил, как они смотрят друг на друга.
– Девятый калибр, вероятно. – Окончательно затёр ссору Билл.
Энкиду отвернулся от него, улыбаясь уголком рта, таким трогательно изогнутым над грубой тяжестью подбородка, что, пожалуй, даже мохнатое сердце дяди дрогнуло бы.
Ах, если духи деревьев, переживших потоп и войну, огрубевшие и приученные к лишениям, видят…
Ас тем временем придирчиво занимался предметом, извлечённым из кармашка на сердце. Солнце исчезло, сразу стало темно, и предусмотрительный костерок оказался так к месту, что сердца троих – качество неизвестно – возрадовались едино.
– Эге. Да посмотри, что у него.
Ас вертел в пальцах коробочку, старинную, некогда одетую в полиэтиленовую плёнку, ныне почти сгоревшую. Вдарив по донышку, он извлёк этим вымеренным толчком двуцветную палочку и показал её присутствующим.
– Сигарет! – Неграмотно употребляя грамматическое число, вскричал Билл.
Энкиду неожиданно заинтересовался.
– Сроду не пробовал… говорят, это страшно вредно?
Билл ревниво потянулся, но Ас отдёрнул сигарету.
– Э.
– Где взял?
Ас пробормотал, что там уже нет, следовательно, интерес Билла неоправдан логикой.
– Ну, понятно. Не один я посетил музей дяди.
Ас, поморщась на такую пошлость, покачал серыми волосами и, выглядя ужасно соблазнительно, с потупленными короткими ресницами, легко вкинул сигарету на угол рта, зажал, приподнял губами сигарету… посмотрел на них. Ах, ты. Билл не выдержал:
– Дай.
– Волшебное слово.
– Дай, сказал.
– Иди ты к чёрту, принц.
Билл полез чуть не на карачках над костром. Энкиду, тихо смеясь широким ртом, так что тень прорезала подбородок, и вдруг откровенно и счастливо захохотав, оттолкнул Билла.
– Пожалуйста. – Крикнул он.
Ас выгнул губы.
– Слыхал, как дикий разговаривает?
Он протянул Энкиду, качая во рту сигарету, пачку над струями огня. Тот бережно принял и сел, охраняя приобретение от посягательств Билла.
– Здесь половины не хватает. – Он с почтением, не иначе, рассматривал пачку.
Ас отрезал:
– Невиновен.
– Кто-то из космолетчиков великого поколения курил очень основательно. – Размышлял Энкиду. – Вот, видно, что сигарету от сигареты поджигал. Поджёг и погасил, сунул в пачку. Любил, берёг. – Он протянул пачку Биллу, который сразу отвернулся.
– Не буду я дыханье царское с ядом смешивать.
– Тебе никто и не предлагает. Верно, дикарь?
Энкиду без улыбки ровно проговорил:
– Не смей так обращаться ко мне, плебей.
Ас удовлетворённо кивнул.
– Теперь я вижу, что ты Баст. Можешь не показывать мне родинку на интимном месте.
Он нагнулся к костру и, зашмалив прутик, прикурил. Оба визави застыли и притаили дыхание, наблюдая за событием.
Ас, не сминая сигарету губами, твёрдыми и прямыми, в которых всегда было что-то значительное и трагическое, сделал сильное движение мышцами лица, чуть не закашлялся опять и выпустил струю едкого и ужасного дыма через нос. Этот строгий прямой нос приковал внимание присутствующих, и может, даже дриад.
Море снова принялось бормотать. Темнота густела, кончик сигареты двигался – космический шатун в маленькой, только что открытой галактике. Ветка тяжёлая, богатая тенями прикрывала чистое лицо Аса. Венец короля ночи ему пристал.
Белый и сизый дым возбудил покашливание и зависть.
Билл взялся воровски вытаскивать сигарету из пачки, которую Энкиду держал на груди. Кто-то прошёлся в ветвях, и они услышали недовольный шелест. Прилетела большая первая ночная бабочка, чьи крылья издавали негромкий шкворчащий звук.
Её глаза отразили два кончика сигареты. Билл бездарно размял сигарету под страдальческим взглядом Энкиду, который не любил, когда с вещами обращаются кое-как.
Помощь отверг.
Вскоре к верхним веткам поднялся второй столб дыма.
«Этак нас дракон найдёт». – Мелькнуло у Энкиду, но делиться мыслью он не стал, жадно вдыхая неприятный и тревожный дым.
Впрочем, ту же мысль немедленно обнародовал Бил.
– Скоро нас летунчик, тово… вычислит
Говорил он, как поедатель больших липких конфет. И глаза слипались. Ас отверг и перечеркнул обе мысли одним движением белого дыма. Бабочка, испугавшись дыма, улетела.
– Вот… не курит. – Сварливо заметил Билл и внезапно упавшим голосом пролепетал. – Ребята… мне жутко не нравится… сейчас меня как…
– Но, но. – Ас отодвинул колено. – Только не здесь. Найди приличный повод и удались в лес.
Билл осоловевшими глазами пободал чёрный мрак.
– Меня там съедят. Там что-то ходит…
В лесу и, правда, что-то двигалось. Один раз проплыла тень совсем рядом, и у добрых молодцев между лопаток морозцем потянуло. Никто и вида не подал – табачок притупил чувство самосохранения. Страх ощущался отдельно – за стеклянной дверью разума, если столь пышным словом дозволительно именовать остатки рассудительности в этих трёх набитых мыслями, мыслишками и вообще неуловимой мелочью, головах.
Билл мужественно взбодрил себя. Дым проник в глубину, где уж и мыслей не имелось, одни инстинкты. Иголочка сосновая ткнулась в мозг: он вспоминал… и не мог вспомнить.
Поэтому он заговорил о костях, оставленных в долине – светятся ли они в темноте, вот сейчас. Энкиду считал, что – да.
– Он же светился. Ты говорил – он светился.
– Только когда летел. – Возразил Билл и даже показал, как это дракон делал, к счастью, не стремясь к доскональности.
Он подумал о новом ощущении в своей крови, которую видел со стороны. В воздухе вился-крутился пульсирующий серпантин, имеющий очертания биллова тела. Сердце, усыпанное блёстками, как дешёвый сувенир, опять показалось ему похожим на гнездо ремеза в конце аллеи.
Энкиду поиграл пачкой в квадратной ладони. Короткие жёсткие пальцы с широкими ногтями с виду не предназначались для тонкой работы. Но вытянули сигаретку для жертвоприношения хирургически точно. Приметив, что слабак Билл оставил свою на камешке, где уже высился сталагмитик пепла, экономный обитатель первого этажа снова затолкал получившую отсрочку сигарету в пачку.
– Я возьму твою?
Билл кивнул. Бледность и гаснущий блеск в страдальчески прикрытых глазах свидетельствовали – он придумывает повод тот самый приличный. Энкиду под надзором Аса и вернувшейся бабочки прикурил от протянутой над пламенем руки Аса.
Сел и без осторожности щедро втянул дым. Не закашлявшись, он прислушался к себе. Глаза его, яркие, как у брата, потемнели.
Ас небрежно узнал:
– Завещание-то где лежит? А то, кому штаны твои достанутся.
– Цветам и травам. – Ответил смутным голосом Билл. И показал дрожащим пальцем. – Они у него… ха… ха… одни… – (Билл глухо задумался.) – Правда, штанин-то две.
Ас хотел ответить, но они услышали шаги, и тут же, раздвигая ветви, вышла тонкая фигура. Мысль о жительницах деревьев, несомненно, посещала всех троих на протяжении сидения у костерка и приобщения ко злу цивилизации, потому что некоторое время они дико смотрели на золотые блики, одевшие голову подошедшей лёгким шлемом. Синь глаз на узком белом лице с алыми, начертанными неровной кистью губами, показалась им неземной, не эридианской.
– Мальчики учатся курить. – Шанни следила за тем, как они пытаются приподняться и жестом учительницы усадила их, сев сама на ту ветку, с которой взлетела бабочка. (Куртку Билла обе отвергли.)
– Где-то я это читала, причём помню точно, что было интереснее.
Она зорко оглядела их, оценив ситуацию. Указала на Билла.
– Придумайте ему причину, чтобы он мог пойти в лес.
Билл от раздражения протрезвел.
– Девочки не курят. Так что можешь спокойно…
Шанни вытащила что-то из рукава.
– Они зажигают.
Энкиду как раз скромно сунулся за второй сигаретой. Шанни положила трофей ему на коленку.
Билл ревниво вгляделся.
– Чувствую, все тут, кроме меня, пошарились в музее дяди Мардука.
– Зажигалка… тут почти ничего не осталось. – Энкиду щёлкнул затворчиком. Трое курильщиков вздрогнули при виде подпрыгнувшего огонька. – Спасибо.
Получалось, что Шанни подарила игрушку леснику и тот подтвердил право собственности этой сдержанной благодарностью. Ас это впечатление разрушил – руку простёр ладонью, узкой длинной, вверх и пальцами пошевелил.
Энкиду зашвырнул предмет в импровизированную колыбель для зажигалок. Ас на мгновение сжал пальцы в кулак, потом поднял исторический реквизит на свет.
– На один запал тут хватит, чтобы в последний раз почувствовать себя нибирийцем.
Билл промолчал. Ему кажется, стало легче, и он переводил взгляд попеременно на каждого и на Шанни.
Затем они продолжали разговаривать, как ни в чём не бывало.
Шанни посмотрела на его пальцы и отвернулась, вскользь оценив поделённое тенью лицо командира. Тот оставил курение и сидел молча, почти незаметно поменяв позу. Его лицо больше не было освещено костром, воображение коего разыгралось вместе с последними ветками, подброшенными тонкой фигурой с синими глазами. Энкиду заметил, что Ас продолжает держать в пальцах сигарету, а с нею прижатую к ладони двумя пальцами зажигалку. У многих есть такая привычка.
Пора возвращаться…
Четыре фигуры выросли в мечущихся языках костра.
Шанни, переступая ствол дерева, поваленного и опалённого – не билловым ли новым знакомцем? – спросила – если это был вопрос:
– Как ты думаешь, то, что он сказал…
Она опиралась в этот момент на запястье Энкиду.
– Кто? и что сказал?
Лицо Энкиду находилось в темноте, самой настоящей темноте и даже далёкий огонь в верхней башне Дома не освещал его. Шанни ничего не ответила, и Энкиду в свою очередь показалось, что она тихо вздохнула, собираясь продолжить игру «остров на озере, а на озере остров».
Шанни отступила и канула. В лесу треск и шаги, тень – и Энкиду понял, что она столкнулась с Биллом.
– Он в чём-то меня подозревает…
– А ты не понимаешь, в чём.
В темноте кто-то прошёл, наверное, драконарий. Они слышали тихие голоса. Лягушки заквакали? Но лягушки разговаривают о любви.
Билл, повинуясь лунному, проявляющему тайные желания свету, стал рассказывать Шанни, пару раз споткнувшись на кочке…
– …о моём гербе.
Шанни, озабоченная более своим равновесием, разговор поддержала в совсем необязательном ироническом варианте:
– Ты любишь финтифлюшки?
Билл обрадовался, что она отозвалась.
– Конечно, я люблю. А кто не любит? Мой герб с животными, воплощающими внутреннюю свободу, мне бы не помешал. Всякие глазастые совы… волки со шпагами… леану, крылатый и гордый… скажем, с клювом орла.
– То есть, целая лаборатория мутантов. И они разбежались, Билл. В твоей большой голове.
Они подходили к светящейся парадной двери. Брусчатка выглядела рекой. Шанни обернулась возле крыльца, заинтересовавшись.
– Дракон?..
Билл покачал головой и улыбнулся.
– Он так одинок… а леану живут всей семьёй. Лижутся, сердятся на детей… целуются, как все млекопитающие.
Его шатнуло, и он был подтолкнут ночью к Шанни, нащупавшей кончиком туфельки ступеньку. Она со смешком отстранилась.
– Верю на слово. Скажи своим млекопитающим, чтобы освоили новейшие методы ухаживания.
Билл, извиняясь и прикладывая растопыренные пальцы к груди, замер. Он спросил у её тоненького силуэта, исчезающего за массивными вратами в домашний рай:
– Я слушаю?
– Пусть не забудут прополоскать рот… – Сказала Шанни кому-то в темноте. Прищурясь, он разглядел, что это Ас. – Ясно, Билл?
Он неуверенно улыбнулся. Тщетно! Слишком сумрачно, чтобы его улыбку увидели.
Билл помедлил… И вдруг указал, бросив застонавшую дверь и сбегая по ступеням:
– Смотрите… НЛО! Вот, всегда мечтал увидать… хоть глазком. А ты, куряка, ты, – покусился кулаком на асово предплечье, – ты мечтал, сухарик космический, островок ты мой затерянный, военный вулканчик!
В чёрном небе кружилась, меняя траекторию, сияющая точка. Метнувшись к луне, предмет на её фоне на мгновение сделался чёрным.
Ас вяло посмотрел, послушно задрав железную бородку. Энкиду молвил:
– НЛО… ДНК… и УК. Вот формула цивилизации. Все заблуждения в одном флаконе.
– Надеюсь, – мрачно изрёк Ас, окончательно теряя интерес к небу, – на этом сосуде обозначено не менее сорока.
– Нет, вы побачьте, какова манёвренность. – Шумно радовался Билл, танцуя и топая на вспученной брусчатке. – Ишь, забирает… крутится.
Едва не полетев без помощи крыльев, он с упрёком оглядел отвернувшегося лётчика, будто это Ас виноват.
– А ты вот не смотришь. – Пожурил Энкиду. – У тебя манёвренность ухудшилась. К дождю?
Двор с фонарём над крыльцом теперь был им знаком, как знакома собственная ладонь – то есть, никак. Кто знает всё насчёт своей линии жизни? Хиромантия – трудная наука. Всякий раз открывалось что-то новое, хотя даже запах дома – высушенного духа южных башен и проветренного холла, дыма и винограда, подпола с его загадочным тысячелетним смрадом, разных домашних засолок и маринадов, реки неподалёку и запах девушек, их свежей розовой и белой кожи, шампуня, вечный дух кофия – хоть его и перестали давать, – вся эта обонятельная симфония срабатывала, как нажим клавиши на узнавание.
А что им тут узнавать? Что у них общего с этим, очевидно, таящим многое «не к ночи» домом? С его хозяином…
Ас ни разу не споткнулся в темноте, хотя его внимание было поглощено чем-то, что он нёс в ковшечке ладони.
Любопытный Билл исхитрился привальсировать к командиру, но только он сунул нос, куда не надо, крепкие измазанные пеплом пальцы сомкнулись.
– Осторожно, – бестрепетно молвил комр, – пальцы закрываются.
Он показал Биллу кулак. Билл сильно потянул обиженным носом.
– А, понятно. У тебя там окурок. И зачем?
Энкиду притопал к ним из тьмы.
– Билл, тебя многое удивляет в этой жизни. Нибириец не хочет сорить в девственном лесу.
– Понятно. Чтобы какая-нибудь белочка не пристрастилась.
Ас отрезал, суя сокровище на грудь себе за покровы:
– Лишний след, лишняя проблема.
Билл назидательно обратился к Энкиду:
– Видал? Нравственность не по его части.
– Верно. – В темноте показались в улыбке белые зубы. – Безопасность по моей части. Ты бы, когда мимо драконариев проходишь, принюхался бы… а то платком прикрываешься.
Билл содрогнулся.
– Зачем это мне их нюхать?
– А ты слыхал, что такое селитра с золой смешанная?
Энкиду пояснил:
– Да у него платок такой, что я бы лучше селитру нюхал.
– Те, те. Начались грубости всякие. Как девочки, честное слово.
Билл сказал – и оглянулся: от пояса, как всадник, и на свету возник монумент в три четверти, с громадой плеч и узким станом, в точности, как на Стене Канона.
– А чего ты озираешься?
Билл не ответил, расслабился. Он ревниво следил за движениями сильной руки Аса, поглаживающего машинально окурок на груди.
– Ты же себе так дыру прожжёшь.
– Вот пустяки. Это же не от пули дырка.
Вот на этой красивой фразе – ну, разве нет? Красивая же… – и закончить беседу в полутьме после курения. Но нет. Ведь тут был Билл.
Пройдя после показа кулака до крыльца и взгромоздясь на единственное неплохо освещённое местечко, Билл, мигая от попавшего в глаза света, проговорил:
– Вы чо же это? Сговорились?
Энкиду, ступая на крыльцо, мирно удивился:
– Нет. А что?
– Ну, вы же друг друга ненавидите. Но, как я погляжу, вы оба готовы встать спина к спине в позе военной любви.
– Зачем бы? – Поинтересовался Ас.
– Потому что я – законный ребёнок, а вас обоих завидки дерут… особенно тебя, подкидыш в мундире. Бе-е!
Билл говорил, как всегда – не поймёшь, шуткует… но что-то мелькнуло в его простодушном голосе, и на миг он сделался совершенно чужим и грозным.
Ас, привычный ко многому и обученный в своей военной шкурне не удивляться, так и встал. Билл угодил в него, и не по-настоящему благородным оружием, а так – рогаткой в какое-нибудь место, которое такой воспитанный командир не назвал бы вслух даже экивоками.
Он не знал, что и сказать. Билл, пустив эту струйку яда, развернул ко двору тыл нетронутый, и прошагал в дверь, не позаботившись придержать её для братана.
Энкиду за спиной утешительно молвил:
– Кому и нужен герб, так это особисту-аристократу… у него же владения…
Но широкое, как степь, лицо Энкиду, стоявшего в медленно освещающемся проёме двери, светлое – со всхолмием подбородка и нежными, как песочные холмы на солнце, губами было насмешливым откровенно. Вид невыносимый.
Ас отнёсся к издёвке терпимо – прошёл первым, сильно толкнув Энкиду плечом. Шанни ушла в дом своей какой-то тропкой в сдвоенной цепи фонариков. Неизвестно, слышала она распрю или просто подслушала.
Энкиду в похожем на ящик под гильотиной простенке у прихожей опять столкнулся с братом. И только улыбнулся. Билл, поворачиваясь, задумчиво спросил:
– Что было в твоём предсказании?
Энкиду мог бы усомниться, с ним ли говорит Билл, так как взгляд брата был направлен за плечо Энкиду в густую тень виноградника.
Но сомнения не появились.
– Зачем тебе?
– Или скажешь, что ты не помнишь?
Энкиду повернулся так, что луна покрыла его лицо светом.
– Билл, ты бы меня пропустил в дом. Я кушать хочу.