Читать книгу Велосипедная прогулка - Алексей А. Шепелёв - Страница 2

Но ты не сможешь отпустить

на волю,

но ты не сможешь подарить

свободу,

но ты не сможешь приручить

навеки,

чтоб не кончался горизонт

повсюду…

Е. Летов

В летних сумерках чувствовалась горечь, приятная и острая – такая бывает после короткого дождя, когда высыхающая на солнце трава пахнет в сто раз сильнее, чем обычно; эта горечь улавливалась не обонянием, время от времени она просто возникала внутри, отчего сердце на секунду сжималось, а потом начинало биться неровно и нервно.

Сидеть дома с таким ощущением было невыносимо. К тому же я прекрасно понимала, что означает эта внезапная горечь. Так бывало со мной уже не раз, и следом за ней неизменно наступало полнейшее равнодушие к жизни, которое, если его вовремя не перебить, легко могло бы иметь самые неприятные последствия. Но, к счастью, всякий раз я знала, что нужно сделать.

Велосипед был не мой, мне оставил его на время своего отъезда один старый знакомый. Сказал: будет, мол, нечем заняться, или вдруг грустно станет – покатаешься, мозги проветришь. «Надеюсь, за полгода в Штатах я куплю себе такой же, даже намного круче» (что-то про карбоновые рамы и три десятка скоростей), – добавил он, как-то нарочито улыбаясь, как будто тренировался для новой жизни, где всё в изобилии и все улыбаются.

И ведь действительно, срабатывало: даже в разгар очередного приступа вселенской тоски, стоило только выехать за город, хорошенько разогнаться… Как в детстве – на плохо управляемом гиганте, со странным названием «Сура»… Сразу видится клип моей любимой группы Queen: молодые англичанки, этакие эмансипе леди Годивы, катят с ветерком на допотопных спортивках с загнутыми рулями… их много… Но это лет четырнадцать, наверно, мне уже было, когда я сама в последний раз каталась!.. Вспоминается немецкий фильм про взрослеющую девушку, получившую первый оргазм при поездке на велике… Хотя для меня в этих велотрипах нет почти совсем ничего эротического, а тогда и тем более… Было что-то простое, и в то же время сложное, как запутанная задачка по геометрии… и в то же время опять простое, неописуемое, от какой-то неповседневной тайны: какой русский не любит быстрой езды!? Только я вот не очень русская, да и коротенькую клетчатую юбочку с цепочкой на боку я бы тогда ни за что не надела…

Тогда в нашем городке встретить велосипедиста (а тем более велосипедистку) было большой редкостью, разве что прогремит рано утром в выходные дядя Петя из второго подъезда, в длинном плаще и резиновых сапогах, с примотанной к рамке удочкой, а потом вечером, уже поддатенький, катит домой скрипучий «Урал», на руле со снизкой силявок для кота… Проедет спортсменка в облегающем костюме – все так и замирают!.. А тут – откуда-то всё больше вышмыгивают на модных «велах» невероятные, раскованные девочки-манги – как будто те самые иностранки из клипов и фильмов: в тех самых юбочках, в которых мы и на дискач отпроситься не решались, в лосинах уже без юбочек, в перчатках, очках и наушниках!.. И почти всем тем же экипированные – мальчики!..

«I want to ride my bicycle,

I want to ride it where I like…»

Но, может, я и не вышла бы из дома с велосипедом. Так и осталась бы лежать на кровати с пледом, безучастная ко всему, глядя в потолок или в книгу, что казалось мне занятиями практически равноценными. Или, набрав первые несколько цифр одного очень важного для меня номера, останавливалась бы в раздумьях, сбрасывала, а через минуту набирала снова. Однако нашлись у меня кое-какие дела, которые, как ни странно, даже сумеречный мой сплин не смог отодвинуть на второй план. Тем более, что всё это каким-то неведомым образом оказалось между собой взаимосвязано…

Поэтому, будоража соседей, я прогрохотала вниз внушительного вида «изобретением». На улице в лицо сразу же бросился порыв сухого ветра. Вечер, притворившийся благостным и прохладным, по ту сторону оконной рамы оказался душным и неприветливым – если б не велосипед, тащиться на другой конец города расхотелось бы мгновенно. Но именно туда влекло меня моё важное дело, а если точнее – подруга, с которой тысячу лет не виделись.

Вика – странно сказать! – капитан контрразведки, спортсменка, комсомолка, а теперь ещё в меру брутальная красавица-латинка (в отличие от миниатюрной, неспортивной, скромной и… стильной, не в лосинах, меня) – целых четыре года пропадала в дебрях гангских джунглей и южно-африканских рифтов (!) и теперь приехала на несколько дней в тихий родной городок «оформить на себя» квартиру бабушки. Такую встречу откладывать нельзя, несмотря ни на какие причуды моего эмоционального фона.

Отбросив хандру и уже с удовольствием предвкушая поездку с ветерком, вспорхнула на велосипед с грацией, которую наверняка оценила бы, будь она жива, «божественная Изадора» («дар Изиды» – какая энергетика в этом созвучии!), и направила его в западную сторону города, туда, где за уходящей в бесконечность лентой главной улицы, казалось, не было больше ничего.

* * *

Я верю – он появился не случайно. Я теперь знаю, что если бы мы не встретились именно тогда и именно так, я разыскала бы его каким-то другим способом. Любым. Потому что он стал частью меня гораздо раньше, чем я увидела его.

Обитатели и завсегдатаи Дома печати в нашем милом городке испокон веков считали и продолжают считать сие учреждение средоточием интеллектуальной и даже богемной элиты. Один местный Союз Писателей в двух кабинетах на третьем этаже чего стоит! Понятно, нельзя произнести подобное без иронии: богема и духовный аристократизм – в суетливо-тягучих буднях провинциальных редакций, на прокуренных лестницах с жестяными банками окурков… но он появился именно здесь!..

Я работала в одной из крупных областных газет и чувствовала себя, что поделать, почти совершенно в своей стихии. Тогда-то мне и стали попадаться на глаза его тексты – необычные, умные, порой с вольным обращением с принятыми понятиями и авторитетами, едва ли не циничные – что совершенно несвойственно нашим авторам, а у него казалось всегда уместным и органичным. Написанные от руки, мелким и неровным почерком, их и разобрать-то с первого раза мало кто мог… Я – могла. Я была единственной, кто брался их перепечатывать, и раз от раза процесс этот становился для меня почти сакральным действом, выбивавшим из рабочей колеи на весь оставшийся день. Да что там работа – часто после очередной его рецензии или отчёта о неведомых мне литературных мероприятиях и столичных тусовках, я ночей не спала, размышляя, кто он, как выглядит, сколько ему лет… и представляла, что в один прекрасный день… В общем, я влюбилась. Смешно сказать – по почерку.

Прекрасный день наступил зимой. Редакторша привела в кабинет, где я работала, голубоглазого молодого человека… Он показался мне симпатичным и скромным, и на её просьбу помочь внештатнику с распечаткой какого-то текста я, несмотря на занятость, отреагировала снисходительно. Я отлично знала, что его рецензии и очерки всегда были на бумаге, но почему-то, как только мы остались вдвоём, сердечко моё начало очень уж усиленно работать, подгоняя кровь к лицу. Оно, глупенькое, что-то такое почувствовало… Взгляд его был так же энергетичен и необычен – как и тексты. Какая-то вспышка… На мониторе – его текст, готовый к печати. А под ним – его имя! Вот так мы, наконец, встретились. И я безмерно возжелала стать его собственностью.

Он об этом, конечно, ещё не знал.

* * *

Честное слово, крутить педали не так-то просто! Особенно с непривычки. Первые километры это может нравиться и даже приводить в восторг, но минут через двадцать-тридцать ноги словно наливаются свинцом, и согнуть-разогнуть их становится действительно проблематично. Не проехав и половины пути, я поняла, что до Викиного дома просто не дотяну, ибо путь и на общественном транспорте был бы неблизкий. Стремительно вечереет, я вся вымотанная, боль во всех мышцах… И, главное, надо ещё выдержать разговор – первые эти минуты… Не столько, я всё же надеюсь, выяснение отношений, сколько сразу поддержать его, как говорят, в позитивных тонах.

Надо предупредить: мало того, что тень старой нелепой обиды, наверное, так и стоит у неё, виртуальной и загорелой, за плечом, оно и просто невежливо. Остановилась, достала мобильный.

Гудки, скрип и скрежет… Дышу всё же часто, в груди, прямо у горла, что-то колышется…

«…В глухих лугах его остановлю…» – тоже песенка про вел и любовь из нашего детства…

– Ну ты где, я тебя уже заждалась! – вполне себе бодрая.

– О, извини, ты знаешь, я… я тут к тебе на велике выехала и на Советской шину проткнула! Какие-то уроды стекла насыпали, авария, что ли, была… – немного не то, осекаюсь, но ладно… – Придётся возвращаться, а пока туда пешком, обратно, уже совсем поздно будет, давай я завтра?..

– Вот ты всегда так! Ладно, слушай, завтра мне здесь в нашей конторе отметиться нужно – я ведь человек подневольный, сама понимаешь, типа, служу Отечеству… Давай тогда лучше я к тебе часика в два сама заскочу, фотки принесу, fine? В воскресенье мне уже надо прибыть на… Оу, сорри, зарапортовалась!.. – Подруга детства уже шесть лет живёт в столице и там несёт ответственную, тяжёлую и невидимую на взгляд обывателя службу. Вернее, это уехала она в столицу, а дальше её швыряло – то в Беларусь, то на остров мечты и свободы, то в Индию, а теперь вот докатилась и до Южного полушария!

– Ой, Арин, это было бы просто супер!

Не умею я врать – даже на три копейки. Детсад какой-то…

Впрочем, ей, наверное, не до меня: наверное, она сама «пытается адаптироваться», не выглядеть напрочь чужеродной. В очередной раз ловлю себя на том, что говорит она, перемежая речь простейшими английскими словечками, иногда совсем странными (раньше выскакивали все эти innit? и okay), то зависает на месте, то наоборот захватывает-заглатывает кучи слов, как будто задыхаясь, из-за чего обычные фразы звучат непривычно, как-то наигранно.

Эх, мы тогда в старших классах балдели от Кубы – море, солнце, экзотика, Фидель, Че, революция – доставали все эти редкие книжки – можно сказать, целый фан-клуб организовали. А когда она «вдруг» попала на заветный остров, я начала учить испанский. Кстати, там на курсах как раз познакомились с хозяином велика Иннокентием – столь же интеллигентным молодым человеком, как и все его родственники и само его имя. За пару месяцев дальше «El gato es gris» мы не продвинулись, зато своей разнополой дружбой подтвердили, что, вопреки расхожим стереотипам, и из этого правила всё же есть исключения.

Вика тоже зависла там недолго, а потом уже началась у неё «Рабыня Изаура»… В общем, с Викой мы были не разлей вода, хотя тусили, особенно когда уже «на почве Кубы», со многими (там даже приличные наши дворовые мальчики «вступали в ряды», даже помещение хотели выбить). Ещё у нас была Аринка, третья подружка, больше Викина. Я тоже знала её с ползунков, жили рядом, но как-то не особо с ней дружилась, а потом она всплыла уже в одиннадцатом классе. С самых зелёных лет я смутно понимала, чувствовала, что с ней «что-то не то». В «большой жизни» (тоже уехала, в Питере умудрилась стать фэшн-фотографом) эти её детские наклонности, судя по обрывочным сведениям из полудюжины открыток, проявились в полной мере. Сплошная романтика, только вот с очередной «невестой» к родителям не заявишься.

И вот однажды ситуация выскочила как в идиотских мелодрамах или ситкомах. Вышло так, будто я свою Вику, от неё, этой взрослой Арины с её наклонностями, «захотела отбить», – а в частности, ничего другого, как вместо давно планируемого Аринкиного дня рождения в кино потащила. (В детстве мы с Викой любили затяжные пеплумы типа «Спартака», а потом ещё во дворе пытались их инсценировать… А тут папаше дали бесплатные билеты, Жанка уехала, и я – только узнавшая само это пепельное слово «пеплум» – казавшееся засыпавшим античную древность пеплом Везувия – позвала одну Вику…) В мои семнадцать мне ничего подобного и в голову не могло прийти, первые песни Земфиры мне даже нравились, сама всем раздавала и переписывала на центре кассету!..

В общем, каким-то образом вышел натуральный скандал, каким только может быть скандал подростково-девчачий. Аринка со мной года два не разговаривала, и год потом в Питере, и с Викой у них испортилась вся дружба, и до кучи даже у нас с Викой… Но вспоминаю я, конечно, не это дурацкое недоразумение, а то, например, как мы с ней ещё классе в пятом разрисовали книжку про Винни-Пуха. Причём занимались мы этим почему-то не в школе на уроке, и даже не дома, а во дворе за столиком… И неудивительно – такой уж там творился криминал. Лежащему на боку бедному ослику Иа были воткнуты сверху вилы и рядом подпись: «На мясокомбинат!». Свастика на плече мальчугана – и вот вам Кристофер Борман! – даже и сейчас смешно.

Вроде не обиделась, это хорошо. Только мне возвращаться домой совсем перехотелось. Ноги за время остановки, теперь кажется, отдохнули и окрепли. Я огляделась по сторонам. Справа от меня мелькнул, поманив картинами пыльного детства, захолустный переулочек, выходящий к набережной и мосту через речку, за которой – хорошая асфальтовая дорога, ведущая к дачам. Соблазн свободно проехаться по ровному полотну, приятно-мягковатому, нагревшемуся за день, и теперь медленно отдающему своё тепло розоватому солнечному свету, не шарахаясь непрестанно от сигналящих машин или рьяно спешащих куда-то людей, оказался велик, и я, дав по тормозам, уверенно свернула.

* * *

На свое двадцатитрёхлетие в подарок от провидения я получила не только высокую температуру, но и его визит. Это произошло через месяц после нашей первой встречи. По просьбе редактора я вышла на работу больная, было тяжеловато, и когда в конце дня он появился, тихонечко открыв дверь (наши сотрудники, да и посетители, врывались всегда шумно и нагло!), я даже не знала, радоваться мне или нет…

Опомнилась, предложила чаю. На мои расспросы, чем занимается помимо прекрасных рецензий, без воодушевления ответил: «да ничем, диссертацию пишу» – как будто речь шла о работе грузчиком. Я, наверное, так и сияла, и он, уже оживившись, признался, что вообще-то ещё и прозу, и вот первый роман даже скоро выходит в Москве.

С писателями местными, матёрыми прозаиками и юными поэтессами, я сталкивалась-общалась едва ли не каждый день, а некоторых даже доводилось по долгу службы интервьюировать. Эх… Участие в Межобластном слёте, грамоты от Администраций и Организаций – в общем, сплошные достижения… Или, например, Иннокентий. Если он открывал рот заговорить о книгах и музыке, то говорил всегда, как свойственно потомственному технарю-интеллигенту, с дилетантским пиететом, даже с раздражающим придыханием! Как о Культуре с большой буквы, как о каком-то «пеплуме» и «Олимпе»! Если он, «сын своих родителей», мог запросто обронить «обожаю музеи и путешествия»… То «мой брутальный грузчик» напротив – рубил с плеча, взвешивал на руке шедевры и мнения и на глазах играючи отсекал лишнее. В двух предложениях он закручивал такое, от чего коллеги-журналистки, если вдруг удосужились прочесть свою же газетёнку, ещё долго интеллигентно-праведно охали!

По счастью, книга как раз была у него с собой на дискете, и он запросто согласился дать мне её почитать, так сказать, одной из первых. Хотела ли я быть его «одной из первых»? Пусть и в ломающей тело – и в глубине души уже и саму душу! – горячке – да!!

Предложил пойти выпить пива, и через полчаса мы уже сидели в баре с литературным названием «Три товарища». Однако Ремарком тут, понятно, и не пахло, место было, мягко говоря, весьма далеким от какого бы то ни было искусства вообще. Едва слыша друг друга из-за орущей неприятной музыки (а я – ещё от температурного шума в ушах), мы оба, собственно, не знали толком, что сказать…

– О чём же именно будет ваша диссертация? – обращаюсь к нему на вы, борясь с привычно-журналистскими интонациями.

– Платонов и Набоков, – заявляет он, как будто с треском сталкивая бильярдные шары, проверяя, произведёт ли взрыв совмещение двух абсолютных антиподов.

– Ну они же… – я едва лишь вздрагиваю.

– Да, – радуется он, не давая перевести дыхание, – материя и антиматерия, антимиры. Один – хтонический дух, восславляющий вышнее. Другой – дух стиля, языком языка фиксирующий мимолётное… Как совсем сбрендивший под старость Иудушка Головлёв – антипод Дон Кихота. Но это всё литведческая хрень. А вообще – о девочках.

Тут у меня в глазах мелькает смутная тень файла, который был на дискете рядом с романом, но такое не забудешь – «Лолита», Достоевский и Набоков. (Всё же не Платонов?!.)