Читать книгу Башня континуума - Александра Седых - Страница 3

Смерть отца застала Кита врасплох.

Целый день он был занят как обычно – до полнейшего умопомрачения, а вечером они с Гордоном договорились встретиться и посидеть в тихой, уютной пивной. Но, едва они с комфортом устроились, едва смазливая официанточка подала им салат, фирменную тушеную ягнятину и выпивку, едва рука Кита потянулась к вожделенному после долгого рабочего дня стаканчику, надрывно заверещала спин-трубка.

Кит выудил из нагрудного кармана пиджака голосящий портативный спин-передатчик и невольно залюбовался компактным серебристым корпусом. Девятьсот Восемнадцатый, одна из лучших моделей в истории индустрии сверхдальней связи, великолепный дизайн, простота и функциональность, голосовое управление, высочайшее качество связи как на близкие, так и на сверхдальние расстояния. Спустя три стандартных года после выпуска, несмотря на минимальные затраты на рекламную кампанию, Девятьсот Восемнадцатые раскупались, как горячие пирожки. «Денежки, – ласково подумал, Кит, – да, денежки, денежки…»

– Кто там еще? – нетерпеливо поинтересовался Гордон, оторвав шурина от сладких мыслей о наживе и прибыли.

– Тереза, – ответил Кит, глянув на дисплей спин-трубки.

– Вот те раз. Я думал, Тереза…

– А она всегда так делает, как будто сам не знаешь. Всякий раз, когда я собираюсь выпить, даже когда я только подумываю об этом… а еще мясо. Спиртное. Соль, сахар, никотин, кофеин, холестерин. И зубная паста.

– Зубная что? Паста?

– Вот послушай. Уже десять лет я прошу Терезу не выдавливать пасту с середины тюбика. Прошу, умоляю, уговариваю ее, пытаюсь ей растолковать, что это некрасиво, выглядит отвратительно, раздражает меня до невозможности, прямо до белого каления доводит. Она всякий раз извиняется, обещает, что больше не будет, говорит «Ой, прости, я забыла, Кит» или «Ой, извини, дорогой», а иногда просто «Ой-ой». Хорошо, подумал я, в браке нельзя быть максималистом. Я решил пойти на компромисс. Я купил свой тюбик с пастой и поставил в отдельный стакан. Что, по-твоему, она стала делать?… Брать мой тюбик с пастой из моего стакана и выдавливать его с середины. Что ты гогочешь, деревенский ты олух!

– Лучше поговори с женой все-таки, а то она затаит зло, дождется своих женских недомоганий и прикончит тебя. А, если дамочка тебя прикончит в свой лунный период, это может послужить для нее смягчающим обстоятельством в суде.

Кит хмыкнул.

– Насколько смягчающим?

– Дамочку могут и оправдать. Удивительно сентиментальные нынче пошли присяжные.

Кит расхохотался, но все же решил ответить. Гордон работал адвокатом и знал, о чем толкует.

– Да?

– Почему ты сразу не отвечаешь? – прорыдала Терри в трубку.

Рыдания ее в первый момент не насторожили Кита. У жены частенько глаза бывали на мокром месте.

– Видишь ли, маленькая…

– Где ты?

– В пивной, – брякнул Кит.

– Сопляк, – весело сказал Гордон, со сладострастным причмокиванием присасываясь к пенной кружке бархатистого портера.

– С кем ты?

– С зятем.

– Что вы там делаете?

Что можно делать в пивной. Как думаете. Только честно и правдиво, без утайки.

– Дорогая, я утром говорил тебе…

– Твой отец.

Кит тоскливо поглядел на стаканчик целебного и горячительного, который в течение предыдущих двух минут безуспешно пытался донести до пересохшего рта, и поставил его обратно.

– Что случилось, Терри.

– Твой отец. Он… умер.

– Как?

– С ним произошел несчастный случай… а больше мне ничего не сказали… они хотят поговорить с тобой. Все они сюда приехали пятнадцать минут тому назад… они все здесь, и Мерфи – тоже. Ты должен поехать домой, немедленно, Господи Иисусе…

– Успокойся, дорогая, я скоро буду.

Рюмочку он все же донес до рта и выпил. Не пропадать же добру.

Когда они с зятем приехали в особняк, Терри встретила их в холле, бледная и перепуганная. В ее больших карих глазах стыли маленькие слезинки, и она больше обычного походила на олененка, за которым гонятся охотники… или голодные волки. Кит обнял жену и почувствовал, как быстро-быстро трепыхается ее сердечко.

– Извини, Кит, но они… все приехали… на своих черных механо…

– Шшш. Тише, маленькая. Не надо плакать. Иди, приляг. Гордон?

– Да. Пойдем, Тереза.

Он увел ее, Кит стянул пальто и перчатки, пригладил волосы, затолкал в рот мятную пастилку, смахнул с рукава пиджака невидимую соринку и вошел в гостиную.

Там творилось настоящее светопреставление. Совет директоров корпорации «Ланкастер Индастриз» в полном составе, включая председателя Виктора Мерфи. Правление Ланкастеровского Делового Центра – тоже в полном составе, включая главу правления Гофмана. И еще целая толпа Очень Важных Персон, как знакомых Киту, так и незнакомых. Сразу становилось понятно, что стряслось нечто чрезвычайное. Впрочем, к чрезвычайным событиям этим людям было не привыкать. Пока они дожидались Кита, у них стихийно организовалась небольшая вечеринка. Ливрейные лакеи сновали с серебряными подносами, обнося нежданных гостей закусками и напитками. Гости ели и пили, негромко, но оживленно, переговаривались. Но, едва вошел Кит, все разговоры мигом стихли, всякое движение прекратилось, и ему на мгновение показалось, будто он очутился в музее восковых фигур.

– Здравствуйте, – сказал он сухо.

– Здравствуйте, – отозвался Мерфи из глубин инвалидной коляски. – Как поживаете?

Кит поглядел на старика. Он тут был самым главным. Остальные – так, декорации, что-то вроде хора в древнегреческих трагедиях.

– Спасибо, не жалуюсь.

– Вы лучше-ка присядьте, молодой человек. Не ровен час, лишитесь чувств и грохнетесь в обморок. Нам всем будет неудобно.

Кит справедливо полагал, что, если вдруг грохнется в обморок, неудобно будет ему одному, и покачал головой.

– Выпьете что-нибудь? – не унимался Мерфи.

Кит опять покачал головой, силясь не скрежетать зубами. Он ничуть не сомневался, что старый хрыч проделывает это нарочно. А Мерфи, действительно, был очень старый хрыч. Ему стукнул сто один год, из коих последние шестьдесят семь он являлся бессменным председателем совета директоров Корпорации «Ланкастер Индастриз». Старик заслуженно носил прозвище Брадобрей – за вкрадчивую повадку доводить злополучные жертвы своих интриг и махинаций до помешательств, самоубийств, запоев, длительных тюремных заключений, апоплексических ударов и сердечных приступов.

В хорошем настроении Мерфи напоминал сытого вампира. В плохом – голодного. В обоих настроениях он вызывал отвращение. Самым отвратительным было то, что, несмотря на преклонный возраст, мозги у Мерфи работали, как метроном, и на покой он явно не собирался. «Он изводил еще сиятельного прадеда Кита, и сиятельного деда, и отца… а теперь заявился по мою душу», – подумал Кит, и не ошибся.

– Что ж, как угодно. Вы, наверное, понимаете, что мы здесь не просто так собрались… у нас плохие новости. Ваш отец. Кеннет, бедный мальчик, мы все так любили его. Так вот, сегодня вечером, ваш отец скончался и, по видимости, находится сейчас уже в ином, лучшем мире, – объяснил Мерфи и поглядел почему-то вниз.

Кит проследил за взглядом председателя совета директоров Корпорации и увидел малиново-красный великолепный ковер. Ниже был паркетный пол, еще ниже – подвал, еще ниже… пожалуйста, давайте обойдемся без сомнительных аллегорий.

– Как это произошло?

– Ваш отец находился у себя в кабинете, один. Вы сами знаете, у вашего папеньки в его рабочих апартаментах располагался целый оружейный склад… и его винный погреб располагался там же. Винный погреб и военный арсенал – скверное сочетание, смею заметить. Так вот, будучи не совсем трезвым, ваш несчастный отец взялся чистить лучевик. И…

– И?

– Вы меня понимаете.

– Нет, не понимаю, – безукоризненно вежливо промолвил Кит.

– И… бац!

Кит обернулся и увидел зятя, который вошел почти беззвучно и остановился на пороге необъятной раззолоченной гостиной. Мерфи тоже углядел Гордона и приветственно заулыбался.

– Герр Джерсей, и вы здесь, какая приятная неожиданность.

Гордон улыбнулся так кисло, что эту улыбку можно было класть в чай – вместо ломтика лимона.

– Здравствуйте.

– Полюбуйтесь, господа, – сказал Мерфи, ткнув в Гордона желтым, крючковатым указательным пальцем, – вот на диво многообещающий молодой человек, хоть и самых простых кровей. Настоящий, я бы выразился, провинциальный самородок. Ничуть не сомневаюсь, этот одаренный юноша далеко пойдет, и мы с вами еще много о нем услышим. Но пока со всем возможным почтением рекомендую вам герра Джерсея как одного из лучших адвокатов по уголовным делам нашей благословенной столицы, Форта Сибирь. На тот случай, если мы с вами, господа, кого-нибудь нечаянно ограбим или убьем.

Осталось лишь поразиться, сколько людей незамедлительно захотели воспользоваться услугами герра Джерсея и полезли в карманы за визитными карточками и бумажниками. Гордон замахал руками.

– Ох, ну не прямо же сейчас! Давайте проявим какое-никакое уважение к усопшему! Прошу прощения. Так что именно произошло, мистер Мерфи?

– Точно мы пока сказать ничего не можем, но, скорее всего, прежде, чем начать чистить оружие, их милость лорд Ланкастер, находясь в состоянии алкогольного опьянения, забыл вынуть из лучевика патроны, случайно нажал на спусковой крючок и выстрелил себе в лицо.

Гордон поковырял ковер носком ошеломляющего дорогого и преуспевающего адвокатского ботинка.

– Ишь ты. Вот те и раз.

– Ваша правда, герр Джерсей, вышло преглупо.

– Весьма похоже на неосторожное обращение с оружием, не правда ли.

– Да, герр Джерсей.

– Надо понимать, их милость скончался?

– Еще как скончался, герр Джерсей. Его бедная, многострадальная голова буквально расплескалась по кабинету.

Наступило долгое молчание.

– Значит, несчастный случай, – наконец, проговорил Кит, сжав челюсти.

– А вы считаете иначе? – с непритворным любопытством осведомился Мерфи, приподняв седые клочковатые брови, являющие разительный контраст с его лысой, как яйцо, головой.

– По-моему, момент отнюдь не подходящий соревноваться в остроумии. Вы ведь все равно как пить дать меня переплюнете.

Старик осклабился не без одобрения. Несмотря на молодость, Кит уже давно играл в эти игры и, без ложной скромности, играл блестяще. Когда ему исполнилось девятнадцать, отец назначил Кита своим первым заместителем и ввел в совет директоров. Весьма многие, потирая руки, стали ждать, когда зеленый неопытный юнец на своем очень важном посту сядет в большую и мокрую лужу. Напрасно. За минувшие девять лет Кит многих сам посадил в ту лужу, а кое-кого и с размаху ткнул в нее носом.

– Переплюну, молодой человек… само собой… но дело в другом. Еще слишком рано делать выводы. Тем не менее, уже сейчас можно сказать с большой долей уверенности, что это был именно прискорбный и нелепый несчастный случай. Неосторожное обращение с оружием. О намерениях свести счеты с жизнью ваш отец, насколько мне известно, речи не заводил. При мне, во всяком случае. Быть может, он вам что-то об этом говорил, молодые люди?…

– Нет, – сказал Кит.

– Нет, – сказал Гордон.

– Я так и думал. Зато нам всем, к сожалению, было известно о его нездоровом пристрастии к алкоголю. Что я, собственно, могу еще прибавить? Право, не знаю. Я лично уговаривал вашего отца обратиться за помощью в Ассоциацию Абсолютной Абстиненции, пройти курс лечения от алкогольной зависимости, но…

Кит оглядел холеные и бесстрастные физиономии всех этих Очень Важных Господ. Они походили на гробовщиков. Неудивительно, что у Терезы началась истерика.

– Знаю. Вы все старались помочь моему отцу.

– Да. Как и вы.

– Да. Как и я.

Мерфи чуть смягчился. Он относился к Киту с симпатией. Точнее, относился бы, не будь Кит сыном своего отца, и не носи он невероятно громкую, невероятно прославленную фамилию Ланкастер, которой соответствовал до кончиков отполированных ногтей. Сейчас он стоял и смотрел на них, высокий, светловолосый и поджарый, и взгляд его серых глаз был холоден и бесстрастен, хотя Мерфи мог дать руку на отсечение, что этот высокомерный породистый щенок выбит из колеи, ошарашен, напуган до полусмерти и до предела измотан. Слишком долго тянулось его ожидание… и слишком быстрой и внезапной стала развязка.

– Вы что-то хотели спросить у меня, Кристофер? Да?

– Я должен туда поехать?

– Я не могу вам запретить, но не вижу в этом смысла. На месте печального происшествия сейчас работают эксперты Отдела Благонадежности и сотрудники Гражданской Милиции. Мы также подключили нашу службу безопасности и проводим внутреннее расследование этого инцидента. Ни к чему вам путаться у них под ногами. Если понадобится, они сами вас найдут и с вами побеседуют. Да и зрелище… не стоит вам смотреть на это. Повсюду кровь и мозги. И репортеры, – прибавил Мерфи таким тоном, будто это были явления одного и того же деструктивного порядка.

При упоминании прессы Кит невольно дернулся.

– Я должен выступить перед ними с заявлением?

– Разумеется, должны, но не прямо сейчас. Мы с вами обсудим это позже. И не беспокойтесь. Мы возьмем на себя печальные формальности, связанные с похоронами, это наш священный долг.

Молчаливые джентльмены все, как один, кивнули в унисон словам Мерфи. Да, конечно; да, священный; да, долг.

– Я уже известил о печальном событии вашу младшую сестру и лорда Торнтона, нашего многоуважаемого второго исполнительного вице-президента, который, между прочим, уже несколько дней по неведомым мне причинам отсутствует на своем рабочем месте.

– Ричард женился; у него медовый месяц, – проговорил Кит сквозь зубы.

– По-моему, молодой человек, столь радостное событие в жизни лорда Торнтона не объясняет и не извиняет того вопиюще оскорбительного и вызывающего тона, в каком лорд Торнтон беседовал со мной. В любом случае, я надеюсь, что отныне и впредь он будет куда более ответственно и серьезно подходить к исполнению своих должностных обязанностей. Что ж. Приношу вам глубокие, искренние соболезнования.

– Весьма признателен, – сказал Кит.

– И последнее. Понимаю, вас сейчас беспокоит вопрос, насколько здраво и разумно ваш отец распорядился своей последней волей. Так вот, ни у меня, ни у кого из присутствующих не вызывает сомнений тот факт, что ваш отец, невзирая на всяческие прискорбные обстоятельства, распорядился своей последней волей весьма здраво и разумно. Иначе говоря, я уверен, нам всем будет чрезвычайно приятно сотрудничать с вами в вашем новом качестве главы Корпорации, продолжателя старинных и славных традиций вашей семьи. Я понятно выразился, милорд?

Куда уж понятней.

Король умер, да здравствует король. Новоиспеченному лорду Ланкастеру пришлось задержаться в гостиной, обсудить кое-какие детали и выслушать соболезнования. Гордон пошел на второй этаж – проведать Терри. Она лежала в кровати, свернувшись клубком под горой шерстяных пледов, и тихо всхлипывала. Гордон заставил ее проглотить ложку успокоительного и подал стакан воды. Терри сделала глоток и легла обратно, глядя на него затуманенными от слез карими глазами.

– Тише, тише, Терри. Полежи немножко, сейчас все пройдет.

– Несчастный случай, – прошептала она, – как такое возможно? Что они сказали?

– Старик был сильно под мухой, зачем-то взялся чистить оружие… и… случилось то, что случилось. Успокойся, Терри. Глубоко вдыхай и выдыхай. Правильное дыхание – первейший залог душевного и физического здоровья. Ты знала об этом?

– Н-нет. А что они еще сказали?

– Что-то там про продолжателя традиций старинного, славного рода.

– О, Господи… значит… отец оставил все Киту?

– Да. Своеобразная манера выражаться у этих господ. Ни слова не молвят в простоте. Ничего…

Гордон осекся на полуслове, когда двери распахнулись, и в спальню влетела его жена. Виктория ворвалась, как наряженный в шелка, меха и драгоценности, торнадо, и зачастила с порога, взволнованно захлебываясь:

– Ох, Тереза, я только что узнала о папе, схватила головастика, и мы сразу приехали. Ужас, что творится, возле нашего дома уже собрались репортеры, их человек триста, не меньше, они все спрашивали о папе, я еле выбралась оттуда. И тут они уже тоже собрались, вопят и орут. Никита сказал мне, что, если они не заткнутся, он сам пойдет и спустит на репортеров собак. А все эти люди из совета директоров теперь перед ним раскланиваются и целуют руки, это ведь значит, что папа все оставил ему? И…

– Добрый вечер, – ввернул Гордон, когда жена прервалась, чтобы глотнуть воздуху.

Виктория замолчала и хлопнула длинными ресницами. Унаследованные ею от матери дивной лепки точеные славянские скулы слабо порозовели.

– Ох. Добрый вечер, пупсик. Добрый вечер, Тереза.

– Ах, Виктория, какое несчастье, – прошептала Тереза, – мне так жаль.

– Несчастье? – изумилась Виктория. – Какое еще несчастье? Ах, ты про папу. Что с тобой, глупая курица? Тебе плохо?

– Терри чуточку расстроена, – сказал Гордон, – сейчас подействует успокоительное, и все пройдет. Может быть, ты тоже выпьешь ложечку успокоительного?

– Я? Ха! Нет!

– Так я и думал, – пробормотал Гордон, поднялся, помог жене выпутаться из собольей шубки и чмокнул в атласную щечку. Виктория скорчила гримаску.

– Фу. Почему ты такой небритый… и пахнешь пивом… как пивной бочонок?

– Я ведь тебя не спрашиваю, почему ты всегда такая красивая…

Виктория и впрямь была ослепительно красива. Высокая, тоненькая, грациозная, каждым дюймом стройного холеного тела она источала негу и соблазн. У нее были длинные светлые волосы, прекрасные серые глаза, аккуратный носик, перламутрово-розовые ушки и ротик, сладостный и благоуханный, как цветущий яблоневый сад. Еще она была умна, хитра, коварна, донельзя испорчена и вконец избалована. И старшего брата, и законного мужа она крепко держала под каблучком изящной туфельки, и нещадно изводила обоих – из искренней любви. Остальных Виктория изводила с разными целями, зачастую просто из интереса, чтобы посмотреть, что получится. Пока получалось весьма удовлетворительно – паника, хаос, крупные разрушения, многочисленные человеческие жертвы.

– Пупсик, – прощебетала она, – сколько раз я тебе говорила, что ненавижу, когда ты пьешь свое мерзкое, вонючее пиво, дышишь им и потеешь им же?

– Да. Ты говорила. Миллион раз говорила. Где наш ребенок.

– Не волнуйся, Макс в детской, с няней, спит, как сурок. Тереза? Да что с тобой? Подожди секунду, я сейчас.

Виктория быстро метнулась в ванную, принесла оттуда смоченное ледяной водой полотенце, присела рядом с Терри, положила ей на лоб и скомандовала:

– Успокойся. Дыши глубоко и ровно. Вдыхай и выдыхай. Небольшой приступ паники, ничего страшного, мы сумеем это пережить.

– Я так испугалась, когда они все сюда приехали. Я подумала, что-то случилось с твоим братом, – прошептала Терри одними губами.

Виктория нежно погладила ее по золотистым волосам.

– Глупенькая курица, ну, что с ним может случиться?

– М-много в-всякого, – прошептала Терри, ужасаясь.

– Вот, пожалуйста. У Терезы типичный невроз, – мигом поставила ей диагноз Виктория и, необычайно восхищаясь своей проницательностью, поглядела на супруга, но тот оказался настроен скептически.

– Нет. Никакой это не невроз, а обычная типичная любовь, циничная ты дамочка.

– А я где-то слышала, что любовь это и есть невроз. Особенная разновидность невроза, – туманно припомнила Виктория.

Невзирая на свое подавленное и угнетенное состояние, Терри не сумела не заметить, что Гордон голоден, как, наверное, и обожаемый муж. Она попробовала встать, но не сумела. Сердце еще частило и пропускало удары, в горле стоял удушливый ком, а перед глазами плыла зловещая красноватая дымка. Виктория заметила ее слабые трепыхания.

– Что такое, Терри?

– Надо бы распорядиться насчет ужина, мальчики наверняка голодные.

Виктория фыркнула.

– Мужчины! Им бы только что-нибудь сожрать. Вечно они тащат в рот всякую гадость. Это у них, я знаю, сосательный рефлекс.

– Курительный, выпивательный, морду-набивательный рефлекс, – не сдержался Гордон.

– Неотесанная дубина, – приязненно сказала Виктория мужу.

– Зато ты прямо невозможно красивая…

– Сама знаю. Я красивая, а ты – дурак. Тоже мне, новости! Ладно, пойду, поищу какой-нибудь еды, а ты присмотри за Терезой и ее неврозом. Вдруг куда-нибудь убежит.

Кит вернулся минут через десять и застал жену в целости и сохранности. Как и ее невроз, к сожалению. Он подсел к жене и крепко обнял. Терри крепко прижалась к нему и свернулась калачиком у него на груди.

– Убрались сволочи эти? – спросил Гордон мрачно.

– Да.

– Мне очень жаль.

– Да.

– Если я могу что-нибудь сделать, просто скажи, я…

– Нет, нет.

Гордон помолчал.

– Я недавно его видел. Твоего отца, я имею в виду.

– Что? Когда?

– Неделю назад твой старик заезжал ко мне в контору.

Кит потянулся за портсигаром.

– Ты не говорил.

– О чем было говорить-то? Я и сейчас бы не сказал, если бы не все это. Заехал и заехал. Если честно, я так и не понял, что ему нужно было. Я вообще мало что понял из нашей с ним беседы. Папаша твой знай, все твердил про Мрак, Гибель, Красную Смерть. Старикан сидел у меня в кабинете и нес эту ахинею несколько часов кряду. У меня кровь стыла в жилах от его бредней, а главное, мне до зарезу надо было ехать на важные слушания. Но не мог же я его оттуда взять и вышвырнуть…

– Понимаю, – сказал Кит, чиркая спичкой и закуривая, – ты бы его вышвырнул, а он бы потом тебя тоже куда-нибудь зашвырнул.

– Нет, дело не в этом, ей-Богу! Он же твой отец. Старик был сильно выпивши и не в своей тарелке. Вот только когда он ушел… не поверишь, я потом целую ночь спать не мог, лежал и в потолок пялился, – ну, настолько это все было жутко.

Кит, как никто другой, знал, что Гордон отнюдь не преувеличивает. Последние месяцы отец столь самозабвенно пил, что постоянно пребывал в состоянии маниакально-депрессивного психоза. Его непредсказуемо швыряло из эйфории в дикое бешенство. Он был полубезумен, жалок, страшен и неопрятен. Просто находиться с ним рядом было пыткой. А пытаться поддерживать связную беседу – вдвойне.

– Я ведь тоже говорил твоему папаше, что ему не мешало бы отдохнуть, подлечиться, но старик сразу…

– Да.

– Принялся вопить, что все кругом его ненавидят и хотят от него избавиться…

– Да.

– Рассказывал, что в его голове засели мертвецы и распевают там оратории…

– Знаю.

– Сказал мне, что скоро наступит конец света, и мы все умрем. Нет, не то. Твой папаша сказал мне, что скоро наступит конец света, и мы все преобразимся в нечто иное. «Будем, как ангелы небесные, сынок», – сказал он мне и по плечу меня похлопал, а лицо у него при этом было… страшное-престрашное было у него лицо. Ничего страшнее в жизни не видывал…

Кит протянул руку, похлопал зятя по колену.

– Ничего, Гордон. Сейчас мы поужинаем, выпьем, все образуется.

Вернулась Виктория, собранная, спокойная, деловитая, толкая перед собой тележку с выпивкой и разнообразной снедью – ветчиной, сырами, поджаренными тостами, копченой рыбой, холодной телятиной, овощами и зеленью.

– Не наедайтесь слишком, мальчики. Ужин будет готов через полчаса. И еще, приехал Ричард.

Сестра могла не говорить, Кит и сам уже расслышал доносящее из холла львиное рычание, которое прокатилось под каменными сводами особняка, приводя в священный трепет прислугу, и материализовалось в обличье Ричарда Аллена Густава Вильгельма Юлиуса Фредерика Ульриха Магнуса, четырнадцатого лорда Торнтона.

Ричард был высок, статен, белокур, голубоглаз и прекрасен, как бог Один. Он был денди, мизантроп и сибарит. Он был всегда невозмутим и ленив до полнейшего абсурда… покамест в поле его зрения не оказывался лакей, ворующий столовое серебро. Вообще, Ричард был, как Диоген, разве без бочки. И без философии.

– Говорил же я твоему отцу, Кристофер… – прорычал он с порога.

– Да.

– А твой отец мне: не волнуйся ни о чем, сынок, все равно скоро настанет конец света, и мы все умрем. Нет, не так. Преобразимся куда-то. В райских птичек, что ли? Нет. В ангелов…

– Да.

– В ангелов. С ума рехнуться.

– Да.

– А еще – Мрак, Гибель, Красная Смерть…

– Знаю.

– Все бы еще ничего, туда-сюда, но его лицо… эээ… здравствуй, Гордон. Как поживаешь.

– Если честно, – ответил Гордон хмуро, – ну… мне не очень хорошо.

Ричард приязненно похлопал его по плечу.

– Милый мальчик, нельзя же быть таким впечатлительным. Полюбуйся на свою жену. Виктория совершенно убита горем, но выглядит просто очаровательно. Позволь, Виктория, к прелестной ручке приложиться, выразить тебе мои всегдашние восторги и упоения.

Виктория надменно фыркнула и снисходительно протянула для поцелуя изящную белую ручку, унизанную перстеньками и бриллиантовыми колечками.

– Напомни мне, проказник, в какой раз ты женился, а то я уже слегка сбилась со счета.

– Всего в шестой и, думаю, лучшее ждет меня впереди.

Виктория совсем не разделяла его оптимизма.

– Видимо, нет необходимости спрашивать тебя, как все прошло. Не сомневаюсь, ты проявил себя на высоте.

– А то, – протянул Торнтон, лениво скалясь белыми зубами, – вставил, вдул, вставил, вдул, вставил, вдул, вста…

– Ричард, захлопнись, – велел Кит, аккуратно разливая по рюмочкам спиртное.

– Хорошо, – пророкотал Торнтон, – я молчу, видишь, сажусь… сел и сижу молча, держу рот на замке, ничего не говорю… да что ты, в самом деле, Гордон, хватит киснуть, давай, пей!

Герр Джерсей зажмурился и выпил. Лицо его подернулось мглистым туманом и сизым болотным мороком, и он счел жизненно важным и необходимым немедля поделиться с лордом Торнтоном, а равно и с прочими благородными собравшимися, своими выстраданными нумерологически-конспирологическими теориями.

– А все оттого, что сегодня тринадцатое, – возвестил Гордон с непоколебимой убежденностью, – у меня еще с утра было мрачное предчувствие…

– Тринадцатое? – удивился Торнтон. – Пятница, тринадцатое?

– Нет, понедельник, но все равно ведь – тринадцатое, несчастливое число.

Ричард был потрясен, ошеломлен, буквально сокрушен. Он едва не грохнулся со стула, на котором уже успел развалиться в обычной небрежной и вальяжной манере.

– Что-то не так, мой сахарный? – ласково поинтересовался у него Кит.

– Не понимаю, как такое возможно… несокрушимая логика, и не подкопаешься.

– Нет. Не подкопаешься. Не пытайся. Ничего не выйдет. Я уже пробовал. Это такая же дрянная затея, как совмещать армейский арсенал с винным погребом.

– Да, затея не из лучших, – согласился Ричард, – откровенно говоря, на редкость дрянная затея. Смотри-ка, и опять несокрушимая логика, и опять не подкопаешься.

– Да. Судя по всему, железная логика вообще такая мощная штуковина, что человеческий разум в принципе бессилен перед ней. Остальное, как ты можешь представить, было в том же духе. Ваш бедный отец, надо же, нам так жаль, мы все так его любили… вот скоты!

Ричард кивнул, но промолчал. Ему-то совершенно незачем было распинаться о том, как ему жаль и нести прочую слащавую ахинею. Кит и без всяких лишних слов и заверений в вечной дружбе и преданности знал, что Ричард просто сделает все, что нужно. Как и Гордон, – невзирая на свою иррациональную неприязнь к некоторым числам и дням недели.

– Надо сообщить твоему младшему брату, – проговорил Торнтон после того, как все они выпили.

– Поросенок, – с отвращением выговорила Виктория, поведя плечами, – как сообщить? Мы не знаем, где он сейчас находится. Уже два года совсем ничего от него не слышали. Надеюсь, маленький ублюдок сдох и гниет в сточной канаве, где ему самое место.

– Виктория, – молвил Кит с упреком.

– Милый?

– Зачем ты так, зайка. Я понимаю, ты расстроена… но ведь наш маленький Даниил – твой родной брат…

– И твой родной брат, между прочим, тоже… и я ни капельки не расстроена!

– Все равно. Это был его отец…

– Да. Отец, который сам и вышиб поросенка из дома пинком под жирный зад. Или ты уже забыл, какой шум тогда поднялся? А еще мне папа говорил, и не раз, что исключил этого маленького мерзавца из завещания, и всякий раз у папы делалось такое страшное лицо! Пупсик, почему ты молчишь? Скажи нам что-нибудь толковое. Ты ведь юрист.

Гордон как раз пытался прожевать колбасу.

– Птенчик, не хочу тебя расстраивать…

– Только не заводи опять про понедельник, тринадцатое, не то я громко закричу.

– Почему ты меня постоянно перебиваешь? Стоит мне рот открыть, как ты тотчас начинаешь меня перебивать. Мне это совсем не нра…

– Может, хватит? – обронила Виктория надменно.

– Хорошо. Как юрист, скажу тебе, что сами по себе говорения и выражения лиц ничего не значат, ибо сonfessio extrajudicialis in se nulla est[1] и так далее. Совсем другое дело – документы, оформленные в установленном законом порядке, скрепленные подписями и печатями, как полагается. И, даже если там написано то, что там написано, любимого младшего брата вам лучше постараться отыскать, и побыстрей, дабы убедиться, что у него не имеется претензий.

– Каких еще претензий?

– Самых обыкновенных. Финансовых.

Слегка теряя уверенность в себе, Виктория покосилась на старшего брата.

– Вот нам с моим любимым старшим братом делить нечего, – храбро проговорила она тоненьким голоском.

– Прости, милая, – засомневался Кит, – но, кажется, именно так все и говорят… поначалу. А потом начинают говорить совсем другое…

– А потом начинается процесс, – сказал Торнтон и мечтательно улыбнулся, будто припомнив нечто восхитительно приятное.

– Да. Процесс, – кивнул Гордон со знанием дела и алчным блеском в глазах, – длительный, грязный, дорогостоящий, скандальный судебный проце…

Виктория вышла из себя, взвизгнула и швырнула в них горстью оливок.

– Какой еще процесс?! Вы с ума посходили? Ты мой брат, я тебя просто так люблю… а не за деньги! И… мне ничего не нужно от тебя! Хватит! Еще одно слово, тут все останутся без ужина! А кое-кто и без завтрака! – закончила она, метнув испепеляющий взор в мужа, вскочила и выбежала вон.

– Что с ней? – пробормотал Кит.

– Наверное, небольшой невроз, – объяснил ему Гордон.

То, что происходит с человеческим лицом после выстрела в упор, описанию не поддается – зрелище не для слабонервных. Оттого Кеннета Ланкастера хоронили в закрытом гробу. Погребальная церемония была необычайно пышной и торжественной, и собрала уйму народу: вся корпоративная верхушка, деловые партнеры отца, видные политики, самые жирные сливки деловых и аристократических кругов Империи.

Кит сидел в церкви в черном, удушливом галстуке, по правую руку – жена, по левую – младшая сестренка, и слушал хрустальное ангельское пение. После отпевания наступило время надгробных речей. Все речи были сплошь прекрасны и звучали, как поэмы. Кит чувствовал, как их мерное течение убаюкивает его.

Вымотан он был до последнего предела. За минувшие четыре дня у него не выдалось ни секунды свободной. Ему пришлось встретиться и переговорить с ответственными за расследование обстоятельств гибели отца чинами министерства внутренних дел, Гражданской Милиции и Отдела Благонадежности. Побеседовать с нотариусами, юристами и стряпчими. Присутствовать на внеочередном собрании совета директоров. Принять длинный поток посетителей с соболезнованиями, пережать сотни рук, сотни раз скорбно кивнуть и промолвить «Весьма признателен». Кит также удостоился экстренной и приватной аудиенции у благого Василевса и Верховного Канцлера Монтеррея Милбэнка. Еще он много времени провел, общаясь с прессой.

В частности, он озвучил промежуточные итоги расследования смерти отца, которые гласили следующее: к его гибели непричастны посторонние лица, его смерть не явилась результатом неких неправомерных действий, или самоубийством. Печальное стечение обстоятельств. Несчастный случай. Неосторожное обращение с оружием.

Вроде безотносительно добавлялось, что у Корпорации нет никаких финансовых или прочих трудностей, в чем могут убедиться все заинтересованные лица, ибо с момента создания и до наших дней Корпорация «Ланкастер Индастриз» руководствуется в работе принципами максимальной информационной и финансовой прозрачности. За дополнительными разъяснениями и деталями обращайтесь в прессслужбу и Комитет по Аудиту при совете директоров. И – да, весьма признателен. Весьма признателен… весьма… признателен.

В действительности, он имел самые веские основания для самой искренней и пылкой признательности. Не считая обязательных взносов в ряд благотворительных фондов и небольших подарков слугам, ему полностью отошло семейное многомиллиардное состояние. Как и контрольный пакет акций Корпорации. Как и фамильный особняк. Как и прочее движимое и недвижимое имущество, бесценные коллекции антиквариата и картин, частная Би-яхта, и прочее, и прочее… без счету. Отец оставил ему все. Включая титул.

Отец.

Одинокий, несчастный старик.

Чудовище, которое с необыкновенной легкостью расправлялось с каждым, кто имел несчастье встать у него на пути и давило людей, как клопов, не задумываясь о последствиях, не ведая ни жалости, ни стыда, ни раскаянья.

Сатурн, пожирающий собственных детей.

Кит помнил, как сотни раз тяжелый отцовский кулак врезался ему в лицо. Кулаки ранили больно, но слова ранили куда больней. Кулаками и словами он преподавал сыну уроки, бесценные отеческие наставления. О, да. Кит научился многому. Беззвучно выносить любую моральную и физическую боль. Научился быть молчаливым, осторожным, бесконечно терпеливым. Научился ненавидеть. И ждать.

Очнувшись от своих горьких раздумий, он обнаружил, что настала его очередь произносить речь. Кит поднялся и оцепенел, поняв, что не подготовил речи – то ли замотался вконец, то ли, что было куда ближе к истине, сказать ему на самом деле было совершенно нечего. К счастью, теплая дружеская рука выручила его из глупейшего положения, затолкав в нагрудный карман пиджака сложенный вчетверо аккуратный листочек с речью.

– О-о… спасибо, Ричард.

– Милый мальчик, вечно ты витаешь в облаках. Просто выйди и прочитай. И меня благодарить не за что. Речь написал тебе зять.

Кит собрался сердечно поблагодарить и зятя тоже, но Гордону было не до благодарностей, он свою проникновенную речь над гробом усопшего уже произнес и теперь спал мертвецким сном. У крохотного Макса резались зубки, и счастливый отец которую ночь кряду развлекал мающегося зубной болью восьмимесячного сынишку рассказами об интересных случаях из своей юридической практики – кровавых убийствах, изнасилованиях, шантаже, воровстве, взяточничестве и мошенничестве в особо крупных размерах. Под утро младенец спокойно засыпал, забывая о зуде в деснах, а папаша тащился на свою высокооплачиваемую, престижную, обожаемую работу.

Все это не помешало Гордону написать превосходную речь – в хорошем смысле старомодную, в должных пропорциях разбавленную печальным лиризмом, сыновней преданностью и тем здоровым оптимизмом, каковой уместно чувствовать живым на похоронах мертвеца. Кит монотонно зачитал речь по бумажке, не глядя по сторонам и ни разу не запнувшись. Спустившись с церковной кафедры, Кит сел на место и через сестринское плечо опять взглянул на зятя.

– Я влила в деревенского олуха утром целый кофейник, не помогло. Может, вам обоим лучше поехать домой, – шепотом предположила Виктория.

– Знаешь, зайка, я вдруг вспомнил, есть такие птицы…

– Глупые курицы? – оживилась Виктория.

– Нет. Страусы. Самка откладывает яйцо, и на сем ее родительские обязанности заканчиваются. Высиживает птенцов отец… то есть, самец, а, когда птенцы вылупятся, самец… то есть, отец, заботится о них, пока птенчики не станут достаточно взрослыми, чтобы свить гнездышко и жить самостоятельно.

– Как интересно, милый, и что? – спросила Виктория, глядя на брата невинными, неправдоподобно красивыми серыми глазами.

– Да ничего… вспомнилось просто, сам не понимаю – почему.

Кит чмокнул сестренку в надушенную щечку, заплаканную женушку тоже чмокнул в щечку, растолкал сонного зятя, ухватил за шкирку и поволок к выходу из церкви, по дороге шепотом принося извинения собравшимся скорбящим.

– Твой брат не появился? – зевая, спросил Гордон, когда они ехали домой. Кит сам сел за руль своего черного бронированного механо и погнал с бешеной скоростью, сосредоточенно глядя на дорогу.

– Нет.

– Но твои люди разыскали его хотя бы? Паренек жив и здоров, надеюсь?

– Да. Вполне. Сказал, претензий у него не имеется. Подписал все необходимые документы. Сказал, что на похороны не приедет, и мы все можем катиться к чертям. Маленький Дэнни. Вот свинья. Надеюсь, он скоро сдохнет и сгниет в сточной канаве.

Гордон приоткрыл рот, но, секундочку поразмыслив, благоразумно решил воздержаться от дальнейших расспросов.

Кит включил радио, и они в поистине гробовом молчании прослушали выпуск последних – как обычно скверных – новостей, и массу популярной – как обычно скверной – музыки.

Едва они вошли в дом, еще в холле их встретил заливистый детский плач. Гордон перекривился, затрясся, принялся лихорадочно сдирать пальто и впопыхах чуть-чуть не удушил себя шарфом.

– Прекрати, – сказал Кит сурово, – во-первых, младенец с няней. Во-вторых, подумаешь – зуб режется. В-третьих, если ты будешь постоянно с ним носиться, младенец вырастет эгоцентричным монстром, и тебе придется выгнать его из дому, а потом ты умрешь, и он не приедет на твои похороны.

– Во-первых и в-последних, – ответил Гордон сердито, – вот зануда ты! Это тебе не какой-то там младенец, а мой родной сын и твой родной племянник, между прочим. К тому же, няня – это одно, а папа и мама – совсем другое. По-твоему, головастик просто так вопит, от нечего делать? Ему больно!

– Гордон, ты страус.

– Кто?

– Такая смешная птичка, вечно прячет голову в песок.

– А ты – живодер.

– Остроумный страус.

– Бессердечный живодер.

– Давай Максу в бутылочку вместо молока нальем бренди, он будет спать, как убитый, и перестанет нас донимать своими воплями, – предложил Кит, снимая пальто и закуривая.

– Помогает?

– А то, – серьезно сказал Кит, пыхнув сигаретой, – бутылочка бренди от всех детских хворей помогает, папаша.

Гордон в сердцах обозвал шурина бесчувственной скотиной и ушел к сыну. Кит пожал плечами, направился в гостиную, подошел к бару, налил себе спиртного и выпил одним глотком. Потом ослабил узел галстука, налил себе еще, на сей раз добавив два кубика льда, сел на диван, подождал, пока лед в стакане чуть подтает, и сделал медленный, тягучий глоток. Сделав второй, он немедленно провалился в сон. Кто-то деликатно растолкал его.

– Милорд?

С трудом разлепив слипающиеся глаза, Кит увидел отцовского поверенного.

– Добрый день, милорд. Примите мои искренние соболезнования.

– Весьма признателен, – ответил Кит машинально, – у вас ко мне какое-то дело?

– Да. Я должен вам кое-что передать.

Поверенный щелкнул замками портфеля, открыл его, извлек оттуда большой желто-коричневый конверт, запечатанный сургучом, и протянул Киту. Надпись, сделанная на конверте красными чернилами, гласила ровнехонько следующее:

ПРИЧИТАЮЩЕЕСЯ

ВСКРЫТЬ В СЛУЧАЕ КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ

– Причитающееся? – недоверчиво переспросил Кит, изучив надпись на конверте. – Что это? Какая-то шутка?

– Нет, сэр. Ваш отец настоятельно просил передать вам это в руки, милорд. Лично. Без свидетелей.

Кит изумленно поглядел на поверенного. То был чрезвычайно серьезный, компетентный и профессиональный юрист. Это о нем Кит знал наверняка. Больше о поверенном сказать было нечего. Главным образом оттого, что тем же вечером, вернувшись домой, поверенный без всяких видимых причин раскромсал себе горло опасной бритвой…

– Не понимаю. Это финансовые документы? Дополнение к завещанию?

– Нет, милорд. Это личное. Ваш отец просил меня передать это вам непосредственно в руки в случае его кончины.

Кит повертел письмо в руках. На ощупь конверт был сухой, плотный, чуть зернистый, но ему вдруг показалось, что он держит в руках склизкую змеиную кожу.

– Да ну? А что это все-таки такое?

– Милорд, я получил конверт уже в запечатанном виде, и не имею ни малейшего представления о его содержимом.

Храните конверт в надежном месте. Вскройте в случае крайней необходимости. Ваш отец сказал, вы поймете, когда именно. Понимаю, звучит весьма необычно, но таковы были распоряжения вашего отца, я передаю их вам слово в слово.

– А давно он вам отдал этот конверт?

– За день до… несчастного случая.

У Кита противно засосало под ложечкой.

– Ясно. Передать мне. И это все, что он вам сказал? Больше ничего?

– Нет, сэр. Больше ничего.

– Что ж, благодарю, – промолвил Кит, – еще что-нибудь?

– Нет, сэр. Позвольте откланяться…

Поверенный протянул руку, и Кит пожал ее. Рука была сухой и теплой, но Киту на мгновение почудилось, будто он прикоснулся к чему-то холодному, вязкому, влажному, дурно пахнущему, разлагающемуся. Ноздри его опалил запах разлагающейся мертвечины и крови и, ощутив внезапную вспышку паники, Кит отдернул руку куда быстрей, чем полагалось законами светской вежливости. Он снова поглядел на конверт, затем поднял взгляд, но поверенный уже исчез, как сквозь землю провалился.

Недоумевая, как в дурном сне, Кит посмотрел на стакан со спиртным. Кубики льда давно растаяли. Он бросил взгляд на наручные часы и понял, что задремал не на несколько минут, а проспал почти полтора часа, прежде чем визитер разбудил его. Конверт обжигал пальцы. Кит положил конверт обратно на столик, но тотчас снова взял в руки. Наверняка то была просто какая-то дурацкая, безумная, пьяная отцовская причуда, и лучшим способом убедиться в том было вскрыть конверт немедленно, но неведомая сила удержала его от этого поступка.

– Отлично, – пробормотал он, – просто запихну эту дрянь куда подальше, вот и все.

– Кит…

Он обернулся и увидел Гордона с младенцем на руках. С племянником произошла разительная перемена. Из Божеского Наказания он превратился в Сущее Умиление, пухленькое, розовое, в смешных младенческих складочках, хихикающее и пускающее пузырики.

– Все же, не стоило угощать младенца спиртным, – усомнился Кит.

– Да нет же, мать-природа взяла свое – зуб прорезался.

– Неужели? Дай посмотрю, – сказал Кит, поспешно сворачивая и заталкивая конверт под траурный пиджак.

Если Гордон и успел заметить конверт и перекошенное лицо дражайшего шурина, то промолчал и молча отдал Киту ребенка.

– Что? И все? Из-за этого было столько слез и воплей? – спросил Кит у Макса, усадив племянника на колени и полюбовавшись новехоньким, с иголочки, зубом.

До невозможности довольный тем, что его страдания прекратились, Макс принялся что-то взволнованно рассказывать дядюшке на своем малышовом языке. Кит послушал, давя улыбку, которая, вообще-то, не так уж и часто появлялась на его суровом северном лице, пощекотал младенцу упитанный животик и поглядел на зятя.

– Понимаете, папаша, к чему клонит ваш сынок.

– Бутылочку требует?

– Точно.

Часа через три Ричард привез Терезу и Викторию с похорон. Их мужья, совершенно счастливые и совершенно пьяные, сидели в гостиной, болтая о том, о сем, а Макс устроился между ними с бутылочкой. Завидев красавицу мамочку, он выплюнул бутылочку, скатился с дивана и резво пополз к ней, повизгивая от счастья и удовольствия. Виктория подхватила сына на руки и полюбовалась первым зубом.

– Ой, какая прелесть. Посмотри, Ричард.

Торнтон неосмотрительно заглянул в рот ангелоподобному младенцу и немедля схлопотал чувствительную плюху по носу. И немедля еще одну – по уху.

– Эй! Полегче!

– Ты уж прости его, Ричард, – сказала Виктория без тени раскаянья, – головастик у нас такой невоспитанный и все время дерется. Весь в отца.

– Вылитый папаша, верно, – пробурчал Ричард, потирая нос. И ухо.

– Вылитый, – подтвердил Кит, улыбаясь.

Гордон слегка заплетающимся языком заметил, что не видит ничего странного в том, что сын на него похож.

– А вот был бы не похож – вот это было бы и впрямь странно, парни. Вот уж тут я бы удивился. О-очень удивился. А потом бы перестал удивляться, взял бы свой дробовик и вынес кое-кому мозги. Бац!

– Бац! – сказал Кит и рассмеялся.

– Бац! – повторил и Гордон и тоже расхохотался. – Бац! Бац! Нет, нет. Ведь не может это быть так смешно, как мне сейчас кажется почему-то.

Кит налил им с зятем еще по стаканчику.

– Виктория, надеюсь, вы проследили, чтобы старика хорошенько закопали, утрамбовали и сверху присыпали землей?

– Да, милый, не беспокойся, мы проследили, папе не выбраться, – ответила брату Виктория, – пойдем, головастик, мама уложит тебя в постельку. А потом присядет и выпьет стаканчик с твоим глупеньким папочкой и твоим богатым дядечкой.

Максимилиан выслушал мамочку очень внимательно, почему-то испугался и попробовал сбежать, но у Виктории была железная хватка. Она мигом превратила его распашонку в чудную смирительную рубашечку, и крепко прижала строптивого младенца к любящей материнской груди.

– И не пытайся, сладкий. Пока тебе не исполнится восемнадцать, ты будешь у меня вот здесь. Скажи всем спокойной ночи.

– Я тоже лягу, – сказала Терри тихо, – а завтра мы с тобой поговорим, дорогой.

– О чем, дорогая?

– И об этом же, – шепотом проговорила она, поглядев на рюмку в его руке.

А вот это она напрасно. Кит знал, что ни о чем они не поговорят, потому что завтра он будет на работе. Как и послезавтра. Как и ближайшие тридцать или сорок лет… или пятьдесят… пока хватит сил.