Читать книгу Самое-самое. Читаемое и ругаемое - Алексей Аимин - Страница 6
ВДОХНОВЕНИЕ или откровения бывшего поэта
Набить руку
Оглавление«Набивая руку», я вступил на стезю, знакомую многим начинающим и самоуверенным поэтам: что вижу – то пою.
При такой постановке присутствие Музы не обязательно. К тому же Муза все же дама, и не во все уголки и закутки ее можно брать с собой:
Там в тишине, за дверью туалета,
Где ведра, швабры, трубы, вентиля,
И где журчит прохладная струя,
Конечно же, не место для поэта.
Но в глубине, под крышкой унитаза,
Куда бежит хрустальный водопад,
Две звездочки далекие блестят…
Ах да, конечно, – это же мои два глаза!
Ближе к сорока люди обычно становятся прагматиками, а иногда и скептиками, утверждая, что у Вдохновения нет расписания, а Музы слишком капризны.
Но как говорил Петр Ильич Чайковский:
Вдохновение – это такая гостья, которая не любит посещать ленивых.
Вот я и считал, что отсутствие Вдохновения, на которое жаловались мои собратья по перу, это лишь прикрытие неумелости и своей неподготовленности. Ведь если ты знаешь, что хочешь сказать, умеешь расставлять правильно слова и отдельные знаки препинания, то нет ничего проще создать произведение которое может порадовать и создателя и читателя. Они же все в гении шли записываться и цитировалм А. С. Пушкина:
…Не тот поэт, кто рифмы плесть умеет
И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет:
Хорошие стихи не так легко писать…
Тут можно и поспорить Например, исследователи творчества Омара Хайяма утверждают, что этот выдающийся математик и астроном древности писал свои рубаи, складывая их, как кирпичики, из нужных и подходящих слов.
Я тоже провел поэтический эксперимент и попробовал написать свежо и интересно о самом заурядном действе. Принимаю душ, а кто-то нашептывает строчки, оглянулся – никого, хотя ощущение присутствия было. В конце концов вот что из этого получилось:
Как мягко бьет струя из душа,
Чуть разгоняя кровь мою,
И греет тело, греет душу,
Я на макушку воду лью!
Шампуня мне на все хватило,
Мочалка тихо шелестит,
Ах, мило, до чего же мило
Под нею кожица скрипит!
На пену я смотрю глазами —
И вправду, чем еще смотреть?
И шевелю в воде ногами,
Приятно – просто обалдеть!
Потом мохнатым полотенцем
Я, начиная с головы,
Тру шею, грудь в районе сердца,
Потом аппендицита швы.
Вопрос возник под вашей бровью,
Читая эту всю фигню? —
Что чистота – залог здоровья!
Я только к этому клоню.
Быт не зовет к заоблачным высотам
Но оказалось, что, нарабатывая поэтические навыки, я подготавливал почву для своих последующих встреч с Музами. Сначала они были случайными и порой неожиданными:
Бармен не тот смешал коктейль…
Всё в голове перемешалось:
Упругость губ, духи «Шанель»,
И снизу поджимает малость,
И хевви-метл, и два по сто,
На фильтре яркая помада.
Вопрос глупейший: – А ты кто?
Она мне: – Я твоя баллада,
Твоя поэма, твой сонет,
Я муза легкого веселья.
– Ты насовсем?
– Конечно, нет, я ухожу,
Подруге передай привет.
– А как зовут? – Она в ответ:
– Да тоже Муза,
Только тяжкого похмелья…
Постепенно отношение к стихам стало меняться.
Поблагодарив судьбу и родителей за дарованную жизнь обычным разговорным языком я получил массированную критику маститых пиитов – это не стихи а бла-бла-бла. Ну согласитесь, ведь это же никакая не поэзия:
Что было б, если я вдруг не родился?
Навряд-ли сильно изменился мир.
Сосед бы гриппом от меня не заразился,
Приятель мой пореже может пил.
Никто бы тестю не помог с дровами,
Другой бы муж был у моей жены,
Стране проблем поменьше с сапогами,
штанами, макаронами…
И сорняком наверняка заколосился
Не перекопанный в деревне огород,
И может до помоек опустился
Подобранный однажды мною кот.
И лещ был жив, что выловил весною,
И до сих пор еще вилял хвостом,
Я б не участвовал, конечно, ни в «застое»,
Ни в «перестройке», что пришла потом.
Конечно, мир немного б изменился,
Но как? – Мне никогда уж не узнать.
Ведь я однажды взял, да и родился,
Спасибочки отец, спасибо мать.
– Изучай теорию стихосложения, деревня, и пиши о высоком.
С концепцией создания стихов по подобию собирания детского конструктора я не соглашался. Но в малых формах в принципе это возможно, например, поймать отдельного журавля, механически балагуря-каламбуря:
Нет, не забыть мне изумительные строчки,
На лямках у твоей ночной сорочки!
Но даже такие удачи, поначалу радовавшие меня, уже не грели. Противовесом конструкторскому принципу стихосложения стало знакомство с японскими хойку и танку, наполненными вдохновенным созерцанием. Надо научится по особому видеть и осмыслить увиденное. Лучше всего уединившись. Короче – полный духовный интим.
Вот как, например, Мацуа Басё:
«Бабочки полет
Будит тихую поляну
В солнечном свету»;
Мысли-бабочки летают…
или Кобаяки Исса:
«Снова весна.
Приходит новая глупость
Старой на смену.»
Попробовал сам, не сразу, но получилось:
Твои глаза —
Голубое небо —
Ни единой тучки.
Так продолжая набивать руку – некоторые называют это более значительно – шлифовать мастерство, вдруг стал замечать, что в моих юмористических стихах стала появляться некая лиричность:
А весна была и теплая и ранняя,
И черемуха цвела, за ней сирень.
Подарила мне она одни страдания
И мозги под кепкой набекрень.
Это переплетение для меня стало неожиданностью. Но потом таких «коктейлей» становилось все больше. Иногда вплеталось осмысление:
Когда б была молитва от морщин
Седых волос и старческих маразмов,
Тогда б молились все мы как один,
К тому ж усердно и с большим энтузиазмом.
Но порядок был как и у всех – сперва написать, а потом уже осознать написанное и определиться.
