Читать книгу Граф Кавур. Человек, который создал Италию - Алексей Бабина - Страница 4

В пятницу, 10 августа 1810 года, в семействе маркиза Микеле Бенсо ди Кавур и Адель де Селлон, которое проживало в палаццо (особняке) на улице Йена, 13, в городе Турине, произошло радостное событие – родился мальчик. Родители были несказанно счастливы: роды прошли без осложнений, у них теперь было два сына. Первенец – Густаво – родился в 1806 году. Однако время было неспокойное, Италию сотрясали войны, поэтому родители хотели, чтобы детей было больше, и два ребенка было хорошим заделом для будущего всего семейства.

Новорожденного крестили в церкви Сан-Карло. Крестным отцом стал принц Камилло Боргезе, который являлся одним из правителей Северной Италии во времена Французской империи, а крестной матерью – супруга принца Боргезе, Полина Бонапарт, родная и любимейшая сестра императора Наполеона I. В честь крестного отца родители и назвали сына Камилло[3].

Будущий первый премьер-министр объединенной Италии появился на свет в многонациональном и мультикультурном семействе, корни которого уходят в далекое прошлое. Род Кавуров был хорошо известен как в Турине, так и во всем Пьемонте. Семейное предание гласило, что его истоки восходят к отважному немецкому рыцарю-крестоносцу (по другим сведениям – паломнику) Хуберту, служившему под началом германского короля Фридриха I Барбароссы. После возвращения из похода в Святую землю Палестины этот рыцарь нашел пристанище в Италии и женился на девице по имени Бенсо.

Достоверно известно, что представители рода Бенсо в позднее Средневековье были банкирами и купцами в провинции Кьери[4]. В XVI веке семейство переехало в Турин и начало службу при дворе Савойской династии. Судя по всему, служили они верой и правдой и в 1649 году получили титул маркиза ди Кавур[5]за 20 тысяч лир.

Представители другой ветви рода Бенсо смогли также достичь значительных успехов. В начале XVIII века Карло Оттавио Бенсо стал графом Сантена, по имени городка, где он обосновался и там же построил замок, который остается достопримечательностью Сантены до настоящего времени. Правда, эта ветвь семейства по мужской линии прекратила свое существование в 1753 году. Однако ни титулы, ни служба при дворе Савойского дома не могли гарантировать безоблачную жизнь, и род Кавуров не раз попадал в различные политические и экономические передряги, характерные для Италии и Европы в те времена.

В 1781 году Джузеппе Филиппо ди Кавур женился на Филиппине де Сальской из богатой и знаменитой савойской фамилии, одним из представителей которой был католический святой Франциск Сальский. Благодаря этому браку Кавуры приобрели обширные земли в Пьемонте (Сардинии) и особняк в Турине. При этом в лице Филиппины, женщины умной, волевой и целеустремленной, Кавуры получили мощный внутренний стержень в последовавшие непростые времена. В том же 1781 году на свет появился отец будущего политика, Микеле Бенсо ди Кавур. Юношеские и зрелые годы Микеле пришлись на бурные годы Французской революции и наполеоновских войн.

В 1796 году в Северную Италию вторглись французские революционные войска под командованием молодого генерала Наполеона Бонапарта, и вскоре они стали хозяевами этих земель. Через некоторое время на смену французам пришли австро-русские войска, восстановившие на троне Савойский дом, а в 1800-м их снова сменили французы. Смена власти привела к тому, что Кавуры потеряли часть своих владений и денег, но поскольку они могли ловко договариваться со всеми властителями Пьемонта и служить им поочередно, то остались богатой и влиятельной фамилией[6].

Не последнюю роль в этом сыграла Филиппина. Она приняла Французскую революцию и последовавший режим, установленный в Пьемонте Наполеоном I. Благодаря этому маркиза стала дамой ближнего круга при дворе Полины Бонапарт и употребила все свое влияние, чтобы сын имел возможность вступить в ряды французской армии и получил соответствующую протекцию. Таким образом, Микеле ди Кавур служил во французской армии под началом генерала Бертье, а в последующем – в администрации департаментов Пьемонта принца Камилло Боргезе.

В 1803–1804 годах Микеле после ранения проходил курс лечения в Женеве, где познакомился с графом Жаном де Селлоном и его семейством. Через некоторое время молодой человек пожелал жениться на старшей дочери графа, Виктории, но она предпочла выйти замуж за барона Луи де ла Турбиа.

На следующий год маркиз снова посетил Женеву и сделал предложение уже средней дочери графа, Аделаиде (Адели). Обходительный и симпатичный итальянец пленил сердце девушки, и на этот раз отказа уже не было. В апреле 1805 года в фамильном особняке Кавуров в Турине сыграли свадьбу, а в 1806-м, как уже говорилось выше, появился первенец Густаво.

Селлоны были многочисленным женевским семейством, которое происходило от французских беженцев-гугенотов, покинувших родину в XVII веке. Со временем они стали богатыми банкирами и торговцами тканями. Бизнес успешно развивался, а их торговля шла не только в Швейцарии, но и за ее пределами – в Англии и во Франции. Известность семейства была столь велика, а влияние столь значительно, что в 1786 году Жан де Селлон удостоился графского титула, пожалованного императором Священной Римской империи Иосифом II Габсбургом.

Особенность Селлонов заключалась в том, что они были широко открыты для внешнего мира и жадно впитывали новые веяния и достижения цивилизации. Единственный сын графа, Жан-Жак, стал сторонником гуманистических идей и противником войн. Он был филантропом и коллекционером, пропагандировал свои убеждения и поддерживал тесные дружеские отношения с реформаторами и гуманистами в Швейцарии, Франции и Англии. В 1830 году Жан-Жак основал в Женеве «Общество мира» и пользовался большим авторитетом и любовью.

Виктория после неудачного брака с бароном де ла Турбиа в мае 1815 года вышла замуж за герцога Жюля Клермон-Тоннера, впоследствии ставшего известным политическим деятелем и пэром Франции. Младшая дочь, Генриетта, в 1809-м вышла замуж за Луи де Дуэ, графа д'Аузер, дворянина из Оверни. В результате род Кавуров связали крепкие родственные связи с известными и богатыми семействами нескольких стран. Поэтому нет ничего удивительного, что их палаццо в Турине часто становилось пристанищем для многочисленных родственников, это делало домашнюю атмосферу особо открытой для обмена мнений и споров.

Переломные моменты истории – а начало XIX века, несомненно, относится к таковым – всегда порождали брожения в умах и столкновения различных, порой диаметрально противоположных, точек зрения. Время от времени дискуссии приобретали столь острый характер, что Филиппине приходилось властно дирижировать и успокаивать собеседников. Таким образом, Густаво и Камилло с раннего детства оказались среди различных разговоров и суждений, в том числе и на общественно-политические темы. Разнообразие культур, раскрепощенность, атмосфера внутренней свободы и состязательность мнений, царившие в их доме, несомненно, сказались на том, что мальчики начали рано взрослеть и понимать, о чем говорят окружающие.

Бо́льшую часть времени Кавуры проводили в Турине, на лето и осень выезжая в Сантену. Камилло был активным и энергичным мальчиком, который буквально насыщался духом окружавшего его мира. По словам матери, «он был задорным, сильным, шумным и всегда играл. Невозможно было заставить его замолчать»[7]. Малыш постоянно бегал по большому дому, хлопал дверьми и по двадцать раз на дню навещал своих обожаемых тетушек. Живостью характера Камилло резко отличался от старшего брата. Густаво был серьезен, больше сосредоточен на себе и рано пристрастился к религии, литературе и философии. Книги и размышления стали для него неотъемлемыми спутниками жизни.

Родители и родственники уделяли большое внимание мальчикам, из-за чего вспыхивали споры о методах воспитания детей и влиянии, какое надо оказывать на них. При всем при этом основные бразды воспитательного процесса крепко держали в своих руках Филиппина и Аделаида, которая получила прекрасное образование и много путешествовала. В ней органично совмещалась культура Швейцарии, Франции и Италии. Она была глубоко религиозной женщиной. Еще до замужества Адель много времени провела в разных регионах Апеннинского полуострова, и ее любовь к Италии постепенно перешла в восхищение, переданное ею своим детям.

Естественно, в этих условиях от мальчиков ждали больших успехов. Однако Адель, как утверждает биограф будущего политика Гарри Хердер, весьма огорчилась, когда не смогла научить Камилло алфавиту в четыре года, а в пять лет он терпеть не мог книжные занятия. При этом он проявлял большое интеллектуальное любопытство. Учителя, которых родители наняли для обоих мальчиков, однажды похвалили Густаво, но пожаловались, что Камилло пролежал в постели до самого полудня, а затем встал и хорошо учился, но вел себя не очень послушно. Малыш ворчал и плакал. «Он весь день был непослушным», – прокомментировал наставник. На это Камилло ответил: «Я терпеть не могу учиться. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Это не моя вина»[8].

Камилло вскоре с легкостью одолел алфавит и уже в раннем возрасте неплохо изъяснялся на итальянском (пьемонтский диалект) и французском языках. Постепенно стало понятно, что он имеет склонность к математике и другим точным наукам, а также к географии и истории. И все же проявлявшаяся долгое время нелюбовь к учебе и чтению имела свои последствия – всю свою жизнь Кавур небрежно относился к орфографии и грамматике[9]. Следствием этого стало то, что его устная речь была значительно лучше письменной.

Живость характера, которая вначале не позволяла Камилло сосредоточиться на учебе, постепенно превращалась в противоположную тенденцию к быстрому усвоению учебного материала. При этом он был готов докапываться до истины по любому интересовавшему его вопросу. Предметы и темы, имевшие практическое приложение, сразу же становились для него приоритетными. Это качество, вкупе с проявлявшимися лидерскими задатками, прочно ложилось в основу формирующейся личности.

Кроме того, большое влияние на развитие мальчиков оказали путешествия, которые они совершали к своим родственникам в Швейцарию. Величественные Альпы, красоты природы, водная гладь озер, а также разнообразие культур и иной уклад жизни стали питательной средой для всестороннего развития интеллекта и характера будущего политика. В такой идиллической домашней обстановке и в окружении многочисленных родственников прошли первые десять лет жизни Камилло ди Кавура.

* * *

За эти годы Италия претерпела большие изменения. В свете дальнейшего изложения полагаем необходимым хотя бы в сжатом виде взглянуть на историю полуострова.

С момента падения Западной Римской империи в V веке Апеннинский полуостров больше не являлся частью единой политической и экономической системы. После завершения истории Древнего Рима на эту землю волнами накатывались различные народы (готы, лангобарды и др.), которые у современников получили название варварских. В определенные периоды истории некоторым могущественным правителям удавалось установить свою власть над значительной частью полуострова, например, как это случилось в VI веке при правлении восточного римского (византийского) императора Юстиниана I.

Однако яростная борьба за итальянские земли постоянно делала ситуацию неустойчивой, чем привлекала новых завоевателей (франки, арабы, нормандцы и др.). Это привело к тому, что развитая в древности территория испытала на себе экономическую стагнацию, упадок городов, сокращение и обнищание населения, вспышки различных болезней, а также периоды неурожаев и природных катаклизмов.

Вместе с тем за несколько столетий раннего Средневековья укрепились католическая церковь и общественно-политические позиции пап, которые из духовных правителей одновременно превратились и в светских. C конца VIII века начался процесс образования церковного (Папского) государства, и уже в XIII веке оно заняло бо́льшую часть Центральной Италии. Одновременно шло формирование и укрепление средневековых торговых республик (Венецианская, Генуэзская), а также городов-коммун. В основном этот процесс затронул север и центр полуострова. К началу XV века Апеннины в политическом плане представляли собой раздробленную территорию. Север находился под властью Священной Римской империи, центр контролировался папством и французами, а юг – испанцами и анжуйцами.

В дальнейшем города-коммуны трансформировались в олигархические республики (Флоренция, Лукка, Сиена, Мантуя и др.), сыгравшие заметную роль в становлении эпохи Возрождения. Произошло значимое событие – распространение «народного языка», на котором творили свои произведения наиболее крупные деятели того времени. Этот язык стал основой современного итальянского языка, и на нем заговорил весь полуостров. Культурный всплеск в Италии оказал огромное влияние на весь континент.

С момента усиления единых централизованных государств в Западной Европе (Испания, Франция, Священная Римская империя) начинается новый этап борьбы за Италию. Попеременно каждая из держав пыталась доминировать над итальянскими землями. В это противоборство часто включались и местные государственные образования. Временами эта борьба приводила к катастрофическим последствиям для жителей полуострова, как разграбление Рима войсками императора Священной Римской империи и испанского короля Карла V в 1527 году.

Некоторое время преобладающее влияние на дела в Италии оказывала могущественная Испанская империя. Но уже к концу XVII – началу XVIII века с внутренним упадком Испании первенство перешло к Франции и австрийцам. В этот период наряду с Папским государством и Неаполитанским королевством заметную роль начинает играть Пьемонт, который стал владением Савойского дома. В XVII веке в ожесточенной борьбе и при помощи искусной дипломатии представители Савойской династии смогли утвердиться в Пьемонте и на острове Сардиния. На короткий период в начале XVIII века по условиям Утрехтского мирного договора 1713 года правители Турина смогли получить контроль даже над островом Сицилия, но вскоре были вынуждены отказаться от этого острова в пользу острова Сардиния по договоренности с Австрией.

Поскольку Апеннины в XVIII веке оставались территориально раздробленными, а также находились под влиянием иностранных держав, то эпоха Просвещения имела неоднозначные последствия для различных регионов Италии. Наиболее сильное влияние ощутили на себе североитальянские земли (включая Пьемонт). Вместе с тем экономически Италия в целом отставала от передовых стран Европы. Характерной чертой страны указанного периода стал рост национализма, подтолкнувшего процесс стремления к независимости и объединению.

Кардинальным образом все изменилось после совершения Французской революции 1789 года. Первоначально общество с энтузиазмом встретило сообщение о революции и последовавших изменениях во Франции. Однако многие граждане были напуганы событиями, связанными с правлением якобинцев и последующим периодом террора. Правители и знать были чрезвычайно обеспокоены проникновением «якобинской заразы».

Юный Камилло ди Кавур. Художник Уильям Брокедон, первая половина XIX века

Пьемонт стал одним из центров французской эмиграции. В 1793 году король Виктор Амадей III поддержал Первую коалицию[10] против Франции. Поражение в войне завершилось подписанием 15 мая 1796 года договора с Францией, по которому последней отходили Савойя и Ницца. Французы получили право беспрепятственно перемещаться по территории королевства и размещать свои войска.

В 1798 году, в условиях Второй коалиции[11], французские власти потребовали от нового короля Пьемонта, Карла Эммануила IV, передать им в руки все укрепления королевства на континенте. Это привело к тому, что король практически бросил свою страну и удалился на остров Сардиния, который оберегал британский флот. После короткого присутствия в 1799 году австро-русских войск и восстановления королевской власти в Пьемонте в 1800-м французские войска под командованием первого консула Наполеона Бонапарта снова полностью оккупировали континентальную часть Пьемонта. В сентябре 1802 года Пьемонт был присоединен к Франции с одновременным делением территории на шесть департаментов. Новый король Пьемонта Виктор Эммануил I оставался на Сардинии.

На этот раз Франция, превратившаяся в 1804 году в империю, полностью взяла власть над Апеннинским полуостровом в свои руки. В северной части было образовано Королевство Италия со столицей в Милане, на юге – Неаполитанское королевство (столица – Неаполь), остальная часть была присоединена непосредственно к империи. Единственными частями Италии, неподвластными французам, оставались острова Сардиния и Сицилия под управлением соответственно короля Пьемонта и бурбонского короля Фердинанда VII. Такое состояние Италии продолжалось вплоть до падения Наполеона I и заключения государствами-победителями Венского договора 1815 года[12].

* * *

Для Камилло ди Кавура все изменилось в мае 1820 года: он надел синий мундир королевской армии. «Семья Бенсо, – продолжает Хердер, – долгое время была связана не только с королевским правительством и земельным дворянством, но также и с пьемонтской армией. Обычно старшие сыновья благородных пьемонтских семейств шли обучаться военному делу, но поскольку Густаво был тихим, прилежным и замкнутым мальчиком, здоровье которого считалось слабым, то было решено, что крепкий Камилло должен пойти по военной стезе. Его тетя, грозная Виктория де Клермон-Тоннер, сказала, что он “создан, чтобы быть военным”. Однако ее суждение не подтвердилось»[13].

Камилло переступил порог Королевской военной академии в Турине. Теперь ему предстояло учиться на военного инженера. Хотя в учебном заведении в основном учились дети из богатых и привилегированных семейств, интенсивность занятий и дисциплина были на чрезвычайно высоком уровне. Курсанты должны были прилежно изучать специальные предметы (математика, геометрия, фортификация, артиллерийское дело и т. д.), заниматься физическими упражнениями и дважды в день посещать длительные церковные службы. Отлучки и отпуска не полагались. Самым строжайшим образом курсанты наказывались за неподобающее отношение к учебе и пренебрежение к установленной дисциплине.

В Пьемонте, как и во всей остальной Европе, в армии все еще чувствовалось дыхание недавних наполеоновских войн, что непосредственным образом сказывалось на учебном процессе. Командиры-ветераны в лице офицеров и унтер-офицеров самым жестким образом доводили до своих подчиненных азы армейской службы. Эти обстоятельства имели тягостные последствия для свободолюбивого характера Камилло. Практически сразу он проявил себя как недисциплинированный курсант. В первые же дни, получая приказы, молодой человек начал проявлять всяческое неудовольствие, за что не единожды подвергался аресту «за наглые ответы»[14] и «высокомерие перед учителем»[15].

Камилло также был не согласен с регулярным посещением церковных служб. В отличие от своего старшего брата, он не перенял от матери благоговейного и беспрекословного преклонения перед церковью, что проявилось и во время обучения в военной академии. Религия, по его мнению, не могла быть формальной обязанностью, а должна была исходить из внутренних потребностей человека[16]. Все это не могло не сказаться на его взаимоотношениях с товарищами и командирами.

Однако не стоит думать, что новый курсант имел только негативный образ в глазах руководства академии. Камилло мог с легкостью изучить понравившийся ему предмет или тему учебного курса (например, алгебру, геометрию, механику), восхищая своих преподавателей. Он не чурался физических упражнений, в частности фехтования (притом что Кавур уже носил очки из-за близорукости), и с удовольствием участвовал в полевых занятиях, когда учащихся на несколько недель в год отправляли на маневры. Обладая лидерскими качествами, он мог спокойно объединить товарищей и повести их за собой. Это не осталось незамеченным командирами.

В 1820–1821 годах по некоторым европейским странам прокатились революции. Волнения коснулись и Пьемонта. В январе 1821 года гарнизон Алессандрии потребовал от короля Виктора Эммануила I избавиться от «пагубного влияния Австрии»[17]. Либеральные слои населения поддержали военных. В стране была провозглашена конституция. Король отрекся от престола в пользу младшего брата, Карла Феликса, герцога Модены. Новый король не был склонен идти на какие-либо реформы и уступки либералам, а также резонно опасался могущественной Австрийской империи. Чувство неприятия реформ пересилило, через несколько недель по его просьбе Австрия вмешалась в события. Имперские войска вступили в Пьемонт. 10 апреля австрийцы были уже в Турине. Начались репрессии, тысячи восставших были арестованы, многие скрылись за границей.

Эти события имели свои последствия и для курсантов академии. Среди них нашлись те, кто открыто поддержал восставших и выступил против австрийского вмешательства. Кавура среди них не было. Однако в феврале 1822 года он был признан «виновным в серьезном преступлении – непослушании» и приговорен к хлебу и воде на трое суток, а в августе того же года в «хранении книг без разрешения своего начальства». Но, как полагает Хердер, книги, о которых идет речь, скорее всего, были просто два романа из отцовского дома[18].

Несмотря на проблемы, возникавшие в стенах академии, Микеле Кавур, пользуясь своими связями при дворе Савойского дома, смог добиться, чтобы в июле 1824 года его сына приняли в корпус пажей потенциального наследника королевского трона, принца Савойского-Кариньянского Карла Альберта. Для многих семейств Пьемонта устроить своего отпрыска в корпус королевских пажей было заветной мечтой, поскольку это открывало путь их чадам к блестящей карьере при августейшем дворе. Кроме того, пажи получали дополнительную стипендию.

Однако это влекло за собой обязанность участвовать в торжественных и протокольных мероприятиях королевского семейства. Для Камилло такая перспектива точно не была заманчивой, он воспринимал службу при дворе не как высокое доверие и почесть, а как унизительное и неприятное занятие, о чем и высказывался в открытую. Свою красную униформу пажа он просто назвал «ливреей рака», а самого себя «лакеем»[19]. Его возмутительные слова дошли до принца Карла Альберта, и по его распоряжению заносчивый молодой человек, к величайшему огорчению его родителей, был отставлен от службы при королевском дворе.

Независимый характер Камилло, его неуступчивость, опрометчивые поступки раздражали Микеле Кавура, и он потребовал, чтобы сын порвал отношения с Северино Кассио, который слыл якобинцем и смутьяном. Тот подчинился, но продолжал всячески упорствовать, что заставило отца даже пригрозить отправить того «умирать от голода в Америку»[20]. Эта неприятная история запала в душу Камилло. Через некоторое время он извинился перед Северино и возобновил с ним отношения. Несмотря на размолвку с отцом и наказания в академии, Камилло продолжал гнуть свою линию. 15 марта 1826 года он был отстранен от занятий по верховой езде за «крайнюю небрежность», а на следующий день помещен под арест за открытое и демонстративное неповиновение. Арест продолжался две недели, а по выходе – 19 апреля – снова подвергнут аресту за высокомерный ответ командиру.

Тем не менее все это не помешало Камилло показать блестящие результаты в ходе выпускных экзаменов весной – летом 1826 года. «Он получил, – как утверждает Хердер, – максимальные оценки по всем предметам, которые в основном касались применения инженерных навыков в военных целях, включая дифференциальное исчисление, гражданское строительство, историю и даже elocuzione[21], что подразумевало литературу. По результатам экзаменационной сессии он занял второе место в академии, уступая только некоему маркизу Скати, кто, в отличие от Кавура, оставался почтительным пажом Карла Альберта»[22].

Камилло ди Кавур стал младшим лейтенантом корпуса королевских военных инженеров. Но его поведение не осталось незамеченным: принц Карл Альберт ходатайствовал перед королем Карлом Феликсом, чтобы не присваивать молодому человеку офицерского звания и уволить его из армии. В дело вмешался непосредственный командир Кавура и пригрозил также уволиться со службы, если назначение не состоится. В конечном итоге король отклонил прошение принца. Последствием всей описанной истории стало осознание семьей Кавура того неприятного факта, что их отпрыск не сможет сделать карьеру при королевском дворе, а будет вечно скитаться по дальним гарнизонам Пьемонта вдали от столицы.

Может быть, поэтому нет ничего удивительного в том, что Камилло сразу же постигла «скоротечная тяжелая» болезнь и он бо́льшую часть 1827 и 1828 годов провел в родительском особняке в Турине. К этому времени у него дома уже прочно обосновались родственники со стороны матери, что делало повседневную жизнь весьма нескучной. Наличие большого количества образованных людей из разных стран со своими убеждениями и привычками становилось источником постоянных дискуссий, которые порой продолжались ночи напролет. В этот период Камилло начал активно интересоваться историческими, философскими, политическими и экономическими трудами, а также приступил к изучению английского языка. К тому же домашние разговоры и взгляды старших людей с богатым жизненным опытом делали пребывание в Турине небесполезным и для интеллектуального развития юноши.

Семья Кавуров придерживалась традиционных взглядов и считала, что основой государства является аристократия, а экономическим базисом – сельское хозяйство. На вершине государственной иерархии должен находиться просвещенный монарх с неограниченной властью. Селлоны придерживались более продвинутых взглядов – от республиканизма времен Французской революции и Наполеона I до просвещенного монархизма, ограниченного в правах, наподобие французской Конституционной хартии 1814 года.

Самые смелые мысли излагал Жан-Жак де Селлон, который полностью стоял на платформе республиканского строя и всячески отметал идею милитаризма. Он неоднократно указывал племяннику, что «инженеры могли бы сдержать войну, и цитировал Карно[23], который утверждал, что другие рода войск являются разрушителями, а “мощные сооружения” (возведенные инженерами) – оборонительные средства»[24]. Несомненно, общение с дядей-пацифистом и другими родственниками оказало соответствующее влияние на мировоззрение и образ мысли начинающего офицера. В этих условиях, как утверждает Тейер[25], «он быстро повзрослел. Жизнь молодого человека, у которого много свободного времени, денег, социальное положение и большое личное обаяние – плохой набор средств для выстраивания карьеры»[26].

Скорее всего, Камилло, который любил ни в чем себе не отказывать и жить в свое удовольствие, чувствовал это. Например, в письме Жан-Жаку де Селлону от 4 апреля 1828 года он писал, что его адресат «совершенно прав. Страсть к азартным играм ужасна и может навредить молодому человеку больше, чем что-либо иное. Я знаю это, поскольку немного играл, но не отдавался этому с безумием, и заметил, что азартные игры притягивают и вызывают у нас нервное возбуждение, наносящее вред нашим обычным занятиям и душевному спокойствию… Если бы я был в Женеве, где общественное поведение так достойно похвалы и где встречаются всесторонне просвещенные и образованные люди, с которыми можно обсудить серьезные темы и получить знания, то там бы Вы увидели меня за частыми беседами, и я получал бы удовольствие от них. Но в Турине… где вы встречаетесь только с теми, кто говорит лишь о театре и городской скандальной хронике, я не знаю ничего скучнее, чем наши вечеринки… Мне кажется, что лучше всего держаться в стороне от всего этого, насколько это возможно»[27].

Через два месяца, 16 июня 1828 года, племянник вновь написал дяде: «Если бы я оказался в других обстоятельствах, то поверил бы, что через некоторое время смог, не изменяя своим убеждениям, быть полезным, работая в правительственных учреждениях, отказался бы от кропотливого изучения математики и страстно посвятил бы себя другим видам деятельности. Но я не могу и не должен обольщаться, поэтому, если не хочу растратить свои способности, дарованные мне Всевышним, должен серьезно заняться точными науками, которые, я полагаю, можно использовать и применять в любое время и в любом месте»[28]. Судя по всему, Жан-Жак де Селлон всячески наставлял племянника на путь истинный и пользовался у него большим авторитетом. Характер писем свидетельствует о доверительных отношениях, сложившихся между ними.

К чести Камилло, его слова об опасностях, подстерегающих в жизни, не разошлись с делом. Он нашел силы отказаться от праздного и бесцельного существования, привычного для молодых людей его круга. Непрестанный труд стал характерной чертой молодого человека, и в дальнейшем многие отмечали эту особенность. Хотя путь к этой трансформации был не простой, а окружавшая общественно-политическая и социальная обстановка этому явно не способствовала.

Камилло ди Кавур в двадцать лет. Неизвестный художник, XIX век

* * *

Двадцатые годы XIX века в Европе были «золотым» периодом реставрации и расцвета старых монархических режимов. Время буквально повернулось вспять. Штормы и бури предыдущих десятилетий отошли в прошлое; аристократия, дворянство, религия, союзы и общины феодальных времен вновь почувствовали свою силу. Великие лозунги «Liberté, Égalité, Fraternité»[29] были осмеяны и опорочены. Личное, индивидуальное уступило место общественным интересам. Казалось, что традиции, существовавшие до 1789 года, прочно вернулись и сменили все то, что принесла с собой революция. Более того, умиротворение и порядки, которые насаждали и пропагандировали великие державы, подписавшие Венский договор 1815 года, укоренились в жизни государственных и общественных систем многих европейских государств. Особенно это ощущалось в Сардинском королевстве и в Италии в целом.

Столетиями жизнь как бы проходила в раз и навсегда предначертанных рамках. Конечно, были времена самоуправляемых государств, республик и городов (особенно на севере полуострова), взлета великих культурных достижений и преобразований, получивших название Возрождения, реформ просвещенных монархов в XVII–XVIII столетиях и т. д. Однако эти достижения не могли изменить в корне парадигму отношений: человек – общество, крестьянин – помещик, аристократ – верховный правитель (король, герцог, князь и т. д.), народ – государство. Часто Апеннинский полуостров становился ареной игры чужеземных государств и правителей. Итальянские земли делились и управлялись не только собственной аристократией и церковью, но и иностранными монархами и их ставленниками.

Ворвавшаяся в конце XVIII века огненным смерчем революция из Франции стала одним из переломных моментов в истории Италии. Она повлекла за собой огромные изменения в общественной и индивидуальной жизни. Французы принесли с собой дух раскрепощения личности, ее инициативы, утвердили гражданский кодекс, ликвидировали остатки личной крепостной зависимости крестьян и упразднили помещичью юрисдикцию, осуществили распродажу части церковной и помещичьей земли, а также реформу городского управления, устранили институт средневековых цехов, упростили и унифицировали торговлю по всему полуострову, придерживались политики религиозной терпимости и проч. Эти преобразования с воодушевлением были приняты нарождавшейся буржуазией, либеральными кругами и частью землевладельцев. Хотя весьма неочевидное отношение к реформам и политике французов было у основной части населения – крестьянства. Однако и тут был достаточно большой процент тех, кто принял эти изменения.

При этом не стоит забывать и негативные последствия французского владычества на Апеннинах. Местное население постоянно выплачивало денежные средства Франции и поставляло рекрутов во французские войска, которые участвовали в непрерывных войнах. Правительство Наполеона I стремилось превратить Италию в поставщика сырья и рынок сбыта французских товаров. Например, ввоз ткани, кожи и других товаров разрешался только из Франции. Пошлина на ввоз французских товаров в Италию в 1808 году была уменьшена вдвое. Вывоз шелка-сырца допускался также только во Францию и был освобожден от пошлины, тогда как импорт во Францию итальянских шелковых тканей облагался сбором до 50 % стоимости[30]. Все это привело к тому, что экспорт из Франции в Италию намного превысил сбыт местных товаров во Францию. Отрицательно сказалось на внешних торговых связях и экономике Италии в целом действие континентальной блокады. За время оккупации Италии французы не гнушались применять грубое насилие, занимались грабежом и вывозом культурных ценностей, преследовали религиозные чувства верующих и устраивали гонения на церковь и ее институты.

Итогом такой неоднозначной политики стало формирование и нарастание антифранцузских настроений, которые со временем превратились в национальное движение по всему полуострову. Не случайно, что именно в это время появились карбонарии[31], боровшиеся с оккупантами. Впоследствии это движение станет неотъемлемой составляющей процесса формирования итальянского национального самосознания. Бо́льшая часть населения Италии поддержала Французскую революцию и последовавшие изменения. Раскол в Италии оказался свершившимся фактом и преследовал общество еще много лет.

Вместе с тем следует обратить особое внимание на несколько обстоятельств, а именно: нигде влияние французов не было столь сильным в Европе, как в Италии (за исключением территорий, непосредственно примыкавших к Франции – Бельгия, малые рейнские государства); последнее по времени крушение власти французов и их ставленников на континенте также произошло именно на Апеннинах в 1814–1815 годах. Все эти факты были отвергнуты, и государства – победители Наполеона I своими решениями на Венском конгрессе вновь вернули Италию в донаполеоновскую эпоху.

В несомненном выигрыше оказалась Австрийская империя. Этой державе были возвращены земли, отторгнутые во время наполеоновских войн, были присоединены Ломбардия и владения бывшей Венецианской республики (в апреле 1815 года образовалось Ломбардо-Венецианское королевство), а также Зальцбург, Триест, Далмация, Иллирия и некоторые другие территории.

В очередной раз Италия была раздроблена на ряд государств, куда вернулись старые монархические династии. В Сардинском королевстве (Пьемонте), к которому присоединились территории бывшей Генуэзской республики, Савойя и Ницца, была восстановлена Савойская династия. По сути, Пьемонт становился буферным государством между Австрией и Францией. Великие герцогства Тосканское, Моденское и Пармское перешли во владение различных представителей дома Габсбургов: эрцгерцог Фердинанд, эрцгерцог Франц д'Эсте и Мария Луиза (дочь австрийского императора Франца I, бывшая супруга Наполеона I). Появились небольшие аристократические государства – Лукка, Масса и Каррара, ставшие позднее, в 1817 и 1829 годах, частью вышеназванных герцогств. В Риме была восстановлена светская власть папы, которому возвратили его прежние владения (Папское государство). В Неаполитанском королевстве утвердилась на троне династия испанских Бурбонов, а государство преобразовалось в Королевство обеих Сицилий. Из всех государств, появившихся на карте Италии, реальной независимостью обладали только Пьемонт и Королевство обеих Сицилий. Для многих жителей полуострова именно Сардинское королевство, с точки зрения династических корней, воплощало в себе дух истиной Италии.

Австрия превратилась в доминирующую силу на Апеннинах. В Италии ничего существенного не могло произойти без одобрения Вены. Любое неповиновение каралось преследованиями, вводом войск и сменой местных властителей. Один из основных творцов послевоенного мира, министр иностранных дел (позднее – канцлер) Австрийской империи Клеменс фон Меттерних, полагал, что итальянские земли не должны генерировать национальные и революционные идеи, а также становиться объектом притязания других держав. Под этим он подразумевал, прежде всего, Францию. Политическая система должна была функционировать на сугубо консервативных началах. Более того, Австрия не хотела даже обсуждать проблемы Италии. «Италии не существует», – констатировал Меттерних. А главная венская газета удалила раздел об Италии, обращаясь только к событиям в отдельных ее государствах[32]. По отношению к итальянцам это выглядело крайне несправедливо, учитывая, например, что также раздробленной послевоенной Германии на конгрессе в Вене в 1814–1815 годах было уделено значительное внимание, вылившееся в создание Германского союза. Правда, и в Германском союзе Австрия имела превалирующий статус.

В рамках Венского договора и образовавшегося в 1815 году Священного союза, в который первоначально вошли Австрийская и Российская империи и Королевство Пруссия, Меттерних умело использовал их механизмы для борьбы с инакомыслием и сохранением существовавших монархическо-дворянских порядков. К этому он постоянно призывал и другие великие европейские державы, тем самым стараясь сохранить власть старых элит и обеспечить стабильный мир на континенте. По сути, канцлер видел свою задачу в сохранении статуса Австрийской империи как великой державы, а себя – в роли третейского судьи на континенте.

Таким образом, поступательному движению итальянцев к своему национальному самосознанию был нанесен мощнейший удар. Проникновенно и страстно об этом сказал Джузеппе Мадзини: «Для всей Италии одним росчерком пера были стерты все наши свободы, вся наша реформа, все наши надежды… мы, итальянцы, не имеем ни парламента, ни трибун для политических выступлений, ни свободы прессы, ни свободы слова, ни возможности законных общественных собраний, ни хоть какого-нибудь средства выражения мнений, бурлящих в нас»[33].

20 мая 1814 года в Турин въехал сардинский король Виктор Эммануил I. «Измученный войной простой народ, – говорит историк Марта Шад, – горячо приветствует своего государя; что же касается прогрессивных умов, то их отпугивает и монарх, и монаршее государство. “В своих напудренных париках с косичками а-ля Фридерик они выглядели, по меньшей мере, чудаковато”, – писал впоследствии премьер-министр Пьемонта Массимо Д'Адзельо»[34]. На следующий же день король объявил о «пересмотре королевских указов 1770 года». Сборники законов, установленных при Наполеоне, были заменены законами, действовавшими ранее в Пьемонте. Евреи вернулись в гетто. Жители кантона Во снова стали объектом нападок, а те их представители, которые активно сотрудничали с французами, и вовсе были отстранены от управления государственными делами. Корпорации и производственные привилегии были восстановлены.

«Поддержка действий правителя Церковью, – утверждает Катрин Брис, – имела огромное значение как для него, так и для его придворных. Продажа церковных земель была разрешена, монашеские ордены возобновили свою деятельность, иезуиты вернули себе утраченные позиции, в частности им было поручено управление образовательным процессом и в их ведение передана цензура. Результатом всего этого стало подписание конкордата, который закрепил возобновление деятельности церковных судов»[35]. Одним словом, Пьемонт в полной мере испытал на себе реставрацию прежних порядков. Несмотря на то что часть либералов, аристократии, буржуазии и офицерского корпуса смотрели на жизнь иными глазами, в обществе воцарились старые нравы.

Еще более неприятным было то, что Сардинское королевство находилось под непосредственным влиянием Австрийской империи. Эта зависимость задевала национальные чувства пьемонтцев, что приводило к открытой критике либо даже скрытой оппозиции.

* * *

На этом этапе жизни внутренние изменения в характере Камилло оказали влияние и на отношения в его собственной семье. Нарастающая убежденность нашего героя жить некими иными принципами, которые выходят за рамки привычного существования тогдашней аристократии, явно входила в противоречие со взглядами семьи. Если во времена учебы в военной академии «недопонимание» между Микеле и сыном еще можно было объяснять неким мальчишеством и озорством последнего, то в более поздние годы разлом в их отношениях базировался на глубинных, ценностных основах, которыми руководствовались в своей жизни эти две сильные личности.

Тем временем служба Камилло продолжалась. К осени 1828 года «тяжелая болезнь» была окончательно излечена, а уже 15 октября он был отправлен в портовый город Вентимилья для строительства укреплений. В конце февраля 1829 года младший лейтенант был переведен в гарнизон Эксиля, а через два месяца – в крепость Лессейон, близ Модана в Савойе. Забегая вперед, скажем, что через несколько десятилетий в этих местах был проложен знаменитый туннель Мон-Сени, соединивший Италию и Францию. К тому времени уже премьер-министр Пьемонта Кавур приложил много усилий, чтобы проект этой транспортной артерии воплотился в жизнь: он же прекрасно помнил эти места, поскольку служил там.

Военное строительство Сардинии на побережье Лигурийского моря и на западной границе было следствием политики европейских государств после Венского конгресса. Считалось, что опасность на континенте может исходить от Франции, именно она представлялась наиболее сильным и нестабильным государством, нарушавшим порядок на континенте. Поэтому за счет Франции после наполеоновских войн и по итогам Венского конгресса округлились границы стран-соседей. По всему периметру ее границ возводилась военная инфраструктура (включая модернизацию старых и возведение новых крепостей), которая должна была сдерживать французскую мощь.

Жизнь в дальних гарнизонах была не по душе Кавуру. После общества, которое находилось в столице и царствовало в его собственном доме, оказаться запертым в рамках однообразной армейской жизни было тягостно. Офицерский быт первой половины XIX века был незатейлив: исполнение служебных обязанностей, карты, бильярд, вино, мимолетные встречи с женщинами. Камилло не был противником такого рода увеселений, но ему было чрезмерно скучно и неинтересно. Меланхолия стала отличительной чертой его жизни в этот период. Он явно стремился к чему-то иному, поэтому бо́льшую часть свободного времени посвящал дальнейшему изучению математики и точных наук. Кроме того, к этому добавилось штудирование исторических, экономических, философских, религиозных и политических трудов. Среди огромного количества прочитанных книг встречаются такие авторы, как Э. Гиббон, Г. Милман, У. Робертсон, Д. Юм, А. Смит, Н. Сениор, Д. Рикардо, Т. Мальтус, Д. Бентам, Вольтер, Б. Констан, У. Шекспир, В. Скотт, Д. Байрон, А. Поуп и др. Издания были на итальянском, французском и английском языках. Чтение для Камилло было не просто развлечением, а стало прологом к активной и всесторонней интеллектуальной работе. Интересные мысли из книг, собственные размышления молодой офицер-инженер старательно записывал в дневник, который стал своеобразным конспектом познания себя и мира.

В эти же месяцы Кавур познакомился с британским художником Уильямом Брокедоном, который останавливался и работал в этих местах. Брокедон имел обширные познания, отличался либеральными взглядами, и общение с ним для Камилло стало прекрасной дискуссионной площадкой и школой изучения английского языка. Поскольку молодого офицера все больше привлекали британская политическая и экономическая системы, то, совершая совместные с художником походы в горы, он много узнал от своего английского друга.

Летом 1829 года Кавур получил трехмесячный отпуск, который провел в горах Швейцарии. Политический режим в соседней стране был гораздо либеральней, а Женева стала его любимым городом, и Камилло с удовольствием окунулся в ее культурную и интеллектуальную жизнь. Через некоторое время он вернулся в Турин, но после Швейцарии в столице Пьемонта ему было чрезвычайно пресно.

В марте 1830 года Кавура перевели в Геную. Вскоре выяснилось, что новое место службы больше по душе молодому офицеру, чем отдаленные гарнизоны в горах. Генуя имела богатую историю, несколько веков она была столицей гордой, богатой и независимой республики. В период Французской революции и наполеоновских войн Генуэзская республика была вначале преобразована французами в Лигурийскую республику, а потом присоединена к империи. Все это наложило отпечаток на характер и нравы города и его жителей. Независимость, гордость и свободолюбие были отличительной чертой всех сословий, поэтому решение Венского конгресса о присоединении Генуи к Сардинии было встречено горожанами негативно и вызвало устойчивое отторжение.

Большой портовый город, залитый солнечным светом и продуваемый всеми ветрами, с разноязыкой, разношерстной публикой и своенравным характером постоянно был рассадником вольнодумства и местом обитания различных тайных обществ. Здесь же в 1805 году родился отец-основатель ставшей впоследствии знаменитой организации «Молодая Италия» Джузеппе Мадзини. Поэтому центральные власти Сардинии с раздражением и опаской поглядывали на свое новое владение.

Столица бывшей средневековой республики импонировала характеру и образу мыслей Кавура. Иными словами, в Генуе он почувствовал себя гораздо увереннее. Более демократичная обстановка способствовала тому, что молодой человек сошелся с людьми разных взглядов и социальных групп. Среди них мы находим швейцарского ученого и предпринимателя Огюста де ла Рива и его сына Уильяма, генуэзских аристократов Паллавичини, Джустиниани и др. К своему изумлению, Камилло обнаружил, что в домах новых знакомых постоянно собирается много интересных людей (в том числе моряков, военных), которые обсуждают вопросы политического и экономического устройства, проведения либеральных реформ, борьбы за объединение Италии. О такой свободе нравов невозможно было и помыслить в Турине.

В это время Кавур встретил женщину, влияние которой на его дальнейшую жизнь трудно переоценить. Ее звали Анна Джустиниани, и она была хозяйкой одного из самых востребованных салонов в Генуе.

* * *

Анна Скьяффино Джустиниани (или как ее называли близкие – Нина) родилась 9 августа 1807 года в Париже. У нее была замечательная родословная. Дед – Луиджи Эмануэле Корветто – был юристом, политиком и экономистом, который сделал блестящую карьеру сначала в Генуэзской (Лигурийской) республике, а потом в императорской Франции. Корветто стал государственным советником и принял участие в разработке Коммерческого кодекса, принятого в 1807 году. За заслуги Наполеон I удостоил его графского титула. Во время правления Людовика XVIII он стал министром финансов и смог упорядочить финансовую систему страны. Отказавшись от титула пэра Франции, он вернулся на родину, но, как истинный патриот Генуи, не принял предложение короля Виктора Эммануила I послужить Пьемонту. Корветто умер в мае 1821 года. Отец Анны, барон Джузеппе Скьяффино, женился на дочери Корветто, Донне Маддалене, и, будучи подданным французского короля, в 1817 году был назначен генеральным консулом Франции в Генуе.

Анна (Нина) Джустиниани. Художник Фердинандо Кавальери, первая половина XIX века

Анна Скьяффино получила прекрасное классическое образование, превосходно говорила на французском, итальянском, а также английском и немецком языках. Она придерживалась республиканских взглядов, имевших целью национальное единение Италии. Девушка была превосходной собеседницей с утонченными манерами. Отличительной чертой ее характера была меланхолия. В 1826 году Анна вышла замуж за представителя одного из влиятельнейших генуэзских семейств, маркиза Стефано Джустиниани, который был близок к королю Карлу Феликсу. Стефано был старше своей супруги. Результатом этого брака стало появление на свет троих детей.

Салон Джустиниани отличался демократичностью, там появлялись люди, позднее сыгравшие выдающуюся роль в процессе объединения Италии (Агостино Спинола, Джакомо Бальби Пиовера, Никола Камбьязо, Бьянка Ребиццо и др.). На этих собраниях проповедовали идеалы патриотизма, борьбы с тиранией, увлеченно обсуждали идеи Мадзини и его «Молодой Италии», собирали средства на дело революции.

Знакомство Кавура с Анной (он ее тоже называл Ниной) произошло в тот момент, когда он был глубоко несчастен, «прозябал», по его выражению, «в состоянии большого замешательства»[36]. Это были два молодых человека со схожими во многом характерами, говорившие на французском лучше, чем на итальянском. Их объединяли пессимистические нотки души, превалирование собственного мнения над общественным, а также стойкая убежденность в необходимости кардинальных перемен. К тому же Анна была красавицей, а Камилло – умным и начитанным человеком, выделявшимся из своей среды. Между ними завязался роман, и он стал ее любовником.

Повсюду Кавур слышал разговоры о необходимости преобразований в Сардинии, об освобождении от назойливой опеки со стороны Австрийской империи, распространении либеральных взглядов по всему Апеннинскому полуострову и создании на этой основе единого итальянского государства. Другой вопрос – к чему стремиться, понимание было, а вот какими путями этого добиваться, не знали. Предлагались различные методы – от постепенных эволюционных шагов со стороны монарха и правительства до революционных насильственных изменений.

Генуя славилась своими тайными обществами, поэтому и среди новых друзей Кавура, естественно, были участники таких организаций. Они предлагали самые крайние меры. Правда, Камилло, увлеченный британской политической системой, всячески сторонился участия в таких обществах и их методов. Впоследствии он признавал глупыми индивидуальные заговорщические пути борьбы, которые не могли привести к победе. Необходимо было осуществление решительных, но управляемых демократических реформ. Правительство должно проповедовать либеральные идеи, но при этом не находиться во власти стихии. Попытки практической реализации крайних взглядов любых тонов только вредили бы делу прогресса и объединения страны. Тем не менее в период пребывания в Генуе политические взгляды Кавура, по его собственным словам, были «чрезвычайно преувеличены». В восторге от этого в тот момент ему даже приснилось, что он может однажды проснуться и обнаружить себя премьер-министром Италии[37].

В июле 1830 года во Франции произошла революция. Когда в Геную пришло известие, что король Карл X свергнут, Кавур выбежал в коридор своей казармы и, размахивая ножом для бумаг, закричал: «Да здравствует республика! Долой всех тиранов!»[38] Возможно, полагает историк Смит, эти слова не нужно воспринимать настолько уж серьезно, поскольку они могли быть истолкованы как измена военной присяге. Но в них, продолжает британский специалист, «была надежда на то, что некоторые пьемонтские аристократы будут вдохновлены этим примером, чтобы бороться посредством более радикальных реформ»[39].

События во Франции всколыхнули сердца всех патриотов. В сознании всплывала картина прихода революционных войск и начала пробуждения Италии. На этот раз сами итальянцы будут управлять процессом освобождения родины и возьмут власть в свои руки. В союзе со свободным северным соседом они готовы строить новую страну и новую жизнь.

Через некоторое время из Франции пришло сообщение, что на трон посажен Луи Филипп Орлеанский. В стране утвердился режим Июльской монархии. Новое правительство объявило, что народ сменил реакционного короля и Франция не собирается экспортировать свою революцию в другие страны. Это стало сильным ударом для тех, кто рассчитывал при внешней поддержке освободиться из-под власти тиранов и принципов, установленных на Венском конгрессе. Многие итальянцы, в том числе и Кавур, были разочарованы.

С другой стороны, это был ободряющий сигнал для власти. Первоначальный шок прошел, правительство по указанию короля Карла Феликса перешло в наступление. В стране была усилена слежка, цензура и преследование инакомыслия. Естественно, Генуя стала одной из излюбленных целей для репрессий. «Город наполнен шпионами, – писал в эти дни Кавур своему дяде, Жан-Жаку де Селлону, – составлены списки подозреваемых, и по какому-то роковому совпадению, о котором я ничего не могу сказать, почти весь почтенный корпус инженеров внесен в эти списки. Благодаря этому за месяц все наши слова, а также, я думаю, и все наши мысли были отслежены. Такое поведение может быть оправдано у лиц, не знающих, что сила упругости газов увеличивается прямо пропорционально давлению, какому они подвергаются, но, вероятно, наше правительство не знакомо с физикой»[40].

Подвергся ли Кавур в этот период репрессиям? Дать однозначный ответ на этот вопрос сложно. В конце ноября 1830 года он получил повышение и стал лейтенантом королевской армии, но уже в декабре был вызван в Турин с последующим переводом на север в альпийские горы, в местечко Бард, для возведения крепости Валле-д'Аоста. Впоследствии Кавур говорил, что его отправка в Бард была мотивирована королем Карлом Альбертом, который вступил на престол Сардинии вместо умершего Карла Феликса в апреле 1831 года[41]. Насколько это верно, сказать трудно. С одной стороны, Карл Альберт хорошо помнил своего строптивого пажа, но с другой – перевод офицера состоялся до того момента, когда принц занял пьемонтский трон.

Завершая рассказ о генуэзском периоде жизни нашего героя, следует сказать, что он стал судьбоносным. В этом городе он, к своему удивлению, обнаружил, что Италия гораздо разнообразней и обширней, чем представлялось из абсолютистского Турина. Оказывается, есть много людей, не согласных с властью и устоявшейся системой, готовых обсуждать и делать решительные шаги для достижения своих целей. Помыслы этих людей совпадали с мыслями и чаяниями самого Кавура. Фигурально говоря, свежий морской ветер Лигурийского моря чудодейственным образом наполнил крылья молодого человека. «Это случилось в Генуе, – впоследствии произнес Уильям де ля Рив, – здесь он действительно вошел в мир»[42].

Оказавшись в дальнем гарнизоне, Кавур снова вернулся к тому тягостному образу жизни, который вел в Лессейоне. Однако теперь положение усугублялось тем, что он не мог видеть Анну Джустиниани. Тем не менее его отец полагал, что назначение на новое место службы лучше, чем нахождение за решеткой из-за политической неблагонадежности. Да и сам Камилло, приобретя определенный опыт, внешне прилагал усилия не показывать виду, что его не устраивает жизнь в армии. При этом для себя он уже все решил. В конечном итоге Камилло смог убедить отца, что нахождение в рядах армии при существующей системе противоречит его убеждениям и не может продолжаться долго.

Во второй половине 1831 года Кавур подал прошение об отставке, мотивируя ухудшением здоровья. Поскольку он с ранних лет носил очки с толстыми линзами, эта просьба могла считаться вполне обоснованной для военного. К своей радости, 12 ноября 1831 года молодой человек получил столь желанную отставку[43]. Возможно, в военном министерстве тоже не особо хотели видеть в строю офицера, который имел не совсем безупречную репутацию. Военный мундир остался в прошлом. Теперь Камилло ди Кавуру предстояло делать шаги в гражданском обществе.