Читать книгу Три мира Ксении Белкиной. Часть I - Александра Плен - Страница 5

Следующие три месяца я провела в аду. Я не общалась ни с семьей, ни с коллегами, ни с друзьями. У меня не было ни выходных, ни отпусков. С утра до вечера я занималась языками. Три часа латинским, четыре – арамейским. Языковеды выяснили, что те слова из правого мира были одним из вариантов арамейского языка и гласили, если они точно перевели, «Добро пожаловать».

Между занятиями я выбиралась «в поле». То место, куда повозки въезжают в тоннель, огородили, повесив табличку – строительство бизнес центра. На самом деле просто вырыли огромный котлован, чтобы я лучше рассмотрела транспортную сеть левого мира.

Повозка въезжала во что-то типа пневмотрубы, где на высокой скорости неслась куда-то на юг. Логично. Если у них в воздухе «распылено» электричество, то основная транспортная сеть находится под землей. Я послушно зарисовывала сама и подробно описывала все технические элементы, которые удалось рассмотреть. Рядом со мной теперь был приставлен не только стенографист, но и художник.

Ночевала я там же, в бизнес центре. На последних этажах у них было что-то вроде студий. Мне выделили небольшую комнату с минимумом вещей. Потихоньку меня отсекали от родных, друзей, привычного образа жизни. Виделась с семьей раз в неделю в воскресенье. Я стала чувствовать себя заключенной на неопределенный срок без возможности просить о помиловании.

В первый раз, приехав к родителям, я разрыдалась прямо в коридоре. Мне было себя так жалко, что я, как маленькая девочка, уткнулась маме в грудь и завыла, причитая о своей ужасной работе. Я хотела, как в детстве, чтобы родители решили за меня все проблемы, чтобы погладили по голове, уверили, что все будет хорошо, накормили пирожными, уложили в кроватку и рассказали сказку.

А ведь в начале января была запланирована еще одна обзорная поездка, на этот раз в Европу и почти на месяц. Мне и Николаю Ильичу сделали шенгенскую визу, вместо Горцева ехал его коллега, некто Александр Латов. Теорию Николая Ильича о правлении Римской империи нужно было проверить. Нам забронировали билеты до Парижа, потом – Барселона, Милан. Конечным пунктом был Рим.

В другой раз я бы обрадовалась. Такой вояж по Европе! Но не сейчас. Скорее всего, я и Эйфелеву башню увидеть не смогу – все время буду смотреть через левые и правые шторки.

Папа с мамой и без моих причитаний заметили, как я похудела и подурнела. Папа порывался поговорить с моим начальником, но я прекрасно знала, что это бесполезно.

Горцев даже собирался выпроводить нас в аэропорт сразу из бизнес-центра. Но после моей истерики мне разрешили переночевать дома и собрать вещи. До глубокой ночи мы сидели на кухне и строили планы. Вдруг мама вышла и через несколько минут вернулась с конвертом.

– Вот, – она положила его на стол передо мной, – если вдруг представится возможность сбежать – сбегай. Ты права – это не жизнь. У меня в Париже живет хорошая подруга, бывшая одноклассница. Здесь адрес, телефон и тысяча евро. Если будет совсем невмоготу, позвони ей, она тебя спрячет. А потом разберемся.

Я грустно улыбнулась.

– Вряд ли получится, но спасибо.

Утром я встала с отвратительным настроением. На сердце было тяжело, голова болела, внутренности выворачивало от дурного предчувствия. Мне казалось, я больше никогда не вернусь домой. Я еще раз крепко поцеловала родителей и вышла из квартиры. У подъезда ждала знакомая черная машина. Я забросила чемодан в багажник, в последний раз подняла голову, пытаясь разглядеть окна нашей квартиры на пятнадцатом этаже, зная, что сейчас, в эту самую секунду мама и папа смотрят на меня через стекло, махнула ладошкой и села в машину.

Париж встретил легким снежком. Город был украшен к Новому году, и пусть мне приказывали смотреть только через левую шторку, я периодически открывала и центральную, стараясь рассмотреть все и сразу. Со времен школы очень хотела побывать в Париже. Наверное, это мечта каждой девочки, выпестованная из любовных романов, которые так любят подростки.

Мы вчетвером сели в такси. Я, Лена, Николай Ильич и Латов. Он мне показался более спокойным и вежливым. Не шпынял в самолете, не дергал, не затыкал рот. Надеюсь, сработаемся.

Нас разместили в четырехзвёздочном отеле «Селект» на улице Сорбонна. Не слишком роскошном, но и не дешевом. Нам нельзя было выделяться. Сняли два номера – для меня с Леной, и Латова с профессором. За неделю нам нужно было обойти Париж и, если успеем, осмотреть пригороды.

И в левом и правом мирах на месте Парижа находились города. В правом город был построен вокруг великолепного храма, похожего на базилику святого Петра в Ватикане, только еще величественнее. В левом мире я не видела ни одного храма, зато было много библиотек, школ, театров и музеев. На них мне приказали сконцентрироваться в первую очередь.

После трех месяцев муштры я уже более-менее разбиралась в латинском языке и почти с ходу читала надписи и тексты. А вот с арамейским было неважно. Слишком уж он был чуждым. Еще одна проблема была в том, что ни один из наших диалектов стопроцентно не подходил. Скорее всего, это была смесь древнегреческого, арамейского и арабского. Поэтому меня учили всем трем языкам сразу, а в итоге я точно не знала ни одного.

Два дня подряд я вставала в семь утра и приходила в гостиницу в девять вечера, падая без сил. В голове была каша. Я не понимала, что смотрю и что описываю. От бесконечной говорильни путались слова и мысли, а язык сворачивался в трубочку. Мы спускались в метро и ездили от одной станции к другой. В правом мире подземной жизни не было, зато в левом мы частенько натыкались на пневмотрубы, странные сооружения, похожие на склады, и… загадочные лаборатории, как мне показалось, подпольные.

В итоге мне приказали сосредоточиться только на левом мире, не отвлекаясь на правый, окончательно записав его в отстающие.

Лаборатории оставили на потом, на более тщательное рассмотрение со специалистами, вызванными из Москвы. Хотя схемы кровеносной и лимфатической системы человека я бы и без них могла описать. Очень уж часто эти схемы попадались мне на глаза. Они висели на стенах лабораторий, были начерчены в книгах, раскрытых на столах. Хотя, действительно, моих знаний не хватало. Потому что схемы были странными. Не помню, чтобы у человека были подобные ответвления сосудов.

На третий день я не выдержала и взбунтовалась. До отлета в Барселону оставалось два дня, а я так и не увидела Эйфелеву башню вблизи. Придя в номер, я подождала, пока Елена отправится в душ, быстро переоделась и выскочила наружу. Думаю, никто не хватится меня в ближайшие пару часов. А вот посмотреть достопримечательности и набережную Сены успею. Деньги у меня были, английский я знала неплохо, заблудиться не боялась.

Три часа эйфории. Ночной Париж был еще привлекательнее дневного. Подсветка зданий превращала архитектурные шедевры во что-то нереально прекрасное. Зачем смотреть чужой мир, если в своем столько всего? Я побродила вдоль набережной, зашла в небольшое кафе выпить кофе и съесть пару круассанов, поднялась на Эйфелеву башню, дошла пешком до Триумфальной арки. И, наконец, почувствовала себя счастливой.

А в гостинице меня ждали разъяренный Латов и обеспокоенный Николай Ильич. Разнос устроили в номере мужчин.

– Я написала записку. А телефон выключила, чтобы не пришлось врать, – огрызалась я.

– В следующий раз прикую тебя наручниками, – орал надзиратель. А ведь я его считала наиболее адекватным. Ошибалась.

– А не боитесь ходить по городу с прикованной девушкой? Что скажет полиция?

Латов ругнулся сквозь зубы.

– Иди в номер и не смей выходить без моего разрешения, – рявкнул он.

Я медленно поплелась на выход. Открыла дверь, но не успела шагнуть в коридор, как услышала, что мужчины продолжили спорить, только теперь между собой. Я замерла у двери.

– Правильно меня предостерегал Горцев. Девчонка своевольная и несдержанная. Ей нужна твердая рука.

– Не дави на нее, – голос Николая Ильича, – ей всего двадцать три, она еще совсем молоденькая. Ей нужно иногда развлекаться.

– У нее нет времени развлекаться, – глухой голос Латова, словно он отвернулся, – осталось несколько лет, нужно их использовать по максимуму.

– Это точно?

– Да. Иванов продержался всего месяц, как мы его обнаружили, а американец после открытия почти сразу ослеп. Мы прибавили те года, что они провели в лечебнице, и получилось три года плюс минус. Да и наши врачи дают не больше, максимум пять. Атрофия зрительного нерва прогрессирует. Затронута кора.

Голоса затихли, они ушли на балкон. Наверное, курить.

Мне стало дурно. То есть, через три года, в лучшем случае пять, я ослепну, на этот раз окончательно? А все оставшееся мне время меня будут эксплуатировать как ломовую лошадь, не давая ни глотка свободы? А потом выбросят, как использованную тряпку?

Я тихонько прикрыла за собой дверь и побрела по коридору. В номер не хотелось. Опять видеть кислое выражение на лице Елены, ее бесконечные записи, постоянно включенный диктофон. А утром, не отдохнув и не выспавшись, ездить по городу, выискивая лаборатории, больницы, университеты. Жизнь превратилась в бесконечный бег по кругу в беличьем колесе.

Если бы не эти мысли, я бы никогда не сделала то, что сделала сейчас. Увидев прямо перед собой вдруг открывшуюся щель между мирами, я, не думая шагнула внутрь, даже не вспомнив, что нахожусь на четвертом этаже и не поняв в какой мир иду. Вроде проход был между моим и левым.

Не хочу оставшиеся мне годы быть послушной собачонкой, выполняющей приказы. Лучше потрачу их на путешествия. Будет, что вспомнить под конец.